Текст книги "К востоку от Эдема"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Когда двое мужчин живут вместе, они быстро начинают раздражать друг друга и оттого обычно поддерживают в доме видимость чистоты и порядка. Двое одиноких мужчин, живя вместе, готовы в любую минуту подраться и сами об этом знают. Адам Траск вернулся домой не так давно, но его отношения с Карлом уже накалялись. Братья слишком много времени проводили вдвоем и слишком мало виделись с другими людьми.

Первые два-три месяца они занимались получением наследства: оформили завещанные деньги на себя и сняли со счета Сайруса всю сумму, плюс набежавшие проценты. Они съездили в Вашингтон поглядеть на могилу – солидный каменный обелиск, украшенный сверху железной звездой с отверстием, куда 30 мая

2

Вновь Карл увидел его лишь через восемь месяцев. Он вернулся с работы и застал Адама во дворе: нагнувшись над кухонным ведром, Адам шумно плескал воду себе в лицо и на волосы.

– Здравствуй, – сказал Карл. – Ну, как ты?

– Хорошо.

– Где был?

– В Бостоне.

– И больше нигде?

– Нигде. Просто гулял, город смотрел. Жизнь братьев снова вошла в прежнюю колею, но теперь оба тщательно следили за собой, чтобы не дать волю злобе. Каждый из них, заботясь о другом, в какой-то мере оберегал и собственный покой. Карл, всегда встававший спозаранку, готовил завтрак и только потом будил Адама. А Адам поддерживал в доме чистоту и вел на ферме весь учет. Взаимная сдержанность помогла братьям прожить в мире два года, но потом копившееся раздражение опять прорвалось наружу.

Как-то раз, зимним вечером, Адам оторвался от приходно-расходной книги и поднял глаза на брата.

– Где хорошо, так это в Калифорнии, – сказал он. Там и зимой хорошо. И выращивать можно что угодно.

– Вырастить, конечно, можно. Только, когда соберешь урожай, чего с ним делать будешь?

– Ну, а, к примеру, пшеница? В Калифорнии очень даже много пшеницы выращивают. – Всю твою пшеницу ржа поест, – сказал Карл. – Это почему же? Знаешь, Карл, говорят, в Калифорнии все растет так быстро, что, как только посеял, сразу отходи в сторону, а не то с ног собьет.

– Тогда какого черта ты туда не едешь? Только скажи – я твою половину фермы хоть сейчас откуплю.

Адам промолчал, но на следующее утро, причесываясь перед маленьким зеркальцем, снова вернулся к этому разговору.

– В Калифорнии не бывает зимы, – начал он. – Там круглый год, как весной.

– А я зиму люблю, – сказал Карл.

Адам подошел к плите.

– Не злись.

– Тогда не приставай. Тебе сколько яиц жарить? – Четыре.

Карл положил семь яиц на край гревшейся плиты и, аккуратно накрыв угли мелкими щепками, развел сильный огонь. Потом поставил на огонь сковородку. Пока он жарил бекон, настроение у него исправилось.

– Не знаю, Адам, ты, может, не замечаешь, но у тебя эта Калифорния с языка не сходит. Ты что, всерьез хочешь туда ехать? Адам хмыкнул.

– Я и сам пытаюсь понять, чего хочу, – сказал он. Даже не знаю. Это как с утра, когда проснешься. Вставать не хочется, но и в постели лежать неохота.

– Мне бы твои заботы, – буркнул Карл.

– В армии меня каждый день будил этот чертов горн, – продолжал Адам. – И я поклялся, что если когда нибудь стану вольным человеком, буду каждое утро дрыхнуть до полудня. А здесь, на ферме, встаю даже на полчаса раньше, чем в армии. Объясни, Карл, за каким чертом Мы столько работаем?

– С кровати хозяйство на ферме не ведут. – Карл помешал вилкой шипящие кусочки бекона.

– Ты сам подумай, – серьезно сказал Адам. – Ни у тебя, ни у меня нет ни детей, ни девушки – о жене уж и не говорю. И если дальше пойдет так же, то никогда не будет. У нас и времени-то нет жен себе подыскать. А мы, понимаешь, затеяли прирезать к своей земле еще и участок Кларка, если в цене сойдемся. Чего ради?

– У Кларка участок каких мало. Добавить его к нашей земле, и у нас будет одна из лучших ферм во всей округе. Постой-ка! Ты никак жениться надумал?

– Нет. Я тебе о том и толкую. Пройдет еще пять-десять лет, будет у нас самая лучшая ферма в округе. А мы, два одиноких старых пердуна, будем все так же надрывать пуп. Потом один из нас помрет, и эта прекрасная ферма останется уже не двум, а всего одному старому пердуну, а потом помрет и он…

– Ты это к чему? – грозно спросил Карл. – С тобой ни минуты покоя. Всю душу мне вымотал.. Что тебе неймется? А ну говори начистоту.

– От такой жизни мне никакой радости. По-крайней мере меньше, чем хотелось бы. Работаю как вол, непонятно для чего, хотя мог бы не работать совсем.

– Не нравится, чего ж тогда не бросишь? – закричал Карл.

– Чего же тогда здесь сидишь?! Никто тебя силой не держит. Желаешь – отправляйся хоть в Африку и спи себе там целый день в гамаке!

– Не злись, – спокойно попросил Адам. – Я ведь сказал, это как с утра… И вставать не хочется, и лежать неохота. Я не хочу застревать здесь, но и уезжать тоже не хочу.

– Всю душу вымотал, – повторил Карл.

– Ты, Карл, лучше подумай хорошенько. Тебе здесь нравится?

– Нравится.

– И ты хочешь жить здесь всю жизнь?

– Да.

– Господи, до чего просто, мне бы так. Как ты считаешь, что это со мной?

– Дурью маешься, тебе баба нужна. Сходи сегодня в салун, мигом вылечишься.

– Может, и правда. Но от шлюх я большого удовольствия не получаю. – Бабы, они все одинаковые. А глава закроешь, так и вовсе разницы не чувствуешь. – У нас в полку многие заводили себе Постоянных женщин, из индианок. У меня одно время тоже была. Карл повернулся и поглядел на него с интересом.

– Если бы отец узнал, что ты с индианкой путался, он бы в гробу перевернулся. Ну, и как тебе с ней было?

– Очень неплохо. Она мне стирала, штопала, даже готовила иногда.

– Я не про то. Как тебе с ней было… ну, сам знаешь?

– Хорошо. Очень хорошо. Она была такая… нежная, что ли, мягкая. Ну, вроде как ласковая… и нежная.

– Это тебе повезло, а то ведь могла бы и прирезать, пока ты спал.

– Она? Нет. Она ласковая была.

– А чего это у тебя глаза такие стали? Сдается мне, у тебя с той индианкой серьезно было.

– Да, наверно.

– И куда же она потом подевалась?

– От оспы умерла.

– А другую ты себе не завел?

Во взгляде Адама была боль.

– Мы их сложили друг на друга, как дрова… Их там больше двухсот человек было, руки-ноги во все стороны торчали. А сверху набросали хворосту и полили керосином.

– Я слышал, они оспу не переносят.

– Она для них – смерть, – сказал Адам. – У тебя сейчас бекон сгорит.

Карл быстро повернулся к плите.

– Просто будет поджаристый, – сказал он. – Я люблю, когда поджаристый. Он выгреб бекон на тарелку, разбил яйца и вылил их в горячий жир: подпрыгнув, они растеклись по сковородке, потом застыли в коричневых кружевных обводах и зашкворчали.

– У нас тут была одна учительница, – сказал Карл. Хорошенькая, ножки крохотные. Все платья в Нью-Йорке себе покупала. Рыженькая… а ножки – ты таких крохотных в жизни не видал! А еще она в хоре церковном пела. Все сразу стали в церковь ходить. Прямо валом туда валили. Правда, давно это было.

– Ты не тогда ли писал, что жениться собрался?

Карл усмехнулся.

– Вроде тогда. У нас в округе все парни тогда с ума посходили, всем, вишь, сразу жениться приспичило.

– И куда же делась эта учительница?

– Да знаешь, как бывает. Здешние женщины из-за нее просто покой потеряли. Объединились между собой. И быстренько ее отсюда выперли. Я слышал, она даже белье шелковое носила. Очень была такая вся благородная. Школьный совет турнул ее еще до конца учебного года. А ножки-то вот такусенькие. Она любила их показывать – высунет из-под юбки, по щиколотку, будто случайно… Да, она частенько их показывала.

– Ты с ней хоть познакомился? – спросил Адам.

– Нет, я только в церковь ходил. Еле протискивался. Такой красивой девушке в маленький городок нельзя. Только людей смущает. И разговоры всякие идут.

– А помнишь ту девушку, дочку Сэмюэлсов? Вот ведь была красавица! С ней что?

– Та же история. Разговоры пошли нехорошие. Она уехала. Я слышал, в Филадельфии живет. Портнихой стала. Говорят, у нее одно платье сшить десять долларов

– Все-таки надо бы нам отсюда уехать, – сказал Адам.

– Опять про Калифорнию думаешь?

– Угу.

Карл вдруг взорвался:

– Давай уходи отсюда! – закричал он. – Не нужен ты мне здесь! Я твою долю у тебя откуплю, или продам, или не знаю чего! Убирайся, сукин ты сын!.. – Он осекся. – Насчет сукина сына, это я, пожалуй, хватил. Но вообще ты меня уже довел, черт тебя побери!

– Я уйду, – сказал Адам.

3

Через три месяца Карл получил цветную открытку с видом гавани Рио-де-Жанейро, а на обороте Адам нацарапал: «У вас там зима, а здесь лето. Почему бы тебе сюда не приехать?»

Еще через полгода он получил другую открытку, из Буэнос-Айреса. «Дорогой Карл! Ну и огромный же это город! Тут говорят и по-французски, и по-испански. Высылаю тебе книгу».

Но никакой книги не пришло. Карл ждал всю следующую зиму и половину весны. Вместо книги на ферму прибыл Адам. Он загорел и был одет по-иностранному.

– Ну, как ты? – спросил Карл.

– Отлично. Ты книгу получил?

– Нет.

– Куда же она, интересно, запропастилась? Там картинки были хорошие.

– На ферме-то думаешь оставаться?

– Пожалуй, да. Я расскажу тебе, в каких был краях.

– И слушать не стану, – сказал Карл.

– Господи, до чего ж ты злющий, – вздохнул Адам. – Просто я наперед знаю, как все будет. Год-другой ты поживешь здесь, потом на тебя опять лихоманка найдет, а из-за тебя и я покой потеряю. Сперва будем друг на Друга злиться, потом начнем сдерживаться, будем эдак вежливо разговаривать, только это еще хуже. А потом оба опять на стенку полезем, и ты снова уедешь, потом опять вернешься – и все по новой.

– Но ты хочешь, чтобы я остался? – спросил Адам, – Конечно, хочу. Когда ты уезжаешь, я по тебе скучаю. Но ведь опять все будет, как раньше.

Так оно и случилось. Сперва они какое-то время предавались воспоминаниям детства, потом рассказывали Друг другу о том, что с ними было, пока они не виделись, и, наконец, стали все чаще неловко замолкать, целыми днями работали, непроронив ни слова, а потом начали то и дело выплескивать свое раздражение. Время текло, не стесненное событиями, и потому казалось, что оно тянется бесконечно долго. Как-то вечером Адам сказал

– Знаешь, мне скоро будет тридцать семь. Полжизни прожито.

– Ну вот, понеслось, – проворчал Карл. – Сейчас скажешь, что попусту тратишь лучшие годы. Послушай, Адам, может, не будем в этот раз ругаться? – Не понимаю.

– Если пойдет, как повелось, мы сперва будем три четыре недели ссориться, а потом ты уедешь. Если тебе не сидится на месте, давай лучше уезжай прямо сейчас, и обойдемся без скандалов.

Адам засмеялся, и обстановка в комнате разрядилась.

– У меня, оказывается, совсем не глупый брат, сказал он. – Ты дело говоришь. Когда засвербит так, что невмоготу, я сразу уеду, чтобы мы не успели разругаться вдрызг. Точно, мне эта мысль нравится… А ты все богатеешь, Карл, верно?

– Богатею не богатею, а дела идут неплохо.

– Может, это не ты купил в городе четыре дома и салун?

– Может, и не я.

– Я же знаю, что ты. Карл, ты из этой фермы сделал конфетку, второй такой нет ни у кого. Почему бы нам не построить себе новый дом – с ванной, водопроводом и с уборной? Мы же давно не бедняки. Да что там не бедняки! Говорят, ты чуть ли не самый богатый фермер в округе!

– Новый дом нам ни к чему, – резко сказал Карл. Катись ты со своими фантазиями!

– Разве плохо иметь уборную в доме и не бегать во двор?

– Меня твои фантазии не интересуют. Адам развеселился.

– А может, я сам построю себе красивый домик прямо возле рощи. Что скажешь? Уж тогда-то мы не будем друг другу нервы портить.

– Мне на моей земле второй дом не нужен.

– Но земля-то наполовину моя.

– Я твою половину откуплю.

– А кто сказал, что я ее продам? У Карла сверкнули глаза.

– Только построй себе дом – я его сожгу!

– А ведь и правда сожжешь. Адам внезапно посерьезнел. – Да, ты можешь. Что ты на меня так смотришь?

– Я давно, знаешь ли, думаю, – медленно сказал Карл. – И давно хочу с тобой поговорить. Ты, как я понимаю, уже и не помнишь. – О чем?

– Небось забыл, как телеграмму послал и попросил сто долларов?

– Еще как помню. Ты мне тогда, можно сказать, жизнь спас. А что такое?

– Ты эти деньги так мне и не вернул.

– Мне кажется, вернул.

– Нет.

Адам поглядел на старый стол, за которым когда-то сидел Сайрус и постукивал палкой по деревянной ноге. Поглядел на висевшую над столом старую керосиновую лампу, из круглого раструба которой сеялся зыбкий желтый свет.

– Завтра утром я тебе их верну, – медленно скаpал он.

– Долго же ты раскачивался.

– Да, Карл, верно. Я должен был бы сам вспомнить. – Он помолчал, но потом решил, что все скажет. Ты ведь не знаешь, зачем мне были нужны эти деньги.

– Я тебя об этом не спрашивал.

– А сам я не говорил. Наверно, стыдно было. Я, понимаешь ли, в тюрьме сидел. И слинял… в смысле, сбежал оттуда.

У Карла от удивления открылся рот.

– Ты что это такое говоришь?

– Сейчас объясню. Я бродяжил, меня за бродяжничество арестовали и отправили строить дорогу, в кандальную команду – вечером нам всем надевали на ноги кандалы. Через шесть месяцев я вышел на волю и меня тут же забрали снова. Они так всегда делают, иначе кто им будет дороги строить? А когда до конца второго срока оставалось три дня, я сбежал. Перебрался в Джорджию, украл в одном магазинчике одежду и послал тебе телеграмму.

– Я тебе не верю, – сказал Карл. – А впрочем, верю, Ты врать не привык. Да, я тебе верю. Что же ты мне раньше не рассказал?

– Может, потому что стыдно было. Но мне еще больше стыдно, что долг тебе не вернул.

– Да ну, черт с ними, с деньгами! Я и сам не знаю, чего я о них вспомнил.

– Нет-нет, что ты! Завтра же утром все тебе верну.

– Это же кому сказать! Мой брат – беглый каторжник! – восхищался Карл.

– Чего ты так обрадовался?

– Наверно, это глупо, но я как будто даже горжусь. Мой брат – беглый каторжник! Слушай, Адам, ты мне только одно объясни: почему ты ждал почти до конца срока и сбежал, когда тебе всего три дня осталось?

Адам улыбнулся.

– Тут несколько причин, – сказал он. – Во-первых, я боялся, что, если отбуду срок целиком, меня потом опять заберут. И еще я прикинул, что, если подожду, пока срок подойдет к концу, никто не подумает, что я бежать собрался.

– Толково, – согласился Карл. – Но ты сказал: несколько причин. Какая же еще?

– Да, была еще одна причина, и верно самая важная, но это объяснить труднее всего. Я считал, что должен отработать на государство шесть месяцев. Раз уж вынесли такой приговор. И мне казалось, что жульничать нехорошо. Поэтому я обманул государство всего на три дня. Карл покатился со смеху.

– Да у тебя ж мозги набекрень, шалопай ты этакий, – добродушно и ласково сказал он. – Говоришь, ты еще ограбил какую-то лавку?

– Я потом выслал владельцу деньги, возместил убыток, плюс еще десять процентов приплатил.

Карл перегнулся через стол поближе к брату.

– Адам, расскажи мне про кандальную команду.

– Обязательно, Карл. Обязательно расскажу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Узнав, что Адам побывал в тюрьме, Карл зауважал его. Он теперь относился к брату с тем теплым чувством, какое мы испытываем лишь к людям, далеким от совершенства и, следовательно, не заслуживающим нашей ненависти. Адам отчасти пользовался этим обстоятельством. И продолжал искушать Карла.

– Карл, а тебе не приходило в голову, что при таких деньгах мы можем позволить себе все, что хотим?

– Ну и что же мы хотим?

– Мы можем съездить в Европу, погулять по Парижу.

– Что это?

– Что?

– Вроде кто-то на крыльце шебуршится.

– Кошки, наверно.

– Да, похоже. Они у меня дождутся, скоро открою на них охоту.

– А еще, Карл, мы можем поехать в Египет, поглядеть на Сфинкса,

– А еще можем никуда не ездить, жить, где живем, и тратить деньги с пользой, И заодно можем не трепать сейчас языком, а идти наконец работать, чтобы день зря не пропал. Ох, эти кошки, будь они неладны! – Карл подскочил к двери и распахнул ее настежь. – Брысь!

Увидев, что брат замер и молча глядит на крыльцо, Адам подошел и встал рядом с Карлом.

Бесформенное грязное существо в рваных, вымазанных глиной тряпках, извиваясь, пыталось вползти в дом. Тонкая голая рука неуверенно цеплялась за ступеньки. Другая рука беспомощно висела. Лицо – корка запекшейся крови, губы разбиты, глаза еле видны из-под распухших почерневших век. Лоб был рассечен открытой раной, черная кровь струйками затекала под спутанные волосы.

Адам сбежал с крыльца и, опустившись на колени, склонился над девушкой.

– Помоги-ка, – сказал он. – Скорее, давай внесем ее в дом. Подымай… осторожно, за эту руку не бери. Кажется, сломана.

Когда они внесли ее в кухню, она потеряла сознание.

– Уложи ее в мою постель! – распорядился Адам. И поезжай за доктором.

– А может, запряжем телегу и отвезем ее?

– Отвезем? Ее нельзя никуда везти. Ты что, сумасшедший?

– Не знаю, кто из нас больше сумасшедший. Лучше бы сначала головой подумал.

– Да чего тут еще думать, господи?

– Двое мужчин… живут одни… и вдруг у них в доме такое.

Адам оторопел.

– Ты это серьезно?

– Вполне серьезно. По-моему, лучше ее отсюда увезти. Через два часа разговоры пойдут по всему округу. Ты разве знаешь, кто она? И как сюда попала? И что с ней случилось? Слишком большой риск, Адам.

– Если ты сейчас же не поедешь за доктором, я поеду сам, а ты останешься дома, – холодно сказал Адам.

– По-моему, ты делаешь глупость. Я, конечно, поеду, но предупреждаю, мы еще настрадаемся.

– Страдания я беру на себя, – сказал Адам. – А ты поезжай.

Когда Карл уехал, Адам взял на кухне чайник и перелил горячую воду в таз. Потом отнес таз в спальню, намочил носовой платок и стал обмывать девушке лицо. Она пришла в сознание, и голубые глаза

, блеснув, взглянули на Адама. Он мысленно перенесся в прошлое: да, та же комната, та же кровать. Мачеха держала в руке мокрую тряпочку, и он чувствовал, как боль жалит его скользящими укусами, когда вода просачивается под запекшуюся на лице корку. А мачеха все время что-то повторяла. Он явственно слышал ее голос, но не мог вспомнить, что же она такое говорила.

– Все будет хорошо, – сказал он девушке. – Мы послали за доктором. Он сейчас приедет. Ее губы слабо шевельнулись.

– Не надо разговаривать. Лежи спокойно. – Он осторожно протирал ей лицо платком и чувствовал, как в душе его поднимается теплая волна нежности. – Ты сможешь здесь остаться. Оставайся, сколько захочешь. Я буду зa тобой ухаживать. – Он выжал платок, промокнул им сбившиеся волосы и откинул их назад с рассеченного лба.

Он слышал свой голос будто со стороны, будто говорил кто-то другой.

– Вот так… не больно? Глазоньки, бедные… ничего, я компресс поставлю. Все будет хорошо. А на лбу-то какая рана… Боюсь, шрам останется. Можешь сказать, как тебя зовут? Нет, не надо, не старайся говорить. Времени у нас много. Успеется. Слышишь, колеса скрипят? Доктор приехал. Быстро, правда? – Он подошел к двери и крикнул: Сюда, доктор. Она здесь.

2

Покалечена она была сильно. Если бы в те времена существовал рентген, доктор, вероятно, нашел бы у нее еще больше повреждений. Но и без рентгена он обнаружил их достаточно. Левая рука и три ребра были сломаны, в нижней челюсти трещина. В черепе тоже была трещина, во рту с левой стороны выбито несколько зубов. Кожа на голове была в разрывах и ссадинах, а лоб рассечен до кости. Вот все, что доктор смог установить с точностью. Он наложил на руку лубок, туго забинтовал ребра и зашил раны на голове. Нагрел над спиртовкой стеклянную трубочку, согнул ее с помощью пинцета под углом и вставил в щель, оставшуюся на месте выбитого зуба, чтобы девушка могла пить и глотать жидкую пищу. Потом вколол больной дозу морфия, оставил на тумбочке пузырек пилюль с опиумом и надел сюртук. Когда он выходил из комнаты, девушка уже спала.

Пройдя в кухню, доктор сел за стол, и Карл поставил перед ним чашку горячего кофе.

– Так все же, что с ней случилось? – отхлебнув кофе, спросил доктор.

– А мы почем знаем? – враждебно сказал Карл. Мы ее нашли на крыльце. Хотите, можете сходить на дорогу и посмотреть – там следы остались, где она ползла.

– Кто она такая, знаешь?

– Нет, конечно.

– Ты бываешь в салуне, наверху… Она не из тех?

– Я там давно не был. Да и сейчас все равно бы ее не узнал.

Доктор повернулся к Адаму:

– Ты ее раньше не видел?

Адам медленно покачал головой.

– Слушайте, а чего это вы вынюхиваете? – спросил Карл грубо.

– Раз тебе так интересно, могу сказать. Если ты думаешь, что по ней борона проехала, то ошибаешься, хотя на вид похоже. Ее кто-то изувечил, кто-то, кому она очень не нравилась. Если хочешь знать правду, ее пытались убить.

– А почему вы у нее самой не спросите?

– Она еще долго не сможет говорить. Кроме того, у нее трещина в черепе, и один Господь знает, чем это для нее кончится. А расспрашиваю я потому, что хочу понять, нужно ли сообщать шерифу.

– Нет! – Адам заявил это так решительно, что и доктор, и Карл уставились на него с удивлением. – Оставьте ее в покое. Пусть отлежится. Дайте ей прийти в себя.

– А кто будет за ней ухаживать?

– Я.

– Погоди, не спеши… – начал Карл.

– Тебя это не касается!

– Но я здесь такой же хозяин, как ты.

– Хочешь, чтобы я отсюда ушел?

– Я же не про то.

– Так вот, если ты ее выставишь, я тоже уйду.

– Успокойся, – сказал доктор. – С чего ты вдруг так разволновался?

– Я бы и покалеченную собаку на улицу не выбросил.

– Да, но и не стал бы так беситься. Ты что-то скрываешь? Ты этой ночью ходил куда-нибудь? Твоих рук дело?

– Он всю ночь был здесь, – сказал Карл. – Храпел как паровоз.

– Чего вы к ней привязались? – спросил Адам. – Дайте ей спокойно поправиться.

Доктор встал и потер руки.

– Адам, твой отец был моим старинным другом, сказал он. – Я знаю тебя и всю вашу семью. Ты ведь не дурак. Не понимаю, почему ты отмахиваешься от очевидных фактов. Ты же не ребенок, чтобы все тебе объяснять. На эту девушку напали. Мне кажется, кто-то хотел ее убить. Если я не скажу об этом шерифу, я нарушу закон. Да, признаюсь, иногда я нарушаю законы, но не те, что касаются убийства.

– Хорошо, сообщите ему. Но пока она не поправится, не разрешайте ее беспокоить.

– Не бойся, это не в моих правилах. Так ты действительно хочешь оставить ее здесь?

– Да.

– Дело хозяйское. Завтра я к вам загляну. Она будет много спать. Если захочет, дашь ей через трубочку воды и теплого супа. Доктор с достоинством вышел из дома.

Карл накинулся на брата:

– Адам, Бога ради, что это значит?

– Не приставай ко мне!

– Что на тебя нашло?

– Не приставай, я сказал! Оставь меня в покое.

– Тьфу ты! – Карл плюнул на пол и сердито, с тяжелым сердцем ушел работать в поле.

Адам был рад, что остался один. Он принялся убирать на кухне, вымыл посуду, подмел пол. Наведя в кухне порядок, он вошел в спальню и подвинул стул к кровати. Морфий погрузил девушку в глубокий сон, она тяжело сопела. Лицо ее уже разглаживалось, только веки оставались по-прежнему распухшими и черными от кровоподтеков. Адам глядел на нее, замерев. Неподвижно закрепленная лубком, левая рука покоилась на животе под одеялом, а правая лежала сверху, и приоткрытая кисть напоминала гнездышко. Рука была по-детски маленькая, совсем как у ребенка. Адам прикоснулся к ее запястью, и пальцы девушки слабо дрогнули в ответ. Рука у нее была теплая. С опаской, словно боясь, что кто-нибудь увидит, Адам разжал ее ладошку и погладил пухлые кончики пальцев. Пальцы у нее были мягкие и розовые, а с тыльной стороны руки кожа словно светилась изнутри, как жемчуг. Адам хмыкнул от восторга. Дыхание ее прервалось, и он мгновенно насторожился, но вот в горле у нее что-то булькнуло, и она снова мерно засопела. Адам заботливо уложил ее руку под одеяло и на цыпочках вышел из комнаты.

Пережитое потрясение и опийные пилюли несколько дней обволакивали сознание Кэти густым туманом. Тело ее было словно налито свинцом, и от боли она лежала почти не шевелясь. Постепенно туман в голове и перед глазами рассеялся. К ней заходили двое молодых мужчин: один появлялся лишь изредка, а второй очень часто. Еще один мужчина, как она догадалась, был доктор, но больше всех ее интересовал некто другой, худой и высокий, интерес к нему был рожден страхом. Возможно, сквозь тяжелый опийный сон она уловила что-то такое, что отложилось в ее мозгу.

Медленно, очень медленно память воскрешала и выстраивала по порядку недавние события. Кэти видела перед собой мистера Эдвардса, видела, как его лицо теряет спокойное самодовольное выражение и превращается в лицо убийцы. Так напугана она была впервые в жизни, зато отныне страх перестал быть для нее загадкой. И в поисках спасения ее мысли сторожко замирали, как принюхивающиеся крысы. Мистер Эдвардс знал про пожар. Может быть, знал не только он? А как он узнал? Когда она об этом думала, ее охватывал слепой тошнотворный ужас.

По обрывкам доносившегося разговора она поняла, что тот высокий, худой – шериф, и он хочет ее допросить, а молодой, которого зовут Адам, старается уберечь ее от допроса. Может быть, шерифу известно про пожар?

Голоса за дверью звучали громко, и то, что она услышала, подсказало ей, как действовать. Шериф говорил:

– Должно же у нее быть имя. И кто-нибудь наверняка ее знает.

– Но как она будет отвечать на вопросы? У нее сломана челюсть,возразил голос Адама.

– Если она не левша, то сможет написать ответы. Послушай, Адам, если кто-то хотел ее убить, я, пока не поздно, должен поймать этого человека. Дай-ка лучше карандаш, я пойду, поговорю с ней.

– Вы же слышали, доктор сказал, что у нее трещина черепа. Почему вы так уверены, что она все помнит?

– Ладно, давай бумагу и карандаш, а там посмотрим.

– Я не хочу, чтобы вы ее беспокоили.

– Мне плевать на то, что ты хочешь! Дай бумагу и карандаш, сколько можно повторять?

Потом раздался голос второго молодого мужчины:

– Да что с тобой? Ведешь себя так, будто это ты ее изувечил. Дай же ему карандаш.

Когда все трое тихо вошли к ней, она лежала с закрытыми глазами.

– Спит, – шепотом сказал Адам, Она открыла глаза и посмотрела на мужчин. Высокий подсел к кровати.

– Простите, что я вас беспокою, мисс. Я – шериф. Знаю, вам нельзя разговаривать, но, может быть, вы сумеете написать вот здесь несколько слов?

Она попробовала кивнуть, и лицо ее исказилось от боли. Тогда она заморгала, показывая, что согласна.

– Вот и умница, – сказал шериф. – Видите? Она сама хочет. – Он положил блокнот поближе к ней на край кровати и вставил ей в руку карандаш. – Ну, все готово. Итак, как вас зовут?

Трое мужчин следили за ее лицом. Губы ее сжались, она сощурилась. Потом закрыла глаза, и карандаш пополз по бумаге. «Не знаю», – коряво вывела она большими буквами.

– Сейчас я подложу чистый листок… Что вы помните?

«Черная пустота. Не помню ничего», – написал карандаш и соскользнул с блокнота.

– Неужели даже не помните, кто вы и откуда? Подумайте.

Казалось, она сделала над собой огромное усилие, но потом отказалась от борьбы, и лицо ее трагически застыло. «Нет. Все смешалось. Помогите мне».

– Бедняжка, – сказал шериф. – Но спасибо, что хоть попытались. Когда вам станет лучше, попробуем еще раз. Нет, больше ничего писать не надо.

Карандаш нацарапал: «Спасибо»– и выпал из разжавшихся пальцев.

Шерифа она склонила на свою сторону. Теперь он был заодно с Адамом. Только Карл по-прежнему был против нее. Когда в комнату заходили оба брата – чтобы подложить судно, не причиняя ей боли, надо было поднимать ее вдвоем, она внимательно изучала этого угрюмого молчаливого мужчину. В чертах его лица было что-то знакомое, что-то ее смущавшее. Она заметила, что он часто трогает шрам на лбу, трет его, водит по нему пальцами. Однажды он перехватил ее взгляд. Тотчас отняв руку ото лба. Карл виновато посмотрел себе на пальцы. Потом злобно сказал:

– Не волнуйся. У тебя будет такой же, а может, и еще лучше.

Она улыбнулась ему, и он отвернулся. Когда Адам вошел в комнату, чтобы покормить ее супом, Карл сказал:

– Пойду в город. Пива хочется.

3

Адам не помнил, чтобы когда-нибудь был так счастлив. Его не беспокоило, что он не знает ни ее имени, ни фамилии. Она сказала, чтобы он называл ее Кэти, и ему этого было достаточно. Он стряпал для Кати, листая тетрадку с рецептами, которыми пользовалась еще его мать, а потом мачеха.

Кэти была живуча на удивление. Поправлялась она очень быстро. С лица сошла болезненная припухлость, и возвращавшееся здоровье придавало ее чертам свежесть и очарование. Довольно скоро она уже могла с помощью Адама садиться в постели. Рот она открывала и закрывала крайне осторожно и постепенно начала есть мягкую пищу, которую не требовалось долго жевать. Лоб у нее все еще был забинтован, других заметных следов на лице не осталось, разве что слегка запала щека в том месте, где были выбиты зубы.

Мысли Кэти метались в поисках выхода из настигший ее беды. Хотя речь уже не вызывала у нее особых затруднений, говорила она мало.

Однажды среди дня она услышала, что по кухне кто-то ходит.

– Адам… ты? – громко спросила она.

– Нет, – ответил голос Карла. – Это я.

– Будь добр, зайди на минутку. Он открыл дверь и встал на пороге. Взгляд у него был мрачный.

– Ты редко ко мне заходишь, – сказала она.

– Правильно.

– Я тебе не нравлюсь.

– Что ж, тоже правильно.

– Может быть, объяснишь, почему?

Ответ дался ему с трудом.

– Я тебе не верю.

– Почему?

– Сам не знаю. Я не верю, что ты потеряла память.

– Но зачем мне кого-то обманывать?

– Не знаю. Оттого и не верю. В тебе есть что-то такое… что-то знакомое.

– Ты ведь никогда меня прежде не видел.

– Может, и не видел. Но все равно что-то меня тревожит… и я должен понять, что. А откуда ты знаешь, что я тебя прежде не видел? Она молчала, и он собрался уйти.

– Постой, – сказала она. – И что же ты решил?

– Насчет чего?

– Насчет меня.

Он посмотрел на нее с неожиданным интересом.

– Хочешь знать правду?

– Зачем бы я иначе спрашивала?

– А мало ли зачем. Но я скажу. При первой возможности я тебя отсюда выгоню. Мой брат совсем сдурел, но я его вразумлю, а надо будет, и поколочу.

– Так уж и поколотишь? Он ведь сильный.

– Ничего, справлюсь.

Она пристально поглядела на него.

– Где сейчас Адам?

– В город поехал, тебе за лекарствами – мало он их накупил, дряни разной!

– Ты скверный человек.

– Хочешь знать, что я думаю? Ты с этим твоим смазливым личиком не то что не лучше, а еще и в десять раз хуже меня. Ты – сам дьявол, вот что я думаю. Она тихо рассмеялась.

– Значит, мы с тобой два сапога пара. Карл, сколько мне осталось?

– До чего?

– До того, как ты меня выгонишь. Скажи честно.

– Пожалуйста, могу сказать. Неделя, может быть, дней десять. Как только начнешь ходить, так сразу и выставлю.

– А если я не уйду?

Он поглядел нанес с хитрецой, будто предвкушал поединок.

– Так и быть, скажу. Когда ты наглоталась всех этих пилюль, ты много болтала, вроде как во сне.