Текст книги "История Венецианской республики"
Автор книги: Джон Джулиус Норвич
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Глава 16
АНДРЕА ДАНДОЛО И МАРИНО ФАЛЬЕРО
(1342–1355)
Богатый, благородный, снискавший славу, Андреа Дандоло выделялся среди представителей своего поколения, В 1333 году, еще в молодости, он был выбран подестой Триеста. Через три года, во время войны со Скалигери, он служил provveditore in campo, совмещая функции полевого комиссара и финансового служащего. Затем он выделился как преподаватель права в университете Падуи, где стал первым доктором-венецианцем. До конца жизни ему было суждено остаться ученым, и хотя он умер, не дожив и до пятидесяти лет, после себя он оставил свод старых законов Венеции, собрание всех договоров, подписанных Венецией со странами Востока («Liber Albus»), со странами Италии («Liber Blancus»), и две книги на латыни. Одна – история Венеции до времени написания, и вторая – история мира от сотворения до 1280 года. В общем, 28 декабря 1342 года, когда умер Бартоломео Градениго, его похоронили в саркофаге, который до сих пор стоит в нише, с северной стороны атриума Сан Марко, несомненно, что Андреа Дандоло был самым очевидным его преемником. Конечно, ему еще не было и сорока лет, и для дожа он был очень молод, но недостатки молодого возраста легко перевешивалась очевидными его достоинствами. Предполагалось, что за его избранием последует долгое, безмятежное и мирное правление.
Увы, предположение не оправдалось. Поначалу все шло благополучно, но в это время папа создал лигу для осуществления крестового похода против турок. Она объединила Византийскую империю, королевство Кипр и родосских госпитальеров, а также папскую область и саму Венецию. Венецианский флот из пятнадцати галер захватил несколько стратегических объектов на побережье Анатолии, в том числе город Смирну. Смирна оставалась в руках христиан еще полвека, но сама лига вскоре развалилась, заключив напоследок деловое соглашение в истинно венецианском духе. Согласно этому договору за защиту христианского Средиземноморья папа даровал Венеции право забирать себе церковную десятину следующие три года.
Одно из государств особенно отличилось своей безучастной позицией в лиге. Формально последние сорок лет Генуя находилась в мире с Венецией, но жесточайшее торговое соперничество между обеими республиками стало только сильнее, и отношения их были, мягко говоря, натянутыми. Как и прежде, областью главных разногласий был Крым. Именно здесь, и прежде всего в портах Каффа и Солдайя (современный Судак), караваны регулярно закупали меха и рабов с русского севера, тюки шелка из Центральной Азии, все пряности из Индии и Дальнего Востока. Здесь ставки были высокими, конкуренция отчаянной, отношения жесткими и часто вспыхивали ссоры. В 1344 году положение стало получше: из-за нападений татарских племен венецианцам и генуэзцам пришлось держаться заодно. Дож Генуи – а это был не кто иной, как Симон Бокканегра, герой оперы Верди, – отправил в Венецию посольство с предложением совместно бойкотировать татарские товары. Но татары, когда они не проявляли активной враждебности, были самым предпочтительными торговыми партнерами, и соглашение было обречено еще до его подписания. Генуэзцы нарушили его почти сразу же. Венецианцы, чья выдержка оказалась покрепче, протестовали, добавив, что генуэзские торговцы в Трапезунде незаконно запрещают им укреплять свой квартал в городе. В ответ им сказали только, что Трапезунд – область влияния Генуи и что венецианские купцы находятся там, а на самом деле и по всему побережью Черного моря, исключительно благодаря терпению и милости Генуи. Это выглядело не чем иным, как прямым вызовом всей законной торговле Венеции в этом регионе. Казалось, война неизбежна. Ее отложили только из-за бедствия, по сравнению с которым даже венецианская торговля ушла на второй план.
Среди ценных грузов, регулярно вывозимых венецианскими и генуэзскими купцами из Крыма в начале 1348 года, оказались самые судьбоносные четвероногие в истории – крысы, принесшие в Европу «черную смерть». К концу марта Венеция превратилась в очаг чумы, а с началом лета усилилась жара, и люди стали умирать по 600 человек за день. Комиссия из трех человек, назначенная дожем для контроля распространения болезни, оказалась бессильна. Для вывоза тел приспособили специальные баржи. Тела вывозили на дальние острова лагуны, где их надлежало укрыть не менее чем пятью футами земли. Этих мер скоро оказалось недостаточно, и, несмотря на постоянно раздававшийся над каналами крик лодочников: «Corpi morti! Corpi morti!» («мертвые тела»), множество мертвецов оставалось лежать в домах. Врачей почти не было, за первые несколько недель почти все они или умерли, или сбежали.[144]144
В книге Циглера читаем: «Некто Франческо из Рима 17 лет работал врачом в Венеции. Когда он вышел в отставку, ему предложили ежегодную плату в 25 золотых дукатов, если он останется в Венеции на время чумы… Когда у него спросили, почему он не бежит вместе со всеми, он гордо ответил: „Лучше я умру здесь, чем буду жить где-то еще“».
[Закрыть] Отчасти, чтобы смягчить небесную кару проявлением милосердия, отчасти потому что охранять тюрьмы все равно было невозможно, оттуда выпустили должников и всяких негодяев. Когда эпидемия наконец схлынула, оказалось, что вымерло не менее пятидесяти благородных семейств, а Венеция потеряла две трети населения.
Генуя отделалась немногим легче. Можно представить, что после такого бедствия соперничество между ней и Венецией хотя бы на время будет забыто, а предложенный ранее союз против татар вскоре будет возобновлен. Однако в 1350 году генуэзцы внезапно, без всякого повода, захватили несколько венецианских судов, стоявших на якоре в порту Каффы. Посольство, отправленное Дандоло в Геную с протестом и требованием компенсации, было встречено, как обычно, с возмущением. Вопрос о войне, так долго витавший в воздухе, встал со всей серьезностью. Первой победы венецианцы добились, когда флот под командованием Марко Руццини захватил и уничтожил 10 из 14 генуэзских кораблей, стоявших в гавани Негропонта.[145]145
Поскольку весь остров (современная Эвбея) был венецианской территорией, нам остается сделать вывод, что генуэзские капитаны не ожидали враждебных действий, следовательно, их застали врасплох.
[Закрыть] Месть генуэзцев не заставила себя ждать. Четыре их уцелевших судна ушли на Хиос, остров, недавно приобретенный у Византии, и там, по счастливой случайности, обнаружили 9 галер, готовых к бою. Под командованием Филиппо Дории все 13 судов быстро вернулись в Негропонт и в ноябре захватили его и разграбили. В результате было захвачено 23 венецианских торговых судна.
Для Венеции потеря одной из самых ценных ее колоний была тяжелой и унизительной. Местного байло приговорили к суду, но оправдали. Из Руццини, ушедшего за подкреплением на Крит, сделали козла отпущения и отстранили его от командования. Однако война не закончилась, предстояли новые жестокие сражения. По счастью, Венеция располагала потенциальными союзниками. Король Педро Арагонский, раздраженный растущим генуэзским влиянием в Западном Средиземноморье, согласился предоставить 18 полностью снаряженных боевых кораблей, если Венеция оплатит две трети стоимости их снаряжения. Даже в Константинополе – как ни печально было его финансовое положение – император Иоанн VI радовался возможности поставить на место генуэзцев, которые не только постоянно разоряли его столицу, перетягивая всю торговлю в свою галатскую колонию (где оборот был в 7 раз больше, чем в самом Константинополе), но и решили по собственному разумению управлять такими византийскими островами, как Хиос и Митилена. С другой стороны, он не хотел помогать только ради того, чтобы сменить генуэзцев на венецианцев. Он охотно предоставил дюжину снаряженных и вооруженных галер на условиях, что Венеция оплачивает тоже две трети снаряжения, а в случае победы Галата должна быть разрушена до основания, а острова после разграбления возвратились бы к империи так же, как и камни из короны, отданные в уплату 7 лет назад.
Соглашению предшествовали долгие переговоры. Арагонский договор подписали только в июле 1351 года. К тому времени, как союзный флот объединился в Мраморном море, закончился сезон, и начинать крупномасштабные действия было уже поздно. Однако каждая сторона вверила свою судьбу выдающемуся адмиралу. Венеция – Николо Пизани, а Генуя – еще одному представителю славной фамилии, блиставшей в истории города на протяжении более пяти веков, – Паганино Дориа. 13 февраля 1352 года оба флота встретились у входа в Босфор, под стенами Галаты.
Паганино, защищавший свои воды, имел преимущество позиции и построил свои корабли так, чтобы нападавшие не могли к ним приблизиться без большого риска сломать собственный строй. Пизани сразу заметил ловушку, море было неспокойно, короткий зимний день подходил к концу, и атаковать было неразумно. Но арагонский командующий ничего не желал слушать. Прежде чем Пизани успел его остановить, он обрубил канаты и бросился на генуэзцев. Венецианцам ничего не оставалось, как только последовать за ним.
Дальнейшая битва стала прямым противостоянием Венеции и Генуи. Византийцы почти сразу отошли, не вступив в бой. Арагонец после злополучного героического порыва задержался в бою не надолго. Двум главным морским державам того времени оставалось драться между собой. Они это делали, предусмотрительно оставив в резерве четверть сил с каждой стороны. На кораблях разгорелся пожар, который ветер быстро разнес по обоим флотам. Так они и сражались до глубокой ночи при свете горящих кораблей. Наконец венецианцы, против которых были и ветер, и течение, отступили. Они потеряли большую часть своих галер и около 1500 лучших бойцов. Эта потеря была тем тяжелее, что со времени чумы прошло только четыре года. Но когда рассвело, генуэзцы увидели, что их потери почти так же велики, поэтому, опасаясь общей паники, Паганино предпочел скрыть их от граждан Галаты. Однако стратегически победа была на его стороне, хотя и обошлась дороже многих поражений. Вопрос о преследовании венецианцев не поднимался, скорее вставал вопрос, стоит ли праздновать такую победу. Как замечает генуэзский хронист того времени Джорджо Стелла, «я не заметил, чтобы отмечалась годовщина этой даты, дож не посещал никакой церкви для благодарственного молебна, как это делалось в других подобных случаях. Быть может, из-за того, что столько храбрых генуэзцев пало в той битве, о победе решили забыть».
Несмотря на потери в Босфорской битве, позиции Генуи в Галате оставались такими же сильными, как и прежде. Напротив, положение императора Иоанна VI становилось все более опасным. Теперь ему приходилось сталкиваться не только с денежными заботами, но и с многочисленными врагами, окружавшими империю. Росла угроза и самому трону – трону, на который не находилось законных претендентов, который 5 лет назад был отнят у настоящего правителя, Иоанна V Палеолога. Палеолог не был смещен. Кантакузин предпочел женить его на своей дочери и оставить в звании соимператора, лишив какой бы то ни было власти. Однако мальчик подрос, и подчиненное положение начало его уязвлять. Вскоре он превратился в лидера оппозиционных сил, и в 1352 году империя оказалась на пороге гражданской войны. Кантакузин всегда ненавидел генуэзцев, но теперь, отчаявшись в союзниках, он больше не мог противостоять им ни политически, ни экономически. В мае он, понятно с каким чувством в душе, подписал соглашение, позволяющее генуэзцам расширить свои владения в Галате и запрещающее торговлю в Азовском море всем прочим, включая и местных греков.
Для Венеции это был еще один удар. Его удалось в некоторой степени смягчить, получив у Иоанна Палеолога в вечное пользование стратегически важный остров Тенедос за 20 000 дукатов. В то же время стало понятно, что Босфорское сражение ничего Венеции не дало. Направили помощь арагонскому королю, посчитав, что его поддержка будет полезнее в Западном Средиземноморье, чем в Леванте. К новому театру военных действий отплыл Николо Пизани, счастливо уцелевший на Босфоре. Его доблесть сомнению не подвергалась.
Остров Сардиния долгое время был камнем преткновения между Генуей и Арагоном. К прибытию туда Пизани испанцы блокировали порт Альгеро, одновременно готовясь к нападению остатков генуэзского флота, уже появившихся на горизонте. Венецианские корабли прибыли как раз вовремя. Испанский адмирал с готовностью предоставил Пизани верховное командование. Генуэзцы пришли в смятение, увидев перед собой значительный флот вместо тех скромных сил, на которые рассчитывали. Когда они подошли, на каждой венецианской мачте вдруг взвился стяг святого Марка. Это произвело на генуэзцев эффект, близкий к панике. Они храбро защищались до последнего, но полетели абордажные крючья, и их одолели и числом, и удачным маневром. (Пизани соединил между собой все галеры, кроме десяти, и воины бились плечом к плечу.) Генуя потеряла 41 корабль. Только 9, включая флагман адмирала Антонио Гримальди на буксире, смогли вернуться домой.
Это произошло 29 августа 1353 года. Босфорское поражение Венеции с лихвой было отомщено. Когда в Генуе получили известие о битве у Лоиеры, его восприняли даже не со смятением, а с отчаянием. В уныние впал весь город. Народ ожидал гибели некогда славной республики, обреченной теперь на позор и рабство. Но Генуя уже имела опыт поражений, а свежий пример Венеции показывал, как быстро можно от них оправиться, так что поначалу (это видно и из венецианских летописей, и из генуэзских) значение этого сражения переоценили. Правда, нужно понять, что это не было обычное стратегическое отступление. Генуэзцы слишком хорошо представляли себе возможные его последствия. Теперь их враги контролировали все Средиземноморье, отрезав их не только от Леванта и Крыма, главных источников их богатства, но и от всех основных пищевых ресурсов. Город, расширявшийся последнюю сотню лет, заставил генуэзцев проложить дороги через узкую полоску плодородной земли между горами и морем, единственную пригодную для сельского хозяйства землю поблизости. Таким образом, Генуя тоже сильно зависела от привозных товаров, как из Ломбардии, так и заморских. Но Ломбардия к тому времени была для нее закрыта. Проходы в горах блокировал другой враг – Джованни Висконти, повелитель и архиепископ Милана.
Так что в эти последние дни лета 1353 года у генуэзцев были все причины для уныния. Положение было отчаянным, и в передышке они тоже нуждались отчаянно. Еще не кончился сентябрь, как она наступила. Из трех зол, угрожавших генуэзцам – Венеции, Милана и голода, – они выбрали меньшее. К архиепископу Джованни Висконти отправили посольство с просьбой о помощи в продолжении войны лишь с двумя условиями: сохранение в Генуе ее законов и расположение на боевых кораблях красного креста святого Георгия выше змеи Висконти.
Венецианцы, конечно, пришли в ярость. Но и устрашились. У них украли победу в последний момент, когда они уже готовились праздновать окончательное поражение соперника. Хуже того, Милан, который уже обрел слишком сильное влияние, чтобы быть спокойным на его счет, теперь усилил его больше прежнего. Венеции необходимо было обзаводиться сухопутной армией, потому что от миланских территорий ее отделяли только владения вассалов Каррара в Падуе, за которые предстояло вскоре воевать с Висконти. Положение осложнялось тем, что в эту схватку могли включиться, помимо Генуи, другие города Ломбардии. Поспешно формировался союз материковых городов, тоже ощущавших миланскую угрозу: Монферрат и Феррара, Верона, Падуя, Мантуя и Фаэнца. Возглавить его венецианцы уговорили Карла IV Богемского, которому вскоре предстояло стать императором Священной Римской империи. Все это совершилось очень быстро и, как утверждает летопись Лоренцо де Моначиса, «за невероятные деньги», но и Висконти занимался подкупом, так что участников союза вскоре поубавилось. Карл обогатился на 100 000 венецианских дукатов, не ударив палец о палец.
Однако архиепископ Джованни Висконти воевать не спешил. Напротив, он прислал в Венецию посла с мирным предложением. Послом этим был знаменитый, величайший после Данте поэт-дипломат Франческо Петрарка. Петрарка уже писал дожу Дандоло – гуманисту и личному другу – три года назад. Он призывал к миру с Генуей во имя объединения Италии. Сейчас он вновь призывал к тому же, уже устно, со всем красноречием, на какое был способен, убеждая венецианцев протянуть его повелителю руку дружбы и принять очень выгодные условия. Позднее, в письме от 28 мая 1354 года, он признал, что его поездка была бесполезной:
Я расточал много слов на ветер. Я приехал, исполненный надежды, а возвращался в сожалениях, стыде и страхе… Ни мои слова, ни слова самого Цицерона не смогли бы ни достичь старательно затыкаемых ушей, ни открыть упрямых сердец.
Венецианцев и вправду не впечатлил Петрарка, как не впечатлил их и Данте за 33 года до этого. Они уже пережили первое потрясение от союза Генуи и Висконти, и, поскольку прямая угроза нападения с материка миновала, к ним возвращались обычная самоуверенность и храбрость. Если архиепископ действительно хочет мира, это значит только, что он не готов к войне. Сами же они были сильны, как никогда, во всяком случае на море. Вискоти там или кто еще, но они твердо решили закрепить свою победу у Лоиеры и нанести сопернику новый удар, на этот раз сокрушительный. Их не интересовали цветистые речи в палате аудиенций дожа, их интересовал ход дела в доках Арсенала.
Тем временем Генуя возобновила военные действия. В начале 1354 года она послала эскадру легких судов в Адриатику, где та напала на острова Лесина и Курзола[146]146
Фарос и Курчола.
[Закрыть] у далматского побережья и сильно их разорила. Когда весть об этом дошла до лагуны, венецианцы снарядили свою эскадру для охраны пролива Отранто между склонами Апулии и Корфу. А в это время 14 тяжелых галер под командованием Николо Пизани бросились на поиски грабителей. Не найдя их, Пизани пошел к Сардинии, где Педро Арагонский все еще осаждал Альгеро. Это было жестокой ошибкой. Паганино Дориа, под командованием которого снова находился генуэзский военный флот, усмотрел в этом шанс отыграться. Зная, что противник далеко на западе, он подошел ко входу в Адриатическое море и незаметно проскользнул мимо свежепоставленных венецианских засад. Теперь не было смысла отвлекаться на всякую чепуху вроде прибрежных островов. Зайдя прямо в залив, он захватил Паренцо на берегу полуострова Истрия. До самой Венеции оставалось около шестидесяти миль.
В момент крайней опасности венецианцы сохранили рассудительность. Назначили генерал-капитана с особыми полномочиями, чтобы принять для защиты города все меры, какие он сочтет необходимыми. Под его командой состояли 12 аристократов, каждый с тремя сотнями людей. Они провели среди городского населения экстренную мобилизацию. Ввели особый налог, а некоторые обеспеченные горожане оснащали галеры на свои средства. И наконец, из плотов и цепей построили огромное заграждение от церкви Сан Николо ди Лидо до форта Сан-Андреа ди Лидо.
Наверное, известий о принятых мерах, в особенности о последней, было достаточно, чтобы отвратить Паганино Дориа от попыток действовать дальше. Но скорее всего, он и не помышлял о большем, нежели показать миру, что Генуя не повержена на море, и тем более на суше, и не боится ни Венеции, ни кого другого. Если так, то он со своей задачей справился. Генуэзцы вернулись в Адриатическое, затем в открытое море и проследовали к Эгейским островам. До этого момента венецианцы не предпринимали никаких попыток догнать или остановить корабли Дориа. Но вернулся от берегов Сардинии Николо Пизани. Он предположил, что рано или поздно Паганино появится в генуэзской колонии на Хиосе, чтобы пополнить запасы, и пошел в том же направлении. Через несколько недель он нашел генуэзцев там, где и ожидал, с той поправкой, что Дориа поджидал еще дюжину галер из родного города и не собирался выходить из гавани неподготовленным. До начала следующего сезона (а был уже октябрь) ждать его не стоило. Не солоно хлебавши Пизано отступил на зимовку в Портолуньо, на юго-западе Пелопоннеса, напротив острова Сапиенца.
Тем временем Паганино Дориа решил не зимовать на Хиосе. Подошли его галеры, и до конца месяца он отплыл домой. Однако дул встречный ветер, и ему пришлось пристать к берегу, как раз в паре миль от расположения венецианского флота. Пока он ждал погоды, Джованни, его племянник, попытался, видимо из чистого любопытства, на легкой триреме осмотреть расположение венецианцев. Вернувшись, он рассказал дяде, что враг очень плохо защищен и его легко захватить. Паганино Дориа не колебался. 4 ноября, пользуясь беспечностью венецианцев, он на галерах вошел в Портолуньо. Большая часть состава венецианских экипажей отдыхала на берегу. Те же, кто оказался на борту, серьезного сопротивления оказать не смогли.
Можете себе представить, – жалуется Лоренцо, – сражение между вооруженными мужчинами с одной стороны и безоружными женщинами – с другой.
Венецианский флот насчитывал 56 судов, в том числе 33 галеры. Захвачены были все. Часть моряков бежала в Модону, часть была взята в плен. Погибли около 450 человек, большинство из них предположительно от переохлаждения в осенней воде.
Пизани был среди бежавших. В случившемся была не только его вина. Он приказал одному из своих капитанов, Николо Кверини, на 12 галерах охранять вход в гавань. Именно небрежение Кверини к службе (а некоторые считают это предательством) стало причиной поражения. Но поражение было несомненным: гораздо большим, чем в Босфоре, самым большим за всю историю республики. По возвращении в Венецию и Пизани, и Кверини были призваны к суду, приговорены к большим штрафам и лишены полномочий. Но если Кверини их лишили только на 6 лет, несчастный Пизани больше никогда не смог командовать ни на суше, ни на море.
Смерть, как писал Петрарка архидиакону Генуи, была благосклонна к Андреа Дандоло, «она уберегла его от зрелища его поверженной страны и гораздо более жестоких посланий, чем те, что пришлось написать ему мне». На самом деле, дож умер за два месяца до поражения в Портолуньо, 7 сентября 1354 года, и был положен в пышный готический саркофаг в баптистерии Сан Марко. Он стал последним венецианским правителем, похороненным в соборе.[147]147
Рескин описывает его гробницу и гробницу святого Исидора в северном трансепте как «лучшие образцы венецианской монументальной скульптуры». Дандоло представлен на мозаиках и в часовне Святого Исидора, и в самом баптистерии, где над алтарем висит его мозаичный портрет.
[Закрыть] Его смерть в 47 лет была двойной трагедией. Европа потеряла выдающегося ученого-гуманиста столетия, а в Венеции на пост дожа выбрали старика, которому предстоял год бесчестья и смерть на эшафоте.
Марино Фальеро был представителем одной из самых старых благородных фамилий Венеции, давшей республике уже двух дожей. В свои 76 лет он все еще вел активную общественную жизнь, будучи послом Венеции при папском дворе в Авиньоне. Этот пост он считал кульминацией своей жизни, посвященной различной государственной службе, но тут прибыли посланники с известием об его избрании. Еще в 1312 году его имя встречается в хрониках в связи с избранием дожа Соранцо, а между 1315 и 1327 годами – как участника Совета десяти. Возможно, он имел отношение к ликвидации Баймонте Тьеполо. В свое время он командовал флотом на Черном море, занимал должность старейшины (savio) в нескольких комиссиях, управлял в качестве подесты Кьоджей, Падуей и Тревизо. А всего за два года до избрания он выступал делегатом от республики, когда Карл IV разбирал очередную претензию венгров на Далмацию. Во время этой миссии Карл посвятил его в рыцари за старания и отдал ему во владение Валь Марино, у подножья Альп. За время своей деятельности Марино Фальеро прославился тем, что был скор на гнев и на прощение. В 1339 году на должности подесты Тревизо он прилюдно дал пощечину епископу, опоздавшему на шествие. Как показали последующие события, с возрастом его нрав не переменился.
Летописцы со вкусом описывают дурные предзнаменования по его приезде в Венецию. Кроме всего прочего, как говорят, всю первую неделю октября город был окутан плотным облаком тумана, такого густого, что «Бучинторо», везший нового дожа из Кьоджи, не смог подойти к Моло. Фальеро со свитой пришлось пересаживаться на маленькие плоскодонные лодки – piatte, бытовавшие до изобретения гондолы. Но даже и тогда они пропустили пристань у Понте делла Палья (Соломенного моста) и высадились в конечном итоге на Пьяццетту, так что дожу пришлось подойти ко Дворцу со стороны двух колонн, а это традиционное место казни злодеев.
Не прошло и месяца со дня его восшествия на трон и провозглашения торжественного обещания (promissione), ограничивавшего его власть, как пришли вести с Пелопоннеса, и над только что начавшимся правлением сгустились тучи. Но даже такая катастрофа, как Портолуньо, не могла омрачить венецианцам церковного праздника, и в начале 1355 года, в последний четверг перед Великим постом, они праздновали жирный четверг – Giovedi Grasso. Согласно народным традициям, вокруг Пьяццы и Пьяццетты ловили свиней в память о том, как мощи святого Марка перевозили, укрыв от неверных свининой. Устраивали акробатические представления, чисто венецианского свойства – так называемые Forze di Ercole («геркулесовы упражнения»), когда группа людей взбиралась друг другу на плечи, образуя живые пирамиды, или Volo del Turco («турецкий полет»), когда по канату соскальзывали с головокружительной высоты колокольни на Пьяццетту.
Когда закончились народные празднества, дож устроил во дворце обычный пир. Вот тут-то, по всеобщему мнению, и начались неприятности. Среди гостей находился молодой человек. Позднее сложилась безосновательная легенда, что это был будущий дож, Микеле Стено. Этот человек спьяну начал нескромно привлекать к себе внимание одной из служанок жены дожа. Фальеро велел его вышвырнуть, но перед тем, как покинуть дворец, буян умудрился проникнуть в зал Большого совета и оставить на троне надпись:
Марин Фальеро жену-красавицу
Содержит, а другие тешатся.[148]148
Marin Falier de la bella mujerLu la mantien e altri la galde. Этот стих приводит Марино Сануто в книге «Жизнь дожей». Он пишет через сто с лишним лет после этих событий, и факты вполне могут быть вымышленными. Тем не менее этот текст позволил многим историкам и летописцам предположить, что объектом внимания юноши была сама догаресса. Однако же, хоть она и была второй женой дожа и гораздо моложе своего супруга, ей все же было далеко за сорок, что делает такое предположение сомнительным.
[Закрыть]
Таким образом предполагалось уязвить дожа, но его ярость была еще сильнее, чем настрой кварантии. Вместо того чтобы произнести несколько суровых слов, принять во внимание возраст юноши и хорошую его репутацию, слегка наказать, заставить принести извинения и отпустить восвояси, сварливый старик разбушевался со всей нетерпимостью старого человека к нахальному и дерзкому новому поколению. Но его власть ограничивалась рамками клятвы, и он развернул привычные ему интриги среди правящей касты, чтобы осуществить свою месть. Он требовал, чтобы приняли закон, защищающий его честь и достоинство и карающий тех, кто на них посягнул. Если закон против них будет бессилен, он обещал заняться обидчиками сам.
Еще несколько случаев укрепили его в этом решении. Двое очень почтенных граждан, один – капитан корабля, другой – некто Стефано Гьяцца по прозвищу Гизелло, начальник Арсенала, представили, независимо друг от друга, жалобы на то, что они были оскорблены публично и телесно молодыми аристократами. Тогда дож, видимо, забывший, как он сам ударил епископа Тревизо, посочувствовал им, но указал на сложность дела и напомнил, что даже он сам претерпел оскорбление от подобных людей. Гизелло мрачно пробормотал: «Опасных тварей нужно связать. Если на них нет управы, их надо уничтожить».
Так у Фальеро появился союзник, и весьма могучий. Служители Арсенала были хорошо обученной и надежной провоенной организацией с давними традициями личной преданности дожу, поставлявшей ему телохранителей на все торжественные шествия. Так возник заговор. Ночью 15 апреля в городе должны были спровоцировать беспорядки, пустив слух о приближении генуэзского военного флота. Население высыпало бы на пьяццу Сан-Марко, где член правящей фамилии, Бертуччо Фальеро, ожидал бы с вооруженным отрядом арсеналотти, выделенных для охраны дожа, и убивал бы всех молодых аристократов, какие попадались на глаза. Марино Фальеро предстояло объявить князем Венеции и утвердить этот титул.
История знает бесчисленные примеры: аристократов, восставших против своего класса и возглавивших народное движение. Однако мало кто это проделывал на исходе восьмого десятка, и к тому же находясь в положении главы государства. В таких обстоятельствах мотивом не могут служить амбиции и личные интересы. Похоже, Фальеро двигала просто ненависть и злоба, желание одним всепобеждающим усилием отогнать наступающую старость. Вполне могло быть, что Гизелло и его подручные, видя это, воспользовались положением и сделали старого дожа своей марионеткой. Если так, то дож был не вдохновителем заговора, а скорее его жертвой. Но трудно сочувствовать человеку, который, обладая высшей властью, пытается силой, самым кровавым и жестоким образом уничтожить правительство, а в конечном счете – класс, его породивший. К счастью для Венеции, он добился только собственного падения.
Два заговора против республики видел уже XIV век. Оба они провалились из-за неспособности заговорщиков держать рот на замке. И вот – снова та же история! Один из заговорщиков, торговец мехами из Бергамо по имени Бельтраме, предупредил богатого клиента, чтобы тот не выходил на улицу 15 апреля. Клиент пошел прямиком к дожу и в простоте душевной передал ему предупреждение. Однако реакция Фальеро вызвала у него подозрения и желание донести предупреждение до других, более склонных к вниманию ушей. В квартале моряков Кастелло, возле Арсенала, главного центра беспорядков, некто Марко Нигро получил сходное предупреждение. Можно подумать, что и еще кто-то, включая и самого дожа, был не так молчалив, как полагалось, поскольку Совет десяти получил сообщения по меньшей мере из двух, а может, из трех или более источников. Совет действовал со своей обычной оперативностью. Первую же встречу провели тайно в монастыре Сан Сальваторе, чтобы выяснить, замешан ли в этом лично дож. Вскоре, когда проверили факты, был собран Большой совет во дворце. Присутствовали синьория, прокуроры (avogadore), кварантия, синьоры ди нотте, главы сестьере и пятеро мировых судей (cinque della pace), но примечательно, что на совет не позвали двух человек с фамилией Фальеро. Один их них был avogadore, а другой – член Совета десяти.
В день, назначенный для переворота, приняли все меры. В каждом приходе вооружили самых верных людей и отправили их на Сан-Марко. Эта милиция насчитывала 6–8 тысяч человек и могла погасить любые беспорядки. Отряд из ста всадников готов был по тревоге прибыть в любой район города. Тем временем начались аресты, вскоре последовали и приговоры. Бертолуччо Фальеро повезло – его лишь пожизненно посадили в темницу. Десять других лидеров были приговорены к повешению из окон дворца, смотрящих на Пьяццетту.[149]149
Николо Тревизан, бывший в то время одним из участников Совета десяти и оставивший наиболее ценное свидетельство, отмечает, что их повесили между «красных мраморных колонн». Множество историков, в том числе и Рескин, считают, что это две колонны под вторым окном слева, выходящим на Пьяццетту. Но, как мы знаем, этот западный фасад тогда еще не был построен. Колонны могли принадлежать старому византийскому дворцу, архитектором которого был Себастьяно Дзиани.
[Закрыть] По злой иронии судьбы, среди казненных был Филиппо Календарио, который вслед за Базеджо был главным архитектором дворца. В день ареста он работал над южной стороной.
Настало время решить судьбу самого дожа. Совет десяти, решив, что он не вправе брать на себя такую ответственность, призвали собрать zonta[150]150
На венецианском диалекте эквивалент итальянского «aggiunta», что означает «дополнение».
[Закрыть] – особо предусмотренный расширенный его состав для исключительных случаев, к совету добавлялись еще 12 аристократов. Однако их решение было очевидным. Фальеро не пытался отрицать свое участие в заговоре. Он во всем сознался, признал свою вину и был готов к заслуженной высшей мере наказания. Приговор вынесли 17 апреля. Следующим утром, на рассвете, старика привели из его личных апартаментов в зал Большого совета, потом на верхнюю площадку мраморной лестницы, спускавшейся с лоджии второго этажа во внутренний двор дворца.[151]151
Нынешней Лестницы гигантов (Scala dei Giganti) еще не было. Возможно, лестница, на которой состоялась казнь, находилась с южной стороны двора, сразу за стеной зала Большого совета.
[Закрыть]
