Текст книги "История Англии и шекспировские короли"
Автор книги: Джон Джулиус Норвич
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Надо ли винить в этом одного лишь короля? Скорее всего нет. Если епископ Бофорт действительно предлагал отречение короля – что он через четырнадцать лет категорически отрицал, – то не был ли инициатором этой идеи принц Уэльский? Во время своего длительного отсутствия и разъездов по центральным графствам он собрал внушительную армию, с которой и возвратился в Лондон в июне 1412 года. Хотя принц и не выступал с угрозами, он, похоже, чересчур яростно отвергал обвинения в заговоре, выдвигавшиеся против него, а ссылки младшего Генриха на то, что его армия предназначалась для поддержки кампании Кларенса против арманьяков, вряд ли кого обманули. Принц был окружен многочисленными сторонниками, когда 25 сентября прибыл в Вестминстер, чтобы защитить себя от обвинений в казнокрадстве, совершенном якобы в Кале: впоследствии его полностью оправдали. Кстати, именно по этому поводу он ворвался к отцу в странном одеянии, описанном Холиншедом, для примирения и покаяния [122]122
См. гл. 6.
[Закрыть].
Осенью состояние здоровья короля начало стремительно ухудшаться. Еще в ноябре он заводил разговоры о давно задуманном Крестовом походе, а в начале декабря снова потерял сознание. К Рождеству Генриху полегчало настолько, что он смог отметить его в Элтеме, но для всех было ясно, что конец близок. Вскоре король впал в перемежающуюся кому, и парламент, созванный в феврале, не смог принять никаких решений. В середине марта Генрих попросил перевезти его в Вестминстерское аббатство, дабы помолиться перед мощами своего святого предшественника короля Эдуарда Исповедника. Здесь с ним и случился приступ, от которого он умер. Короля перенесли в гостиную настоятеля, называвшуюся по надписи на камине Иерусалимской палатой. Холиншед сообщает нам такую историю. Когда Генрих, придя в сознание, спросил, где он находится, и ему назвали эту палату, то король пробормотал: «Теперь я знаю, что здесь и умру. Мне предрекли, что я расстанусь с жизнью в Иерусалиме». Жить ему оставалось совсем немного. Он скончался в понедельник, 20 марта 1413 года, не дожив две недели до сорока шести лет.
Забальзамированное тело короля сначала выставили в аббатстве для прощания, потом перевезли по реке в Грейвсенд и далее по дороге в Кентербери для погребения, как он и завещал, в соборе. Здесь, в Троицкой капелле, где когда-то стояла гробница святого Томаса Бекета, рядом с усыпальницей дяди Генриха Черного Принца королева Иоанна возвела для мужа, пожалуй, один из самых изумительных монументов, когда-либо создававшихся руками человека: массивный гипсовый саркофаг, в который через двадцать четыре года попадет и она сама. На нем под балдахином покоятся две скульптуры. Голова Генриха лежит на подушке, поддерживаемой заботливыми ангелами: это его подлинный портрет. Мы видим тяжелое, опухшее лицо, раздутое болезнью, свисающие усы и короткую раздвоенную бородку. Практически ничего не осталось от былой красоты, которой Генрих гордился в молодости: он выглядит не на сорок пять, а на все шестьдесят лет. В 1832 году гробницу вскрыли, и перед исследователями предстало его лицо. Борода, густая и на удивление рыжая, все еще была на месте. Внешне не проявлялось явных признаков «проказы», которая, по свидетельству хронистов, якобы мучила короля в последние годы жизни, но черты лица, соприкоснувшись с воздухом, моментально превратились в пыль [123]123
Не следует считать, что на портрете Генриха IV в Национальной портретной галерее в Лондоне изображен именно Генрих. Кода в конце XVI в. было признано желательным иметь полный комплект портретов всех британских монархов, начиная с Вильгельма Завоевателя, портрет Генриха был в спешном порядке создан на основе адаптации гравюры Карла VI Французского. Художник, адаптировавший изображение французского монарха, вложил ему в правую руку алую розу Ланкастеров вместо сокола Карла, но оставил скипетр с лилией.
[Закрыть].
И для семьи, и для друзей, и для самого Генриха IV годы его правления были долгим и тягостным падением в пропасть. Vaillant chevalier, aigre et subtil contre ses ennemis, отважный рыцарь, ловкий и лютый к врагам, сметавший все на своем пути еще в 1399 году, завоевавший королевство, не потеряв ни одной стрелы, и возведший на трон Англии новую династию, за какие-то четырнадцать лет превратился в беспомощного и уродливого инвалида. Самый богатый и могущественный магнат Англии почти сразу же оказался в тяжелом финансовом положении, в котором и пребывал до последних дней жизни, попав под пяту враждебного и скаредного парламента, на который так и не смог надеть узду вследствие особых обстоятельств восшествия на престол. Словно по чьему-то злому умыслу, когда наконец после смерти Нортумберленда в 1408 году и краха Глендоуэра, наступившего через два года, перед Генрихом открылись возможности удовлетворить свои амбиции и даже, может быть, осуществить давно задуманный Крестовый поход, отвратительная болезнь сделала из него немощного старика в самом расцвете сил: ему было чуть более сорока. Его отец прожил пятьдесят девять лет, дед – шестьдесят четыре года. Проживи Генрих в полном здравии хотя бы еще лет пятнадцать, кто знает, он мог бы стать и одним из самых выдающихся королей Средневековья. Он же умер жалким и презренным существом, не познавшим ни трагедии предшественника, ни дерзновенной блистательности сына.
А как же обошелся с ним Шекспир? Несмотря на заголовок, драматург явно не удостоил его такого же внимания, какое он уделил, например, Ричарду. Причина очевидна: у короля появился сильный конкурент – Фальстаф. Самодовольный и развязный прощелыга заметную роль играет уже в первой части «Генриха IV», а во второй, написанной, вероятно, летом 1598 года, он чуть ли не главный герой. Ради него Шекспир, видимо, и втиснул исторический материал в восемь сцен, разбросанных и почти не связанных друг с другом. Многие считают, что в этом нет ничего плохого: бесшабашный старый рыцарь гораздо интереснее, чем больной и умирающий король, и благодаря Фальстафу мы имеем уникальную возможность увидеть елизаветинскую Англию, в которой жили не только короли и магнаты, но и всякий сброд, трактирщики и шлюхи Истчипа, а также деревенские сквайры и крестьяне Глостершира. С этим вполне можно согласиться, однако пафос отвержения принцем, ставшим королем, Фальстафа – наверняка заслуженно – не идет ни в какое сравнение с трагедией сорокапятилетнего Генриха Болингброка, умирающего в цветущем возрасте разуверившимся и отчаявшимся стариком. Если в первой части причуды Фальстафа развивают побочную сюжетную линию, то во второй части пьесы мы имеем дело с двумя самостоятельными и разноплановыми драмами, и под занавес нам приходится испытывать такое же разочарование, какое выпало на долю протагониста королей.
Как бы то ни было, нам не с руки заниматься литературной критикой. Нас в большей мере интересуют не художественные достоинства драматургических хроник Шекспира, а их историческая достоверность. Понятное дело, когда надо вместить в восемь коротких сцен события целого десятилетия, трудно соблюсти точность в их изложении. Шекспир преднамеренно не искажает факты, но вынужден по мере художественной необходимости сжимать время, сливать события воедино и иногда отсылать нас к предыдущей пьесе. В последних строках первой части пьесы король сразу же после сражения при Шрусбери поручает сыну сопровождать его в Уэльс, а в первом акте второй части мы узнаем, что принц действительно отправился вместе с отцом громить валлийцев. В реальности, по свидетельству хронистов, принц Уэльский оставался на северо-западе Англии еще несколько недель – разбирался с мятежниками и залечивал раны. Когда король вернулся из похода на север, чтобы принять капитуляцию Нортумберленда, и в конце сентября двинулся воевать с Глендоуэром, старшего сына с ним не было. В то же время мы знаем, что в последующие годы принц действительно командовал армией на уэльской границе, и, возможно, именно это и имел в виду Шекспир.
Описание мятежей Нортумберленда и архиепископа Скрупа вышло еще более сжатым. Согласно Холиншеду, главному авторитету для Шекспира, Нортумберленд в первый раз надумал поднять восстание непосредственно после битвы при Шрусбери, но у него ничего не получилось. Затем в 1405 году он вступил в заговор с архиепископом и отказался от участия в нем, когда узнал о печальной судьбе Скрупа и Томаса Моубри, графа-маршала. Лишь в 1408 году Нортумберленд возглавил новый мятеж, закончившийся его смертью в Брамем-Муре. У Шекспира все эти три разновременных события объединены в один сюжет. Вся история с мятежами начинается с того, что король посылает сына Джона Ланкастерского и графа Уэстморленда в Йорк (последняя сцена последнего акта первой части)
Навстречу Скрупу и Нортумберленду,
Поднявшим меч, как сообщили нам.
Затем во второй части пьесы мятежники на самом деле появляются в «лесу Голтри» (древний королевский лес Голтрес, располагавшийся чуть севернее Йорка), где Джон и Уэстморленд откровенно надувают их, прибегая к обману, столь гнусному, что читать эти строки стыдно и сегодня. Обещая исполнить все требования, они добиваются того, что лидеры восстания распускают войска, и тут же их арестовывают. Потом мы присутствуем при докладе королю, который уже находится в Иерусалимской палате Вестминстера, о победах и в лесу Голтри, и под Бремем-Муром. Здесь же королю внезапно становится нехорошо: он теряет сознание. Приступ или удар случился с ним через пять лет, но у Шекспира он почти сразу же умирает.
Холиншед, надо заметить, ничего не пишет о ранних стадиях болезни короля, первый раз упоминает о ней в хронике 1412 года, полагая, что до этого времени Генрих вел деятельный образ жизни, в том числе и с оружием в руках. По мнению хрониста, король персонально не подавлял восстания 1405 и 1408 годов только потому, что это сделали за него другие. В пьесе же Фальстаф уже в первом акте (вторая сцена) говорит о «проклятой апоплексии… нечто вроде летаргии… сонливости крови, какой-то окаянной чесотке», а во втором акте (вторая сцена) заболевание отца подтверждает и принц Хэл. Когда, наконец, в третьем акте появляется сам король – перед восстанием архиепископа в 1405 году, – то он не только страдает бессонницей, но уже и «две недели болен» [124]124
Третий акт, первая сцена.
[Закрыть]. Во время следующего появления – в четвертой сцене четвертого акта – Генрих уже находится в Иерусалимской палате, где ему и предстоит умереть. Возможно, в данном случае Шекспир в полной мере испытал на себе влияние Сэмюеля Даниэля, у которого весь этот период описан под призмой болезни короля. Как бы то ни было, здоровье Генриха стало ухудшаться вскоре после обезглавливания архиепископа Скрупа – именно с этой казнью в народе связывали недуг короля, и в этом отношении к исторической правде ближе оказались Шекспир и Даниэль, а не Холиншед.
Во второй сцене первого акта нам показывают очень забавный эпизод с участием лорда-верховного судьи: мы видим впервые этого господина, которого паж Фальстафа представляет как «джентльмена, посадившего принца под арест за то, что тот ударил его из-за Бардольфа». Позднее Фальстаф напоминает ему о сути инцидента: «Что до пощечины, которую закатил вам принц, то он дал ее как невежливый принц, а вы приняли ее как благоразумный лорд». История о заключении в тюрьму Хэла за нанесение физического оскорбления судье сэру Уильяму Гасконю произрастает из книги «Правитель» («The Gouernour»), написанной в 1531 году сэром Томасом Элиотом «для Генриха VIII и других государей» [125]125
Ни Элиот, ни Джон Стоу (в своих «Хрониках» и «Анналах Англии» воспроизводит почти дословно более раннее исследование) не сообщают о том, что принц действительно ударил Гасконя, хотя Роберт Редмейн ( Vita Henrici Quinti, с. 1540) и автор анонимной пьесы «Славные победы Генриха V» подтверждают, что инцидент имел место.
[Закрыть]. Почти наверняка это чистейшая легенда. Если бы наследник трона действительно был посажен в кутузку, как утверждает Элиот, то о таком невероятном событии непременно должны были остаться свидетельства юристов. Тем не менее для Шекспира эта история была слишком соблазнительна, чтобы ее проигнорировать. Однако драматург вовсе не намерен представлять нам принца в неблаговидном свете. Напротив, он демонстрирует его великодушие и благородство, когда младший Генрих, взойдя на трон, утверждает верховного судью в его должности:
Наверное, Генрих и сказал бы эти прекрасные слова Гасконю, если бы тот продолжал оставаться верховным судьей, однако после смерти больного короля он им уже не был. Возможно, Гасконя и приглашали на сессию парламента 15 мая 1413 года, но патент его преемника сэра Уильяма Хэнкфорда подписан 29 марта. Нам неизвестно, лишал ли его должности младший Генрих, вступив на престол. В то время Гасконю было за шестьдесят, и мы знаем, что он не был в опале: в 1414 году по королевскому позволению из леса Понтефракт ему ежегодно доставляли оленей – четыре самца и четыре самки.
Все другие погрешности – если их можно так называть – проистекали больше из авторских предубеждений, а не из исторических заблуждений. Шекспир, к примеру, испытывал инстинктивную неприязнь к Нортумберленду, и это проявилось в излишнем очернительстве персонажа. Ни в одном из имеющихся источников не содержится обвинений графа в «притворной хвори» [127]127
См. пролог.
[Закрыть]во время последнего мятежа сына: будто бы он прикинулся больным, чтобы увильнуть от сражения при Шрусбери. Не имеется свидетельств и того, что граф якобы бросил архиепископа Скрупа в 1405 году ради своих выгод в Шотландии. Согласно Холиншеду, он бежал только после того, как восстание потерпело крах и рухнули все надежды на успех. Хроники подтверждают, что Нортумберленд проявил исключительное мужество при Брамем-Муре, где, по свидетельству Холиншеда, граф «отважно встретил врагов… к которым народ не испытывал ни малейшей жалости, восхваляя его храбрость, геройство (sic) и доблесть». В пьесе об этом, естественно, ничего не говорится, а лишь сообщается о победе:
…Разгромил шериф Йоркширский
Объединенные войска шотландцев
И англичан, которых в бой вели
Нортумберленд могучий [128]128
В оригинале Нортумберленд «могучим» не называется: «Граф Нортумберленд и лорд Бардолф, их войско великое англичан и шотландцев разгромил шериф Йоркширский». – Примеч. пер.
[Закрыть]и лорд Бардольф.
Джон Ланкастерский, с ним мы познакомились в первой части, отличился в битве при Шрусбери, но в лесу Голтри предстает явно в неприглядном свете: бессовестно обманывает архиепископа и его соратников, обещая выполнить их требования и беря затем под стражу. Это не может не удивлять, поскольку, как свидетельствует Холиншед, переговоры вел Уэстморленд, хотя, конечно, Джон формально должен был принимать капитуляцию повстанцев, являясь представителем отца. Трудно понять, почему он добровольно взял на себя эту неблаговидную роль. Иногда высказывается предположение, будто бы Шекспир хотел подчеркнуть жестокосердие рода Болингброков, но эта догадка представляется совершенно несостоятельной. Джон все-таки приходился братом принцу Уэльскому, самому блистательному представителю этого семейства. Не выдерживает критики и другая теория: будто бы уловка Джона вполне соответствовала вкусам аудитории Елизаветинской эпохи, считавшей, что для достижения своей цели все средства хороши [129]129
Эту гипотезу отстаивает П. А. Йоргенсен, анализируя причины «подлого коварства» принца Джона Ланкастерского: Jorgensen P. A. «The «Dastardly Treachery» of Prince John of Lancaster, Publications of the Modern Language Association of America, Menasha, Wisconsin, Vol. lxxvi, Dec. 1961.
[Закрыть]. Концепция сомнительная.
Далее мы наблюдаем один из самых трогательных эпизодов всей пьесы (IV. 5): принц сидит у постели умирающего отца, берет с подушки корону, надевает на свою голову и уходит из палаты. Король пробуждается, обнаруживает, что корона исчезла, и зовет лордов. Они находят Хэла в соседней комнате, приводят обратно, и Шекспир устраивает для нас вторую волнующую сцену примирения отца и сына; первую мы видели в части I (III. 2). Король упрекает принца:
Ужель так жаждешь ты занять мой трон,
Что мой венец спешишь надеть до срока?
У младшего Генриха уже есть готовый ответ, и Шекспир дает нам понять, что принц говорит искренне:
С укором обратился я к короне,
Как если бы сознанье было в ней:
«Заботы, сопряженные с тобою,
Все соки вытянули из отца.
Хоть высшей пробы золото твое,
Но для меня нет худшего на свете…»
С таким укором
Надел корону я, отец державный,
Чтоб с нею, как с врагом, что предо мной
Родителя убил, вступить в борьбу,
Как долг велит наследнику престола.
Король доволен ответом сына и дает ему, как он уже понимает, последний совет.
Корона по-прежнему пробуждает в нем чувство вины, которое умрет лишь вместе с ним:
К тебе она спокойней перейдет,
При лучших обстоятельствах, законней:
Все, чем запятнан я в борьбе за власть,
Сойдет со мною в гроб.
У этого сюжета своя родословная: воспоминания 4-го графа Ормонда, которого Генрих V при Азенкуре посвятил в рыцари, и «Хроники» почти что их современника бургундского прозаика Ангеррана Монстреле. От них история перешла к переводчику Тита Ливия, а дальше попала к Холлу, Холиншеду, в «Славные победы» и к Сэмюелу Даниэлю. Свидетельства Ормонда и Монстреле, насколько нам известно, друг с другом не связанные, придают сюжету, очень похожему на легенду, некоторую правдоподобность. Ормонду историю с короной вполне мог рассказать сам Генрих. Но если даже посчитать ее, как это сделал биограф короля, уже наш современник [130]130
Harold F. Hutchison, Henry V: A Biography, London 1967.
[Закрыть], «занимательным вымыслом», то все равно нам придется согласиться с тем, что «в последние годы правления Генриха IV его старший сын частенько поглядывал на корону Англии».
В начале пятого акта Генрих V уже выступает в роли короля. Первая и третья сцены разыгрываются в доме и в саду судьи Шеллоу в Глостершире с участием Фальстафа и Бардольфа. Во второй сцене происходит разговор между королем и верховным судьей, о чем мы уже упоминали, в четвертой – полицейские арестовывают хозяйку трактира Куикли и Долл Тиршит, в пятой – Генрих делает вид, что не узнает и не знает Фальстафа. Из всех эпизодов эта последняя сцена служит кульминацией пьесы, и то, как король отвергает своего прежнего приятеля и собутыльника, вызывает горячие споры, наверное, со времен ее первого представления. Мы не будем касаться этой дискуссии, а только лишь заметим: с исторической точки зрения последний акт драмы убеждает нас в главном – молодой король решил покончить со своим буйным прошлым раз и навсегда:
…В гроб с отцом сошло мое беспутство,
С ним страсти все мои погребены,
И строгий дух отца воскрес во мне,
Чтоб ожиданья обмануть людские,
Всех посрамить пророков, истребить
Дурное мненье, что меня клеймит
За внешние былые проявленья.
Кровь гордая, что до сих пор во мне
Текла разгульно, свой изменит ход
И устремится в океан, где, слившись
С волнами царственными, заструится
Спокойно, величаво.
О кардинальной смене образа жизни говорят и примирение с верховным судьей, и отчуждение Фальстафа. Даже арест двух женщин указывает на то, что наступили новые времена. Возврата в прошлое не будет ни для короля, ни для этих женщин, ни для их возлюбленного сэра Джона.
8
Гарфлёр и Азенкур
(1413–1415)
Эксетер:
Он заклинает вас любовью Божьей
Отдать корону, пожалев несчастных,
Которым жадною, разверстой пастью
Грозит война. Он говорит: падут
На вашу голову убитых кровь
И слезы горьких вдов, сирот, невест —
О женихах, супругах и отцах, —
Что будут пролиты в грядущей распре.
«Генрих V»
К лику королей-героев, помимо Ричарда Львиное Сердце, англичане, безусловно, и сегодня причисляют Генриха V. Насколько он заслуживает такой чести – на этот вопрос еще предстоит дать ответ. Образ героя ему, в общем-то, создал Шекспир. Тем не менее факт остается фактом: Генрих V дважды набирал самые мощные для того времени и самые оснащенные экспедиционные силы, переправлял их во Францию – что само по себе уже немалое достижение – и в первом случае в одном из величайших сражений в английской истории одержал блистательную победу над армией, многократно превосходившей его войска по численности. С другой стороны, интервенции замышлялись и предпринимались на основе притязаний, не мотивированных, что бы ни говорил сам Генрих, ни правовыми, ни моральными принципами. А та битва, от которой он в последний момент хотел уклониться, стала символом преступной военной авантюры, бессмысленного смертоубийства и зверств, беспрецедентных в истории Англии.
Генрих в первую очередь и прежде всего был ратоборцем. В возрасте двенадцати лет он сопровождал Ричарда II во втором походе в Ирландию. Позднее, после низложения Ричарда и захвата трона отцом, принц доблестно сражался при Шрусбери и командовал армиями в кампаниях против Глендоуэра в Уэльсе. Всегда и везде принц проявлял исключительную отвагу. Ко времени восхождения на престол двадцатипятилетний Генрих уже был многоопытным полководцем, владевшим искусством ведения и решающих сражений, и осад, и партизанских войн; его любили, и ему доверяли в войсках. Но в молодые годы принц приобрел немало и других полезных навыков. На посту констебля Дувра и губернатора Пяти портов он многое узнал о мореплавании и кораблях, а во время долгой и мучительной болезни отца имел возможность попробовать себя и в государственном управлении.
Мы нисколько не удивились, прочитав в хрониках о том, что уже в юности Генрих отличался большой физической силой: он двигался в тяжелых рыцарских доспехах так, словно на нем были не латы, а легкий плащ. Принц обладал и более чем привлекательной внешностью, о чем мы можем судить по свидетельствам, оставленным людьми, его знавшими лично. У него были густые каштановые волосы, карие глаза, холеная гладкая кожа, ослепительно белые ровные зубы и слегка раздвоенный подбородок. Не могли удивить нас и впечатления о характере Генриха, которые не совпадали с расхожим представлением о разгульной жизни принца. Истории о его беспутстве были известны, однако те, кто встречался с Генрихом после его вхождения во власть, уже считали их неправдоподобными. После того как Генрих принял корону, он поставил крест на грехах молодости. В день коронации, проходившей в воскресенье, 9 апреля 1413 года, когда за окнами бушевала пурга, он выглядел серьезным и насупленным и практически не притрагивался к яствам на банкете, завершавшем церемонию. Став королем, Генрих демонстрировал неизменное благочестие, столь рьяное, что оно казалось чрезмерным даже по стандартам того времени и давало повод для обвинений в ханжестве. Не исключено, что проступки отца терзали его душу; отчасти по этой причине он ускоренно завершил реконструкцию нефа Вестминстерского аббатства при финансовой помощи Ричарда Уиттингтона, служившего мэром Лондона и в 1397–1398 годах, и в 1406 году, и затем в 1419-м. Известны и другие его богоугодные деяния. Он учредил, например, фонд вспомоществования бедным при лондонской церкви Святого Джайлза в Крипплгейте, основал монастырь Святой Бригитты [131]131
Орден был основан святой Бригиттой Шведской ок. 1346 г. Сохранилось всего лишь несколько Бригиттинских монастырей.
[Закрыть]в Туикенеме в Мидлсексе, названный Сайоном; это наименование по иронии судьбы впоследствии получил грандиозный особняк давних его врагов – Нортумберлендов.
С первых дней Генрих V мог пользоваться благами популярности, которой не имел отец. Это подтвердилось уже на первом парламенте, собравшемся в Расписной палате Вестминстера 15 мая 1413 года: ему со всей охотой выделили щедрые субсидии, в том числе 10 000 фунтов, как было специально отмечено, «на проживание, почивальню и гардероб». Некоторую досаду могло вызвать требование выслать из королевства всех валлийцев и ирландцев. Но даже самые твердолобые приверженцы «Малой Англии» понимали нереальность этой затеи, и никто не обратил внимания на то, что о парламентском воззвании вскоре все позабыли.
Пожалуй, самой главной и тяжелой проблемой, с которой на первых порах столкнулся Генрих, была активизация лоллардов. За десятилетие их численность существенно выросла, особенно в западных районах вдоль границ с Уэльсом, где ими руководил один из ближайших бывших соратников короля сэр Джон Олдкасл [132]132
См. гл. 6.
[Закрыть]. При Генрихе IV он избежал гонений, возможно, благодаря проявленной воинской доблести, а может быть, и в силу баронского титула и огромного поместья Кобем, приобретенных вместе со второй женой в 1409 году. С восшествием на трон нового короля началась очередная волна сжигания еретических книг во дворе собора Святого Павла, и среди них обнаружился сборник кратких, но чрезвычайно опасных трактатов: как выяснилось, он принадлежал Олдкаслу. Его тут же вызвали в Кеннингтон, где он предстал перед королем и «почти всеми прелатами и лордами Англии». Сэр Джон подтвердил, что книга – его, но он никогда ее не читал. Однако епископы во главе с архиепископом Арунделским настаивали на том, чтобы Олдкасл либо отрекся от своих убеждений, либо понес наказание. Барон наотрез отказался, и после того как он не поддался и уговорам короля, пытавшегося переубедить своего друга, его отлучили от Церкви и отправили в Тауэр.
Суд состоялся в зале капитула собора Святого Павла 23 и 25 сентября 1413 года. Допрос вели архиепископ Арунделский и епископы Ричард Клиффорд (Лондона) и Генри Бофорт (Винчестера) в присутствии двенадцати докторов права и богословия, исполнявших роль асессоров. Олдкасл, активно переписывавшийся с чешским реформатором Яном Гусом, изложил свои воззрения, ясно дав понять, что вовсе не намерен от них отрекаться. Он подтвердил, что признает все таинства, предустановленные Богом, в том числе и причащение к телу Христову в форме хлеба, но заявил: если Церковь полагает, что после освящения хлеб перестает быть хлебом, то ошибается, поскольку отравлена папизмом. Исповедь же сама по себе может быть целительной, но необязательно ведет к спасению. Завязался горячий диспут, закончившийся тем, что Олдкасл назвал папу антихристом, а всех прелатов и монахов – его прихвостнями. После этих слов уже не было нужды его защищать. Архиепископ Арунделский – правда, без особого желания – объявил Олдкасла еретиком и передал для наказания светской власти. Однако и тогда ему отвели на размышления сорок дней: и Генрих и архиепископ Арунделский посылали к еретику видных теологов, пытавшихся его уломать, но лорд остался непреклонен.
Затем ночью 19 октября Олдкасл исчез. Как ему удалось бежать, неизвестно. Ходили слухи, будто побег устроил сам король или Бофорт, однако, судя по тому, что нам известно о Генрихе, эта версия маловероятна: он поклялся расправиться с лоллардами, Олдкасл был их вождем, и старые узы дружбы вряд ли могли помешать ему исполнить свой долг. Согласно королевскому капеллану, лорд притворился, что сдается, с него сняли кандалы, и он пустился в бега. В любом случае не обошлось без заговора, в котором участвовали тысячи его сподвижников: вскоре после исчезновения Олдкасла появились признаки грядущего восстания. Первый замысел – захватить короля в его дворце Элтем на представлении пантомимы в день Богоявления, 6 января 1414 года, – был раскрыт своевременно. Генрих сразу же выехал в Лондон и поселился в небольшом монастыре Клеркенуэлла. Сюда ему и доставили вести о том, что около 20 000 лоллардов со всех концов Англии через три дня соберутся на Фиккеттс-Филде (теперь Линкольнз-Инн-Филдз) и потом двинутся через весь Лондон на борьбу против «поповского государя».
Еще в детстве Генрих слышал истории о восстании Уота Тайлера, случившегося за шесть лет до его рождения, и не хотел, чтобы повторилось нечто подобное. Вечером 9 января он приказал закрыть все ворота Лондона, с тем чтобы отрезать мятежников города от повстанцев, идущих к столице, а сам с внушительной армией направился к Сент-Джайлз-Филдз, находившейся в миле или двух к северо-западу от места сбора лоллардов: отсюда ему не составило никакого труда отлавливать отряды бунтовщиков, разоружать и заключать под стражу. Для вынесения приговоров была создана специальная комиссия, и еще до суда на Сент-Джайлз-Филдз выросли виселицы. О действительных намерениях повстанцев никто не знал; не исключено, что их цели были сугубо мирные: добиться права свободно следовать своим верованиям, – но Генрих и не думал разбираться в их претензиях. Всем им было предъявлено одно и то же абсурдное обвинение: заговор, имеющий целью убить короля, его братьев, главных прелатов и лордов, осквернить и разрушить соборы, церкви и монастыри, присвоить их имущество, заставить монахов и монахинь заниматься мирским трудом, назначить Олдкасла регентом королевства.
Многие лолларды, наверное, еще раньше поняли, куда их заманили вожаки, и вернулись домой; другие, возможно, успели сбежать, воспользовавшись темнотой. Как бы то ни было, только на Сент-Джайлз были казнены более ста человек, прежде чем комиссия перенесла свою деятельность и на другие районы страны. Крах затеи с восстанием был настолько очевиден, что уже к концу месяца Генрих прекратил гонения, а в марте, почувствовав себя в полной безопасности, объявил всеобщую амнистию. Мятежников, находившихся в заточении, освободили, наложив на них штрафы, и они разошлись по домам. Их вождь сэр Джон Олдкасл, несмотря то что за его поимку была обещана награда в размере 1000 марок, пребывал на свободе еще почти четыре года и продолжал сеять смуту. Лишь в конце 1417 года его изловили в приграничье Уэльса и, тяжело раненного, привезли в Лондон. У него уже не было никаких шансов на прощение. 14 декабря его осудили как изменника и еретика и в тот же день «частично повешенного сожгли» на Сент-Джайлз: он пережил своего чешского друга Яна Гуса на два с половиной года и умер почти такой же смертью. Однако кровь мучеников, как мы уже не раз убеждались, живительная: на верованиях Олдкасла и Гуса, ради которых они погибли, вырос протестантизм, процветающий и поныне.
Покончив с угрозой лоллардов, Генрих теперь мог обратить свое внимание на Францию, которую и парламент, собравшийся в Лестере 30 апреля 1414 года, определил как «главного врага». Столетняя война продолжалась. Установившееся затишье поддерживалось перемириями, которые время от времени возобновлялись; последнее – на двадцать пять лет – было подписано Ричардом II в 1396 году, когда он женился на юной Изабелле Французской. Все эти перемирия создавали видимость добрососедства. Хотя армии оставались дома, побережья обеих стран подвергались эпизодическим нападениям. В семидесятых годах французские налетчики сожгли дотла Рай и Уинчелси [133]133
Для защиты от аналогичных налетов и был построен в следующем десятилетии замок Бодиам в Восточном Суссексе – наиболее совершенный и не тронутый временем и человеком образец позднесредневекового замка, обнесенного рвом, из тех, что сохранились на территории Англии.
[Закрыть], а английские пираты и через тридцать лет совершали набеги на порты и прибрежные деревни северной Бретани. Попытки французов взять Бордо в 1406 году, походы во Францию Арундела в 1411 году и Кларенса – в 1412-м, свидетельствовали лишь о том, что перемирие временное и полномасштабная война неизбежна. По крайней мере так думал Генрих: он должен завладеть тем, что принадлежит ему от рождения, – французской короной.
Как мы уже видели, аналогичные претензии выдвигал почти столетие назад его прапрадед Эдуард III – на том основании, что его мать была законной наследницей бездетного короля Карла IV [134]134
См. гл. 1.
[Закрыть]. Французы отвергли его поползновения, сославшись на Салический закон, признающий только наследников мужского пола. Корона таким образом перешла к двоюродному брату Карла Филиппу Валуа. После Филиппа уже три короля правили Францией. Генрих, замахнувшись на корону Франции, ставил под сомнение и легитимность последних четырех французских монархов. Однако и его заявка на трон была спорной. Если уж говорить о правах, то их теоретически было больше у графа Марча, законного наследника Ричарда II, а не у сына узурпатора. Но естественно, подобные детали мало интересовали Генриха. «Нет короля у Англии, если он и не Франции король» – это слова Шекспира, но сказаны они Генрихом [135]135
«No King of England, if not King of France» – эти слова Генрих произносит в конце второй сцены второго акта «Генриха V». В русском переводе пьесы они звучат иначе: «Пускай лишусь я английского трона, коль не надену Франции корону». – Примеч. пер.
[Закрыть]. Он отличался прямотой и твердостью характера, ему были чужды юридические премудрости, английский монарх-полководец видел мир по-своему и в начале лета 1414 года уже был готов начать нешуточную войну.
