Текст книги "42-я параллель"

Автор книги: Джон Дос Пассос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Старый майор всегда был одет в щегольскую визитку и носил баки котлетками тусклым солнечным утром мы медленно шли в Ботанический сад и смотрели на маленькие ярлычки на деревьях и кустарниках и видели как жирные воробьи и скворцы прыгают по тускло-зеленой траве и поднимались по ступеням лестницы и в тусклой полутьме галереи проходили мимо мертвых статуй разной величины и по залу сената тускло-красному и комнате президиума и палате тускло-зеленой и снова по комнатам президиума и по залу Верховного суда, я уже забыл теперь какого цвета Верховный суд и комнаты президиума, и шепот за дверями галереи посетителей и мертвый воздух и голос глухо отдается под стеклянным фонарем потолка и стук пюпитров и длинные коридоры где воздух мертвый и ноги у нас гудят от усталости и я вспоминаю о скворцах на тускло-зеленой траве и о длинных улицах где воздух мертвый и ноги у меня гудят от усталости и ломит переносицу и старики раскланиваются остро поглядывая полуприщуренными глазами.

А вдруг это кто-нибудь из стоящих... и большие сжатые недобрые рты и пыльные фетровые шляпы и запах гардероба и мертвый воздух и любопытно о чем думал старый майор

а я может быть думал о той большой картине в галерее Коркоран на которой много колонн и лестниц и заговорщиков и распростертый тусклый Цезарь в пурпуре ее называли Мертвый Цезарь.

МАК50  50. В этом эпизоде рассказывается о действительно происходившей в 1906 г. стачке горняков Голдфилда. Американская федерация труда (АФТ) открыто перешла на сторону предпринимателей. Объявленная в декабре 1906 г. забастовка на золотых приисках скоро вышла из-под контроля руководившей ею Западной федерации горняков (ЗФГ). Борьбу возглавили Билл Хейвуд и другой лидер ИРМ Винсент Сэйнт Джон. С декабря 1907 по март 1908 г. прииски Голдфилда были заняты федеральными войсками, посланными на усмирение рабочих.


[Закрыть]

Только что Мак слез с поезда в Голфилде, как к нему подошел верзила в хаки и обмотках армейского образца.

– А скажи-ка, браток, по какому ты сюда делу?

– Распространяю книги.

– А можно узнать, какие книги?

– Учебники и другие издания общества "Искатель истины и Кo", Чикаго.

Мак выпалил все это одним духом, и на того это, видимо, произвело впечатление.

– Ну значит, все в порядке, – сказал он. – Остановитесь в "Золотом орле"?

Мак кивнул головой.

– Ну так вас подвезет Плегг, вон он стоит у повозки... А мы, знаете, поджидаем проклятых агитаторов, тех, знаете: им работать мука51  51. «Им работать мука» – игра слов, основанная на аббревиатуре ИРМ.


[Закрыть].

У дверей гостиницы "Золотой орел" стояло на посту еще два солдата, низкорослые, бандитоподобные, в надвинутых на глаза шляпах. Когда Мак вошел в бар, все у стойки обернулись и осмотрели его. Он буркнул им "Добрый вечер, господа", – и подошел к хозяину справиться о комнате. Предстояло разрешить трудную задачу: у кого, черт возьми, осмелится он спросить, где помещается редакция "Невада уоркмен".

– Да койка, пожалуй, найдется. Коммивояжер?

– Да, – ответил Мак, – по книгам.

У другого конца стойки стоял рослый мужчина с моржовыми подусниками и разглагольствовал пьяным хныкающим голосом:

– Дали бы мне волю, я б живо выкурил из города этих паршивцев, в рот им всем дышло. Слишком много путается в это дело проклятых законников. Вышвырнуть вон сукиных детей – и дело с концом. Будут упираться, пристрелить их – вот что я говорю начальнику, но тут сейчас же закопошится все это дерьмо собачье – сукины дети адвокаты и законники со своими судебными приказами, хабеас корпус52  52. Хабеас корпус – закон о неприкосновенности личности.


[Закрыть] и бесконечными доводами. Черта ли мне этот хабеас корпус.

– Ладно, ладно, Джо, ты так им и скажи, – успокаивал его хозяин.

Мак купил сигару и вышел на улицу с непринужденным видом. Не успел он прикрыть дверь, как пьяный снова заревел:

– Черта ли мне этот хабеас корпус.

Уже почти стемнело. Ледяной ветер гулял по ветхим фанерным постройкам. Ноги вязли в грязи глубоких промоин. Мак обошел несколько кварталов, поглядывая на неосвещенные окна. Он прошел по всему городу – нигде ни следа газетной редакции. Наконец, заметив, что третий раз проходит мимо той же китайской лавчонки, он убавил ходу и в нерешимости остановился на перекрестке.

В конце улицы над городом нависал большой холм, весь изрезанный глубокими складками. На другой стороне улицы какой-то молодой человек, с головой ушедший в поднятый воротник короткого просторного пальто, торчал у потушенной витрины скобяной лавки. Маку он показался надежным малым, и он перешел к нему на другой тротуар.

– Слушай, друг, не знаешь, где редакция газеты "Невада уоркмен"?

– А на кой те она?

Они поглядели друг другу в глаза.

– Хочу видеть Фреда Хоффа... Я из Сан-Франциско, помогать по печатной части.

– Красная карточка есть?

Мак вытащил членский билет ИРМ.

– Есть и профсоюзный, если надо.

– На кой... Ну это все ладно, но только как же это ты так? Будь я, как говорится, легавым, не миновать бы тебе закона.

– Чтобы пробраться в город, я им наплел, что я коммивояжер по книжной части. Последние деньги истратил на сигару, чтобы только держать буржуйский тон.

Парень засмеялся.

– Ну ладно, товарищ. Я тебя проведу.

– Да что у вас тут военное положение, что ли? – спросил Мак, идя за ним по проулку меж двух заросших лопухом лачуг.

– Они согнали к нам в город солдатню со всего штата Невада... Чертовски тебе повезет, если не погонят тебя из города, как говорится, штыком в задницу.

В конце проулка было маленькое, похожее на картонку строение с ярко освещенными окнами. Молодые парни в шахтерских костюмах или комбинезонах заполняли весь конец проулка, сидя на трех выщербленных ступенях.

– Тут что у вас идет, картеж, что ли? – спросил Мак.

– Это редакция "Невада уоркмен"... Слышь, меня зовут Бен Эванс, я тебя сейчас представлю всей братии... Слушай, вы, ребята, это вот товарищ Мак-Крири... Он к нам из Фриско, наладить печатню.

– Действуй, Мак, – сказал детина футов шести-росту, с виду лесоруб-швед, и так пожал руку, что у Мака кости затрещали.

Фред Хофф в зеленом козырьке сидел за конторкой, заваленной гранками. Он встал и протянул руку.

– Ну, парень, как раз вовремя. В самое пекло. Они засадили у нас печатника, а надо выпускать вот эту листовку.

Мак снял пальто и пошел знакомиться с типографией. Он возился у наборной кассы, когда к нему вошел Фред Хофф и отвел его в угол;

– Видишь, Мак, надо тебе прежде всего объяснить, что здесь у нас происходит... Курьезное, скажу тебе, положение... ЗФГ, как водится, труса празднует. И такая тут заварилась каша. На днях приезжал сюда сам Сэйнт, а этот бездельник Меллени прострелил ему обе руки, и теперь тот отлеживается в госпитале. Для них мы все равно что болячка на шее, потому что мы, понимаешь, внедряем идею революционной солидарности. Мы уже сняли с работы всю ресторанную прислугу и завербовали кое-кого из ребят на рудниках... Так вот теперь АФТ спохватилась, и они снарядили сюда самого прожженного скеба шушукаться с шахтовладельцами в Монтесума-клубе...

– Стой, Фред, не все сразу, – взмолился Мак.

– Ну и на днях у нас маленько постреляли перед баром, за железнодорожной линией, и самому хозяину порядком попало, а двоих ребят засадили за это в тюрьму.

– Да, дела...

– И на той неделе приезжает и выступит у нас Большой Билл Хейвуд... Ну сам видишь, Мак, какие у нас тут дела... Мне вот во что бы то ни стало надо состряпать статью... Ты у нас главный печатник и будешь, как и все мы, получать по семнадцати пятьдесят. Ты случаем статей не писал?

– Нет.

– Вот когда приходится жалеть, что не корпел над тетрадями в школе. Черт, кабы мне да складно писать.

– Знаешь что, будет свободная минута, дай-ка и я размахнусь на статью а вдруг выйдет,

– Ну что же, Билл – тот нам, наверно, чего-нибудь напишет... Он это умеет...

Маку поставили койку тут же, позади машины. Прошла неделя, прежде чем он смог вырваться в гостиницу за своим чемоданом. Над редакцией и типографией был длинный чердак с временной печкой – там и спало большинство ребят. У кого были одеяла, те завертывались в одеяла; у кого их не было – укутывались с головой в пиджаки, а беспиджачные – те спали как придется. В конце комнаты висел длинный лист бумаги, на котором крупным затейливым шрифтом отпечатан был устав.

На беленой стене редакции кто-то нарисовал карикатуру: рабочего, помеченного буквами ИРМ, который давал пинка в зад жирному человеку в трубообразном цилиндре, с надписью: "Шахтовладелец". Над рисунком ребята стали выводить слово "солидарность", но готово было только "солида".

Однажды ноябрьским вечером Билл Хейвуд выступал в Союзе горняков. Мак и Фред Хофф пошли, чтобы дать отчет о его выступлении в газете. Среди широкой долины город казался заброшенной, старой свалкой, насквозь продуваемой воющим ветром и хлещущей вьюгой.

В зале было жарко и душно от испарений больших тел, табачной жвачки и грубого сукна, которое годами впитывало запах лачуг, керосиновую копоть, печную гарь, сальный чад и крепкий дух виски. В начале митинга народ беспокойно ерзал, шаркая ногами и отхаркиваясь. Маку тоже было не по себе. В кармане у него лежало письмо Мейси. Он знал его наизусть:

Милый мой Фейни,

случилось именно то, чего я так боялась. Ты знаешь, о чем я говорю, дорогой мой муженек. Идет уже третий месяц, и я так боюсь, и никого нет, кому бы я могла сказать об этом. Милый, приезжай сейчас же. Я умру, если ты не приедешь. Честное слово, умру, и я так тоскую здесь без тебя и так боюсь, что кто-нибудь заметит. И то уж нам придется куда-нибудь уехать, как только мы поженимся, и долго не возвращаться сюда. Если была бы хоть какая-нибудь надежда найти работу, я приехала бы к тебе в Голдфилд. Я думаю, хорошо бы нам уехать в Сан-Диего. У меня там есть друзья, и они говорили, что там чудесно, и там мы бы всем сказали, что давно женаты. Ну пожалуйста, приезжай, мой милый. Я так без тебя тоскую, и так ужасно выносить все одной.

Крестики – это все поцелуи.

Любящая тебя жена, Мейси.

+++++++++++++++

Большой Билл говорил о солидарности и сплоченности перед лицом правящего класса, и Мак в это время думал, как поступил бы сам Большой Билл, окажись у него в такой беде любимая девушка. Большой Билл сказал, что пришло время строить новый мир в скорлупе старого и что рабочие должны быть готовы взять в свои руки промышленность, которую они создавали своим потом и кровью.

Когда он сказал: "Мы стоим за единый большой союз", все уоббли в зале закричали и захлопали. Фред Хофф, хлопая, толкнул Мака:

– Валяй, Мак, чтоб небу стало жарко.

– Эксплуатирующие классы будут бессильны перед солидарностью всего рабочего класса. Солдаты – те же рабочие. Поймут они историческую роль солидарности – и правящий класс не сможет заставить их расстреливать своих братьев. Рабочие должны понять, что каждая мелкая схватка за повышение заработка, за свободу слова, за сносные жизненные условия имеет смысл только как часть большого боя за революцию и кооперативное государство.

Мак забыл о Мейси. К тому времени как Большой Билл кончил говорить, мысли Мака уже забежали вперед, и, собственно, он не слышал конца речи, но он весь пылал и кричал до изнеможения. Он и Фред Хофф кричали, коренастый, скверно пахнувший шахтер-чех рядом с ними хлопал, одноглазый поляк сзади них хлопал, и орава итальянцев хлопала, маленький японец, официант из Монтесума-клуба, хлопал, и саженного роста фермер, который пришел в надежде поглазеть на побоище, тоже хлопал.

– Вот чешет, сукин сын, так чешет, – повторял он. – Штат Юта, говорю я вам, – вот где водятся настоящие мужчины. Я сам родом из Огдена, чуешь?..

После митинга Большой Билл пошел в редакцию, шутил со всеми и, присев за стол, тут же написал статью для газеты. Потом вытащил фляжку, и все выпили, кроме Фреда Хоффа, которому не нравилось, что Большой Билл пьет и что пьют другие; а потом, спустив очередной номер в машину, все они улеглись спать, усталые, возбужденные и довольные.

Проснувшись на другое утро, Мак вспомнил о Мейси в снова прочел ее письмо и долго сидел на краю койки, пока не поднялись товарищи. Он окунул голову в ведро ледяной воды из колодца, которая так замерзла за ночь, что ему пришлось плеснуть котелок кипятку, чтобы растопить толстую корку; но он так и не избавился от неприятного ощущения, что голову ему сжимает точно обручем... Когда они вместе с Фредом Хоффом пошли завтракать в китайскую закусочную, он заикнулся было, что собирается вернуться в Сан-Франциско и жениться.

– Мак, ты не сделаешь этого, ты нам нужен здесь.

– Но я же вернусь, Фред, честное слово, вернусь.

– У рабочего на первом месте его долг перед классом, – сказал Фред Хофф.

– Но как только ребенок родится и она сможет устроиться на работу, я вернусь. Ты ведь понимаешь, Фред. Не могу я оплатить больничные расходы из своих семнадцати с половиной долларов в неделю.

– Нужно было быть осторожней.

– Но, черт возьми, Фред, я ведь тоже человек, как и все прочие. Что ты хочешь, сделать из нас преподобных истуканов, что ли?

– У уоббли не должно быть ни жены, ни детей, пока не победит революция.

– Но ведь я не складываю оружия, Фред... Я не продамся, клянусь богом, не продамся.

Фред Хофф весь побледнел. Кусая губы, он встал из-за стола и вышел из ресторана. Мак с тяжелым сердцем долго сидел на месте. Потом он пошел в редакцию "Уоркмен". Фред Хофф, согнувшись за столом, что-то усердно писал.

– Слушай, Фред, – сказал Мак, – я останусь еще на месяц. Сегодня же напишу об этом Мейси.

– Я знал, что ты останешься, Мак, ты не из дезертиров.

– Но только, старина, ты слишком многого от людей требуешь.

– Слишком многого – и то чертовски мало, Мак, – сказал Фред Хофф.

Мак пустил в машину новый рулон бумаги.

Неделями, каждый раз как приходили от Мейси письма, он клал их не читая в карман. В своих письмах он ободрял ее, писал, что приедет сейчас же, как только найдут кого-нибудь ему на смену.

Под рождество он прочитал все письма Мейси сразу. Все они были об одном – они довели его до слез. Он не хотел жениться, но адски трудно было прожить всю зиму в Неваде одному – а девок с него довольно. Он не хотел, чтобы свои ребята видели его таким угрюмым, и пошел в пивную, куда обычно сходилась ресторанная прислуга. В дверях его обдал ревущий столб пара и пьяного пения. У входа он наткнулся на Бена Эванса.

– Здорово, Бен, куда это тебя несет?

– Иду, как говорится, выпить.

– Вот и я тоже.

– В чем дело?

– Тошно чего-то до черта.

Бен Эванс захохотал:

– Вот как? Ну и мне тоже... а тут еще рождество.

Они пропустили три рюмки, но в баре было тесно и не чувствовалось праздника. Тогда они взяли пинту, на большее не хватило денег, и отправились к Бену.

Бен Эванс был смуглый, плотный, черноглазый брюнет, родом из Луисвилла, Кентукки. Он кое-чему учился и был автомехаником. В комнате стоял ледяной холод. Они присели на койку, закутавшись в одеяла.

– Да, вот и мы рождество встретили, – сказал Бен.

– Скажи и за то спасибо, что нас не накрыл Фред Хофф, – усмехнулся Мак.

– Фред на редкость хороший малый, честный, как стеклышко, и все такое, а только не дает парню погулять.

– А я думаю, что, будь у нас побольше таких, как Хофф, скорее бы чего-нибудь добились...

– Это конечно... Но, черт побери... Слушай, Мак, претит мне вся эта история, эта стрельба и все эти молодчики из ЗФГ, что шляются в Монтесума-клуб и обхаживают проклятого вашингтонского скеба.

– Да, но ведь никто из уоббли на это не пошел.

– Так-то оно так, да слишком нас мало...

– Тебе надо выпить, Бен, вот что.

– Взять хоть эту проклятую посудину – будь в ней, как говорится, вдоволь, и были бы мы готовы, так нет, мало... Вот и там, будь у нас достаточно таких, как Фред Хофф, была б у нас и революция, так нет, таких мало.

Оба хлебнули из бутылки, и Мак сказал:

– Слушай, Бен, случалось тебе обрюхатить девушку? Девушку, которую ты по-настоящему любил?

– Само собой, и не раз.

– И это тебя не заботило?

– Бог мой, Мак, да не будь девка последней шлюхой, разве она тебе позволит?

– Нет, я на это по-другому смотрю, Бен... Но, черт, сам не знаю, что мне делать... Очень, понимаешь, хорошая девушка, вот что...

– Не верю я ни одной... Был у меня приятель, женился он на такой вот. Водила его за нос и повсюду трезвонила, что от него беременна. Ну, он женился на ней, честь честью, а она оказалась чертовой шлюхой, и он еще от нее сифон заполучил. Уж мне можешь верить... Любить их и менять их – это для нашего брата самое подходящее дело.

Они прикончили пинту. Мак вернулся в редакцию и завалился спать, и виски обжигало все внутренности. Ему приснилось, что жарким летним днем он гуляет по полю с девушкой. Виски сладко жгло ему рот, пчелой жужжало у него в ушах. Он не был уверен – Мейси ли с ним или чертова шлюха, но только он чувствовал прилив теплоты и нежности; а она говорила ему тоненьким, сладко обжигающим голоском: возьми меня, милый, и он видел ее тело сквозь прозрачное газовое платье, и он склонился над ней, а она все лепетала: возьми меня, милый, сладко обжигающим жужжаньем.

– Эй, Мак, да проснешься ты когда-нибудь?

Над ним, растирая лицо и шею полотенцем, стоял Фред Хофф.

– Надо прибраться, прежде чем привалит сюда народ.

Мак присел на койке.

– А в чем дело?

Его не мутило, но чувствовал он себя плохо, и это сразу было видно.

– Надрызгался-таки вчера вечером?

– Был грех, Фред... Пропустили малость, но ведь...

– Слышал, слышал, как ты, укладываясь спать, топтался тут, словно соглашатель.

– Слушай, Фред, что ты мне нянька, что ли? Сам не маленький.

– Вам всем нянька нужна, вот что... Хоть бы потерпели, покуда мы выиграем стачку, и тогда уже начинали вашу пьянку и возню с девками.

Мак сидел на краю койки, зашнуровывая ботинки.

– Да какого черта мы все тут торчим? Для поправленья здоровья, что ли?

– Вот и я не знаю, какого черта торчит тут большинство из вас, – сказал Фред "Хофф и вышел, хлопнув дверью.

Через несколько дней подвернулся еще один парень, знакомый с линотипом, и Мак уехал из Голдфилда. Он продал за пять долларов чемодан и праздничный костюм и вскочил на состав платформ, груженных рудой, который доставил его в Ладлоу. В Ладлоу он прополоскал рот от марганцевой пыли, пообедал и немного почистился. Он страшно торопился скорее доехать до Фриско: все время его преследовала мысль, что Мейси может покончить с собой. Он страстно хотел ее видеть, быть подле нее, ощутить, как бывало, ее пальцы, поглаживавшие его руку, в то время как они болтали, прижавшись друг к другу... После всех этих студеных, пыльных месяцев в Голдфилде он нуждался в женской ласке. Билет до Фриско стоил одиннадцать долларов десять центов, а у него в кармане было четыре доллара да несколько медяшек. Он попробовал поставить доллар в игорной какого-то кабачка, но тут же проиграл, весь похолодел от испуга и ушел.

НОВОСТИ ДНЯ VIII53  53. Датируется 1909 г. – время казни Феррера и мистификации Кука, утверждавшего, что он раньше Пири достиг Северного полюса.


[Закрыть]

Профессор Феррер бывший директор Современной школы в Барселоне которого судили как главного вдохновителя недавней революционной вспышки приговорен к смертной казни и будет расстрелян в среду если приговор не будет отменен.

Кук все еще возлагает надежды на эскимосов говорят что внутренняя часть острова Лусона самое красивое место во всем мире ЧУДАКИ СНОВА ТОЛКУЮТ О ПОЛЮСЕ.

Не хороните среди прерий

Где иссохнет мой прах, без огня сгорит

Где койот будет выть от зари до зари.

Соратники Джипси атакуют твердыню греха.

Великие люди нации в ожидании летнего отдыха на воде Женский клуб города Энглвуда предпринял поход за очищение драмы Евангельские силы тысячными дружинами прорвались в толпу заполнившую набережные при обыске найдено 3018 долларов он арестован ЖЕРТВУЕТ МИЛЛИОН НА БОРЬБУ С ЖУЧКОМ Джипси Смит созывает ангелов-хранителей в торжественное шествие по кварталу греха.

Кесарево сечение спасло жизнь ребенка после самоубийства матери

с мужеством вызвавшим слезы на глаза 12-ти солдат наряженных для расстрела Франсиско Феррер дошел сегодня утром до ямы готовой поглотить его тело после рокового залпа.

Смертельный прыжок. Автомобиль в реке.

КАМЕРА-ОБСКУРА (11)

Пеннипеккеры ходили в пресвитерианскую церковь и девочки Пеннипеккер пели ледяными, резкими сопрано в хоре и все кланялись друг другу при входе в церковь и снаружи летние листья деревьев зеленые желтые голубые кивали в окна и все мы гуськом пробирались к своим скамьям и я спросил мистера Пеннипеккера он был церковным старостой Кто такие Молли Магуайры?54  54. Название Молли Магуайры связано с борьбой ирландских крестьян против английских угнетателей. Некоторые источники утверждают, что одно из революционных объединений крестьян было названо так по имени его организатора, крестьянки Молли Магуайр. Другие приписывают это название тому, что крестьяне, внушавшие ужас англичанам, совершали свои нападения на помещиков, переодевшись в женское платье. В 70-х годах в штате Пенсильвания развернулось забастовочное движение среди ирландских шахтеров, протестовавших против снижения зарплаты. Предприниматели, воспользовавшись тем, что бастовали главным образом ирландские шахтеры, воскресили легенду о Молли Магуайрах, чтобы восстановить против бастующих горняков общественное мнение Америки. Одновременно шла обработка общественного мнения. «В 1875 г., – пишет историк этого движения А.Бимба, – был инсценирован суд над мнимыми террористами и 19 человек были повешены как члены тайной организации Молли Магуайров. В действительности же и организация, я ее название были выдуманы углепромышленниками». Казненные были первыми жертвами рабочего движения в США. А мифическими Молли Магуайрами буржуазия еще долго запугивала американского обывателя.


[Закрыть]

Белка цокала на дубу но девочки Пеннипеккер и все молодые девушки в праздничных шляпках пели псалом Кто такие Молли Магуайры? Древние жуткие ирландские преданья, простреленные стены амбара заброшенные шахты черные силуэты копров заросшие травою отвалы Кто такие Молли Магуайры?

Но было слишком поздно нельзя разговаривать в церкви и все молодые девушки их праздничные шляпки и нарядные розовые зеленые желтые голубые платья и цоканье белки Кто такие Молли Магуайры? и не успел я опомниться как началось причастие и я хотел сказать что я не был крещен но у всех были закрыты глаза когда я начал шептать священнику.

Причастие было виноградный сок в маленьких стаканчиках и маленькие кусочки черствого хлеба и надо было проглотить хлеб и платком вытереть губы и принять набожный вид и маленькие стаканчики смешно чмокали и притихшая церковь посреди солнечного ярко-голубого воскресенья посреди кивающих листьев и запах жаркого из белого домика и голубой спокойный воскресный дымок от плит где шипят и румянятся цыплята и оладьи и густая подливка поставлена на край чтоб не остыла.

Посреди белок и копров посреди голубого летнего пенсильванского воскресенья маленькие стаканчики чмокают когда пьешь последние капли причастия и по спине бегали мурашки а не поразит меня молния за то что я ем хлеб и пью вино причастия я неверующий и некрещеный и не пресвитерианец и кто такие Молли Магуайры? всадники в масках ночью всаживали пули в стены амбаров ночью зачем скакали они древней жуткой ирландской ночью?

Служба кончилась и все гуськом выбирались со своих мест и кланялись друг другу при выходе и после причастия все были голодны но я почти не мог есть и по спине бегали мурашки пугали всадники в масках ночью Молли Магуайры.

НОВОСТИ ДНЯ IX

поплатился отличиями за пьянство.

Не хороните среди прерий

Но предсмертною волею пренебрегли

И схоронили средь чуждой земли.

Директор колледжа отрицает поцелуи

Трое из них отведав консервов скончались дуговые фонари осветят самые темные уголки Чикаго.

Потом мужество вернулось к нам потому что мы знали что помощь близка, мы снова принялись отчаянно кричать но не были уверены что нас слышат. Потом нас откопали и я потерял сознание. Все ночи и дни проведенные здесь были забыты и я крепко заснул. ВЕЧЕРНИМ ГОЛОСОВАНИЕМ РЕШИТСЯ СУДЬБА АЛЬТМАНА

Идет четвертый день как мы похоронены здесь. Так по крайней мере мне кажется но часы у нас остановились. Сидим в темноте потому что съели воск из рудничных ламп. Я съел еще весь свой жевательный табак кусок попавшейся коры и принялся за сапоги. Удается только жевать их. Надеюсь что ты разберешь это. Умирать мне не страшно. О пресвятая дева смилуйся надо мною. Думаю что теперь пришла моя очередь. Ты знаешь все что нам принадлежит. Мы вместе работали чтобы добыть все это и теперь все твое. Такова моя воля и ты должна ее исполнить. Ты была мне хорошей женой. Да сохранит тебя пресвятая дева. Надеюсь что это когда-нибудь дойдет до тебя и ты разберешь что тут написано. Здесь очень тихо и не знаю что случилось с товарищами. До свиданья пока небо не соединит нас.

Джо Пигати.

Нахал пристававший к девушкам публично выпорот

герой газетчик спас троих СПРОС НА СТРАУСОВ

И в ящике тесном – шесть футов на три

Гниет он, бедняга, среди прерий.

МАК

Мак вышел за пути к водокачке, чтобы дождаться товарного, На пустом бидоне из-под керосина сидел старик. Его шляпа и продранные штиблеты были пепельно-серые от пыли; он сидел, весь сжавшись и уткнув голову между колен, и не шевелился, пока Мак не подошел вплотную. Мак присел рядом с ним. От старика шел тяжелый запах лихорадочного пота.

– В чем дело, отец?

– Крышка, вот что... У меня всю жизнь было неладно с легкими, а теперь вот, должно быть, пристукнуло.

Рот его свела гримаса боли. Он опять уронил голову между колен, беспомощно ловя воздух ртом, как задыхающаяся рыба. Переведя дух, он сказал:

– Как вздохну – грудь словно бритвой раскраивает. Побудь около меня, ладно?

– Ну конечно, – сказал Мак.

– Послушай, я хочу на Запад, где деревья и все зелено. Ты помоги мне взобраться на какой-нибудь поезд... А то ослаб я, не удержусь на подножке... Только не давай мне ложиться... Кровь горлом пойдет, как только лягу, понимаешь...

У него снова перехватило дыхание.

– У меня найдется несколько долларов. Может быть, улажу дело с кондуктором.

– Ты что-то говоришь не как бродяга.

– Я печатник. Спешу как можно скорей в Сан-Франциско.

– Рабочий? Да чтоб я работал, как сукин сын. Слушай, друг... Вот уже семнадцать лет как я не работаю.

Подошел поезд, и паровоз, шипя, остановился у водокачки.

Мак помог старику подняться на ноги и прислонил его к стенке платформы, груженной частями машин под брезентом. Он видел, что машинист с помощником смотрят на них с паровоза, но они ничего не сказали.

Когда поезд тронулся, жестоко задуло. Мак снял пиджак и подложил его старику под голову, чтобы немного ослабить толчки болтавшейся платформы. Старик сидел, закрыв глаза и откинув назад голову. Мак не знал – умер он или еще жив.

Наступила ночь. Мак ужасно промерз и, весь дрожа, забился в складки брезента в другом углу платформы.

Чуть стало светать, Мак очнулся, стуча зубами от холода. Поезд стоял на запасном пути. Ноги у него так застыли, что он долгое время не мог подняться. Наконец он пошел взглянуть на старика, но долго не мог понять, жив тот или мертв. Рассветало, и восток разгорался, словно край железной полосы в кузне. Мак соскочил на землю и пошел вдоль поезда к тормозной будке.

Кондуктор дремал возле самого фонаря. Мак сказал ему, что на одной из платформ помирает старый бродяга. У кондуктора в кармане теплого пальто, висевшего на стене будки, нашлась небольшая фляжка виски. Они вместе пошли вдоль поезда. Когда они добрались до платформы, уже совсем рассвело. Старик лежал, свалившись на бок, Лицо у него было белое и строгое, как у статуй генералов Гражданской войны.

Мак расстегнул пиджак и заношенную, рваную рубашку и приложил руку к груди. Она была холодна и безжизненна, как доска. Когда он вытащил руку, на ней была липкая кровь.

– Кровоизлияние, – пренебрежительно щелкнув языком, сказал кондуктор.

Он сказал, что тело нужно снять с поезда. Вдвоем они положили его в канаву возле груды балласта и накрыли ему лицо шляпой. Мак спросил, не найдется ли лопаты, чтобы не оставлять тело на расклев ястребам, но кондуктор сказал, что железнодорожные обходчики подберут и похоронят его. Он взял Мака к себе в будку, дал ему выпить виски и заставил рассказать, как умер старик.

Мак добрался до Сан-Франциско. Сначала Мейси встретила его едко и холодно, но, после того как они поговорили, она нашла, что он похудел и обносился, как бродяга, расплакалась и расцеловала его. Они пошли в банк взять ее сбережения, купили Маку костюм, пошли в Ситихолл и расписались, не сказав ни слова ее родне. Оба они были очень счастливы, уезжая поездом в Сан-Диего, где нашли меблированную комнату с кухней и где сказали хозяйке, что они уже год как женаты. Они телеграфировали родным Мейси, что уехали провести здесь медовый месяц и скоро вернутся.

Мак получил работу в типографии, и они стали делать взносы на домик в Пасифик-Биче.

Условия работы были неплохие, и Мак был счастлив своей тихой жизнью с Мейси. В конце концов с него было довольно скитаний. Когда Мейси легла в больницу, Маку пришлось выпросить жалованье вперед за два месяца. Но даже с этими деньгами, чтобы оплатить докторские счета, им пришлось перезаложить свой пай на домик. Родилась голубоглазая девочка, и они назвали ее Розой.

Жизнь в Сан-Диего была безоблачная и спокойная. Утром Мак поездом уезжал на работу, поездом же возвращался домой к вечеру, а по воскресеньям возился по хозяйству возле дома или сидел где-нибудь на пляже с Мейси и ребенком. Выходило так, что теперь он должен во всем уступать Мейси за то, что заставил ее так много перенести до свадьбы. На следующий год у них родился еще один ребенок, и Мейси после родов долго лежала в больнице, так что теперь его заработка хватало только на то, чтобы покрывать проценты по долгам, и ему постоянно приходилось убеждать лавочника, молочника и булочника потерпеть до следующей получки. Мейси выписывала кучу журналов и постоянно требовала все новых покупок – пианолу, электрическую плиту, холодильник. Ее братья хорошо зарабатывали в Лос-Анджелесе по перепродаже домов, и родные ее выходили в люди. Каждый раз, как она получала от них письма, она приставала к Маку, чтобы он потребовал у хозяина прибавки или перешел на более выгодную работу.

Когда случалось, что кто-нибудь из уоббли в городе нуждался в деньгах или собирали деньги на стачечный фонд или еще на что-нибудь, он с радостью помог бы долларом-другим, но не решался дать много из боязни, что Мейси узнает. Каждый раз, как она находила в доме "Эппил ту ризн" или другую какую-нибудь революционную газету, она сейчас же сжигала их, и они ссорились и ходили надутые и несколько дней отравляли друг другу жизнь, пока Мак не решил, что протестовать напрасно, и ничего уж не говорил ей. Но это так отчуждало их, как если бы она ревновала его к другой женщине.

Как-то в субботу, оставив детей на попечение соседки, Мак и Мейси отправились в театр; по дороге они заметили толпу, собравшуюся на перекрестке у аптеки Маршалла. Мак протискался в середину. Худой юноша в куртке из синей парусины стоял, плотно прижавшись спиной к фонарному столбу с пожарным сигналом, и читал Декларацию независимости: "Когда в историческом ходе событий..." Сквозь толпу протолкался полисмен и велел ему уходить. "Неотъемлемое право... свободной жизни и всеобщего благополучия..."

Теперь уже было два полисмена. Один держал юношу за плечи и пытался оторвать его от столба.

– Пойдем, Фейни, мы опоздаем к началу спектакля, – твердила Мейси.

Мак слышал, как один полисмен говорил другому:

– Эй, сбегай, достань напильник. Выдумал тоже, мерзавец этакий, приковать себя к столбу.

В это время Мейси удалось оттеснить его к театральной кассе. В конце концов, он ведь обещал сводить ее в театр, и она всю зиму нигде не была. Уходя, он увидел, как полисмен размахнулся и ударил юношу кулаком по челюсти.

Мак весь вечер просидел в темном душном театре. Он не видел того, что происходило на сцене. Он не разговаривал с Мейси. Он сидел, и под ложечкой у него сосало. Ребята, должно быть, ведут борьбу за свободу слова в этом городе.

Время от времени он вглядывался в лицо Мейси, освещенное тусклым отсветом сцены. Оно слегка расплылось и своей сытой округлостью напоминало сидящую у теплой печки кошку, но она и сейчас еще была хороша. Она уже все забыла и, безмятежно счастливая, глядела на сцену; рот ее был полуоткрыт, глаза горели, как у девочки, попавшей на вечеринку. "Да, я уже продался сукину отродью", – про себя повторял он.

Последним номером было выступление Евы Тонгуэй. Гнусавый голос, певший: "Я – Ева Тонгуэй, мне все равно", вывел его из угрюмого оцепенения. Все вдруг стало ему понятно и ясно: аляповатая позолота авансцены, лица публики в ложах, ряды голов перед ним, назойливое смешение янтарных и голубых бликов на сцене, костлявая женщина, мечущаяся в радужном кольце прожекторов...