Текст книги "Манхэттен"
Автор книги: Джон Дос Пассос
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
III. Вращающаяся дверь
Поезда, как светляки, ползут во мраке по туманным, сотканным из паутины мостам, лифты взвиваются и падают в своих шахтах, огни в гавани мерцают.
В пять часов мужчины и женщины, как растительный сок при первых заморозках, начинают каплями вытекать из высоких зданий нижней части города: серолицый поток затопляет улицы, исчезает под землей.
Всю ночь огромные дома стоят, тихие и пустые, миллионы их окон темны. Истекая светом, паромы оставляют изжеванный след на лакированных водах гавани. В полночь четырехтрубные кароходы скользят в темноту из своих ярко освещенных гнезд. Банкиры с усталыми от секретных совещаний глазами слышат совиные крики буксиров, когда сторожа, при свете потайных фонарей, выпускают их боковыми дверями. Ворча, они падают на подушки лимузинов и уносятся в верхнюю часть города, на звонкие Сороковые улицы, к белым, как джин, к желтым, как виски, к шипучим, как сидр, огням.
Она сидела за туалетным столом и причесывалась. Он стоял, склонившись над ней; отстегнутые лиловые подтяжки свисали с его фрачных брюк. Толстыми пальцами он просовывал брильянтовую запонку в рубашку.
– Джек, я бы хотела, чтобы ты бросил это дело! – захныкала она, не выпуская шпилек изо рта.
– Какое дело, Рози?
– Компанию «Пруденс»… Право, я очень беспокоюсь.
– Почему же? Все идет прекрасно. Нам надо только обставить Николса, вот и все.
– А что, если он потом будет преследовать нас?
– Не будет. Он потеряет на этом уйму денег. Ему гораздо выгоднее войти с нами в соглашение… Кроме того, я могу через неделю заплатить ему наличными. Если нам только удастся убедить его, что у нас есть деньги, то он станет совсем ручным. Он сказал, что будет сегодня в Эль-Фей.
Рози только что вставила черепаховую гребенку в свои черные волосы. Она кивнула и встала. Она была пухлая женщина с широкими бедрами, большими черными глазами и высокими бровями дугой. Она была в корсете, отделанном желтыми кружевами, и розовой шелковой рубашке.
– Надень на себя все, что у тебя есть, Рози. Я хочу, чтобы ты была разукрашена, как рождественская елка. Мы поедем в Эль-Фей и уложим Николса на обе лопатки. А завтра я поеду к нему и предложу ему то, о чем мы говорили… А пока давай выпьем.
Он подошел к телефону.
– Пришлите колотого льду и две бутылки минеральной воды в сорок четвертый… Да, Силвермен… И поживее!
– Джек, бросим это дело! – вдруг крикнула Рози; она стояла у дверей шкафа, держала платье на руке. – Я не вынесу этого волнения… Оно убивает меня. Поедем в Париж, в Гавану, куда хочешь, и начнем все заново.
– И тогда-то уж мы наверняка попадемся. Нам пристегнут обвинение в мошенничестве. Неужели ты хочешь, чтобы я всю жизнь ходил в синих очках и накладной бороде?
Рози рассмеялась.
– Нет, я думаю, ты в гриме будешь выглядеть не очень хорошо… Хоть бы мы по крайней мере были по-настоящему обвенчаны!
– А какая разница, Рози? Тогда меня будут преследовать еще и за двоеженство. Вот было бы хорошо!
Рози вздрогнула, когда в дверь постучали. Джек Силвермен поставил ведерко со льдом на бюро и вынул из шкафа четырехугольную бутылку виски.
– Не наливай мне. Я не хочу пить.
– Дитя, ты должна подтянуться. Одевайся скорее и идем в театр. Черт возьми, я бывал в худших переделках. – Он подошел к телефону со стаканом в руках. – Дайте мне газетный киоск… Здравствуйте, барышня… Мы с вами старые друзья… Конечно, вы знаете меня… Послушайте, вы можете достать два места в «Фолли»?…[187]187
«Фолли» – театр Фолли Бержер, открытый в 1911 г. на Бродвее как театр-ресторан. В настоящее время не существует.
[Закрыть] Я так и думал… Нет, я не могу сидеть дальше восьмого ряда… Вы – славная барышня… Вызовите меня через десять минут, хорошо?
– Послушай, Джек, в этом озере действительно есть бура?
– Конечно, есть! Разве ты не видела заключения четырех экспертов?
– Видела. Я все время удивлялась… Послушай, Джек, если это пройдет, ты обещаешь мне больше не принимать участия в таких сумасшедших делах?
– Конечно. Да мне больше и не нужно будет… Ох, какая ты знойная в этом платье!
– Нравится тебе?
– Ты выглядишь бразильянкой… Что-то тропическое…
– В этом – тайна моего очарования. Пронзительно задребезжал телефон. Они вскочили.
Она прижала руку к губам.
– Два в четвертом ряду? Отлично… Мы сейчас сойдем вниз и возьмем их… Рози, нельзя быть такой нервной! Ты и меня этим заражаешь. Подтянись!
– Пойдем покушаем, Джек. У меня с утра, кроме сливок, ничего во рту не было. Я больше не хочу худеть; от этих волнений я и так достаточно сдала.
– Брось, Рози… Ты действуешь мне на нервы.
Они остановились у стойки с цветами в вестибюле.
– Дайте мне гардению, – сказал он.
Он выпятил грудь и скривил губы в улыбку, когда цветочница укрепляла цветок в петличке его фрака.
– А тебе какой, дорогая? – величественно повернулся он к Рози.
Она надула губы.
– Я не знаю, что подойдет к моему платью…
– Покуда ты будешь выбирать, я пойду за билетами.
Он распахнул пальто, чтобы был виден накрахмаленный пластрон его рубашки, вытянул из рукавов манжеты и торжественно направился к газетному киоску. Пока заворачивали в серебряную бумагу красные розы, Рози видела уголком глаза, как он, наклонившись над журналами, болтал со светловолосой девушкой. Когда он вернулся с пачкой денег в руке, глаза его блестели.
Она приколола розы к своему меховому манто, взяла его под руку, и они вместе вышли через вращающуюся дверь в холодную, сверкающую, электрическую ночь.
– Такси! – крикнул он.
В столовой пахло гренками, кофе и газетой. Меривейлы завтракали при электрическом освещении. Мокрый снег бил в окна.
– Бумаги «Парамаунт» упали еще на пять пунктов, – сказал Джеймс из-за газеты.
– Джеймс, ну зачем ты меня дразнишь? – захныкала Мэзи, тянувшая кофе маленькими, куриными глотками.
– Джек ведь больше не работает в «Парамаунт», – сказала миссис Меривейл. – Он заведует рекламой у «Фэймос плэйерз».
– Он приедет через две недели. Он писал, что надеется быть здесь к Новому году.
– Ты получила еще телеграмму, Мэзи? Мэзи кивнула головой.
– Ты знаешь, Джеймс, Джек никогда не пишет писем. Он всегда телеграфирует, – сказала миссис Меривейл.
– Он, вероятно, забрасывает весь дом цветами, – буркнул Джеймс из-за газеты.
– Все по телеграфу, – хвастливо сказала миссис Меривейл.
Джеймс отложил газету.
– Ну что ж, будем надеяться, что он приличный человек.
– Джеймс, ты отвратительно относишься к Джеку… Это гадость! – Мэзи встала и исчезла за портьерами гостиной.
– Поскольку он собирается стать мужем моей сестры, я полагаю, что могу высказывать мое мнение о нем, – проворчал Джеймс.
Миссис Меривейл пошла за дочерью.
– Иди сюда, Мэзи, кончай завтрак, он просто дразнит тебя.
– Я не хочу, чтобы он говорил так о Джеке!
– Но, Мэзи, я считаю, что Джек – прекрасный мальчик. – Она обняла дочь и подвела ее к столу. – Он такой простой и, я знаю, у него бывают хорошие порывы… Я уверена, что ты будешь счастлива.
Мэзи села; ее лицо под розовым чепчиком надулось.
– Мама, можно еще чашку кофе?
– Дорогая, ты знаешь, что ты не должна пить так много кофе. Доктор Ферналд говорит, что это тебе расстраивает нервы.
– Мне, мама, очень слабого. Я хочу доесть булочку, я не могу съесть ее сухой. А ты ведь не хочешь, чтобы я теряла в весе?
Джеймс отодвинул стул и вышел с газетой под мышкой.
– Уже половина девятого, Джеймс, – сказала миссис Меривейл. – Он способен целый час читать так газету.
– Ну вот, – раздраженно сказала Мэзи, – я сейчас лягу обратно в кровать. Это глупо – вставать в семь часов к завтраку. В этом есть что-то вульгарное, мама. Никто этого больше не делает. У Перкинсов завтрак подают на подносе в кровать.
– Джеймс должен быть в девять часов в банке.
– Это еще не причина, чтобы мы все вставали с петухами. От этого только цвет лица портится.
– Но тогда мы не будем видеть Джеймса до обеда. И вообще я люблю рано вставать. Утро – лучшая часть дня.
Мэзи отчаянно зевнула.
Джеймс появился в дверях передней, чистя щеткой шляпу.
– Где же газета, Джеймс?
– Я оставил ее там.
– Ничего, я возьму ее… Дорогой, ты криво вставил булавку в галстук. Дай я поправлю… Так.
Миссис Меривейл положила руки на плечи сыну и заглянула ему в лицо. На нем был серый костюм со светло-зеленой полоской, оливково-зеленый вязаный галстук, заколотый маленькой золотой булавкой, оливково-зеленые шерстяные носки с черными крапинками и темно-красные полуботинки; шнурки на них были аккуратно завязаны двойным узлом, который никогда не развязывался.
– Джеймс, ты не возьмешь тросточку?
Он обмотал шею оливково-зеленым шерстяным шарфом и надел темно-коричневое зимнее пальто.
– Нет, я заметил, что тут молодые люди не носят тросточек, мама. Могут подумать, что я немножко… сам не знаю что.
– Но мистер Перкинс носит тросточку с золотым набалдашником.
– Да, но он один из вице-президентов… Он может делать все, что хочет… Ну, мне пора.
Джеймс Меривейл наскоро поцеловал мать и сестру. Спускаясь в лифте, он надел перчатки. Наклонив голову против сырого ветра, он быстро пошел по Семьдесят второй улице. У спуска в подземную железную дорогу он купил «Трибуну» и сбежал по ступеням на переполненную, кисло пахнущую платформу.
«Чикаго! Чикаго!» – орал патефон. Тони Хентер, стройный, в черном глухом костюме, танцевал с девушкой, склонившей кудрявую пепельную головку на его плечо. Они были одни в гостиной отеля.
– Душка, ты чудесный танцор, – ворковала она, прижимаясь к нему.
– Ты так думаешь, Невада?
– Угу… Душка, ты ничего не заметил во мне?
– Что именно, Невада?
– Ты ничего не заметил в моих глазах?
– У тебя самые очаровательные глазки в мире.
– Да, но в них есть еще что-то.
– Ах, да! Один – зеленый, а другой – карий.
– Значит, ты заметил, малыш!
Она протянула ему губы. Он поцеловал ее. Пластинка кончилась. Они оба подбежали и остановили патефон.
– Ну какой же это поцелуй, Тони? – сказала Невада Джонс, откидывая волосы со лба.
Они поставили новую пластинку.
– Послушай, Тони, – сказала она, когда они снова начали танцевать, – что тебе вчера сказал психоаналитик?
– Ничего особенного. Мы просто разговаривали, – сказал Тони, вздыхая. – Он считает, что все это только воображение. Он советует мне поближе сойтись с какой-нибудь девушкой. Он – порядочный человек, но он не знает, о чем он говорит. Он ничего не может сделать.
– Держу пари, что я смогла бы!
Они перестали танцевать и посмотрели друг на друга. Их лица пылали.
– Невада, – сказал он жалобно, – встреча с тобой имела для меня большое значение… Ты такая милая! Все другие были мне противны.
Она задумчиво отошла и остановила патефон.
– Интересно, что сказал бы Джордж?
– Мне ужасно тяжело об этом думать. Он был так любезен… Не будь его, я никогда не попал бы к доктору Баумгардту.
– Он сам виноват. Дурак!.. Он думает, что меня можно купить за номер в гостинице и два-три билета в театр. Ну вот, я ему покажу!.. Нет, право, Тони, ты должен лечиться у этого доктора. Он сделал чудеса с Гленом Гастоном… Гастон был до тридцати пяти лет уверен, что он «такой», а недавно я слышала, что он женился и у него двое детей… Ну, теперь поцелуй меня по-настоящему, дорогой мой… Вот так! Давай потанцуем еще. Ты чудно танцуешь. «Такие» всегда хорошо танцуют. Я не знаю, почему это…
Внезапно раздался резкий звонок телефона – точно завизжала пила.
– Хелло… Да, это мисс Джонс… Конечно, Джордж, я вас жду… – Она повесила трубку. – Ну, Тони, удирай. Я позвоню тебе потом. Не спускайся в лифте, ты встретишь его.
Тони исчез за дверью. Невада поставила «Дивную крошку» и начала нервно ходить по комнате, переставляя стулья, поправляя растрепанную прическу.
– А, Джордж!.. Я думала, вы никогда не приедете… Здравствуйте, мистер Мак-Нийл! Не знаю почему, но я сегодня ужасно нервничаю. Мне казалось, что вы никогда не приедете. Давайте завтракать. Я очень голодна.
Джордж Болдуин положил котелок и тросточку на стол в углу.
– Что вы хотите, Гэс? – спросил он.
– Я всегда заказываю баранью котлету с жареной картошкой.
– А я буду есть бисквит с молоком – у меня желудок немножко не в порядке… Невада, соорудите мистеру Мак-Нийлу чего-нибудь выпить.
– А мне, Джордж, закажите жареного цыпленка и салат из омаров! – крикнула Невада из ванной комнаты, где колола лед.
– Она большая любительница омаров, – усмехнулся Болдуин, идя к телефону.
Невада вернулась из ванной комнаты с двумя стаканами на подносе; она накинула на плечи пурпурный с зелеными разводами шарф.
– Только мы с вами и будем пить, мистер Мак-Нийл… Джордж сидит на водичке. Ему доктор велел.
– Невада, пойдем потом в оперетку. Я хочу встряхнуться после всех моих дел.
– Я очень люблю утренние представления. А вы ничего не будете иметь против, если мы возьмем с собой Тони Хентера? Он звонил мне. Он очень одинок и хотел зайти сегодня после полудня. Он эту неделю не работает.
– Хорошо… Невада, вы извините нас, если мы немного поговорим о деле. Мы на минутку отойдем к окну. Как только завтрак будет готов, мы забудем о делах.
– Хорошо, я пока переоденусь.
– Садитесь сюда, Гэс.
Минуту они сидели молча, глядя в окно на леса строящегося напротив здания.
– Ну, Гэс, – неожиданно резко сказал Болдуин, – я решил принять участие в выборах!
– Великолепно, Джордж! Мы нуждаемся в таких людях, как вы.
– Я иду по списку реформистов.
– Вы с ума сошли!
– Я предпочитаю сказать вам об этом раньше, чем вы услышите стороной, Гэс.
– Кто же будет голосовать за вас?
– Ну, у меня крепкая поддержка… И пресса будет у меня хорошая.
– Пресса – чушь!.. У нас – избиратели… Черт возьми, если бы не я, ваша кандидатура на пост окружного прокурора вообще никогда бы не обсуждалась.
– Я знаю, вы всегда были мне другом, и надеюсь, что вы будете им и впредь.
– Я еще никого не предавал, Джордж. Но вы знаете, теперь ведь один лозунг: «давай – бери».
– Ну? – перебила их Невада, подходя к ним танцующими шажками; на ней было розовое шелковое платье. – Наговорились?
– Мы кончили, – проворчал Гэс. – Скажите, мисс Невада, откуда у вас это имя?
– Я родилась в Рено, штат Невада. Моя мать ездила туда, чтобы развестись, – там это легко. А я как раз тогда и родилась.
Анна Коген стоит за прилавком под вывеской «Лучшие сандвичи в Нью-Йорке». Ее ноги болят в остроносых туфлях на высоких каблуках.
– Ну, я думаю, скоро начнется, иначе у нас будет скверная торговля, – говорит продавец содовой воды рядом с ней; у него топорное лицо и выпирающий кадык. – Всегда так – публика налетает сразу.
– Можно подумать, что у всех появляются в одно и то же время одни и те же мысли.
Они глядят сквозь стеклянную перегородку на бесконечную вереницу людей, входящих и выходящих из туннеля подземной дороги. Вдруг она выскальзывает из-за прилавка и пробирается в душную кухню, где толстая пожилая женщина чистит плиту. В углу на гвозде висит зеркало. Анна достает из кармана пальто, висящего на вешалке, пудреницу и пудрит нос. На секунду она замирает с пуховкой в руке и смотрит на свое широкое лицо с челкой на лбу, с прямыми подстриженными волосами.
– Паршивая еврейка! – горько говорит она.
Она возвращается на свое место за прилавком и натыкается на управляющего – маленького жирного итальянца с лоснящейся лысиной.
– Вы только и делаете, что смотритесь целый день в зеркало. Очень хорошо… Вы уволены.
Она смотрит на его маслянистое лицо.
– Можно мне еще дослужить сегодня? – лепечет она.
Он кивает.
– Ну-ну, пошевеливайтесь, тут не институт красоты!
Она бежит на свое место за прилавок. Все стулья уже заняты. Девицы, конторские мальчики, серолицые бухгалтеры.
– Сандвич с цыпленком и чашку кофе.
– Сандвич с сыром и стакан сливок.
– Сандвич с яйцом и кофе.
– Чашку бульона.
Едят торопливо, не глядя друг на друга, уставив глаза в тарелки, в чашки. Позади сидящих ожидающие очереди проталкиваются ближе. Одни едят стоя, другие – повернувшись спиной к прилавку, глядя через стеклянную перегородку с надписью «яанчосукаЗ» на стремительный поток, льющийся из серо-зеленого мрака подземки.
– Ну, Джо, расскажите мне все подробно, – сказал Гэс Мак-Нийл, выпустив большой клуб дыма и откинувшись на спинку вертящегося стула. – Что это вы, ребята, затеваете в Флэтбуше?
О'Киф откашлялся и переступил с ноги на ногу.
– Видите ли, сэр, у нас там агитационный комитет.
– Я знаю… Но это не причина делать налет на вечеринку швейников, а?
– Я к нему не имел никакого касательства… Очень уж наши ребята злятся на пацифистов и на красных.
– Все эти шутки были хороши год тому назад… Общественные настроения меняются. Я вам скажу, Джо: здешняя публика сыта по горло героями войны.
– У нас сильная и гибкая организация.
– Знаю, знаю, Джо. Верю… Хотя я лично решил больше не нажимать на военную премию… Штат Нью-Йорк исполнил свой долг в отношении бывших солдат.
– Это верно.
– Эта премия означает новый налог на средних деловых людей и ничего больше. Довольно налогов!
– А наши ребята думают, что они кое-что получат.
– Всем нам казалось, что мы многое получим, и ничего мы не получили… Ради Бога, не говорите мне об этом… Джо, возьмите себе сигару из того ящика. Мне их прислал из Гаваны приятель с одним морским офицером.
– Спасибо, сэр.
– Берите, не стесняйтесь. Возьмите четыре, пять штук.
– Благодарю вас.
– Скажите, Джо, какой линии будут держаться ваши ребята на выборах мэра?
– Это зависит от того, как кто отнесется к нуждам бывших солдат.
– Слушайте, Джо. Вы – парень толковый…
– Будьте спокойны, сэр, все будет в порядке. Я с ними поговорю.
– Сколько их у вас там?
– Да около трехсот членов, и каждый день записываются новые… Мы вербуем их повсюду. Мы хотим устроить на Рождество танцы и кулачный бой в Арсенале, если достанем боксера.
Гэс Мак-Нийл откинул голову на воловьей шее и расхохотался:
– Вот это да!
– Но, честное слово, военная премия – это единственное, что может удержать наших парней.
– А что, если я приду как-нибудь вечером и потолкую с ними?
– Это было бы хорошо, но они слушать не хотят тех, кто не был на войне.
Мак-Нийл вспыхнул:
– Смотрите-ка, какими вы бойкими вернулись с фронта! – Он рассмеялся. – Это будет продолжаться год или два, не дольше. Я видел, как возвращались солдаты с испано-американской войны…[188]188
Испано-американская война (1898) – вооруженный конфликт между Испанией и США, возникший из-за испанской политики на Кубе.
[Закрыть] Запомните это, Джо.
Конторский мальчик вошел и положил на стол карточку.
– Вас хочет видеть дама, мистер Мак-Нийл.
– Простите… Это старая дура из школьного совета… Ну, до свиданья, Джо. Загляните на той неделе… Я буду держать вас в курсе дел – вас и вашу армию.
Дуган ждал в конторе. Он подошел с таинственным видом.
– Ну, Джо, как дела?
– Очень хорошо, – сказал Джо, выпячивая грудь. – Гэс сказал мне, что Таммани-холл будет поддерживать нас в деле с премией… Мы составляем план широкой национальной кампании. Он дал мне несколько сигар – ему их привезли из Гаваны на аэроплане… Закуривайте.
С торчащими в углу рта сигарами они гордо зашагали через площадь Ратуши. Против старого здания ратуши возвышались строительные леса. Джо ткнул в них сигарой.
– Тут мэр ставит новую статую Гражданской Добродетели.[189]189
…Зашагали через площадь Ратуши… Тут мэр ставит новую статую Гражданской Добродетели. – Статуя (скульптор Фредерик Мак-Моннис), воздвигнутая в 1922 г. напротив здания Ратуши в Нижнем Манхэттене и изображавшая стоящего мужчину, у ног которого изогнулись две женщины-змеи, позднее, под давлением противников женской дискриминации, была перенесена в Квинс, подальше от центра. Там она находится и сейчас.
[Закрыть]
Запах жареного мяса терзал его пустой желудок, когда он проходил мимо ресторана «Чайлд»– Рассвет сеял мелкую, серую пыль на черный, чугунный город. Дэтч Робертсон уныло переходил Юнион-плейс, вспоминая теплую постель Фрэнси, острый запах ее волос. Он глубоко засунул руки в пустые карманы. Ни гроша, и Фрэнси ничего не могла ему дать. Он прошел по Пятнадцатой улице мимо отеля. Негр подметал ступени. Дэтч посмотрел на него с завистью: у него есть работа. Грузовики с молоком дребезжали по мостовой. На площади Стайвезент мимо него прошел молочник, держа в каждой руке по бутылке молока. Дэтч выдвинул нижнюю челюсть и грубо сказал:
– Дай глотнуть молока. Ну!
Молочник был худой розоволицый юнец. Его голубые глаза расширились.
– Пожалуйста… Зайдите за фургон, там под сиденьем есть открытая бутылка. Только чтобы никто не видел…
Он пил большими глотками сладкое молоко, ласкавшее его пересохшее горло. Не стоило говорить с ним так грубо. Он подождал, пока мальчик вернулся.
– Спасибо, малый, знатное молоко.
Он прошел в тенистый парк и сел на скамью. На асфальте сверкал иней. Он поднял обрывок вечерней газеты.
Похищено пятьсот тысяч долларов. Средь бела дня на Уоллстрит ограблен банковский артельщик.
В самый разгар делового дня два человека напали на Адольфуса Ст. Джона, артельщика компании «Гаранта-трест», и выхватили у него из рук портфель, в котором находилось полмиллиона долларов ассигнациями…
Дэтч чувствовал, как колотится его сердце, когда он читал заметку. Он весь похолодел. Он встал и начал размахивать руками.
Конго миновал турникет воздушной дороги. Джимми Херф шел за ним, глядя по сторонам. На улице было темно, холодный ветер свистел в ушах. Одинокий «форд» стоял у входа.
– Как вам тут нравится, мистер Эрф?
– Очень славно, Конго. Что это? Вода?
– Залив Шипсхед.[190]190
Залив Шипсхед – залив у южной оконечности Бруклина.
[Закрыть]
Они шли по дороге, обходя сине-стальные лужи. Дуговые фонари, точно увядшие гроздья, качались на ветру. Вдали, направо и налево маячили светящиеся кучки домов. Они остановились у длинного здания, построенного на сваях над водой. «ПРУДОК». Джимми с трудом различал буквы над темным окном. Дверь открылась, когда они подошли к ней.
– Хелло, Майк, – сказал Конго. – Это мистер Эрф, мой друг.
Дверь закрылась за ними. Внутри было темно, как в печи. Мозолистая рука схватила в темноте руку Джимми.
– Рад познакомиться, – послышался голос.
– Скажите, как вы нашли мою руку?
– О, я вижу в темноте. – Кто-то хрипло рассмеялся.
Конго открыл внутреннюю дверь. Оттуда хлынул свет, осветив бильярдные столы, ряды киев и длинную стойку в конце.
– Это Майк Кардинал, – сказал Конго.
Джимми увидел перед собой высокого, бледного, застенчивого человека с курчавыми черными волосами, сползающими на лоб. В соседней комнате были полки с посудой и круглый стол, покрытый желтой клеенкой.
– Eh, la patronne![191]191
Эй, хозяйка! (um.)
[Закрыть] – крикнул Конго.
Толстая француженка с красными, как яблоки, щеками показалась на пороге. Вместе с ней в комнату ворвалось шипенье кипящего масла и чеснока.
– Это мой друг… Ну что ж, будем есть? – крикнул Конго.
– Это моя жена, – гордо сказал Кардинал. – Она глухая, с ней надо говорить громко. – Он повернулся и старательно закрыл на засов дверь в переднюю. – Чтобы с дороги не видно было огня, – сказал он.
– Летом мы иногда отпускаем в день по сто и по полтораста обедов, – сказала жена Кардинала.
– А выпивки у вас не найдется? – спросил Конго; он крякнул и опустился на стул.
Кардинал поставил на стол толстую бутылку и несколько стаканов. Они выпили вина и облизнулись.
– Куда лучше красного. Правда, мистер Эрф?
– Да. Похоже на настоящее кьянти.
Жена Кардинала поставила на стол шесть тарелок, положила в них по ржавой ложке, вилке и ножу и внесла дымящуюся миску с супом.
– Pronto pasta![192]192
Суп готов! (um.)
[Закрыть] – крикнула она пронзительно.
– А это Аннет, – сказал Кардинал.
Краснощекая черноволосая девушка с длинными изогнутыми ресницами и яркими черными глазами вбежала в комнату. За ней вошел очень загорелый молодой человек в хаки с кудрявыми, выгоревшими от солнца волосами. Все сразу уселись и начали есть наперченную жирную похлебку, низко нагибаясь над тарелками.
Кончив есть, Конго поднял голову.
– Майк, видишь огни?
Кардинал кивнул.
– Да… Сейчас он будет здесь.
В то время, как они ели яичницу с чесноком и телячьи котлеты с жареной картошкой и брюквой, Херф услышал отдаленное пыхтенье моторной лодки. Конго встал из-за стола, махнул рукой, чтобы в комнате не шумели, и выглянул из окна, осторожно приподняв край занавески.
– Это он, – сказал он и вернулся к столу. – Правда, мы здесь хорошо едим, а, мистер Эрф?
Молодой человек встал, вытирая рукой пот.
– Есть у тебя пятак, Конго? – спросил он, шаркая ногами.
– На, Джонни.
Девушка последовала за ним в соседнюю комнату. Через минуту механическое пианино заиграло вальс. Джимми видел в дверь, как они танцевали в полосе света. Стук моторной лодки приближался. Конго вышел, за ним последовали Кардинал и его жена. Джимми остался один. Он потягивал вино, один среди остатков ужина. Он чувствовал себя возбужденным и немного пьяным; он уже начал сочинять в уме рассказ. С дороги донесся грохот грузовика, потом другого. Стук моторной лодки резко оборвался. Толчок лодки о сваи, всплеск волны и тишина. Механическое пианино тоже замолкло. Джимми сидел, потягивая вино. Он чувствовал болотистый запах, проникавший в комнату. Под ним слышался легкий плеск воды о сваи. Еще одна моторная лодка застучала вдалеке.
– Есть у вас пятак? – спросил Конго, внезапно входя в комнату. – Заведем опять музыку… Забавная сегодня ночь! Пойдите к Аннет, последите за пианино… Я не видел, как Мак-Джи высаживался… Может, сюда зайдет один человек… Он должен быть здесь очень скоро.
Джимми встал и пошарил в карманах. У пианино он столкнулся с Аннет.
– Хотите танцевать?
Она кивнула. Пианино играло «Невинные глазки». Они рассеянно танцевали. Снаружи послышались голоса и шаги.
– Простите, – сказала она внезапно и перестала танцевать.
Вторая лодка была совсем уже близко; ее мотор еще кашлял и стучал.
– Пожалуйста, останьтесь здесь, – сказала она и выскользнула за дверь.
Джимми Херф ходил взад и вперед, взволнованно попыхивая папиросой. Он опять принялся сочинять рассказ. «В заброшенном танцевальном зале у залива Шипсхед… очаровательная юная итальянка… вдруг резкий свисток из мрака… Надо было пойти посмотреть, что там делается». Он нащупал ручку двери. Дверь была заперта. Он подошел к пианино и опустил в него еще одну монету. Потом закурил свежую папиросу и стал ходить взад и вперед. «Всегда так… паразит в драме жизни, репортер, на все смотрит в замочную скважину. Никогда ни в чем не принимает участия. Пианино играло «У нас нет бананов».
– А, черт! – бормотал он, скрежеща зубами и расхаживая взад и вперед.
Топот за окном становился все слышнее, слышались рычащие голоса, толчки, удары. Раздался треск дерева и звон разбиваемых бутылок. Джимми выглянул в окно столовой. Он увидал на пристани силуэты дерущихся людей. Он бросился на кухню и наткнулся на Конго. Весь потный, Конго ковылял внутрь дома, опираясь на толстую палку.
– Будь они прокляты… Они сломали мне ногу! – простонал он.
– Боже милостивый! – Джимми помог ему пройти в столовую.
Конго стонал.
– Мне стоило пятьдесят долларов починить ее, когда я в последний раз ее сломал.
– Ах, у вас протез сломан?
– Конечно. А вы что думали?
– Сухие агенты?
– Какие там сухие агенты… Бандиты, будь они прокляты!.. Пойдите, опустите монету в пианино…
«Царица грез моих» – весело ответило пианино. Когда Джимми вернулся, Конго сидел на стуле, поглаживая свою культяпку обеими руками. На столе лежал сломанный протез из пробки и алюминия.
– Regardez moi ça… c'est foutu… complиtement foutu.[193]193
Посмотрите-ка на это… пропащее дело… совсем пропащее (фр.).
[Закрыть]
Вошел Кардинал. Его лоб был рассечен. Струйка крови сочилась из раны вниз по щеке и капала на пиджак и рубашку. Его жена шла за ним, закатив глаза; она несла лоханку и губку, которую прикладывала ко лбу мужа. Он оттолкнул ее.
– Я хорошо хватил одного из них куском трубы. Кажется, он упал в воду. Надеюсь, утонул.
Высоко держа голову, вошел Джонни. Аннет обнимала его за талию. Один глаз был у него подбит, рукав рубашки изорван в клочья.
– Совсем как в кино! – сказала Аннет, истерически смеясь. – Правда, он молодец, мама?
– Прямо счастье, что они не стреляли. У одного из них был револьвер.
– Боялись, я думаю.
– Грузовики уехали?
– Да, только один ящик разбился… Их было пять человек.
– Джонни дрался один со всеми! – взвизгнула Аннет.
– Заткнись, – проворчал Кардинал.
Он опустился на стул. Жена снова начала обтирать ему лицо губкой.
– Ты хорошо разглядел лодку? – спросил Конго.
– Было чертовски темно, – сказал Джонни. – Кажется, они приехали из Джерси… Сначала один из них подходит ко мне и говорит, что он сборщик налогов, а я бью его по башке, прежде чем он успевает вытащить револьвер, и он летит за борт… Вот тут-то они и заорали… А Джордж с лодки хватил одного из них по лбу веслом. Ну, тут они и убрались в своей лоханке.
– Но откуда они узнали, где наша пристань? – прорычал Конго, багровея.
– Кто-нибудь выболтал, – сказал Кардинал. – Если я узнаю, кто это сделал, клянусь Богом, я его… – Он издал отрывистый звук губами.
– Знаете, мистер Эрф, – сказал Конго прежним слащавым тоном, – там было шампанское на праздники. Ценный груз, а?
У Аннет пылали щеки, и она все время глядела на Джонни; губы у нее были полуоткрыты, а глаза сияли слишком ярко. Херф чувствовал, что краснеет, когда смотрит на нее.
Он встал.
– Ну ладно, мне пора в город. Спасибо за ужин и за мелодраму, Конго.
– Найдете дорогу к станции?
– Найду.
– Спокойной ночи, мистер Эрф. Может быть, купите к Рождеству ящик шампанского? Настоящий «Мумм»…
– Я совершенно обнищал, Конго.
– Ну тогда предложите вашим друзьям, а я вам заплачу комиссионные.
– Хорошо, я посмотрю.
– Я позвоню вам завтра, скажу цену.
– Отлично. Спокойной ночи.
По пути домой, трясясь в пустом поезде через пустые окраины Бруклина, Джимми старался думать про рассказ о бутлегерах, который он напишет для воскресного номера. Румяные щеки девушки и ее слишком блестящие глаза мешали ему, прерывали правильное течение мыслей. Он постепенно все глубже и глубже погружался в грезы. У Элли тоже иногда бывали такие, слишком блестящие, глаза – до того, как родился ребенок. Тот день на горе, когда она вдруг упала ему на руки, и ее стошнило, и он оставил ее среди мирно жевавших коров на поросшем травой склоне, и побежал в хижину пастуха, и принес ей оттуда молока в деревянном ковше… И потом, когда горы истаяли в вечерней мгле, краска вновь появилась на ее щеках, и она взглянула на него такими блестящими глазами и сказала с сухим отрывистым смешком: «Это во мне шевелится маленький Херф!» «Господи, почему я постоянно думаю о том, что давно прошло?» А потом родился ребенок, и Элли лежала в американском госпитале в Нейи, а он бродил по ярмарке в каком-то сумасшедшем тумане, забрел в цирк, катался на карусели и на качелях, покупал игрушки, сладости, играл в лотерею, пытаясь выиграть куклу, шел, пошатываясь, в больницу с большой гипсовой свиньей под мышкой. Смешные попытки укрыться в прошлом. «А что, если бы она умерла? Я думал, что она умрет. Прошлое было бы полным, оно было бы совершенно круглое, вставленное в рамку, его можно было бы носить, как камею, на шее, его можно было бы переписать на пишущей машинке, отлить в стереотип и отпечатать в воскресном номере, как первый рассказ Джеймса Херфа о бутлегерах». Расплавленные цепочки мыслей падали, каждая в свое гнездо, извергаемое звонким линотипом.
В полночь он бродил по Четырнадцатой улице. Ему не хотелось идти домой спать, хотя резкий, холодный ветер рвал острыми ледяными когтями его шею и подбородок. Он пошел по Шестой и седьмой авеню, нашел имя «Рой Шефилд» на дощечке рядом со звонком в слабо освещенном вестибюле, позвонил и взбежал по лестнице. Рой высунул из двери большую кудрявую голову со стеклянно-серыми выпученными глазами.