Текст книги "Под покровом ночи"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава 17
МЫ УЗНАЕМ ИМЯ УБИЙЦЫ

В глубокой тишине Банколен подошел к гробу и остановился, глядя на лицо лежащего в нем человека.

– Знаете, – Килар с трудом выговаривал слова, – наконец-то я отчасти успокоился. Я рад только одному. Это бессмысленно… Это не важно, наверное, но мне не нравилось представлять себе Салиньи, дрожащего от страха за свою жизнь, как это было с фальшивым Раулем, когда он ко мне пришел. – Он повел рукой и медленно оглядел комнату. – Представители рода Салиньи были смелыми и отважными людьми!

Он только и сказал: «Салиньи были отважными!» – но при этом так выпрямился, так стиснул пальцы в кулак, что стала видна его торжествующая гордость… Наконец Килар более спокойно спросил:

– Как он умер?

– Тело уже сильно разложилось, как вы видели. Но думаю, мы установим, что он был убит страшным ударом по затылку сзади.

Тут Графенштайн, который размышлял, утонув в кресле, поднял руку:

– Минутку! Постойте! Donnerwetter! Для меня все это слишком быстро. Некоторые из этих пунктов вы довольно понятно объяснили, – признал он, – но об остальных вы, вероятно, догадались каким-то сверхъестественным путем! Я возражаю. Я жду от полиции работы, а не магических фокусов. Как вы можете знать, что у него разбит череп? Вы же не осматривали в подвале его труп!

– Почему же не осматривал? Собственно, именно это я и сделал вчера. Я вынул из стенки сверху несколько кирпичей, а потом поставил их на место.

– Вчера? Вы ничего об этом не говорили. А ведь я был здесь.

– Да, не говорил. Я надеялся кое-кого поймать, воспользовавшись этим телом как приманкой. Вскоре я объясню, почему я на это рассчитывал. Кстати, мистер Марл видел, как я поднимаюсь из подвала, но по своей обычной скромности постеснялся спросить…

– Черт, я об этом совсем забыл! – пробормотал я.

– Постойте! – упрямо продолжал Графенштайн. Он подумал, кивая и загибая пальцы. – Да! Вы сказали, что Лоран решил привезти тело в Париж. Пожалуй, это верно. Так он и сделал. Но вы сказали, что Лоран убил Салиньи в номере отеля и переправил тело в сундуке. Почему же в отеле? И почему в сундуке?

– Дорогой доктор, – в голосе Банколена послышалось легкое раздражение, – я сказал, что это только предположительно. Но судите сами. Я нахожу в подвале тело с размозженным затылком, в состоянии, указывающем, что оно пролежало не менее трех недель. Я уже указал вам на несколько причин, по которым Лоран не мог убить Салиньи в Вене, в отдаленном от отеля, где он проживал, месте. Он не мог идти по улицам с мертвым телом на плече, да и зачем ему было это делать? Разве не проще для него явиться к Салиньи в отель? Он мог спокойно войти в отель и подняться в номер Салиньи, ни у кого не возбудив подозрений – естественно, любой подумал бы, что он видит Салиньи. Если бы кто-то в отеле видел их обоих, это не имело значения до тех пор, пока их не увидели вместе. Убить в Вене было легче, чем в Париже, где Салиньи постоянно окружен друзьями, так что его трудно застать одного. Переправить тело в Париж было безопаснее, чем оставить его где-нибудь в Вене, что могло бы вызвать расследование со стороны полиции…

Представьте только: вы сидите в номере отеля с трупом, вы не можете сжечь его или уничтожить в комнате, а если пошлете в сундуке по фальшивому адресу или расчлените и поместите в несколько ящиков, навлечете особо усердное расследование полиции. Больше того, в этом случае полиция может обнаружить голову Салиньи, человека, который, по всем признакам, вовсе не умер и которого тут же узнают, – все хуже и хуже! Поэтому вы отправляете труп в Париж, спрятав его в сундук. Можно было переправить его в шляпной картонке, но думаю, проще и разумнее воспользоваться сундуком убитого. Тем более, что Салиньи был одним из немногих людей в Европе, с чьим багажом это легко сделать, ведь он пользовался привилегией королей – без досмотра провозить свой багаж через таможню! Попробуйте назвать мне какой-либо иной способ переправить тело через границу, избежав разоблачения. Но самой главной причиной, по которой Лоран предпочел доставить тело сюда…

– Ага! – торжествующе воскликнул Графенштайн. – У меня есть для вас сложный вопрос! Вы сделали нелепое предположение, что Лоран задумал шутку показать труп мадам Луизе, когда приведет ее сюда после свадьбы. Это блестящая догадка и вполне соответствует способу мышления Лорана, но по какой причине вы так решили?

Банколен принялся терпеливо и серьезно объяснять:

– Доктор, ваша дотошность восхищает меня. Взгляните вот с такой точки зрения. Лоран невероятно рисковал, доставляя тело в Париж. В целом его намерение, как у нас есть основания думать, сводилось к тому, чтобы уничтожить все доказательства его перевоплощения. И вот он имеет тело в доме, где может избавиться от него безо всякого риска. Он мог сжечь его в камине, растворить при помощи щелока или серной кислоты, уничтожить все следы, которые могли бы привести к его разоблачению. Здесь он мог подготовить уничтожение трупа, не вызывая подозрений, чего был лишен в Вене. Вместо этого он относит тело в подвал и неловко, почти небрежно замуровывает его в стену. Когда он восстанавливает стену, то нисколько не пытается скрыть свежие кирпичи. Он так небрежно бросает известь, что я смог с одним только совком без особых усилий выковырять кирпичи. И когда мистер Марл воспользовался ломом, всего трех ударов оказалось достаточно, чтобы выломать стену и обнаружить за ней эту нишу. Ясно, что он не собирался замуровывать труп навечно. Так же ясно, что он сделал это не второпях, ибо в его распоряжении было целых три недели. Следовательно, он намеренно поместил труп так, чтобы иметь к нему легкий доступ, не правда ли? Я не могу придумать иной версии, которая соответствовала бы всем этим фактам, за исключением того, что он намеревался использовать труп в качестве образа в придуманной им пьесе средневекового мщения, «шутки», на которую намекнул мисс Грей. И это, как я имею основания считать, и было основной причиной его решения привезти тело с собой.

Банколен раскурил сигару, прошелся по комнате и остановился перед Графенштайном.

– В этом, доктор, заключается существенная разница между мышлением Лорана и мышлением убийцы Лорана. Вам следовало понять, что записка, которую Лоран направил, предостерегая лже-Салиньи, посланная себе самому, не была в его характере. Лоран действовал втемную. Меньше всего он желал раскрыть себя. Он не хотел, чтобы Салиньи догадался о намерении убить его. Единственным шансом, который только и мог удовлетворить преступника, было подкрасться и нанести удар внезапно, без предупреждения… Тогда как другой мозг – мозг, который замыслил убийство Лорана, – был одержим идеей заявить о себе всему миру. Он хотел, чтобы мир увидел пиротехническое шоу, не подозревая, кто выстрелил из ракетницы.

Графенштайн старательно обдумывал это предположение.

– Но все это ничего не доказывает. – Он взволнованно стал размахивать руками. – Это не объясняет того, как был убит Лоран. Мы стали свидетелями невозможного – того, что произошло в карточной комнате. Не ждите, что я поверю в сказки об оборотнях, привидениях или вампирах. Кто-то убил Лорана, и мне заявляют, что это сделал Вотрель. Я не понимаю, каким образом.

Банколен остановился у стола, наклонил голову и рассеянно дергал шнур от лампы, так что свет то включался, то гас. Казалось, он вспомнил, что курит в комнате, где находится покойник, и убрал сигару. Килар решительно поднялся и, прихрамывая, приблизился к гробу.

– Мне следовало бы простить его, – сказал он, – но я не в силах это сделать. Будь ты проклят! – Он потряс кулаком перед лицом мертвого. – Ты не посмел встретиться с ним лицом к лицу! Ты нанес удар сзади, исподтишка, как обычный вор… Он не боялся умереть, это ты притворялся… Если бы я знал, я сам бы убил тебя! – Адвокат воздел свои костлявые руки, затем в бессильном гневе уронил их. Он обернулся к Банколену: – Я начинаю все понимать, месье, и хочу… принести вам благодарность от имени всех Салиньи. – Он закусил губу, этот старый гриф, и начал раскачивать головой из стороны в сторону. – Вздор! Это бессмысленно! Просто я разволновался… Обычно я не… Это очень много для меня значит, понимаете! И теперь я понимаю… Этот совок! Совок был его символом. Это была его печать, его подпись…

– Месье Килар, – мягко осведомился Банколен, – вы в этом уверены?

– В чем?

– Вспомните вопрос, месье, который я задал вам вчера, – не находили ли вы в ящичке для лекарств в ванной мадам Килар совка?

Глаза Килара подернулись пленкой. И опять послышался этот шуршащий звук, как у гремучей змеи.

– Что вы хотите сказать?

– По словам мадам Луизы, в ванной комнате она видела Лорана. В это время Лоран в облике Салиньи находился с Вотрелем в другой комнате. Она не могла видеть Лорана. Так кого же она видела?

У Графенштайна вырвался торжествующий крик:

– Я вам говорил! Я говорил, что это была галлюцинация!

– Галлюцинация, доктор, – Банколен повернулся к нему, – не может заставить нас верить, что мы были свидетелями убийства, не так ли? Вы же не думаете, что нам просто привиделось это кровавое убийство в карточной комнате, которое произошло при точно таких же обстоятельствах?

Словно заколдованные, мы все придвинулись к столу. Я чувствовал тревожное биение сердца. От напряжения у меня кружилась голова. Мы окружили стол, и я видел лица моих компаньонов, на которые ложились отблески света. А вокруг стояла темнота. Не слышно было ни звука. Казалось, даже часы перестали тикать… Банколен, опираясь пальцами левой руки о стол, смотрел на нас через плечо, сбоку. На лице с заостренной бородкой четко обозначились все морщины, подбородок его упрямо выставился вперед, над сверкающими глазами нависали густые брови – словом, у него был такой вид, будто он слышал салют мощной военной флотилии, разрезающей морские волны…

Словно издалека до меня донесся голос Графенштайна:

– Она… Она сказала, что видела в ванной человека, который уронил на пол совок. Если это не было галлюцинацией, то что же это было?

– Преднамеренная ложь, – заявил Банколен и неожиданно стукнул по столу кулаком. – Потому что именно мадам Луиза убила и Лорана, и Вотреля!

Глава 18
ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНИЕ

Все мы словно окаменели. Банколен медленно обвел нас взглядом. Стены гостиной как будто расступились, выросли и колыхались. Неподвижные фигуры моих товарищей казались искаженными, словно отражения в воде. Это заявление потрясло нас до глубины души. Мы онемели, смущенные и непонимающие. Но никто из нас нисколько в этом не усомнился. Первым пришел в себя Килар.

– О… – пробормотал он неуверенно. – Вы имеете в виду, что… мадам Луиза… Да. – Его растерянность казалась бы смешной, если бы не была связана с таким ужасом. – Значит, мадам Луиза. Да, да.

Банколен кивнул.

– О! – Килар закивал. – Да, я понимаю, о ком вы. Да, конечно…

Он сделал несколько неуверенных шагов, резко повернулся с искаженным от боли лицом и воскликнул:

– О боже!

Банколен впервые опустил взгляд, тяжело вздохнул и начал собирать бумаги. Килар коснулся его дрожащей рукой.

– Но… вы это серьезно?

Трудно поверить, – мрачно пробормотал Графенштайн.

Банколен вдруг заговорил с раздражением, как будто и он был потрясен:

– Да что с вами? Не так уж вы глупы! Или вы малые дети? Встряхнитесь! – Затем он немного успокоился. – С самого начала я почти не сомневался в том, что убийца она. Вот почему я отправился в Версаль в ту ночь, когда был убит Вотрель. Но я не смог предотвратить преступление, потому что охранял другого человека. Я думал, она нападет на мисс Грей, а не на Вотреля. Вскоре вы поймете, почему я так считал.

Здесь у меня, – он указал на свой портфель, – есть все необходимые доказательства, выслушав которые суд приговорит ее к казни. Пепел от ее сигареты с гашишем, найденный на полу в карточной комнате. Сама сигарета, обнаруженная под окном, со следами ее губной помады на мундштуке. Волокна шелка под ногтями Лорана – падая, он вцепился в ее чулок. Показания водителя такси, который привез ее в Версаль в ночь убийства Вотреля. Пальто со следами крови, обнаруженное у нее в комнате. Отпечатки ее пальцев на рукоятке ножа, которым он был зарезан… Но не эти улики подсказали мне, что это она убийца, которого мы искали. Настоящее свидетельство было там, вы все видели… – Банколен перегнулся через стол и очень мягко сказал: – О вы, слепцы! Теперь вы понимаете, почему мы обнаружили мертвого Лорана в таком странном положении, стоящим на коленях? Вы понимаете, каким единственным способом можно было заставить его встать на колени перед своим убийцей? Он застегивал пуговицу на туфельке леди!

Я словно воочию увидел перед собой мадам Луизу; словно наяву услышал ее безразличный голос. Вот она в презрительной усмешке скривила губы… А ее затравленный взгляд с этой пленкой засохших и горьких слез!.. Но видение сменилось реальностью в виде искаженных лиц Килара и Графенштайна. Эти двое громко спорили о чем-то, и я услышал, как доктор вскричал:

– Это невозможно! Ведь она была с нами, когда…

– Пойдемте со мной, – пригласил Банколен, – и я объясню вам.

Больше никто не проронил ни слова. Не помню, как мы вышли из дома, но я ощутил холодный ночной ветер на лице и услышал голос Банколена:

– К Фенелли! – прежде чем с удивлением осознал, что сижу за рулем своего автомобиля.

Мы ехали на бешеной скорости. Рядом со мной скорчился Килар, его напряженное лицо время от времени выступало из тени, когда на него падал свет уличных фонарей. Он нервно постукивал по полу своей тростью. Килар не протестовал, когда мы проскакивали на красный свет светофора или стремительно проносились в плотном потоке машин, а за нами неслись проклятия и оторванные бамперы, люди разбегались перед нами, как переполошенные куры в желтом свете фар. Скоро мы остановились в темноватой, освещенной лишь отдаленными фонарями авеню Токио, и Банколен повел нас к Фенелли…

Визг кларнета, завывания саксофона, удары литавр – такой шум встретил нас сквозь неожиданно ослепительный свет, когда мы стремительно вошли в фойе. Всплески аплодисментов, шум электрических вентиляторов, обрывистые разговоры снующей толпы людей. Крыша гремела, отражая этот шум. Ничего постоянного, но все бежит вокруг, как свет на мраморе, позолоте и красном плюше фойе. Мраморные колонны, повсюду розовый цвет с позолотой; люди хватают тебя за руку, наталкиваются на столы, громко выкликают официантов… Банколен проложил в толпе дорожку, мы следовали за ним вверх по лестнице, мимо степенных старинных часов…

Здесь, на втором этаже, казалось, мрамор вздрагивает от шума, доносящегося снизу. Но люди бесшумно ступали по красной ковровой дорожке, заходили в салон и курительную, как делали это два вечера назад… Пальмы в кадках были расставлены в безукоризненном порядке, а под ними, вдоль высоких дверей, выходящих на веранду, молодой человек убеждал в чем-то молодую, уверенную в себе женщину…

– Где Фенелли? – спросил Банколен у клерка.

Он предъявил свой трехцветный значок, после чего клерк не колебался.

– Наверху, месье, но я не думаю…

Мы повернули еще на один пролет лестницы, где еще один помощник Фенелли стоял перед дверью, за которой находились апартаменты. Снова на свет появился трехцветный значок. Перед нами распахнулась дверь. Как только она закрылась, мы оказались в такой тишине, что зазвенело в ушах.

Пока мы нерешительно стояли под неярко горящей венецианской люстрой, бросающей бледные блики на зеленые гобелены, было так тихо, что мы слышали голос Фенелли, доносящийся из-за закрытой двери его кабинета. Банколен шагнул вперед и рывком распахнул дверь.

Фенелли еще не закрыл свой сейф. Когда мы ворвались, он стоял, склонившись над ним, а рядом мы увидели мадам де Салиньи, с поднятой рукой, в которой она сжимала бронзовое пресс-папье. Она отвела взгляд от спины Фенелли и увидела нас. Глаза ее стали испуганными… Не могу сказать точно, что затем произошло, потому что нашей маленькой группы оказалось слишком много для такого тесного помещения. Раздался лязг дверцы сейфа и жужжание это Фенелли набирал на циферблате шифр. На пол упал какой-то пакет и порвался, из него посыпался белый порошок; затем на него наступил Фенелли. Мадам бросилась на Фенелли. В этот момент Банколен схватил ее за руку, и тяжелое пресс-папье с оглушительным стуком упало на пол. Фенелли бросился на Банколена или мадам – никто не понял, возможно, он сам этого не знал. Знаю только, что старик выкрикнул что-то на итальянском и бросился к ним, растопырив пальцы. Он наткнулся на меня. Я ударил его под колени и нанес удар сзади по шее.

Все произошло в одно мгновение. Мы тяжело дышали и дрожали от перевозбуждения. Я обнаружил, что пячусь назад, на Килара, который схватил меня за руку и пытался заглянуть мне через плечо. У наших ног лежала обмякшая туша Фенелли, лицом к полу. Банколен, не выпуская руку мадам, спокойно смотрел на него. Но мадам перестала его интересовать. Она держалась спокойно и высокомерно. В улыбке розовых губ до сих пор таилась опасность. Осторожно высвободив руку от хватки Банколена, она пригладила блестящие черные волосы, а ее темные глаза насмешливо улыбались.

– Какой скандал! – только и сказала она.

– Верно, – согласился Банколен, ткнул Фенелли ботинком и скомандовал: Вставайте! Вы вовсе не ранены… Позвольте поговорить с вами, мадам?

О том, что происходило в этом кабинете, больше никто не упоминал. Хрипло дыша, Фенелли отказывался подняться. Он упрямо качал головой, изо всех сил цепляясь пальцами за ковер… Банколен пожал плечами, вежливым кивком указал мадам на дверь и сделал нам знак выходить. Когда мы очутились в коридоре, он взял ключ и запер Фенелли в кабинете.

– У меня болит голова, – заявила мадам, касаясь висков. – Вы… Вы сказали, что хотите меня видеть?

– Мы не надолго вас задержим. Вы не возражаете зайти в одну из этих комнат?

Подозревала ли она что-нибудь? Женщина метнула на Банколена подозрительный взгляд и пробормотала:

– Мне все равно. А эти джентльмены…

Я был взволнован, поэтому стал извиняться перед ней за то, что мы здесь сделали. Она обменялась с Банколеном улыбкой. Если она понимала, зачем мы явились, то вела себя с удивительным самообладанием. Не было заметно ни малейшего замешательства в этой тигрице, которая собиралась обрушить тяжелое бронзовое пресс-папье на голову несчастного Фенелли, кроме красных пятен, проступивших у нее на щеках… Случайно или преднамеренно, но Банколен выбрал комнату под номером 2, и мадам опять взглянула на него. Это был тот самый взгляд с прикрытым подозрением, каким она посмотрела на нас два дня назад.

И здесь на столе, рядом с диваном, горела лампа под стеклянным розовым абажуром в форме цветка орхидеи – неужели у них во всех комнатах, как в отеле, одинаковые светильники? Банколен вежливо указал мадам на диван. В ответ она с такой же учтивостью пригласила его сесть рядом… Мы остались стоять в тени, глядя на этих двоих в круге света, как будто смотрели водевиль. Килар нервно стискивал руки.

– Сигарету, мадам? – предложил Банколен. Когда он раскрыл для нее портсигар, я увидел, что в нем лежат такие же сигареты с гашишем, какие мы видели в тот вечер…

Банколен продолжал держать перед мадам раскрытый портсигар. Внезапно у нее навернулись слезы. Она почувствовала себя пойманной в ловушку.

– Мы выяснили, мадам, – делая вид, что не замечает этого, сказал Банколен, – что вы различными способами подвергались преследованию. В частности, вам предстояло стать женой не того человека…

– Лучше мне было бы выйти за одного из них, не так ли? – тщетно пытаясь улыбнуться, пробормотала мадам. Она перенесла удар даже не побледнев. – Могу я попросить огня?

По тому, как сжались ее губы, а в глазах загорелся дикий огонек, я понял, что, если Банколен промедлит зажечь для нее спичку, нам придется иметь дело с безумной.

– Мадам может сбрасывать пепел, если пожелает, на этот ковер. – Банколен произнес эти слова с легким, едва заметным упреком. Ее рука дрогнула. Это была дьявольски хитрая ловушка. Но женщина лишь слегка задумалась.

– Кажется, вы сказали – подвергалась преследованию? Очень мило. Я рада, что вы это поняли.

– Да, подвергались преследованиям. На те деньги, что вы давали Вотрелю, – порядка двухсот тысяч франков, кажется? – вряд ли ему стоило, будь он порядочным человеком, делать подарки мисс Шэрон Грей в знак своего уважения.

Она прикрыла глаза.

– Почерк на ваших чеках, – пояснил Банколен, – вы меня извините – тот же самый, что на тексте пьесы месье Вотреля, где вы писали ему свои проницательные комментарии. Сожалею, что одно из таких замечаний – «Eduard, je t'aime, je t'aime!» – было вам внушено далеко не такой проницательностью. Разумеется, когда вы узнали от мистера Голтона, что мисс Грей была любовницей месье Вотреля, это возбудило в вас ярость…

Килар не удержался и воскликнул:

– Банколен! Прошу вас, ради бога!

Повернув голову, Банколен устремил на Килара ужасный, ледяной взгляд:

– Месье Килар, позвольте напомнить вам, что я нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Надеюсь, мне не придется просить вас покинуть эту комнату… Итак, мадам, вас преследовали все. Могу добавить, даже Фенелли. Должно быть, не так уж приятно терпеть его внимание такой физически сдержанной особе, как вы, – на этом самом диване, не так ли?

Этот жестокий удар едва не уничтожил ее. Банколен по-прежнему говорил участливо, едва ли не с нежностью, но его брови слегка приподнялись, что говорило о нервном напряжении детектива.

– Мадам, конечно, оптимистка. Но любой оптимист переживет сильное потрясение, когда низвергаются его идеалы. Например, мадам верила месье Вотрелю и баловала его, как ослепленного ее красотой джентльмена. Не знаю, развеялась ли ее доверчивость к тому моменту, когда он проявил трусость при выполнении изобретенного им плана – а именно плана убить лежащего внизу самозванца, – или позднее, скажем, когда он доказал, что совершенно равнодушен к чарам мадам. Возможно, когда месье Вотрель убеждал мадам убить самозванца, чтобы завладеть его наследством и сбежать, как в кино это делают преступники, на какой-нибудь тропический остров – не знаю, может, месье Вотрель так артистично цитировал еще одну «Саломею».

Она не заметила, как погасла ее сигарета, – нервы у женщины постепенно сдавали. Мадам откинулась на подушки в лучах нежного света лампы, на черном кружевном платье белел цветок розы, и жемчуг казался не белее, чем ее лицо. Тонкие выгнутые брови, холодный взгляд темных глаз… и все же вы чувствовали, что все человеческие чувства, неистовое желание любить и быть любимой, замороженные в глубине ее души, сейчас, в момент, когда ей предъявлялось обвинение, оживали и стремились вырваться наружу. Думаю, сам факт, что все стало известно, дал волю этому теплому потоку. Банколен знал, что так оно будет. Он поглаживал свои усы, наблюдая за женщиной, и неожиданно спросил:

– Может, мадам предпочитает, чтобы я сам рассказал, как все происходило?

Даже в этот момент ей удалось взять себя в руки.

– Месье Вотрель… Он не был трусом! (Безумный крик, вызов богам, упорное нежелание утратить последнего идола.) Возможно, он был… неверным. Но вы же понимаете, – она попыталась улыбнуться, – женщины способны простить измену. Но он был гением! Если он что-то задумывал, я знала – никто не сможет ему помешать! – с гордостью заявила мадам. – Уж мне ли этого не знать!

– Его план убийства, – продолжал Банколен, – был жалкой бумажкой. Уже через полчаса я понял все его хитрости.

При этих словах его лицо выражало вежливое удивление, как будто он говорил: «Неужели вы могли подумать, что Вотрель способен кого-нибудь провести?»

– Вотрель всегда ошибался. Например, вы должны были понять, что он ошибался, когда старательно убеждал вас принимать наркотики. Каким он был нежным! Это должно было успокоить ваши нервы. На самом деле, мадам, – детектив крепко стиснул ее запястье, но продолжал улыбаться, – это помогло ему подтолкнуть вас к убийству.

Не хотелось бы мне, чтобы глаза детектива смотрели на меня так, как они смотрели на нее.

– Что ж, очень хорошо. Я сам все расскажу за мадам только для того, чтобы показать, каким глупым и напыщенным был ее друг месье Вотрель.

Мадам, за которой ухаживает простодушный Салиньи, поддалась его странному очарованию, природу которого не может понять. В действительности же все просто – налицо сходство с ее первым мужем, хотя единственным человеком, кого она любила по-настоящему, был Вотрель. Неужели она этого не понимала? Месье Вотрель, артист, почти поэт, подобно Лорану; отчасти спортсмен, подобно Салиньи; умный и достойный человек, который всегда нежен и заботлив, всегда дает советы для ее же блага. Она читала его пьесы и льстила его самолюбию; с ней он мог тешить свое тщеславие, потому что она его боготворила…

Странный огонек, воспоминание о сне, похожем на счастье, промелькнул в глазах мадам.

– Она давала ему много денег. Он был заинтересован в том, чтобы продавать ей наркотики или видеть, как она покупает их здесь. Но эти деньги были… выгодной стороной ее любви.

Огонек погас. Ее рука судорожно вздрогнула.

– Как только появился лже-Салиньи, Вотрель сразу понял, что на самом деле это Лоран. Лоран тоже баловался наркотиками. Но он употреблял опиум, который давал ему возможность наслаждаться своими грезами. Лоран воображал, будто сможет провести одного из друзей Рауля, что, признайтесь, было смешно. Думаю, ему не удалось и на один день ввести Вотреля в заблуждение. Что касается остальных – их легко было обмануть, потому что они не очень хорошо знали Салиньи… И вот где роковую роль сыграли противоположные черты характера – тщеславие и глупость. Вотрель, под влиянием другого рода грез, задумывает свой план. Лже-Салиньи должен умереть. Если он умрет после свадебной церемонии, мадам, которая унаследует его состояние, будет самой великолепной добычей Вотреля, стремившегося к богатству. Нет, он не должен умереть до бракосочетания. Таким же образом никто в мире не должен догадаться, что этот Салиньи – наглый самозванец, потому что главная цель Вотреля – деньги, – детектив бросил на мадам небрежный взгляд, – проскочат мимо него. Поэтому Вотрель вычеркивает из пьесы, которую писал, идею преступления, чем, как он надеялся, сможет обмануть парижскую полицию.

Банколен перевел взгляд на нас и с довольным видом поджал губы.

– Может, мне достаточно будет привлечь ваше внимание к небольшому отрывку из его пьесы: «Я намерен убить этого самозванца, и пусть хоть один полицейский в мире докажет, что это сделал я. Видите ли, самозванец сам намерен кое-кого убить, и чувствую, что должен защитить моего лучшего друга!» Как это искусно, как трогательно! Он сказал мадам, что самозванец собирается ее убить, он играл на чувствах любовницы. Поэтому Вотрель заставляет своего персонажа героически заявить: «Моего лучшего друга!» И именно под этими строками, помните, мадам выразила свое несогласие быть только его другом, написав: «Эдуар, я тебя люблю!»

Этот момент, конечно, не имеет большого значения для нашего анализа, просто служит дополнительной характеристикой личности Вотреля. Помните, господа, о чем я вам сказал, – о его страстной любви к напыщенным жестам. Он не мог от этого избавиться. Не мог обойтись без этих жестов, даже если они вели его к невероятным заявлениям и нелепым поступкам. Ему позарез необходимы были гротеск и театральность.

Представьте себе, как он думал провести и Лорана и полицию. Не меньше его притягивали деньги, которые он получал от Фенелли. Именно это заставляло его приходить сюда. Он думал провести всех и на всех нажиться! А ему приходилось манипулировать лишь женщиной, которая без памяти любила его. Но он должен был предусмотреть все опасности. Если возникнут подозрения, они должны пасть на ее голову.

Мне не нравилась неторопливость Банколена. Я страдал – нет, не от жалости или сочувствия к женщине, которая часто проводила языком по пересохшим губам, – но в голове у меня вертелся один и тот же вопрос: «Как? Как это произошло? Как?» Но Банколен вел свою игру. Он должен был принудить ее сознаться.

– Мы переходим к изучению героев в вечер бракосочетания. Вся компания появляется здесь, в этом заведении. Каждый из них скрывается под своей маской. Лоран старается играть роль Салиньи, остальные играют роли его преданной жены и его лучшего друга. Как все трое очаровательны! Они появляются здесь в 10.15 – не желаете ли взглянуть, мадам, на наши пометки, кто и что делал в такое-то время? Кое-что в этих заметках наверняка покажется вашему невинному взору странным. Ваш муж почти до одиннадцати оставался в курительной комнате. Затем вышел оттуда, заявив, что хочет поиграть в рулетку. Но он не заходил в комнату, где установлена рулетка! Это показывают наши заметки по времени. С того момента, как в 10.55 он покинул курительную, и до половины двенадцатого, когда он, предположительно, вошел в карточную комнату, его никто не видел – на протяжении целых тридцати пяти минут! От наших свидетелей мы знаем, что его не было у рулетки, не было внизу, не было в гостиной, не было ни в холле, ни наверху. Оставалось единственное место, где он мог быть после того, как вышел из курительной, – это карточная комната!

Банколен говорил медленно, осторожно, как будто что-то втолковывал глуповатым детишкам. Наконец лицо женщины дрогнуло. Она попыталась скрыть испуг за ледяным взглядом, овладеть собой, но, когда она была готова разрыдаться, Банколен внезапно повернул ее к себе и улыбнулся:

– Конечно, мадам, мы знаем из показаний свидетелей: что вы покинули комнату Фенелли на этом этаже приблизительно в половине одиннадцатого. Тогда становится ясно, что вы должны были встретиться с мужем в холле…

Она отбросила борьбу. Вскочила на ноги и стояла, покачиваясь, уставив на нас взгляд с ужасным вызовом… Затем медленная усмешка… тихий смех превратил ее из жалкой женщины в женщину гордую, глядящую на нас с презрительным сожалением.

– Какое это имеет значение? – Мадам пожала плечами и засмеялась. – Да, я убила его. Признаюсь. – Она гордо вскинула голову, продолжая смеяться. – Это так забавно… Вы выглядите такими смешными! Будьте любезны, кто-нибудь, откройте окно. Здесь ужасно душно… Да, я это сделала. Я убила его. Я.

С вызовом поглядев на нас, она, с блуждающей на лице улыбкой, снова опустилась на диван.