Текст книги "Искатель. 1991. Выпуск №3"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

Соавторы: Владимир Моргунов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Я волоку его в комнату, стаскиваю с него пальто, сажаю в кресло и надежно обвязываю капроновой веревкой – охватываю каждую руку, пропуская веревку под мышки, завожу за спинку кресла, обвязываю ноги, благо ножки кресла достаточно длинные, еще раз протаскиваю через спинку, делаю петлю вокруг шеи, а в завершение вяжу сзади узел, который и с посторонней помощью Болотину трудно было бы развязать.

Теперь подожду. Он будет приходить в себя, надо придержать его, а то еще вторично удавится петлей. Очухивается Болотин не скоро, с минуту еще приходит в себя, да и то после того, как я хлопаю его по щекам и брызгаю водой в лицо. Крупная волна проходит по телу, дрожь настолько сильная, что ножки кресла стучат по полу. Болотин с шумом втягивает в себя воздух, открывает глаза, вначале глядит бессмысленно, потом на лице его читается самый настоящий животный ужас.

– Ага, – говорю я. – С приездом, пассажир. Будем беседовать, Болотин. Мы с тобою вдвоем, и нас, как сказано в романсе, не видел никто. Если ты хочешь еще немножко пожить, то расскажешь мне все, о чем я спрошу. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. И только в такой раскладке, если хочешь сохранить здоровье.

Я вынимаю из-за пазухи стальную палочку. Щелчок – и палочка становится вдвое длинней, из нее выскакивает тонкое обоюдоострое лезвие.

– Вот, – медленно подношу лезвие к его подбородку. – Запугивать особенно не хочу, чтобы преждевременно ты со страху не загнулся, но глотку вскрою в полсекунды. Но сделаю это я только в том случае, если ты уж слишком будешь упорствовать в молчании. Мне ни к чему дарить тебе такую, почти что геройскую смерть. Я дам тебе возможность умирать долго, мучительно и некрасиво.

Острие впивается ему в подбородок. Болотин пытается отпрянуть, но только сильнее вдавливается в спинку кресла.

– Что тебе надо? – хрипит он.

– Всю информацию, какой ты располагаешь, и даже чуть больше – вдруг сам до чего-нибудь ценного дотумкаешь, досообразишь что-нибудь. Итак, идею с воровством и перепродажей лекарств Семергей подал ты?

– Она сама мне предложила.

– Не лги, – я резким тычком вонзаю лезвие в спинку кресла рядом с плечом Болотина, так, что разрезаю рукав свитера. – Семергей сдала тебя с потрохами. У тебя выход на аптечный склад, у тебя знакомые в аптекоуправлении, ты бывший провизор, идею ты вынашивал наверняка давно, а года два назад все это дело и раскрутил. А дело крутится вокруг больничной аптеки, где у тебя давняя подруга, некая Фойгель Ирина Владимировна, распоряжается выдачей. Семергей по должности положено составлять заявки на получение медпрепаратов, в том числе и наркотических средств. Вот наркотиков-то получалось из аптеки в несколько раз больше, чем необходимо, на целую роту наркоманов хватало. Пустые ампулы Семергей сдавала, только надписи на них стирались – поскольку «товар» уходил на сторону, приходилось сдавать стекляшки из-под чего-нибудь безобидного. Еще Семергей там, в терапевтическом отделении, колола димедрол и анальгин вместо промедола, который уходил опять же к тебе. Ключи от шкафа хранятся у Семергей и Черныша, твоего знакомого и по совместительству любовника Семергей. Ты-то все эти тонкости знаешь куда лучше меня. Ну, все сходится?

Ёолотин молчит. Я привстаю и резко бью его ногой. Удар носком тяжелого альпийского ботинка приходится чуть повыше челюсти, в щеку, слышится хруст. Полнокровное лицо Болотина мгновенно бледнеет. Как бы не окочурился, гад!

– Слушай, подонок, я же тебе обещал определенное количество здоровья в обмен на информацию. А получается наоборот – я рассказываю, ты, дерьмо, благосклонно внимаешь. У тебя расчеты с Фойгель за несколько месяцев. Ты Семергей таким образом контролировал. Ты понимаешь, что будет с тобой, если эти расчеты попадут к твоему покровителю Польшину в виде второго экземпляра? Он же поймет, что ты его надувал. Он тебя на части изрежет – руками Штогрина, конечно.

– Что я должен сказать? – сдавленно произносит Болотин.

– В начале этого года у них там, в больнице, «прокол» случился: какая-то врачиха случайно в их «кухню» влезла. Живо вспоминай, что дальше было!

– Семергей сразу мне сказала.

– А, ты так же оперативно посоветовался с Польшиным. Он кивает.

– И что с той женщиной стало?

– Не знаю. Он кого-то послал к ней разобраться. Пол уходит у меня из-под ног. Черные молнии вьются перед глазами.

– Врешь, подонок, – я бью его наотмашь в правую бровь и скулу. Шершавая перчатка рвет кожу, бровь мгновенно вспухает багровым рубцом и начинает кровоточить. – Ты Ярмолицкого, наркаша этого, ему подставил?

– Он сам приказал так сделать. Это он все… – Кровь тонкой струйкой сбегает по скуле, глаз Болотина начинает заплывать.

– Кого он послал вместе с Ярмолицким? Штогрина? – Нет, Винокурова, кажется.

– Кажется или в самом деле Винокурова?

– Да, его.

– Кто такой Винокуров?

– Ну, он вместе со Штогриным.

– Чем он занимается, где живет?

– Где живёт, точно не знаю. На Мироновке где-то… Каратэ он преподает в спортшколе, что ниже Центрального рынка. В той школе легкоатлетический манеж.

О других он говорит охотно и много. Но ведь я именно это и хотел узнать – кто. Удивительно устроено это двуногое животное. Вот сидит Болотин, такой элегантный и самоуверенный доселе, с такими выбритыми до синевы, глазированными пухлыми щечками, а теперь одна щечка вспухла, пара зубов расшаталась или раскрошилась, глаз закрылся, и поет Болотин соловьем. Попробовал бы я эффект такого пения вызвать тем, что говорил бы ему «вы», задавал корректные вопросы-уловки. Подчиненные товарищи Берии все-таки добивались успеха с наивысшим КПД.

– Как вы убрали Ярмолицкого? Кто его вывез?

– Я только за рулем сидел. А так вообще-то его везли Штогрин и Винокуров. Они мне сказали, я повез.

– Вы его бросили в леске и сразу уехали?

– Нет, на следующее утро пошли посмотреть.

– И?..

– Он уже готов был.

– И что сказал Штогрин?

– Что сказал? Не помню… Кажется, вроде того, что все мол, с концами.

– Семергей и Черныш об этом не знали?

– Ну, как… Они знали, конечно, что эта… женщина умерла. Только ведь ее Ярмолицкий убил. А Ярмолицкий мм зачем? Не знаю, может, и догадывались.

Я молчу. Некоторое время молчит и Болотин, потом он говорит:

– Слушай, чего ты хочешь?

Очень непонятный вопрос. Я уже ничего не хочу. Мне почти ничего не надо. Мне и жить-то уже не очень хочется. Мне вот со стула подняться неимоверно тяжело будет. Но, борясь с мгновенно накатившими вялостью и сонной одурью, выдавливаю из себя:

– Ценная… информация у меня накопилась. Она дорого стоит, очень дорого.

– Двадцать штук, – четко произносит Болотин.

– А?..

– Двадцать тысяч.

Я внимательно гляжу на него. И оп, не мигая, – только левым глазом, естественно, – выдерживает этот взгляд, Я пожимаю плечами.

– Не знаю, – говорю я. – Может быть…

Встаю, выхожу в прихожую, неторопливо вскрываю телефонную розетку, действуя клинком вместо отвертки. Вынимаю оттуда микрофон. Потом возвращаюсь в комнату, снимаю с верха богатой «стенки» магнитофон. Так же неторопливо выкручиваю шурупы, снимаю крышку, извлекаю из-под нее еще одно устройство. Это уже посложнее устроено, оно информацию «выстреливало» само по мере накопления, поскольку подсоединено было в схему магнитофона.

Выпученные от природы глаза Болотина сейчас готовы выскочить из орбит – даже закрывшийся правый глаз.

– Не ожидал, – констатирую я. – Бывает. О многом мы не догадываемся. До поры, до времени, конечно.

Взгляд мой падает на шарф, валяющийся на полу. Великолепный шарф из синего мохера. Этим шарфом я плотно обвязываю Болотину рот, закрепляя концы на затылке. Он мычит.

– Потерпи, дружище. Одному оставаться страшно, но твои друзья тебя вскоре освободят.

Прихватываю сумку, окидываю взглядом напоследок квартиру Болотина – ничего не забыл? Ну, следов-то я сейчас оставил множество, излишняя осторожность, пожалуй, уже ни к чему.

У двери приникаю к глазку. Площадка освещена, на ней никого нет. Быстро сдергиваю маску, открываю оба замка, выхожу, захлопываю за собой дверь. Быстро пересекаю площадку, бегу вниз по ступенькам лестницы. Никого не встречаю до самого низа. Отворачиваю рукав куртки – половина десятого. Все смотрят «Время». Кто-то всесильный и всеблагий хранит меня.

Иду быстро, переходя временами на бег. Так преодолеваю несколько кварталов. Мне необходимо успокоиться, обдумать все напоследок. И решение у меня появляется. То есть я понимаю это только после того, как обнаруживаю, что доехал до конечной остановки автобуса и остался один в салоне. Теперь в свой бывший институт, до него несколько трамвайных остановок.

Через полчаса я уже искал писчую бумагу, роясь в столе у Зюзиной. Слава Богу, несколько листов нашлось, правда, слегка отличающихся цветом.

Расчехляю машинку, делаю три закладки и на четырех с половиной страницах излагаю все, что знаю о Болотине, Семергей, Черныше, Штогрине. Стараюсь особенно подчеркнуть роль Польшина, хотя никакими особенными доказательствами не располагаю, кроме нескольких магнитофонных записей да потенциальных показаний Болотина и Штогрина. Еще в хирургическом отделении клинической больницы номер один находится некий Копыльцов с проникающим ранением в брюшную полость. Состояние Крпыльцова тяжелое, хотя находится он, там уже вторую неделю. Стрелка прошла печень насквозь, также пробила нижнюю часть правого легкого и застряла в позвоночнике. Находится Копыльцов в больнице под своим именем, но в истории болезни или причин ее возникновения наверняка присутствует туфта.

Я также совсем не уверен, что заговорят завмаг Карпачева или председатель торгового-закупочного кооператива Гринбейн, хотя первую пытались лишить части наворованного, а второго довольно успешно лишили. И уж совсем я уверен в том, что не заговорит заведующий плодоовощной базой Рычков, потому что найден он убитым еще прошлой зимой. Доказательств причастности фирмы «Полынин, Штогрин и компания» к этому делу у меня никаких, но в данном случае это значения не имеет. Рычкова я упоминаю, авось сей факт в Польшина и «выстрелит». Сутенерство Штогрина я упоминаю тоже скорее для количества, опять же на Польшина это должным образом подействует.

Потом я сочиняю, уже в одном экземпляре, поздравление Польшину с наступающим Новым годом. Бросаю взгляд на настенный календарь – через двое суток и полчаса с небольшим это событие произойдет. Вряд ли для Польшина оно будет сопровождаться приятными воспоминаниями, на то и рассчитываю, больше мне полагаться не на что.

Особенно я выделяю откровенность Болотина, его неоценимую помощь в сборе мной столь ценной информации, советую Полынину навестить своего друга на дому.

Вести в нашем городе разносятся на удивление быстро. Закон геометрической прогрессии не в состоянии описать процесса распространения вестей в нашем городе – слишком вяло, медленно выглядит все в этой геометрической прогрессии.

На следующий день после самоубийства Польшина об этом знал практически весь город. Об этом в транспорте, на улицах, в магазинах. – и логично предположить, домыслить, что и в постелях, на кухнях, у мусоросборников – говорили люди, ранее совсем мало слышавшие о самоубийце.

Но ведь и события случились шумные. Полынин ломился в квартиру Штогрина, палил через дверь, ранил хозяина квартиры. Потом он приехал к Болотину, взломал дверь и пристрелил бедолагу Виталия Петровича. А в завершение спектакля спустился к своей машине, стоявшей перед домом, и застрелился, сев перед этим на переднее сиденье и не закрыв дверцу (вот именно, даже такие подробности упоминались в многочисленных устных сообщениях).

И версии излагались – их было несколько, но разнились они в основном деталями, а побудительным мотивом убийства и самоубийства являлись какие-то крупные хищения, осуществляемые Болотовым (он ведь работал снабженцем), и постоянно отчисляемая от них Польшину, часть прибыли. Потом Болотина якобы кто-то выдал – упоминалась женщина-бухгалтер, работающая на организацию Болотина, – информация просочилась в служебные кабинеты непосредственного начальства Полынина, последний попытался поделиться доходами с болотинского предприятия, но его предложения были отвергнуты как гнусные и позорящие честь работника органов и т. д. Словом, Польшин был поставлен в безвыходное положение своим же начальством. И ничего ему не оставалось сделать, кроме того, что он сделал.

Честное слово, меня иногда не то что подмывало сообщить еще раз в разные инстанции подробно все, что я знал о Болотине и Полынине, но уж, во всяком случае, прервать ехидным вопросом очередного распространителя версий – из числа своих знакомых, разумеется.

Я специально встретился с Петриченко, изобразив эту встречу как стопроцентно случайную, хотя готовил ее несколько дней. Петриченко все-таки уговорили остаться на службе, поэтому он был со мной более официален, чем в последнюю нашу встречу в «Шоколаднице».

– Послушай, – спросил я его как бы между прочим, – ты не слыхал такой фамилии – Винокуров?

– А зачем он тебе? – вот уж ментовская привычка: чуть что, сразу буквально «руки за голову, признавайся во всем!».

– Ни за чем, – пожал я плечами. – Говорят, стремительно выдвинулся в число самых больших бойцов в городе. Да и бабки приличные косит – несколько групп ведет, в старые добрые времена такого бума каратэ не было.

– Я бы тебе не советовал с ним связываться, – внушительно произнес Петриченко. Глядел он на меня при этом в упор.

– Что значит – связываться? В каком смысле?

– В любом. Зацепили тут его по одному делу. В бегах он сейчас.

То, что он сейчас в бегах, для меня новостью не было, я сам его разыскивал уже несколько дней. Но вот то, что они «зацепили», – и, пожалуй, не одного только Винокурова, меня, честно говоря, удивило.

Искренне мое сочувствие филерам всех времен и народов. Сейчас в спецорганах такой род деятельности или даже специализация называется, кажется, внешним наблюдением. Эта квартира мне уже основательно осточертела за два с лишним месяца. И в завершение всего я топчусь под лестницей на первом этаже пятый час, начиная с полуночи, когда к жене Винокурова проскользнул тот, амплуа которого во все времена и у всех народов определялось однозначно. Салонно-литературно-щадяще-лицемерное название его – любовник, погрубее и поточнее он определяется как хахаль, но уж совсем точное определение, как нельзя более отвечающее его непосредственным, специальным функциям, звучит

непечатно.

Вообще-то в данном случае получилась, что называется, накладка. Визит партнера вроде бы и не был оговорен участвующими сторонами заранее, хотя, конечно, условия визиту благоприятствуют – мать объекта наблюдения (с моей стороны) и объекта страсти (со стороны ночного визитера) сегодня дежурит в ночную смену. Возвращается она утром, в половине седьмого или даже чуть раньше.

Мне можно было бы перенести свою акцию и на какой-нибудь другой день – точнее – на другую ночь – но, чувствую, кредит, отпущенный мне временем, иссяк, действие с какого-то момента начинает неоправданно затягиваться. «Каким-то моментом» является вчерашний день, именно тогда в почтовом ящике квартиры шесть появилась открыточка со штемпелем краев, достаточно отсюда удаленных. Это уже вторая весточка оттуда, первая была из места, отстоящего от второго километров на тридцать или, может, того меньше – насколько можно доверять масштабным картам.

И еще одна вещь меня в связи с данными событиями интересует: занимаются ли товарищи из ведомства моего знакомого Петриченко тем же, то есть перлюстрацией корреспонденции, поступающей на имя Винокуровой Елены. Оченъ даже может быть. Только им для этого, разумеется, не приходится вскрывать отмычкой почтовый ящик, у них прав и возможностей побольше.

Около половины шестого со второго этажа слышен негромкий щелчок открываемой двери, приглушенные голоса, потом в полутора метрах от меня проскальзывает мужской силуэт. Он-то, ночной гость, должен спешить преодолеть неосвещенное пространство подъезда. Вероятность того, что мужчина покинул квартиру номер шесть, практически равна единице. Или я обладаю пониженным слухом и плохо ориентируюсь в пространстве, а следовательно, мне надлежит заниматься вещами не столь ответственными и опасными, которыми я занимаюсь теперь.

Выждав еще несколько минут, я выхожу из своего укрытия, преодолеваю один лестничный марш и практически мгновенно открываю оба замка в двери. И, чисто рефлекторно уже, необходимый ритуал маскарада-камуфляжа в прихожей.

Но, похоже, соломенная вдова не успела еще забыться неоценимо приятным из-за своей кратковременности утренним сном.

– Мам, это ты? – слышится из спальни. То-то она сейчас просчитывает варианты: не встретила ли мать у дома кого, не столкнулась ли она с этим кем-то в подъезде, и что было бы, приди она на десять минут раньше. Впрочем, приход на десять минут раньше, как и приход в данное время, не укладывается в привычные рамки, поэтому Винокурова уже кричит озабоченно и подозрительно:

– Мам?!

Здесь уже совсем тепло, градусов двадцать, а то и больше. И деревья, названия которых в большинстве своем мне неведомы, покрыты сочной, мясистой зеленью, и цветы, яркие, большие, пахнут, дурманяще-тревожно – может, потому, что не привык я к такому расточительству природы. Наша серо-белая степь в это время только начинает смотреться в разгорающуюся голубизну небесного купола.

Он бегает по утрам. И не только бегает, но и проделывает множество специальных упражнений, растяжек, прыжков, имитирует удары. Все это мне ведомо, сам когда-то дышал утренним воздухом, радостно и безмятежно ощущая усталость от большой работы, предвкушая впереди жизнь многообещающую, богатую интересными событиями. А что же он может предвкушать? Как ни крути, его удел сейчас только предчувствия.

Успею ли я спросить его, что чувствовал он, когда поднимался на этот небольшой взгорочек?

На этот раз я без маски. Ее присутствие по многим причинам уже просто бессмысленно.

– Привет, Винокуров! – окликаю я его.

Он делает по инерции еще шаг и застывает па месте, успев перед этим отставить одну ногу назад и выбросив руки вперед – левую на уровне ключиц, правую у солнечного сплетения. Похвально, все отработано уже до автоматизма, он профессионал.

У меня получается не хуже, потому что арбалет, который я держу у пояса, выбрасывает стрелку, и стрелка ударяет Винокурова в бедро чуть влево от паха. Он крякает, то ли от изумления, то ли от боли, и падает на колени.

– О'кэй, Винокуров, здоровье тебе больше не понадобится. – Я приближаюсь к нему, прикидывая на всякий случай, нет ли у него в кармане спортивной курточки оружия. Но Винокуров в данном случае проявил беспечность и неосмотрительность – карманы пусты. Он пытается захватить мою руку, когда я обыскиваю его, но правила подобных игр знакомы не только ему. Удар коленом в лицо опрокидывает его навзничь.

– Зря дергаешься, Винокуров, – я упираюсь ногой в скобу арбалета, взводя пружину. – Зря дергаешься, – Стрелка послушно входит в ствол.

Он приподнимается, поджимая под себя скрещенные ноги. Взгляд его осмыслен и напряжен, он не исключает возможности окончания поединка в свою пользу.

– Винокуров, год назад ты вместе с одним наркашом проник в мою квартиру. Меня совсем не интересует, Штогрин ли тебя послал с таким ответственным поручением – убрать свидетельницу, – или ты проявил желание сам это сделать. Мне очень, очень необходимо знать, как все тогда было. Ну?!

Винокуров сделал попытку сгруппироваться. Прыгнуть, что ли, идиот, собирался? Рана слишком серьезна для подобных упражнений, он оседает с посеревшим лицом, кусая от боли бескровные губы.

– Я жду, Винокуров. Кто это сделал – ты или Ярмолицкий?

– Не я, – впервые в жизни слышу его голос. – Я только…

– Ты только держал, да?! Конечно, как же со всем мог справиться этот дохляк с исколотыми венами.

Стрелка, негромко взвизгнув – она слегка закручивается на выходе из ствола, попадая усиками в скошенные прорези, – вошла Винокурову в ямку между ключицами.

Я возвращаюсь домой поздно. Настолько поздно, что даже этот автобус уже полупустой. Часть ночи и весь день я трясся в поезде, зажатый в углу купе проводника несвежим бельем и коробками с каким-то барахлом, а теперь вот остался только этот автобус.

Мне уже некуда больше идти. Я даже не совсем уверен, что и домой мне есть смысл идти. У того дома в Гантиади, где жил два с лишним месяца Винокуров, я заметил двоих мужчин, явно не местных и, очень даже может быть, не желавших снять жилье на время. Это вчера было, часа в четыре вечера. А-а, чушь все, меня им не достать.

Напротив меня сидят женщина, мужчина и маленький мальчик. Они разместились втроем на одном сиденье. Мне показалось вначале – дед с бабкой внука везут, но, присмотревшись, я понял: отец и мать с «поздним» ребенком.

Существо тишайшее и спокойное. Мне вдруг показалось, что мой ребенок тоже обязательно был бы таким. Глядя на таких детей, я почему-то думаю об одном и том же: как трудно им будет в жизни и смогут ли они ее одолеть?

Мать – молодящаяся, с длинными темными волосами (наверняка крашеными), отец – с животиком, с мягкими, обвислыми щеками, в немодной шляпе. Они ведь тоже устают от всегдашней заботы – защищаться от всего и всех? Или они во всем уверены?

Оптимистов я никогда не пойму до конца.

ОБ АВТОРАХ

Джон МАКДОНАЛЬД (1916–1986) – один из самых популярных писателей в современной Америке. Первый рассказ написал на Цейлоне в 1944 году, где служил в армии США. К настоящему времени Д. Макдональд автор более семи десятков книг, вышедших общим тиражом около 8 миллионов экземпляров. Почти все его произведения написаны в детективном жанре. Наиболее известные романы «Розовый кошмар», «Пурпурное место смерти», «Темный янтарь», «Бирюзовый плач», «Ярко-оранжевый саван». Из фантастических произведений критики отметили роман «Девушка, золотые часы… и все остальное».

Владимир МОРГУНОВ родился в 1948 году в городе Снежное Донецкой области. Окончил МВТУ имени Баумана. Его произведения печатались в республиканских сборниках. В этом году в издательстве «Донбасс» выходит первая книга В. Моргунова «Бедный сэмпай».

В «Искателе» выступает впервые.