Текст книги "Всем стоять на Занзибаре"

Автор книги: Джон Браннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

ПРОСЛЕЖИВАЯ КРУПНЫМ ПЛАНОМ (9)
МАКОВОЕ СЕМЯ

Это правда грязная скучная дыра или только такой кажется, потому что трип как раз кончился? В такое место следует входить, уверенно и тяжело ступая на своих двоих, просто на случай, если они протестировали все, что им пришло в голову подвергнуть анализу, высматривая, что обычно ищут, но если верить людям сведущим, то конечные продукты выводятся из организма за тридцать шесть часов воздержания, что означает свободное падение.

Но оно так быстро наскучивает.

Деталь за деталью: поблекшая желтизна пластмассовых стен, окна, наполовину затемненные, потому что солнце светит на дальнюю их сторону; различные плакаты в рамках, наглядно демонстрирующие всевозможные правила, которым нужно следовать; скамьи, по всей видимости, спроектированные так, чтобы на них было неудобно сидеть, чтобы лицам без определенного места жительства не захотелось бы являться снова – чтобы погреться; повсюду запах затхлости, пыли, древней бумаги и старой обуви.

О природе здесь напоминал только пол, выложенный плиткой с рисунком из опавшей листвы, запаянной под прозрачное пластмассовое покрытие. Но и он – чистой воды обман, ведь, присмотревшись, замечаешь, как орнамент повторяется, а если скосить глаза, листья исчезают за пеленой царапин и потертостей, наследием бесчисленных прошаркавших по комнате ног, и в результате видна только единая плоскость цвета навоза.

– Уже недолго.

– Хорошо бы.

Остальные ожидающие подняли глаза: звук, сам факт человеческой речи здесь диковина, стимул продержаться еще немного. Тут были сплошь женщины, от двадцати до пятидесяти, и у всех срок большой, чем у Мак: у одних животы тяжело лежали на коленях, у других округлость едва-едва наметилась. Эти последние, надо думать, пришли за результатами кариотипоскопии[27]27
  От кариотип – хромосомный комплекс


[Закрыть]. От одной только мысли, что длинной иглой у нее из чрева станут брать жидкость, Мак передернуло, и она спросила себя, из скольких сидящих здесь женщин бюрократы до срока извлекут бэбиков.

Словно для того, чтобы укрыться в ее защищающей женской ауре, Роджер, единственный здесь мужчина, придвинулся к ней ближе и приобнял за плечи. Погладив его пальцы, она криво улыбнулась.

Даже одетая как обычно – в на три четверти раздутые, давно не стиранные слаксы и в бесформенную блузку, которая больше бы подошла женщине много крупнее нее, – Мак была поразительно красива. У нее было правильное овальное лицо, обрамленное мелкими черными дредками, большие черные глаза, и кожа достаточно смуглая, чтобы она казалась красавицей из племени дикарей. И пока еще беременность никак ее не изменила, только улучшила форму груди.

Она усмехнулась собственным мыслям, и Роджер крепче сжал ее плечи.

– Мисс Шелтон, – произнес бестелесный голос. – И… э… мистер Гоуэн.

– Это мы, – сказал, вставая, Роджер.

За дверью, распахнувшейся при их приближении, оказался усталого вида мужчина лет сорока, который сидел за столом под портретом короля и королевы и их двоих – сосчитайте один-два, солидное, респектабельное число два! – детей. На столе перед ним выстроились стопки формуляров и анкет и несколько стерильно запечатанных контейнеров, на крышечках которых были оставлены места для имен и дат.

– Садитесь, – сказал он, даже на них не посмотрев. – Вы мисс Мак Шелтон?

Мак кивнула.

– И… э… сколько?

– Что?

– Сколько прошло с тех пор, как вы забеременели?

– Мой врач сказал, около шести недель. Я пошла к нему, когда у меня случилась задержка, а он посоветовал прийти к вам, как только я убежусь, что это не дисфункция.

– Понимаю. – Мужчина занес ответы в формуляр. – А вы отец, да, мистер Гоуэн?

– Если Мак так говорит, то да.

Мужчина бросил на Роджера быстрый взгляд, будто подозревая его в легкомыслии.

– Ха! Ну, всегда хорошо, когда объявляется предполагаемый отец. Хотя, конечно, сегодня на это нельзя полагаться. И вы хотите выносить до конца срока, мисс Шелтон?

– Что?

– Вы действительно хотите родить ребенка?

– Конечно, хочу!

– Тут «конечно» неуместны. Большинство приходящих сюда женщин являются, вооружившись чем только могут выдумать в надежде, что им позволят сделать аборт: список перенесенных в детстве болезней, сказка про бабушку, на сто первом году жизни впавшую в маразм, или лицемерные шутки про мальчика в соседнем квартале, у которого, по слухам, была корь. Вы собираетесь пожениться?

– А это тоже предписано законом? – огрызнулась Мак.

– К несчастью, нет. И мне не нравится ваш тон, барышня. То, что, как вы выражаетесь, «предписано законом», просто вопрос человеческой экологии. Учитывая, что при ста тысячах жителей наш остров и так перенаселен, не было бы смысла и дальше растрачивать наши материальные и человеческие ресурсы на такую роскошь, как обучение идиотов или подтирание задниц слабоумным. Все развитые страны мира уже перешли на эту точку зрения, и если вы хотите обойти юридические ограничения на деторождение, вам придется поехать в страну, которая все равно не сможет дать вам приличного здравоохранения. Здесь по крайней мере вы будете уверены, что у вашего ребенка, с одной стороны, не будет наследственных заболеваний, а с другой ему обеспечат должную защиту от до– и послеродовой травмы. Что вы станете делать с ребенком после того, как он родится, дело ваше.

Мак снова захихикала, и Роджер сжал ей локоть, чтобы заставить ее замолчать.

– Если лекция закончена… – намекнул он. Мужчина пожал плечами.

– Хорошо. Ваш врач сказал, что вам следует с собой принести?

Из отвисших карманов «крокодиловки» Роджер выгрузил несколько герметически закрытых контейнеров.

– Образцы мочи, ее и моей. Образец спермы вот в этом пластиковом пакете. Обрезки ногтей, волос, образцы слюны и носовой слизи. Все здесь.

– Хорошо. – Но, судя по голосу, мужчина доволен не был. – Протяните руку, мисс Шелтон.

– Это больно?

– Да.

Уколов ей палец иглой, он выдавил каплю крови и собрал ее на лист фильтровальной бумаги, которую положил в подписанный конверт.

– Теперь вы, мистер Гоуэн.

Повторив процедуру, он откинулся на спинку стула.

– На сегодня все. Если не проявится очевидного наследственного дефекта, вам позволят сохранить беременность до тринадцатой недели, а затем вы должны явиться в больницу на кариотипоскопию. Вам сообщат за три дня. Всего хорошего.

Мак мешкала.

– А что будет, если мне не позволят? – помолчав, спросила она.

– Как повернется. Если проблема в ваших генах, вас ждут аборт или стерилизация, если это из-за его генов, к которым вы привнесли рецессив, то аборт и судебное постановление, запрещающее вам зачинать детей вместе.

– А если я не явлюсь на аборт?

– То попадете в список разыскиваемых. Если вас поймают, то арестуют и посадят в тюрьму. В любом случае ни одна больница страны не примет вас в родильное отделение, вас не станет обслуживать ни одна акушерка, а если ребенок родится с дефектами, то будет помещен в закрытую клинику. – Тут мужчина несколько смилостивился. – Звучит, наверное, жестоко? Но, боюсь, это часть бремени ответственности перед следующим поколением, которую приходится брать на себя нам сегодня.

Мак снова хихикнула, и Роджер, краснея от неловкости, вывел ее из кабинета.

На улице она порывисто обняла его и запрыгала на месте.

– Роджер, у нас получится, у нас получится!

– Надеюсь, – с меньшим энтузиазмом ответил он.

– Ах ты старый пессимист! Может, это от того, что ты давно не закидывался. У тебя с собой что-нибудь есть?

– Жвачка «мозголом». Но разве тебе не положено такого избегать?

– Нет, док сказал, малышу может повредить только «ягинол».

– Ты уверена?

– На все сто. Я специально его спрашивала, и он мне так и сказал.

– Тогда ладно.

Он вынул пачку из кармана, и они вместе зачавкали жевательной резинкой со слабым привкусом аниса, ожидая, когда их поволочет и поднимет. Выискивая признаки таска, они осматривали свое окружение. В дальнем конце мрачной лондонской улочки были поставлены заграждения с большими плакатами, где указывалось, что проезд закрыт из-за дорожных работ; согласно плану переустройства метрополиса, новые трассы закладывались над уже существующими улицами, пешеходам оставались лишь узкие дорожки и туннели.

Мало-помалу красные с белым шесты заграждения стали превращаться в стебли экзотических растений, в особенности полыхали маками алые полосы. Воспоминание о серой приемной врача, о гадком бюрократе, который их допрашивал, поблекло как сон. Прижимая руку к животу, словно силой воли благословляя совершающееся там чудо, Мак благоговейно округлила глаза.

– Он ведь увидит этот мир, правда? – прошептала она. – Не именно этот… не этот заляпанный дерьмом, закопченный и пыльный, жуткий город, а другой, прекрасный и всегда удивительный. Роджер, какой амфетамин выводится с молоком? Нужно позаботиться, чтобы наш малыш вообще никогда противного мира не видел!

– Нужно будет у дока спросить, – сказал Роджер. По его лицу разлилась безмятежная уверенность. – Док много кому, кроме нас, помог, уж он-то знает.

Он взял ее за руку, и они пошли – два единственных реальных человека во вселенной – по вымощенной самоцветами улице в страну любви.

КОНТЕКСТ (10)
С ВОДОЙ РЕБЕНКА ВЫПЛЕСНУЛИ

«Ладно, согласен, сущая глупость тратить годы на подготовку квалифицированного медицинского персонала, психологов и тому подобное, а потом отправлять эти кадры туда, где их труд все равно не даст никакого ощутимого результата, поскольку предложенный им материал изначально безнадежен: слабоумные, например. Я даже готов допустить, что у таких людей застарелый комплекс жажды власти и им нравится распоряжаться беспомощными «овощами», хотя вам придется немало потрудиться, чтобы окончательно меня в этом убедить. И уж конечно, я не стану оспаривать тот факт, что нас просто слишком много, – в качестве доказательства мне хватает программ новостей с сообщениями о голоде в Азии, и эпидемиями, еще вспыхивающими в Латинской Америке, и наделавшим шуму феноменом кочевничества в Африке, который возник лишь потому, что земля по полгода не в состоянии кормить тех, кто на ней живет. Тут я с вами спорить не стану.

Но мы-то какие меры принимаем? Возьмем для примера гемофилию: это заболевание не помешало своим жертвам становиться коронованными главами Европы, и почти все они неплохо себя зарекомендовали, за исключением совсем уж откровенных кровососов, которые просто просиживали троны, пока не проявились гены. Только не говорите мне, что английский король Генрих VIII или русский царь Иван Грозный были потомками королевы Виктории. Или возьмем билль, согласно которому некоторые штаты объявили вне закона тех граждан, у кого есть перепонки между пальцами рук и ног. Найдется немало врачей, которые будут доказывать, что это всего лишь адаптация, начавшаяся в те времена, когда люди были близки к амфибиям, обитали в низинах и на болотах и питались в основном сорняками и моллюсками.

А как насчет шизофрении? Специалисты так до сих пор и не договорились, являются ли ее биохимические симптомы результатом реакции на стресс, или они врожденные, или все зависит от ситуации, и те, кто в определенных ситуациях подвержены им больше других, в иных, более благоприятных обстоятельствах совершенно безопасны. Что до меня, я вообще не верю в подлинную наследственность: на мой взгляд, мы склонны копировать модели поведения, какие детьми наблюдали в своих семьях, а дальше просто срабатывает спроецированный групповой рефлекс вроде убийства младенцев, которые, по статистике, намного чаще случаются среди детей и внуков жестоких или неумелых родителей вне зависимости от их генотипа. У вас склонные к шизофрении родители, вы усваиваете их модель поведения, вот и все.

А как насчет диабета? Да, признаю, это серьезное заболевание, и больному приходится как на костыль опираться на медикаменты. Ну да, моя фамилия Дринкуотер, что вполне может означать, что кое-кто из моих предков – как французы с фамилией Буало и немцы по фамилии Тринквассер – был больным диабетом маньяком с патологически усиленной жаждой.

И существуй евгеническое законодательство в те давние времена, когда люди обзаводились фамилиями, моим предкам запретили бы иметь детей, и меня бы на свете не было.

Разве вы не понимаете? Меня бы на свете не было!»

РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (9)
СТРАВЛЕННЫЕ

Как рука, которая, сжав ком пластилина, оставляет в мягкой поверхности рисунок из складок и линий, и меж пальцев вылезают вязкие валики, так реальность накрыла, придавила собой Дональда Хогана точно чудовищный формовщик. Выдавилась, разбрызгалась во все стороны сама его личность, а с ней растворилась и способность думать и принимать решения, так что он превратился в пустую оболочку, реагирующую на внешние раздражители.

Некоторые социологи доказывали, что в настоящее время городской житель балансирует на грани нестабильного равновесия: его здравый смысл способен рухнуть под весом последней капли, соломинки, как хребет пресловутого верблюда. Люди, свиньями гардаринскими копошащиеся и хрюкающие над обрывом, по утверждению социологов, это чувствуют и потому стараются по возможности избегать скопления себе подобных в и без того переполненных городах. В таких странах, как Индия, от скученности никуда не деться: в городской среде смерть от голода наступает медленнее, поскольку тут люди ближе к пунктам раздачи рационированного продовольствия, к тому же порожденная недоеданием летаргия уменьшает трение и взрывы насилия, сводя его до спорадических вспышек. Но сравнительно хорошо питающееся население Америки и Европы может ввергнуться в хаос без предупреждения иного, нежели общее ощущение раздраженности, для снятия которой наши сограждане обычно носят при себе упаковку транков.

Последняя связная мысль, какую смог сформулировать Дональд, была о том, что одно дело читать о возможности хаоса, совсем другое – смотреть, как он воплощается в реальности.

Мир завертел Дональда, и он потерял себя.

НА АВАНСЦЕНЕ: патрульная машина. Выкрашенный белым бронемобиль тринадцати футов в длину и шести в ширину. Его колеса скрыты от попадания пуль под защитными подкрылками, в центре – плоская плита батареи, от которой работает мотор, в окнах передней части кабины – бронированное стекло, еще они дополнительно защищены поднимающимися и опускающимися решетками. В задней части кабины, предназначенной для перевозки арестованных и, в случае необходимости, раненых, – массивный металлический откидной борт, а также полозья для носилок и сопла подачи усыпляющего газа. На капоте – две фары белого света с охватом 150 градусов (одна погасла, так как водитель замешкался и не поднял вовремя защитный экран из проволочной сетки), по углам крыши – прожектора с регулируемым широкоизлучателем; еще на крыше вращается в небольшой башенке пневматическая пушка дальнобойностью в шестьдесят ярдов, выстреливающая гранаты, начиненные битым стеклом. Для использования только в экстренных случаях под юбкой капота – сопла подачи реактивного масла: им можно затопить прилегающие улицы озерцом огня, чтобы отразить любые атаки, пока сидящие в машине ждут помощи, дыша подаваемым в маски кислородом из встроенных в систему кондиционирования баллонов. Машину могут повредить мины, три последовательных попадания в корпус из ручного тазера, при условии, что удары придутся на расстоянии меньшем двух дюймов друг от друга! или падение на нее стены здания, но все остальное, с чем она может столкнуться в ходе городских беспорядков средней руки, ей нипочем. Тем не менее мощности батареи не хватило, чтобы протаранить или оттолкнуть с дороги как брошенное такси, в котором автоматически включился и остался заблокированным до закрытия дверей ручной тормоз, так и фонарный столб, упавший ей поперек кормы; теперь он к тому же придавлен наваленным (с отчаянными усилиями и ругательствами) мусором на тумбу и надежно заякорен почтовым ящиком, надетым на сам фонарь.

У РАМПЫ: словно материализовавшись из воздуха, тротуар запрудили десятки, сотни людей, в основном афрамов, но среди них и немного пуэрториканцев, немного белых. Девица с электронным аккордеоном (играет он немыслимо громко, поскольку выставлен на максимум, и от этого дребезжат оконные стекла и гудит в ушах) визжит, перекрывая крики, блюз, который подхватывают, топая в такт ногами, остальные: «Что нам делать с нашим прекрасным городом? Опасным и грязным, вонючим и грёбаным городом?» Контрапунктом к нему звучит лязг брони патрульной машины, когда находится, чем в нее кинуть: в ход идут куски асфальта, мусор, бутылки, банки. Сколько еще до того, как даст залп пневматическая пушка и польется подожженное масло?

ЗАДНИК: гряда однообразных двенадцатиэтажных зданий, каждое из которых тянется на целый квартал, едва прерывается каньонами улиц, тем более узких, что с отказом от машин в черте города одной полосы вполне достаточно для муниципального транспорта и такси. Ближайшие остановки автобуса – на углу слева и в двух кварталах справа. Вдоль тротуара тянется четырехдюймовый бетонный бордюр, достаточно низкий, чтобы через него переступить, но слишком высокий, чтобы помешать любому проходящему мимо дозволенному транспорту сбить пешехода. На стенах каждого здания – рекламные щиты, поэтому зрители с верхних этажей выглядывают из поблекшего океана, из середины буквы «О», из паха всегда готовой принять вас герлы. Единственное отклонение в этой скалообразности улицы – детская площадка: точно вторжение Эйнштейна в упорядоченный мир Евклида.

ДЕТАЛЬ: орнаментальных деталей на фасаде здания против детской площадки, У которого прикорнул Дональд, немного больше, чем на соседних: широкое крыльцо, поднявшись по ступеням которого открываешь дверь, и ряд плоских контрфорсов, расположенных попарно с проемом в два (фута между ними и суживающимися от двух футов внизу до острия на уровне четвертого этажа. Как раз в такой амбразуре Дональд укрылся от света прожекторов, мечущихся взад-вперед бунтарей и импровизированных снарядов. Лязг металла наверху заставил его поднять голову. Кто-то пытался отогнуть от стены выдвижную пожарную лестницу: с такой позиции удобнее бросать хлам на крышу угодившей в ловушку патрульной машины.

Вззз-хлеп-плюх. Вззз-плюх. Рррр-вззз-плюх.

Залпы газовой пушки.

О стены разбивались снаряды, и из каждого выползало с кварту инертного пара, который, оседая, стекал в узкие водостоки Первые жертвы закашляли, завыли, повалились на колени, ведь именно они получили полную, концентрированную дозу, а те, кому посчастливилось оказаться в стороне, пригнулись и на полусогнутых поспешили прочь.

Вззз-хлеп-плюх. Рррр-вззз-плюх.

Девушка которой он рассек губы, спотыкаясь, выбиралась с середины улицы – причем прямо на него. Движимый смутной потребностью прийти на помощь Дональд сделал шаг из своего укрытия в амбразуре меж контрфорсами и окликнул ее. Она пошла на дружелюбный голос, вообще не видя говорящего, и тут сзади ему в плечо ударили кулаком. Углом глаза он разглядел, что кулак черный. Он пригнулся, уклонился. Теперь газовая пушка обстреливала его сторону улицы, и с первыми же завитками дыма стало больно дышать. Те, кто пока избежал отравления, полезли на скелетные ветки детской площадки – точь-в-точь древние люди, спасающиеся от стаи волков. Девушка разглядела своего брата (это он ударил Дональда), и они вместе рванули к перекрестку, совершенно позабыв про обидчика. А Дональд последовал за ними потому, что в ту или в другую сторону бежали все.

НА УГЛУ: чуваки, опоздавшие к началу потасовки, и присоединившаяся к ним ватага чудо-мальчиков, вооруженных палками и большими пустыми жестяными банками, в которые, били как в барабаны; при виде патрульной машины толпа завыла от счастья.

– Газ!

Крик пресекся. На другой стороне улицы находится магазин, автоматизированный и защищенный системой видеонаблюдения. Владелец или менеджер уже приехал и сейчас поспешно закрывал ставнями из проволочной сетки витрины и двери, поймав в ловушку трех покупателей, на лицах которых читалось скорее облегчение, чем досада. Брошенный чьей-то рукой камень ударил в последнее незащищенное окно, за которым, к несчастью, оказалась стойка со спиртными напитками. С грохотом обрушились бутылки и банки, гора последних заблокировала так и не успевшую стать на место решетку, и кое-кто в толпе решил, что магазинчик – мишень много лучшая, чем патрульная машина.

Над головами – оглушительное гудение. Крохотный одноместный вертолетик, способный маневрировать между крышами высотных зданий и Фулеровым куполом, чье зардевшееся брюхо служило Манхэттену небом, прилетел на разведку, чтобы доложить потом в штаб-квартиру полиции о масштабах беспорядков. Из чердачного окна откуда-то справа раздался – бах! – выстрел из старомодного спортивного ружья. Вертолетик дернулся и, визжа лопастями (это пилот пытался удержать высоту), вошел в пике и сел прямо на мостовую. Вне себя от радости, что ей отдали на растерзание еще одного легавого, толпа хлынула приветствовать его дубинами.

Дональд убежал.

На ближайшем же перекрестке полным ходом шла операция по пресечению беспорядков. Две цистерны с водометными шлангами методически смывали людей с тротуаров в дверные проемы. При виде этой опасности Дональд повернул в противоположную сторону, но там его ждали сборочные машины – сродни фургонам для перевозки буйнопомешанных, но снабженные двумя похожими на лопасти для сбора снега устройствами, призванные исполнять ту же функцию, что и водометы, но не столь мягко. Предполагалось, что, если держать людей в постоянном движении, у них не будет шанса организовать сплоченное сопротивление. Прилетел, гудя, еще один вертолетик и стал забрасывать улицу гранатами со слезоточивым газом.

Дональд оказался одним из пятидесяти человек, которых гнали впереди полицейского транспорта, поскольку они забрели в чужие угодья и им некуда было приткнуться. Заметив, что кое-кто ныряет в подъезды домов, Дональд протолкался к стене одного здания, но у первой же двери, к какой он подошел достаточно близко, чтобы хотя бы попытаться за ней спрятаться, стояли двое вооруженных дубинками афрамов, которые сказали: «Ты не из нашего улья. Убирайся, пока не покусали».

Тем временем на перекрестке встретились две цистерны с водометами и человекосборник, от которого убегал Дональд. Человеческую массу изо всех трех рукавов заталкивали в четвертый, гнали назад к исходной точке беспорядков. Теперь они бежали вплотную друг к другу, с воплями наступая на пятки вопящим же ближним.

Патрульная машина стояла все на том же месте. Водитель гудком приветствовал коллег в человекосборниках. Газ по большей части развеялся, оставив на мостовой задыхающиеся и блюющие жертвы, но конца беспорядкам, похоже, не предвиделось. На бетонных сучьях детской площадки мужчины и женщины еще орали блюз, который под вой и грохот электроаккордеона пела девушка: «Возьми кувалду и на части его РАЗНЕСИ!» Практически все окна были выбиты, и под ногами хрустело стекло. Людей сгребали вместе с мусором в единую гигантскую свалку, и не только от перекрестка, с которого гнали Дональда, но и с противоположного конца улицы тоже. Полиция прибегла к шоковому плану: оцепить район, не давать хулиганам передышки, согнать в кучу, после чего похватать и развезти по участкам.

Предприимчивые подростки запрыгивали на «руки» человекосборника, проезжавшего мимо площадки, а с них в укрытие на бетонных сучьях. Дональд упустил возможность последовать их примеру: когда он до этого додумался, площадка уже осталась позади.

Не сознавая, что делает, он толкался, кричал вместе со всеми, бил кого-то ногами, едва замечая, пинает он мужчину или женщину, белого или афрама. У него над головой прогремел еще один залп из газовой пушки, и ухающая музыка смолкла на полутакте. Запашок газа добрался до Дональда и из человека превратил в животное. Размахивая руками, ничего не соображая, лишь бы была возможность дать сдачи, он стал пробиваться к группе людей, которая как раз врезалась с другого конца улицы в толпу, несшую его самого.

С воем турбин на крыши садились тюремные вертолеты – этакий непотребный гибрид паука и стервятника, – забрасывали сети, чтобы унести в них бунтующих. Дональд то охал, то сухо рыдал, то и дело вмазывал кому-то, кого-то пинал ногами и не чувствовал ответных ударов. Вдруг перед ним возникло темное лицо, показавшееся ему чем-то знакомым, но думать он мог только о парне, которого полил из газового баллончика, того, чья сестра из мести на него напала, и пришлось ударить ее по лицу, разбить ей в кровь рот. От ужаса он принялся дубасить стоящего перед ним человека.

– Дональд! Перестань, Дональд. Перестань!!!

Из лопающихся при ударе о стены гранат снова потек газ. Дональд лишился сил работать кулаками и дальше, и это вернуло ему толику здравомыслия прежде, чем он потерял сознание.

– Норман, – произнес он. – О Господи… Норман. Я так…

Извинение, тот, у кого оно испрашивалось, и говорящий – все унеслось в никуда.