Текст книги "С Барнаби Бракетом случилось ужасное"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 9
Наконец-то есть что почитать

Через несколько дней Барнаби сидел один в сарае, держа на коленях мешок кофейных бобов, чтобы не улететь. И тут зашла Пальмира – со стаканом ледяного апельсинового сока и бутербродом.

– Извини, – сказала она. – Я не знала, что ты здесь.

– Все в порядке, – ответил Барнаби. Ему все равно было как-то одиноко, а тут общество. – Давай со мной, если хочешь.

Пальмира улыбнулась и села рядом на перевернутую бочку.

– Обычно я тут обедаю, – сказала она. – Тихо. Можно подумать спокойно.

Барнаби кивнул. Интересно, она и сейчас хочет посидеть одна? Но он ничего не сказал – боялся, что она встанет и уйдет, а он хотел побыть с нею. Накануне ночью она ему приснилась: во сне они уговорились вернуться в Сидней вместе. Теперь ему вроде бы хотелось ей про это рассказать, но он очень стеснялся.

– Тебе нравится на ферме? – спросила она.

– Очень, – ответил Барнаби. – Этел и Марджори ко мне очень хорошо относятся.

– Они добрые люди, – согласилась девушка. – Мы с отцом им очень благодарны.

– И Тьяго мне нравится, – сказал Барнаби. – Он научил меня ездить на осле.

Мальчику показалось, что при этих его словах на глаза Пальмиры навернулись слезы. Она на миг положила руку себе на живот и подержала. «Не болит ли?» – подумал Барнаби.

– Меня он тоже много чему научил, – сказала она. – А теперь не хочет даже разговаривать.

– А ты здесь родилась? – спросил Барнаби, и Пальмира покачала головой:

– Нет. Я даже не из Бразилии. Моя семья была очень бедной. Я родилась в Аргентине, в таком городе, который не знал ничего кроме нищеты. Мама умерла, когда я была совсем маленькая, а вскоре мы с папой перешли границу и отыскали эту кофейную ферму. Мисс Этел и мисс Марджори приняли нас, и с тех пор мы здесь.

– А ты знала Винсенте? – спросил Барнаби, который у себя в комнате нашел несколько альбомов, а в них – поразительные рисунки. Все были подписаны этим именем. По большей части там были люди – вот только таких людей Барнаби никогда не видел. В центре страницы обычно стояла какая-нибудь фигура, а окружали ее вещи, которые, похоже, были у этого человека в жизни. Не то, чем он владел, а то, что чувствовал. Один рисунок понравился Барнаби больше всего: мальчик, примерно его ровесник, а вокруг – разные цвета и молнии, пустые тарелки и причудливые карты Южной Америки. Барнаби перевернул лист и увидел подпись аккуратным почерком: «Автопортрет».

– Конечно, – ответила Пальмира. – Он всю свою юность тут прожил.

– А ты не можешь мне о нем рассказать? Я смотрел рисунки, которые после него остались. Я никогда ничего похожего не видел. И та огромная картина в коридоре возле кухни – это ведь тоже он рисовал, правда?

– Да. Красивая, правда? Я часами на нее могу смотреть. Мисс Этел и мисс Марджори с ним познакомились, когда ему было лет восемь-девять. Они увидели, как он рисует… как это называется? Картинки и рисунки на стенах домов?

– Искусство? – предположил Барнаби.

– Граффити, вот как, – сказала Пальмира. – Винсенте тогда рисовал очень грубые портреты нашего президента. Он сын собаки и крадет богатство у народа, а на эти деньги покупает себе во дворец золотые ванны и купается в них в поте рабочих людей.

– Фу… – скривился Барнаби.

– Это… как это… метафора, – пожала плечами Пальмира. – Вся страна его презирала, но еще мы все его боялись. Он управлял армией, и его было никак не сместить. Он драл с нас такие налоги, которые мы никак не могли платить, а ему было плевать, останутся ли у нас потом деньги на еду. Газеты боялись его критиковать, потому что он мог их закрыть, а редакторов вышвырнуть на улицу. У писателей тоже храбрости никакой не было. Только вот этот мальчик, совсем еще маленький, придумал, как выражать то, что люди недовольны его правлением. И теми красками, которые он бог весть где находил – на помойках, в мусорных баках, на свалках, – он на городских стенах рисовал чудесные картины. На них были странные цвета и диковинные формы, и мир видел, каков этот художник на самом деле. Люди его полюбили, а полиция открыла на него охоту. Если бы узнали, где он живет, его бы отправили в тюрьму, а то и убили. Только однажды ночью мисс Этел и мисс Марджори гуляли по городу, увидели его за работой, а потом выследили. Он жил в трущобах один, на груде картонных коробок.

– Где же его родители? – спросил Барнаби.

– Пропали без вести, – ответила Пальмира. – В общем, они забрали Винсенте с собой на кофейную ферму и вырастили как собственного сына. Всему научили, дали чистые холсты, дорогие краски и кисти, и талант его крепчал с каждым днем. Наконец он стал великим художником и уехал в Нью-Йорк, а там превратился в самого знаменитого и прославленного мастера всей страны. И все – благодаря этим двум дамам.

– Тут, похоже, у многих людей никого родных нет, – заметил Барнаби. – Этел и Марджори мне рассказывали, что их тоже из семей прогнали. Потому что они не были обычные. А мне они кажутся совсем нормальными.

Пальмира улыбнулась.

– Это потому, что они нормальные, – сказала она. – Мы все такие. Только для них нормальное значит не то, что для других людей. Но в таком уж мире мы живем. Некоторым просто не под силу принять то, к чему они не привыкли.

– Моя мама никогда раньше не знала людей, которые бы умели летать, – сказал Барнаби. – Наверное, потому и прорезала дырку у меня в рюкзаке. – Он задумался и поник головой. – А может, она просто меня не любила, – сказал он. – Таким, какой я есть.

– Мама всегда будет любить своего ребенка, – сказала Пальмира, обхватила Барнаби за плечи и прижала к себе. – Что бы он ни делал и кем бы ни был. Я точно это знаю. Уже знаю.

Барнаби прижался поуютнее к Пальмире и больше ничего не говорил – ему было очень грустно в Бразилии, среди почти совсем чужих людей. Был бы он сейчас в Сиднее, кидал бы мячик по всей комнате, а Капитан У. Э. Джонз за ним бегал. Барнаби весь день так бы и просидел, счастливый, в объятиях Пальмиры, но сзади раздался шорох. Оба они повернулись – с другой стороны сарая стоял Тьяго и слушал, о чем они говорят. Может, так солнце падало в распахнутые ворота напротив, но Барнаби был почти уверен: щеки у Тьяго мокрые, словно он плакал. Но разглядеть толком не удалось – едва Тьяго понял, что его застукали, тут же развернулся и скрылся на плантации.

Вечером в пятницу дамы устроили Барнаби прощальное барбекю – пожелать ему счастливого пути домой в Австралию. Ему вручили два билета в ярком конверте – один на поезд до Рио-де-Жанейро, другой на самолет до Сиднея. Позже он собрался сказать им спасибо за всю их доброту, но они разговаривали с одной женщиной, работавшей на ферме.

– И Пальмира про него не слыхала ничего с тех пор, как он уехал? – спрашивала Марджори, и Барнаби нахмурился: о ком же это они говорят?

– Ни словца. Скорей уж каменный век опять настанет, чем этот мальчишка вернется в Сан-Паулу, – отвечала женщина, которую звали Мария-Консуэла. – Да скорей динозавры опять на земле воцарятся! Мы же все с самого начала знали – дурное он семя. И я говорила, и вы обе меня слышали. Я на его хорошенькую мордашку только разок взглянула – сразу вижу, чистый дьявол во плоти! Эль-Дьябло! И я вам честное слово даю: если Тьяго его когда-нибудь найдет, то такие неприятности будут, о каких доселе мы и не слыхали.

– Ну, если этот свинский мальчишка удрал, туда ему и дорога, – сказала Этел. – Хорошо б только Тьяго снова стал заботиться о Пальмире. Он без нее потерялся, это сразу в глаза бросается. А ей сейчас отец нужен как никогда. Мне кажется, если бы… ох, Барнаби! Тебе разве никогда раньше не говорили, что подслушивать разговоры других людей некрасиво?

– Извините, – быстро пробормотал он. – Я только хотел сказать спасибо за то, что вы мне разрешили пожить здесь эту неделю.

– На здоровье, – сказала Этел. – Но ты по правде уверен, что хочешь уехать? Твои родители все-таки совершили такую ужасную вещь. Даже не знаю, зачем тебе туда возвращаться.

– Может, они уже об этом жалеют, – сказал Барнаби. – И если я вернусь в Австралию, буду знать наверняка. Тьяго мне в деревне купил открытку, я им завтра пошлю и скажу, что приезжаю.

– По-моему, нам нужен тост, – произнесла Марджори. Она созвала всех работников и подняла стакан в честь Барнаби. – Так здорово, что ты у нас был это время, – сказала она. – И, мне кажется, у Пальмиры для тебя есть подарок, правда, дорогая?

Девушка выступила вперед. Она так робко улыбалась, что сердце в груди у мальчика скакнуло.

– Раз ты от нас уезжаешь, – сказала она, – я подумала, что тебе захочется нас и дальше помнить. – И она протянула красиво завернутый подарок: – Менядальше помнить.

Барнаби весь расплылся от предвкушения, разворачивая бумагу. Внутри оказалась маленькая книжка – «Приключения Шерлока Холмса» на английском языке. Барнаби ничего не читал уже неделю, и его беспокоило, вдруг воображение у него больше никогда не проснется.

– Спасибо! – воскликнул он, бросился к девушке и обнял ее. – Но где ты ее нашла? Я думал, тут вообще не бывает книжек на английском.

– Места знать надо. – И Пальмира ему подмигнула.

Все вокруг обрадовались от того, сколько счастья принесла мальчику одна-единственная книжка, и захлопали в ладоши, а Пальмира всем улыбалась, разглядывая эту счастливую странную семью, пока не встретилась взглядом с единственным человеком, которого любила больше всех на свете, – со своим папой. Лицо у Тьяго было мрачное, но и он вдруг заулыбался, вспомнив, как его дочь утешала этого мальчика, когда он расстраивался из-за своей родни. А теперь так хорошо придумала подарок, и мальчик так счастлив. Сердце его растаяло, он подбежал к любимой дочери и обнял ее, прижал к себе и принялся шептать ей что-то на ухо. А она слушала и понимала: у нее есть отец, который никогда не бросит ни ее саму, ни ее будущего ребенка.

Назавтра Барнаби сел в экспресс «Фонсека». Глаза у него еле открывались. Прощальная вечеринка затянулась до глубокой ночи, и он почти не спал. Найдя место в пустом купе, он пристегнулся ремнем, чтобы не взлететь к потолку, сбросил ботинки и громко зевнул. Лишь бы никто не пришел и его не потревожил. Он стал читать «Скандал в Богемии» – первый рассказ про Шерлока Холмса, – и время летело незаметно. Дочитав, он отложил книжку и написал открытку домой. А кондуктор, придя проверять билеты, пообещал ему, что опустит ее в ящик на ближайшей станции.

И потом, не подумав, что надо бы попросить, чтобы его разбудили, когда поезд придет в Рио-де-Жанейро, Барнаби закрыл глаза и уснул.

Глава 10
Худший Джереми Поттс на свете

Элистер открыл почтовый ящик и просмотрел счета и рекламные листки, которые нагреб в руку. Только потом он заметил открытку – она затесалась между листовкой компании, предлагавшей общую уборку дома, и меню только что открывшейся службы доставки пиццы. Почерк он узнал тут же, и сердце у него забилось чуть быстрее, когда он начал читать послание.

За те девять дней после того, как Барнаби улетел, в доме Бракетов стало решительно трудно жить. Генри и Мелани всячески эту жизнь усложняли – требовали, к примеру, чтобы вызвали полицию и она бы пустилась на поиски их пропавшего брата. Но Элистер сказал им, что если правда выйдет наружу, то у них с мамой могут возникнуть серьезные неприятности, и дети немного поутихли.

– Власти очень косо на такое смотрят, – сказал он. – Не успеете оглянуться, а мы уже под судом и следствием, а вы живете в сиротском приюте. Да и не виноваты мы, что Барнаби тут больше нет. В конце-то концов, он сам рюкзак снял.

Такова была официальная линия, которую выработали Элистер и Элинор. Барнаби сам-де снял рюкзак, жалуясь, что он очень тяжелый, и не успел глазом моргнуть, как взлетел. Элинор пыталась его поймать, но уже не допрыгнула. Ему тысячу раз говорили, как важно рюкзака не снимать ни в коем случае, а он не послушался, и вот нате вам.

Во всем, уверяли родители, виноват только сам Барнаби.

Но такими объяснениями Генри и Мелани было не пронять – они страшно скучали по младшему брату и каждый вечер закатывали родителям скандалы, требуя, чтобы его немедленно начали искать. Никто и не подозревал, что мама и папа могут говорить неправду. В конце концов, свидетель этому ужасному событию у Кресла миссис Мэкуори был всего один – Капитан У. Э. Джонз.

А он был не очень в состоянии рассказать правду.

Если б только ребенок был обычный! – думал Элистер, оглядывая улицу: ровные живые изгороди, идеально подстриженные лужайки. Неужели это так сложно – чтобы ребенок ничем не отличался? Элистер вспоминал себя в возрасте Барнаби. Он делал все что мог, лишь бы не выделяться из толпы, только это было невозможно: его собственные родители требовали, чтобы он всячески привлекал к себе внимание.

Его затошнило при воспоминании о том, как отчаянно они стремились, чтобы их мальчика замечали. Его отец Руперт мечтал быть актером; мать Клодиа – актрисой. Познакомились они в театральном институте, когда обоим было чуть за двадцать, и оба свято верили, что настанет такой день, когда они будут кинозвездами, знаменитыми на весь мир.

– Я хочу работать лишь с лучшими режиссерами, – заявляла Клодиа, сыгравшая в жизни всего одну роль – ложки в телевизионной рекламе сухого завтрака с заменителем сахара.

– И с теми актерами, которые действительно уважают свое ремесло, – добавлял Руперт, выигравший конкурс на роль «Громилы в кафе» в одной серии вечерней мыльной оперы, когда ему было шестнадцать лет.

Но звездами они оба отчего-то не стали, поэтому, когда родился Элистер, у них возникло новое стремление: превратить в звезду сына.

Едва малыш научился ходить, его принялись таскать на прослушивания для рекламных роликов, пьес и телевизионных сериалов, хотя он не выказывал ни малейшего интереса к таким вещам и предпочитал сидеть дома или гулять с друзьями. По натуре мальчик робкий, он терпеть не мог вставать перед совершенно чужими людьми и разыгрывать сцену из «Оливера!» [10]10
  Оперетта (1960) английского поэта и композитора Лайонела Барта по мотивам романа английского писателя Чарлза Диккенса «Оливер Твист» (1838).


[Закрыть]или распевать «Если немного подфартит» [11]11
  Популярная ария из оперетты «Моя прекрасная леди» (1956) австро-американского композитора Фредерика Лоу и американского поэта Алана Джея Лёрнера по мотивам пьесы английского драматурга Джорджа Бернарда Шоу «Пигмалион» (1912).


[Закрыть]с дурацким акцентом кокни.

– Пойдешь и сыграешь – или останешься без ужина, – сказала сыну Клодиа, когда ему исполнилось одиннадцать лет, и он ни в какую не желал прослушиваться на роль Джереми Поттса в любительской постановке «Читти-Читти Бах-Бах». [12]12
  Музыкальный фильм (1968) английского режиссера Кена Хьюза по сценарию Руала Дала, написанному по мотивам детского романа английского писателя Иэна Флеминга «Читти-Читти Бах-Бах – волшебная машина» (1964).


[Закрыть]

– Но я же не хочу быть Джереми Поттсом, – ныл Элистер. – Я хочу быть Элистером Бракетом.

– А кто такой этот твой Элистер Бракет? – кричал Руперт. Он был в ужасе от того, что сын по доброй воле упускает такую возможность. – Да никто! Ноль без палочки! Ты так и хочешь всю жизнь прожить? Чтобы на тебя никто не обращал внимания? Ты посмотри на нас с мамой – мы бы могли стать гигантами киноиндустрии, но отказались от всего этого, чтобы воспитывать маленького неблагодарного мальчика. И вот такое спасибо нам за все это.

Элистер на это ничего не отвечал. Он прекрасно знал – ни от чего они ради него не отказывались; они много лет еще до его рождения рвались в актеры, а их не брали, поэтому неуспех папы с мамой никакого отношения к нему не имел.

Но, к своему ужасу и за неимением чего получше, Элистер получил эту роль. Много недель он неохотно ходил на репетиции, с большим трудом заучивал реплики и всегда каменел от страха, когда наставала пора петь. Пока смотрели другие члены труппы и режиссер, все было просто плохо, но стоило подумать о том, что придется выступать перед полным темным залом, как Элистера начинало тошнить.

– Я не хочу, – сказал он родителям в день премьеры. – Пожалуйста, не заставляйте меня.

Но что бы ни говорил он, родители были непоколебимы, – и через несколько часов Элистер на ватных ногах вышел на сцену. За два последующих часа, по самым осторожным оценкам, он вспомнил менее пяти процентов своих реплик, дважды упал со сцены, шесть раз споткнулся о ноги партнеров и, похоже, намочил брюки, когда Дедушка Поттс объявил, что «из пепла, да, из пепла лавры торжества растут».

Местная газета напечатала очень ядовитую рецензию на эту постановку, и в школе на следующий день над Элистером все смеялись.

– Ни за что на свете, – заявил он родителям, вернувшись вечером домой и желая, чтобы земля немедленно расступилась и поглотила его целиком, – больше не выйду я на сцену, и вы меня не заставите. Это унизительно. Я больше никогда и ни за что не буду выделяться из толпы.

И теперь, спустя лет тридцать, возвращаясь от почтового ящика к двери своего дома, Элистер не мог не злиться на родителей, которые нанесли ему такую травму в таком юном возрасте. Ну почему только они не дали ему быть собой – тихим, созерцательным, добрым ребенком? Может, тогда у него ни за что бы не развился этот жуткий страх – выделяться из толпы?

И тогда, быть может, ему было бы все равно, что другие думают о его детях.

– В почте что-нибудь есть? – спросила Элинор, когда он зашел на кухню и оглядел свою семью, которая сидела за столом и завтракала. Мелани и Генри ничего не сказали: они объявили родителям бойкот, чтобы показать, как сильно скучают по Барнаби, но ни Элистер, ни Элинор им в этом не потакали и не обращали внимания. Элистер задрал голову к потолку, с которого недавно сняли матрас Барнаби, и смял в кармане открытку – надо будет выбросить в мусорку на работе.

– Ничего, – ответил он и покачал головой, но голос его осекся. – Только счета и реклама.

Глава 11
Принц ватных палочек

– Конечная! Конечная станция!

Барнаби открыл глаза и хорошенько потянулся. Он сперва не понял, где он, но потом вспомнил: экспресс «Фонсека».

– Тут кофе пахнет, – сказал кондуктор, открывая окно, чтобы немного проветрить.

– Это от моего рюкзака, – объяснил Барнаби, садясь ровнее и отстегивая ремень, чтобы влезть в лямки.

Кофе ему на прощанье подарили Этел и Марджори – набили рюкзак под завязку, чтобы мальчик остался в Рио-де-Жанейро на земле. Приехав на станцию в Сан-Паулу, он очень устал, но путешествие, похоже, освежило его – теперь он был бодр, словно проспал несколько дней. Однако, выйдя на перрон, он с удивлением увидел вывеску «Пенсильванский вокзал».

– Извините, – обратился Барнаби к проходящему полисмену. – Далеко ли отсюда аэропорт Рио-де-Жанейро?

– Около пяти тысяч миль в ту сторону, мальчик, – ответил полицейский, показывая на выход с перрона.

– Пять тысяч миль? – переспросил Барнаби, не веря своим ушам. – А где я вообще?

– В Нью-Йорке, – ответил полицейский. – В великолепнейшем городе на свете.

– Вообще-то великолепнейший город на свете – Сидней, – сказал Барнаби. Возможно, он и удивился, оказавшись в Северной Америке вместо Южной, но такое заблуждение спускать с рук никому не собирался. Полицейский, однако, вроде бы не обиделся – только пожал плечами и двинулся дальше, а Барнаби вышел из здания вокзала, не понимая, что же ему делать. Очевидно, он всю дорогу проспал и самолет в Сидней вылетел из Рио без него.

А Барнаби теперь был один на улицах огромного города. Почти час он просто бродил – пошел по одному проспекту, перешел боковую улицу, прошел по другой, пересек небольшую площадь и оказался в людном торговом районе. Его поражала высота зданий и толпы народу, спешившие по тротуарам. Немного погодя он увидел, как в один небоскреб выстраивается очередь, и посмотрел на большую мраморную табличку на стене: «Здание Крайслер». Тут кто-то толкнул его сзади, сорвал с плеч рюкзак и бросился бежать с ним по улице.

– Эй! – крикнул Барнаби. – Держи вора!

Но сделать тут ничего уже было нельзя. Не успев даже кинуться в погоню, Барнаби понял, что ноги его отрываются от тротуара, а весь он взлетает. Он долетел почти до вершины здания, но ударился головой обо что-то твердое и железное, и в глазах у него потемнело, а город под ногами закружился вихрем.

– Уа, – сказал Барнаби Бракет.

– Эй, парнишка? Ты живой?

Барнаби открыл глаза и посмотрел вверх. Он парил под сетчатой клеткой, висевшей на стене дома под тем карнизом, за которым начиналась террасная верхушка. Сквозь решетчатый пол виднелась пара крепких черных башмаков.

– Скажи что-нибудь, парнишка? Ты не поранился?

– Угх, – простонал Барнаби, глядя в висящую клетку, – там среди ведер и швабр стоял парень в синем джинсовом рабочем комбинезоне. – Что со мной случилось?

– Ты подлетел сюда, как воздушный шарик, из которого выпускают воздух, – ответил этот молодой человек. – Потом врезался в меня и стукнулся головой. Как тебе вообще это удалось?

– Летаю, – ответил Барнаби, встретившись взглядом с ястребом, который кругами спускался к Хадсону. Ему стало завидно – птица умеет парить и приземляться по желанию.

– Шутишь, да?

Барнаби попробовал пожать плечами – только плечи его прижимались к решетке, и шевелить ими было трудновато.

– Вы мне поможете забраться в клетку? – спросил он.

– Конечно, – ответил парень, перегибаясь через борт. Он схватился за уши Барнаби, чтобы удобнее было тянуть, а потом как следует прижал мальчика за плечи, чтобы тот больше не улетал. – Впервые у меня такое, – изумленно покачал головой он. – Обычно в гости ко мне сюда никто не заглядывает.

– Вы мойщик окон? – спросил Барнаби, озираясь. По полу клетки были разбросаны щетки, швабры, шпатели и губки.

– По крайней мере, днем. Чтобы не голодать.

Барнаби задрал голову и посмотрел на самую вершину здания. Пришлось даже назад немножко откинуться, чтобы получше разглядеть треугольные окна и ребристые стальные арки, которые их окружали.

– Внушительно, да? Целая неделя уходит, чтобы их все вымыть, знаешь. Меня, кстати, Джошуа зовут, – добавил молодой человек и протянул одну руку. – Джошуа Прюитт.

– Барнаби Бракет, – ответил Барнаби.

– Большая у тебя на голове шишка, – сказал Джошуа, пальцами чуть раздвинув волосы у Барнаби на голове. – Надо тебе ее промыть. Спустишься со мной?

Барнаби огляделся. Особого выбора у него не было – либо спускаться опять на улицу, либо улетать дальше в небо.

– Ну ладно, – ответил он.

Джошуа кивнул, взял металлический кирпич, висевший на стенке клетки, шлепнул по большой зеленой кнопке, и они начали опускаться. Джошуа крепко держал Барнаби за руку, когда уже на земле они свернули за угол и вошли в здание через служебную дверь. В небольшом вестибюле Барнаби увидел только серую дверь лифта. Они вошли, и Джошуа нажал на кнопку «–3». Кабина поехала в глубины здания.

Выйдя из лифта, они прошли извилистым коридором, где древние трубы бежали по серым стенам. В них странно булькало и клокотало. Спустились по короткой неровной лесенке, и Джошуа открыл большую железную дверь в темную и мрачную комнату. Дернул за шнурок, и единственная лампочка осветила чье-то жилище. В углу лежал спальник, рядом стояли пустые чашки, пристроилась пара книг и недоеденный бутерброд.

– Извини, что беспорядок, – смущенно сказал Джошуа. – Я уборку тут делаю реже, чем надо.

– Вы тут живете? – спросил Барнаби.

– Ну да. Своя квартира мне не по карману, вот и решил, что и тут на какое-то время сойдет. – Он почесал голову – похоже было, что ему как-то неловко от того, что жизнь ему ничего лучше не предложила. – Гораздо выгоднее, чем платить за какую-нибудь клетушку на другом краю города.

Барнаби задумался: отчего же человек станет жить под таким вот огромным зданием – и где родители этого парня? «Я тоже в таком месте окажусь?» – спросил он себя, пока Джошуа рылся в ящике, задвинутом в угол. Парень вытащил пузырек чего-то зеленого и тягучего на вид, а также пару пластырей. «А если я никогда больше не вернусь домой?»

– Будешь как новенький, – сказал Джошуа, смазывая голову Барнаби зеленкой, в которую он обмакнул ватную палочку. Потом заклеил шишку пластырем крест-накрест. – Тебе получше?

– Гораздо, – ответил Барнаби. Он сел на большую круглую трубу, шедшую по стене почти возле пола, и крепко в нее вцепился – о потолок биться головой больше не хотелось, он был весь стальной. В такие вот минуты он скучал по своему матрасу средней жесткости «Беллиссимо» из «Дэйвида Джоунза».

– Ладно, Барнаби, – сказал Джошуа, – давай-ка я все это сложу на место, и мы вернем тебя на поверхность.

Он скрылся за углом, а Барнаби обратил внимание на открытую дверь в другую комнату. Встал и медленно двинулся к ней, цепляясь за железные фермы, как обезьянка, что скачет с одной лианы на другую. За дверью размещалась очень необычная коллекция скульптур – все из железа, скрученного в причудливые, но очень интересные формы. У некоторых в самую середину были засунуты деревянные дощечки, а их сердцевины испещрены льдисто-голубой краской. Казалось, никакого смысла в этих композициях нет, но все они отличались друг от дружки; Барнаби взял одну скульптуру в руку, и его поразила ее красота – таким работам самое место в художественной галерее или в музее.

А через минуту он обратил внимание на другую странность. В углу этой комнаты стояла простая картонная коробка, доверху заполненная ватными палочками – такими себе уши чистишь. Их там были тысячи. Даже десятки тысяч.

– А я думал, ты улетел, – раздался у него за спиной голос. Барнаби развернулся – в дверях стоял Джошуа.

– Это вы все сделали? – спросил мальчик, оглядывая скульптуры.

– Ну да. Нравятся?

– Очень красивые. А что они значат?

– Это тебе самому решать. Для меня лично каждая означает что-то свое. Я же сказал, что мою окна днем. А на самом деле я художник. Вернее, хочу им стать. Вот только не очень получается убеждать людей смотреть мои работы или покупать их. Ты себе не представляешь, какие заносчивые в этом городе галеристы. Может, я зря трачу время, не знаю.

– А коробка с ватными палочками? – спросил Барнаби. – Тоже произведение искусства?

– Нет, – улыбнулся Джошуа. – Это просто коробка ватных палочек.

– У вас, должно быть, уши очень грязные.

– Это не мне, – сказал Джошуа, взял одну и пристально посмотрел на нее. – Я их просто держу тут, чтобы родню не забывать. Так глубоко под землей может быть очень одиноко, знаешь.

– Другие люди фотографии хранят, – сказал Барнаби.

– Ну, эти у меня тоже в бумажнике есть, одна-две. Но ватные палочки – семейный бизнес, поэтому они мне напоминают о доме. Мой отец – король ватных палочек Америки. А я, стало быть, – принц, наверное. Слыхал когда-нибудь про Сэмюэла Прюитта?

Барнаби покачал головой.

– Да, он не очень знаменит. Зато очень и очень богат. Он изобрел ватную палочку. [13]13
  На самом деле ватную палочку в 1923 году изобрел переехавший в Америку польский еврей Лео Герстензанг (1892–1973).


[Закрыть]И когда кто-нибудь в мире покупает пачку таких вот палочек почистить себе уши, мой отец зарабатывает квортер. А в сумме получается очень много квортеров. Если их сложить, выйдет очень много долларов.

– Почему же вы тогда тут живете? – спросил Барнаби. – Вам и дворец, наверное, по карману.

– Это отцовы деньги, – ответил Джошуа, выводя Барнаби в коридор, – а не мои. У меня есть только то, что я зарабатываю мойкой окон. Но мне хватает. Я не голодаю, пока делаю скульптуры. Он же мне ни дайма не дает. В дом не пускает. Вообще слышать не хочет обо мне.

– Но почему? – спросил Барнаби. Они уже поднимались в лифте. – Он разве не видел, какие хорошие у вас скульптуры?

– Он вообще-то не очень любит искусство, в том-то все и дело. Его интересуют только деньги. И он хотел, чтобы меня они тоже интересовали. Пытался научить меня вести дела, торговать ватными палочками, решил, что я буду на него работать, а когда он от дел отойдет, весь бизнес останется мне. Но хочешь, я тебе один секрет скажу? Ватные палочки – это не очень интересно.

– Наверное.

– Все равно мне хотелось самому строить свою жизнь. А не чтобы кто-то распоряжался ею за меня. Вот потому я и живу, как крыса, в подвале, каждую ночь делаю эти вот скульптуры – и уже начинаю думать, что старик, может, и прав. Никто никогда не будет воспринимать меня всерьез. Может, действительно стоит все бросить.

Они уже вышли на улицу, и Джошуа протянул Барнаби пару плоских железных слитков, которые взял у себя в задней комнате.

– Сунь их в ботинки, – сказал он, не заметив, что Барнаби прихватил у него в жилище и кое-что еще. Это кое-что теперь лежало у него в кармане. – Ходить с ними будет трудно, но, по крайней мере, сразу не улетишь.

– Спасибо, – ответил Барнаби. – И за то, что голову мне заклеили. Другим бы дела не было.

– С другими очень трудно, – сказал Джошуа и помахал рукой, а сам влез в свою клетку и нажал зеленую кнопку. Поднимаясь, он сказал: – Будь осторожней, Барнаби Бракет. Нью-Йорк, знаешь, может быть очень опасным местом.