Текст книги "47 ронинов"

Автор книги: Джоан Виндж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Мика вернулась к плану размещения хозяев и почетных гостей за столом. Советники ждали ее решения.

– Где вы намерены усадить канцлера? – спросила она, словно ничего важнее в этот момент не занимало ее мысли.

– Между его превосходительством и господином Асано, моя госпожа, – ответил один из советников, указывая пальцем, – но план пока еще не утвержден вашим отцом…

– Считайте, что утвержден, – веско проговорила Мика, приподняв веер, тоже носивший на себемонклана, и резко закрыв его. Жест напоминал – отец в свое отсутствие оставил ее следить за всеми приготовлениями и принимать решения. И не просто по прихоти – дочьдаймёисстари обладала правом управлять замком и землями. Советники знали это не хуже ее самой.

Отец вручил ей все бразды правления, а сам спешно отправился в поход против нежданно объявившегося в его владениях чудовища. Зверь вторгся на земли Ако, сея ужас среди крестьян и уничтожая посевы. Визит сёгуна оказался под угрозой.

Приглашенным советникам лучше было ничего не знать – во всяком случае, до удачного завершения охоты. Стоит им услышать о происходящем – удерут обратно в безопасную столицу, а приезд сёгуна будет немедленно отменен.

Набрав побольше воздуха, Мика твердо добавила:

– Единственная поправка. По другую руку моего отца будет сидеть князь Сакаи, а не господин Кира.

– Господин Кира – один из могущественнейших людей в государстве! – запротестовал кто-то из советников.

«Точнее, самый влиятельный интриган при дворе», – поправила про себя Мика. Отец презирал его, и не без причины. Но вслух она только промолвила с улыбкой – будто это все объясняло:

– Князь Сакаи – друг моего отца.

И верный союзник, с чьей помощью можно будет обуздать неприкрытые притязания Киры. Стремление того прибрать к рукам наследственные земли ее клана не было секретом ни для кого издаймё, вынужденных приезжать ко двору, тратя на это немало денег, куда чаще, чем выбирался из столицы сам сёгун.

Как человек вроде Киры – его крохотный, незначительный удел ничего не давал стране, кроме вида на горные вершины, – приобрел столь высокое положение в Эдо, для Мики долгое время оставалось загадкой. Позднее она научилась прислушиваться, играя роль хозяйки дома, к разговорам гостей отца, и многое для нее стало ясно. Когда лилось сакэ, языки у мужчин развязывались, на женщин же – даже на дочь князя Асано – при этом обращали не более внимания, чем на мебель. Кира в их рассказах представал человеком невероятного обаяния, обладателем острого политического ума и полностью лишенным совести. Оставалось только желать, чтобы сёгун обуздал его амбиции… Впрочем, Мика знала, что такое случается редко.

Она начала скатывать свиток с планом. Подоспевший наконец Тикара почтительно согнулся в глубоком, обращенном ко всем сразу поклоне и уверенно повернулся к Мике – она велела докладывать без промедления, если будут новости об охоте.

– Моя госпожа, – проговорил юноша с раскрасневшимся от возбуждения лицом, едва сдерживая рвущиеся с языка слова, – ваш отец вернулся!

Уже не скрывая счастливого облегчения, Мика лучисто улыбнулась ему и застигнутым врасплох советникам. В изысканных выражениях попросив извинить ее – отец наверняка захочет немедленно увидеть дочь, – она с радостью их покинула. Пусть узнают о том, куда князь уезжал, от него самого – тем сильнее будет впечатление. Не дав Тикаре произнести больше ни слова, девушка поскорее двинулась в его сопровождении туда, где ждал отец.

Князь Асано перекинул ногу через седло и соскочил на булыжник нижнего двора замка. Охота была наконец завершена, и с души удаймёбудто камень свалился. Зато тело ломило до последнего сустава – возраст давал себя знать.

– Отец!

Вскинув голову, он увидел спешащую навстречу Мику. Лицо ее сияло, как весенний день, глаза лучились от радости. На мгновение она напомнила Асано жену. Ему хотелось надеяться, что, где бы ни обреталась теперь ее душа, она тоже видит это – их любовь, воплощенную в чудесной дочери. При виде ее ушли боль и усталость, рассеялись невеселые мысли о старости. Глядя на Мику, князь знал: все, что он делает для Ако, – не зря. Честь, справедливость, отвага, любовь – все это получит продолжение в ее прекрасном будущем.

Дочь крепко обняла отца, не обращая внимания на острые края доспехов. Разжав наконец руки, она отступила назад и окинула взглядом охотников. Ее улыбка, в которой светилась гордость за них, озарила всех. Но отцу Мика все же шепнула:

– Я так волновалась. Мы ждали вас домой вчера вечером.

Даймёпожал плечами.

– Охота потребовала больше времени, чем мы планировали.

Он отдал поводья конюху и с Микой под руку двинулся через двор.

Девушка оглянулась через плечо, и на ее лице появилось напряженное выражение – она заметила нескольких раненых, которых несли на носилках или вели, поддерживая, к замковым лекарям.

– Кто-нибудь пострадал серьезно?

Асано успокаивающе потрепал ее по руке.

– Только несколько носильщиков, – ответил он и, желая отвлечь внимание дочери от покалеченных и вернуть его к положительному исходу охоты, повернулся в другую сторону. – Ясуно показал себя доблестным воином. Это он в одиночку убил чудовище. – Князь указал на самурая в окружении толпы наперебой поздравлявших его друзей.

Мика слегка нахмурилась, заметив, что от безудержных похвал Ясуно явно не по себе. Это было крайне странно – меньше всего она ожидала бы увидеть его смущенным, скромностью он никогда не отличался. В конце концов, Ясуно ведь и вправду в одиночку одолелкирина!

Она вновь оглянулась – ее внимание привлекла еще одна группа израненных крестьян и носильщиков.

– Ты кого-то высматриваешь? – спросил отец.

У Мики перехватило дыхание – как он догадался? Она ведь и сама только теперь сообразила, кого бессознательно отыскивает глазами. Не глядя на отца, девушка опустила голову и покачала головой.

– Нет, господин.

– Ты, кажется, переживаешь? – В голосе князя чувствовалась озабоченность.

Мика снова качнула головой, заставила себя поднять глаза и улыбнуться.

– Только из-за приготовлений, – ответила она, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы объяснить ее рассеянность.

– Не стоит. – Отец улыбнулся в ответ и ободряюще сжал ее руку, как когда-то в детстве.

Они миновали идущий зигзагом оборонительный проход, круто поднимавшийся к внутреннему двору, вошли в ворота и двинулись к замку. При виде величественной цитаделидаймёудовлетворенно вздохнул – это был его дом, его обитель, стоявшая в окружении цветущих сакур, посреди отдельных жилищ самураев-вассалов высшего ранга. Слуги и подчиненные на пути князя и его дочери опускались на колени и кланялись, дожидаясь своей очереди поздравить с победой. Каждый из них готов был по первому слову броситься выполнять любое приказание господина – все, что потребуется для поддержания порядка и благополучия в замке… а теперь еще и для исполнения малейшей прихоти прибывающих высоких гостей.

– Какие подарки приготовлены для сёгуна? – спросил отец, подходя к дверям своих личных покоев.

Мика, снова едва не застигнутая врасплох – она все оглядывалась на ворота, мысли о раненых не шли у нее из головы, – с улыбкой повернулась к нему.

– Дюжина ловчих ястребов и морейскаякатана.

Отец задумчиво нахмурился:

– Считаешь, этого будет достаточно?

Девушка улыбнулась чуть шире, в глазах у нее заплясали лукавые искорки.

– Если дать больше, другиедаймёрешат, что ты хочешь подольститься к сёгуну.

Отец от души рассмеялся.

Они вошли внутрь, продолжая обсуждать, что сделано и что еще нет, пока слуги снимали с князя доспехи. Асано с явным облегчением избавился от них, а слушая ответы дочери, еще больше просветлел лицом. Теперь, когда зверь был сражен и угроза миновала, ничто не заботилодаймётак, как предстоящий визит сёгуна, и Мика была рада развеять тревоги отца, с гордостью докладывая о почти полном завершении всех приготовлений. О том, как идут оставшиеся, она тоже рассказывала без малейшей запинки.

– Я хотел бы, чтобы мои люди – и самураи, и крестьяне – разделили со мной эту честь…

– Они будут стоять по всему пути следования процессии, – довольная собой, ответила Мика.

– Есть ли что-то, о чем ты не подумала? – В глазах отца светились одобрение и любовь. Он улыбнулся и потрепал дочь по плечу, убедившись наконец, что волноваться не о чем. – Твоя мать гордилась бы тобой.

Мика скромно потупила глаза и, тоже с улыбкой, слегка поклонилась, хотя на самом деле на душе у нее было неспокойно. Пожелав отцу как следует отдохнуть, она, отвесив еще один, более глубокий поклон, покинула его.

Сдвинув дверь, она направилась через сад прямо к себе. Теперь, когда отца не было рядом, улыбка у нее на лице сменилась беспокойством, которое не оставляло девушку с тех пор, как она увидела раненых. Одного лица она не находила ни среди них, ни среди тех, кто остался цел и невредим.

Значит, не все заботы позади. Это было личное, то, что нельзя обсудить ни с кем, даже с отцом. Ждать придется до заката – что ж, есть время, чтобы подготовиться.

Когда Мика вошла в свои покои, служанки застыли в нелепых позах, с выпученными глазами и растопыренными руками – явно обсуждали что-то поинтереснее приготовлений к визиту сёгуна. Скорее всего, речь шла о вернувшихся охотниках.

При виде хозяйки все разом изящно опустились на колени и поклонились, словно марионетки из театрабунраку. Шепот смолк, и в комнате повисла тишина. Нетерпеливым жестом Мика велела женщинам встать, сама отчаянно желая услышать, что им удалось выведать.

Мика попросила лишь, чтобы ее немедленно уведомили, когда вернется отец. Начни она проявлять излишнее любопытство, и толков не избежать. Служанки же могли свободно говорить с сопровождавшими князя охотниками. Хлопая ресницами и прикрывая лица веерами, они умоляли рассказать о проявленных теми чудесах доблести и искусно вворачивали вопросы, которые из уст мужчины прозвучали бы странно, а от дочеридаймё– и вовсе неприлично. Например, о главном ловчем князя, ничтожном полукровке, который единственным из всех понял, что за чудовище им противостоит и где его надо искать. О Кае.

Услышав, что за существо вторглось в земли Ако и разоряет их, Мика не поверила своим ушам. Когда же она узнала, что так сказал Кай, ее недоверие сменилось страхом за охотников – и прежде всего, помимо отца, за самого ловчего. Отец, конечно, уже немолод, но его хотя бы защищают доспехи, оружие, верный конь и лучшие из воинов. Простолюдину же никакой защиты не полагалось.

Тогда, много лет назад, отец убедил Мику, что разделяющая ее и Кая пропасть в общественном положении делает их дружбу невозможной. И предупредил – мягко, но непреклонно, – что если дочь не перестанет водить компанию с полукровкой-хинином, то не только бросит тень на свою репутацию, но и вынудитдаймёотослать мальчишку прочь.

Мика знала, что отец говорил и с Каем – без сомнения, также по-доброму все разъяснив, – однако уже в присутствии нескольких вассалов.

Так тонкая паутинка, соединившая две юные жизни, была разорвана. Даже если Мика случайно встречала Кая, то, как ни хотелось ей заговорить с ним, он тут же опускался на колени, утыкаясь лицом в землю, и не поднимался, пока девочка не уходила. Няньки и все прочие были полностью удовлетворены.

Никто из них не видел слез на ее глазах – даже сам Кай. В конце концов ей стало невыносимо быть свидетельницей его унижения, и она прекратила искать встреч.

Однако ничто не могло заставить девушку забыть о нем; она лишь мучительнее желала, чтобы Кай не исчезал из ее жизни – и неважно, что они были не вместе. Свои истинные чувства Мика доверяла только дневнику, в который писала всякий раз, когда удавалось мельком, издалека увидеть дорогого ей человека, когда он таскал тяжести с другими носильщиками либо подновлял стены замка, весь в каменной пыли или поблескивающих разводах побелки.

На глазах Мики Кай из мальчика превращался в высокого, крепкого юношу, по-прежнему самого прекрасного. Она слагала стихи о заблудившемся на земле, никем не узнанномтэннине; прочитав «Повесть о Гэндзи», поклялась уйти в монахини. Одной зимней ночью выбросила из окна свою постель и до утра продрожала на голомфутоне– ей приснилось, что Кай замерз насмерть на своей убогой подстилке.

Тем временем ничего не подозревавший отец защищал Кая от нападок собственных подчиненных. Безупречно послушный, готовый к любой работе, тот мало-помалу продвигался по службе, но окончательно завоевал себе положение в замке своей сверхъестественной способностью выслеживать зверя. Вот уже почти десять лет Кай был главным ловчим князя Асано, и ни разу за это время на охоте не произошло ни одного несчастного случая и никто не получил увечья… Пока охотники не отправились закирином.

Все эти годы, пока Кай становился из мальчика мужчиной, из уборщика на псарне – не последним человеком в замке, Мика вела собственную борьбу. Она отчаянно желала обрести – и сохранить – независимость, вопреки всем ограничениям, накладываемым на женщин даже благородного происхождения. Освободившись наконец от опеки нянек, навязываемых ей под видом компаньонок, она понемногу набрала собственную свиту верных служанок, в которых особенно ценила ум и проницательность.

Впервые с тех пор, как умерла мать, у Мики наконец появился кто-то, на кого она могла положиться, кто разделял ее мысли и чувства… с кем она могла, например, обсуждать, что прекраснее – месяц или полная луна? И, выслушав ответы, признаться – ей самой больше нравятся безлунные ночи, потому что тогда видно каждую звездочку на небе.

И теперь достаточно было одного взгляда, чтобы по поведению вскочивших на ноги и окруживших госпожу служанок понять – случилось, может быть, не самое страшное, но плохое. Отец сказал, что никто не погиб… однако Мика так и не увидела Кая – ни среди раненых, ни среди невредимых.

Наконец, спеша и перебивая друг друга, служанки поведали, что Кай серьезно пострадал – настолько, что без посторонней помощи не смог бы добраться домой. В замок, к лекарям он не пошел, а отправился в свою хижину на краю леса, зализывать, как зверь, раны у себя в берлоге, а там как боги решат – жить ему или умереть.

Со щемящим сердцем девушка подумала – наверное, из-за того, что их детская дружба была разрушена, Кай не доверяет теперь никому, даже ее отцу… Да и сама Мика до сих пор упорно сопротивляется попыткам выдать ее замуж, хотя у большинства женщин ее возраста дети уже старше той девочки, которой она была тогда. Но неужели Кай в самом деле скорее умрет, чем примет чью-то помощь?

Мика взглянула на серьезные лица служанок, застывших в ожидании.

– После заката, – непреклонно проговорила она, и служанки кивнули.

Оиси истуканом торчал посреди своего жилища, слишком утомленный, чтобы хоть слово сказать жене, Рику, пока та снимала с него доспехи. Теперь, когда все было кончено, на него вдруг словно разом навалилась усталость последних дней, проведенных в постоянной опасности.

Так вот что значило быть самураем-воином прежде, во времена непрекращающихся сражений, когда каждый мог стать либо охотником, либо добычей. И как только предки выдерживали походы, длившиеся месяцами или даже годами, не зная, увидят ли вновь родных, не ведая, откуда враги нападут в следующий раз? А ведь целые поколения самураев вели жизнь, которую в любой момент мог оборвать удар меча. Оиси возблагодарил богов, что родился в век мира и спокойствия.

И эти люди, всю жизнь сражавшиеся и убивавшие, чтобы только уцелеть самим, еще находили время, да и силы, самосовершенствоваться, следуя добродетелям кодекса самураябусидо. Тогда как даже сейчас…

Непрошеное воспоминание уже не в первый раз толкнулось в мысли Оиси. Ясуно и Кай – он-то знал, кто из них на самом деле убилкирина.

Противоречивые чувства тянули в разные стороны его и без того поистрепавшуюся веру в честь и справедливость. Ясуно присвоил все заслуги себе – не соврав, просто скрыв истину: чтокиринаодолел не он сам, а жалкий полукровка. Оиси понимал, какой сокрушительный удар был нанесен гордости самурая, – однако это не оправдывало ложь.

Но стоит ли его обвинять? Оиси не желал лишиться одного из своих лучших людей – потеряв лицо, Ясуно совершитсэппуку. Если же он отвергнет обвинение, это внесет раскол в ряды самураев и посеет недоверие ккаро.

Оиси попытался убедить себя, что времена, когда храбрость Кая могла сравнять его с Ясуно, минули больше ста лет назад. К тому же полукровка сам не сказал ни слова. Боялся ли он мести Ясуно или просто понимал, что ничего этим не добьется, – какая разница?

Ясуно присвоил чужую славу – поступок бесчестный и малодушный, ни искупить, ни загладить такое нельзя. Истинный самурай не может оставить его безнаказанным. Но раз и Ясуно, и сам полукровка предпочли смолчать…

Оиси бессознательно потряс головой, поняв это, только когда Рику успокаивающе положила ладонь ему на предплечье.

Все изменилось. Кровь, текущая в жилах, значит теперь больше, чем пролитая на поле брани. В конце концов, никто не совершенен – иначе зачем нужны боги и законы чести?

Глаза Оиси скользнули по красиво расписанным стенным панелям, по темным от времени деревянным балкам, поддерживающим крышу. Все здесь было знакомо ему до последней трещинки – он вырос в этом доме у самой цитадели, за надежными каменными стенами внутренней крепости. Детские впечатления, лица родителей, рассказы о предках воскресали в мыслях, затмевая настоящее.

Оиси подумал о сыне, тоже выросшем здесь, в этом пропитанном традициями жилище. Вспомнил, как вместе с Рику наставлял Тикару в том, что может пригодиться ему, когда тот в свою очередь займет наследственный посткаро– он передавался в их семье от отца к сыну вот уже много поколений, задолго до того, как Токугава Иэясу основал правящую династию сёгунов.

Оиси глубоко вздохнул. Он дома – вот что сейчас главное.

Когда Рику, терпеливо и с любовью освобождавшая его от доспехов, сняла последнюю деталь, он почувствовал облегчение не только в теле, но и в душе. По крайней мере, на сегодня с бременем обязанностей покончено. Какая невыразимая радость – вернуться домой, к семье; в молодости Оиси и не думал, что это может стать для него таким счастьем.

Брак с Рику был устроен отцом, с одобрения князя – как и большинство союзов в их среде. В расчет при этом принимались прежде всего общественное положение, репутация и укрепление связей между кланами. Зачастую – так было и с Оиси – будущие супруги даже не знали друг друга.

Но, благословение богам – или мудрости родителей, – они с Рику прекрасно ладили; с ней он готов был прожить всю жизнь и встретить старость. Ее тепло рядом по ночам, всегдашняя улыбка, которой она встречала мужа, когда он возвращался домой…

Улыбнувшись в ответ, Оиси потянулся и размял плечи. На секунду его отвлек шум во дворе: Тикара затеял шуточный бой с другим мальчишкой – нет, они уже юноши, поправил себя Оиси, – на тренировочных мечах,боккэнах.

Рику, заглянув мужу в глаза, поняла, что мыслями тот наконец дома. Легко коснувшись ладонями его запястий, она проговорила:

– Я волновалась. – Неподдельное беспокойство на миг проступило в ее ласковой улыбке.

Оиси улыбнулся шире.

– Ты всегда слишком переживаешь, – мягко заметил он.

И все же его трогало, что после стольких лет она заботится о нем. Протянув руку, он погладил ее по щеке. Рику взяла его ладонь в свои и поцеловала ее.

Оиси собирался спросить жену, что сегодня на ужин, когда громкий вскрик снаружи заставил обоих бросить встревоженный взгляд на дверь. Кажется, бой шел уже не на шутку.

Шагнув вперед, Оиси отодвинул створку. Только теперь он увидел то, на что прежде из-за усталости не обратил внимания: противником его сына был Дзиннай – тремя годами старше, тяжелее и выше Тикары, да и с мечом он управлялся лучше.

Дажебоккэнмог нанести серьезное увечье, а на мальчишках – то есть уже не мальчишках, мужчинах, снова напомнил себе Оиси, – не было обычной для тренировок защиты из стеганого войлока. Тикара полгода назад прошелгэмпуку, ритуал совершеннолетия, и теперь считался полноценным самураем, но с высоты собственного, более чем двадцатилетнего опыта Оиси понимал, что оба сражающихся еще только недозрелые юнцы. Говорят, душа мужчины – в его мече, а женщины – в ее зеркале. Однако Тикаре не мешало бы хорошенько взглянуть на себя в зеркало и надеть тренировочные доспехи, прежде чем вызывать на бой Дзинная. Наутро послегэмпукумальчик не просыпается с силой и крепостью взрослого мужчины.

Наблюдая за поединком, Оиси удивился неожиданным успехам сына во владении мечом за последнее время. Тот явно держался куда увереннее прежнего, атакуя и парируя, – и все же преимущество было на стороне Дзинная.

От жестокого удара по плечу рука Тикары повисла плетью, он не мог больше защищаться. Оиси почувствовал, как тревожно застыла Рику, вышедшая во двор следом за ним, и сам бессознательно напрягся, словно готовясь встретить следующий собственным телом.

Однако Тикара, внезапно перекинувбоккэнв левую руку, одним ловким, стремительным движением ударил противника по ногам и повалил на землю. Оиси был ошеломлен. Этого приема, так неожиданно решившего исход поединка, он никогда не видел раньше ни у кого из учеников мастера меча в замке Асано.

– Тикара!

Тот оглянулся, все еще захваченный своей победой, но окрик отца насторожил его. Он неловко застыл на месте, пока Дзиннай, удивленно моргая, с трудом поднимался.

Одним взглядом отпустив старшего из юношей, Оиси дождался, пока тот скроется из глаз, и повернулся к Тикаре.

– У кого ты этому научился? – задал он наконец мучивший его вопрос.

Тот заколебался, глядя на отца; огонек ликования в глазах потух, стоило ему почувствовать гнев в голосе Оиси. Опустив голову, он не сразу пробормотал:

– Ни у кого.

Ладонь жены чуть сжалась на плече Оиси, мягко, но настойчиво напоминая, что до сих пор он мог только гордиться сыном и должен наставлять его, а не обрушиваться с упреками.

Сохраняя на лице строгое выражение, Оиси все же не стал выпытывать ответ, хотя такой прием подходил только какому-нибудьронину, самураю, не имевшему господина. Сейчас, когда настоящих битв давно не было, эти неумехи могли применять свои навыки исключительно в уличных потасовках. Вассала высокопоставленногодаймё– да и вообще любого самурая, ценившего свою честь, – это было недостойно.

Оиси сделал глубокий вдох.

– Ты из благородного рода, – напомнил он сыну. – Мы не сражаемся подобным образом.

От гордости Тикары не осталось и следа, но на секунду Оиси показалось, что тот все же возразит отцу.

Вместо этого юноша только почтительно поклонился, приняв наставление с достоинством истинного благородства. Успокоенный, Оиси вернулся в дом.

Когда солнце наконец опустилось за дальние холмы, Мика в сопровождении служанок покинула замок. С фонариками в руках они отправились ловить светлячков на лугу – так было сказано страже у ворот.

Девушки шагали по тропинке к лесу, где стояло на отшибе жилище Кая. Край одежд Мики волочился по грязи, но девушку сейчас меньше всего волновало, во что превратится ее лучшее кимоно.

Где живет Кай, она узнала давным-давно и много раз проходила этим путем, останавливаясь, когда вдалеке показывалась маленькая хижина у самой кромки деревьев. Прямо подойти к двери не хватало духу – гордая дочьдаймёбоялась, что Кай не откроет.

Но если бы даже она отважилась и Кай впустил ее – что сталось бы с ним, узнай кто-нибудь, возникни у отца хоть подозрение? Самое малое, юношу ждало бы изгнание. Эта мысль всегда останавливала Мику, даже когда тоска по любимому превозмогала ее страх быть отвергнутой.

Что будет с ней самой, ее мало заботило – в конце концов, она всего лишь женщина. Ако ей все равно не унаследовать – оно отойдет кому-нибудь из родственников отца после его смерти. А Мику еще раньше так или иначе выдадут замуж за нелюбимого и, скорее всего, даже вовсе не знакомого ей человека; ведь она – всего лишь пешка в непрекращающейся игре всёги, которую ведутдаймёна карте Японии.

К счастью, пока отец настолько же не горел желанием использовать в этой игре единственную дочь, насколько та не хотела в ней участвовать. Мика давно миновала возраст, в котором девушек выставляют на рынок невест и сбывают с рук, но князь Асано нечасто заговаривал о браке, и когда она в ответ с чистым сердцем отвечала, что слишком любит Ако и в отлучке будет безутешна, всегда умолкал. Ее любовь к родному краю, ослепительно красивому и дышащему древними традициями, была слишком понятна ему. К тому же Мика подозревала – без любимой дочери отец сам зачахнет от тоски.

Говоря, что не может даже представить себе, как покинет Ако, Мика не лукавила. Она ценила и свое положение здесь, и возможность что-то решать, которыми князь мудро наделил дочь – он вообще обращался с ней, почти как если бы ей предстояло стать его наследницей. Но не только поэтому мысль о разлуке казалась ей невыносимой.

Отец никогда не понял бы главной причины – а Мика не отважилась бы ему сказать: здесь жил Кай, тот, кого она любила.

С тем же успехом она могла бы грезить о принце Гэндзи, персонаже книги, написанной госпожой Мурасаки семь веков назад. О Гэндзи Мика знала больше, чем о Кае, и ни с тем, ни с другим ей не суждено было быть вместе. Все, что она могла, – годами следить за любимым издалека и знать, что, когда бы его ни коснулся ее взгляд, их глаза встретятся.

Одна из служанок испуганно пискнула, указывая вперед – из темноты внезапно возникла хижина Кая. Крохотная, полуразвалившаяся, она напоминала жилище монаха-отшельника; даже домишки крестьян по сравнению с ней выглядели дворцами. Все же за эти годы владелец понемногу улучшал свое временное пристанище, используя то, что мог добыть в лесу или заброшенных постройках, – словно мало-помалу начинал связывать с ним свое будущее.

Немного не доходя хижины, Мика заметила сложенный из камней небольшой алтарь. Его мог сложить здесь только сам Кай, больше некому. То, что и он возносит молитвы богам, стало неожиданностью для Мики – наверное, потому, что девочкой она видела в нем самом скорее небожителя, чем земного человека.

Остановившись перед алтарем, Мика почтительно поклонилась и хлопнула в ладоши, призывая к себе милость Будды, всех бодхисатв и тех божеств, в честь которых было сооружено святилище. Смиренно опустив голову и молитвенно сложив руки, она попросила, чтобы Кай отпер разделявшую их дверь, и двинулась дальше, сопровождаемая примолкшими служанками. Стук сердца отдавался в ушах Мики почти так же громко, как хлопок ладоней.

В свете фонариков хижина Кая выглядела торчащей из земли огромной корягой и сливалась с пейзажем. Однако над дверью бились на легком ветерке десятки алых с золотыми иероглифами – цвета́ Ако – молитвенных буддийских лент: одни поблекшие от времени, другие совсем новые.

– Ваби-саби… – прошептала одна из служанок.

У Мики захватило дух.

– Да… – тоже шепотом откликнулась она.

«Ваби-сабиесть нечто столь неожиданное в своей красоте, сложенной из разнородных и случайных частей, что поражает в самое сердце и пробуждает душу».

 
Неповторимо, невзначай родится красота.
Умей в ней прелесть находить, коль не слепым рожден.
Как жизнь сама, она кратка и преходяща.
Не дольше длится ее век, чем сакура цветет.
 

Слова философов и святых отшельников эхом отдавались в мыслях. Моргнув, Мика подумала – узнает ли она когда-нибудь, о чем просит в молитвах Кай?

Она сделала служанкам знак оставаться на месте – тем следовало молча дожидаться госпожу.

Войти – стыдно будет сейчас, не войти – будешь стыдиться вечно. Закусив губу, как когда-то в детстве, Мика приложила ладонь к двери, ведущей в дом Кая.