Текст книги "Случайная вакансия"

Автор книги: Джоан Кэтлин Роулинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

IV

На телефонные звонки никто не отвечал. Сидя в Отделе по охране детства, Кей битых два часа нажимала на кнопки и оставляла голосовые сообщения с просьбой перезвонить: сначала хотела застать участковую патронажную сестру Уидонов, потом их семейного врача, вслед за тем принялась названивать в кентермиллский детский сад и, наконец, в наркологическую клинику «Беллчепел». Перед ней лежало открытое досье Терри Уидон, толстое и потрепанное.

– Опять сорвалась? – спросила Алекс, одна из тех, с кем Кей делила офис. – Теперь «Беллчепел» с ней расстанется. Она твердит, что боится потерять Робби, но его заберут в приют, раз она взялась за старое.

– Они в третий раз пытаются ее вытащить, – добавила Уна.

На основании своих наблюдений Кей заключила, что дело Уидонов нуждается в пересмотре, а для этого требовалось провести совещание всех специалистов, ответственных за различные стороны жизни Терри Уидон. То и дело нажимая на «повтор», Кей не отрывалась от бумаг, а в углу трезвонил офисный телефон, автоматически переключаемый на автоответчик. Отделу по охране детства отвели тесный и неудобный офис; к тому же здесь пахло прокисшим молоком, потому что Алекс и Уна взяли манеру выливать опивки из своих кофейных кружек в единственный цветочный горшок, где тосковала задвинутая в угол юкка.

В последнее время Мэтти вела записи небрежно, бессистемно, с помарками, путая даты. В досье отсутствовали кое-какие важные документы – например, двухнедельной давности справка из наркологической клиники. Быстрее было выяснить необходимые сведения у Алекс и Уны.

– Последний пересмотр дела был… – Алекс укоризненно посмотрела на юкку, – по-моему, больше года назад.

– Тогда, видимо, все сочли, что Робби целесообразно оставить с матерью, – заключила Кей, прижимая трубку плечом к уху и отыскивая прошлогодние документы.

– Вопрос не так ставился: они решали, вернуть ей ребенка или нет. Для него нашли приемную мать, когда Терри была избита клиентом и угодила в больницу. Она перестала колоться, вышла и стала как безумная добиваться возвращения сына. Повторно записалась в «Беллчепел» на курс реабилитации, из кожи вон лезла, даже не кололась. Ее мать обещала свою помощь. Так что Робби ей вернули, но ее хватило только на пару месяцев.

– На самом деле эта женщина, помощница, ей не мать, вы в курсе? – спросила Кей, у которой уже разболелась голова от расшифровки крупного, но неразборчивого почерка Мэтти. – Это ее бабка, то есть детям она прабабка. Что-то здесь не сходится; к тому же Терри сегодня утром сказала, что та приболела. То есть уход за детьми сейчас полностью лежит на Терри.

– У нее дочке шестнадцать лет, – отозвалась Уна. – Робби в основном на ней.

– Не сказала бы, что она блестяще справляется, – заметила Кей. – Сегодня утром он был в плачевном состоянии.

Впрочем, видала она и похуже: рубцы и язвы, порезы и ожоги, черные синяки, чесотку, вшивость, грудничков, валявшихся на полу в собачьем дерьме, малышей с переломанными конечностями; был даже мальчик, пятеро суток просидевший в запертом кухонном шкафу по милости психа-отчима (этот кошмар до сих пор преследовал ее по ночам). Ребенка тогда по всем каналам показывали. Непосредственную угрозу жизни Робби Уидона представляла пирамида тяжелых коробок, на которую он собирался вскарабкаться, когда понял, что это привлекает безраздельное внимание Кей. Перед уходом она с осторожностью разделила один высокий штабель на два низких. Терри это не понравилось, равно как и требование сменить сыну мокрый подгузник. Терри, можно сказать, пришла в ярость и разразилась грязной, нечленораздельной бранью, а напоследок велела Кей уматывать и больше не попадаться ей на глаза.

У Кей задребезжал мобильник. Звонили из наркологической клиники.

– Вас не застать на рабочем месте, – напустилась на нее женщина-нарколог, лечащий врач Терри; Кей пришлось долго объяснять, что она здесь человек временный, но это не возымело действия. – Да, она у нас появляется, но на прошлой неделе ее пробы дали положительный результат. Если это еще хоть раз повторится, мы прервем курс. У нас на очереди двадцать человек, каждый из которых может вписаться в программу вместо нее, и, вероятно, с большей пользой. Она уже в третий раз срывается.

О своих утренних наблюдениях Кей умолчала.

– Девочки, у вас парацетамола не найдется? – обратилась она к Алекс и Уне, выслушав все жалобы на уклонение Терри от лечения и отсутствие у нее положительной динамики.

Она запила таблетку остывшим чаем, не найдя в себе сил сходить за стаканом воды в коридор, где стоял кулер. В офисе было душно, радиатор отопления жарил на полную мощность. Когда солнечные лучи за окном померкли, лампа дневного света у нее над столом разгорелась сильнее; груда бумаг приняла желтоватый оттенок, а жужжащие черные слова выстроились в нескончаемые строчки.

– Вот увидишь, клинику «Беллчепел» прикроют. – Уна работала за компьютером спиной к Кей. – Всюду идут сокращения. Из местного бюджета и так оплачивается только одна ставка нарколога. Здание принадлежит Пэгфордскому приходу. Я слышала, его собираются подремонтировать и сдать более выгодному арендатору. Эта клиника уже не первый год на ладан дышит.

У Кей стучало в висках. От одного названия ее нового места жительства ей становилось тоскливо. Машинально она сделала то, на чем поставила крест вчера вечером: взяла свой мобильный и набрала служебный номер Гэвина.

– Компания «Эдвард Коллинз», – ответил после третьего гудка женский голос.

Обычно в частном секторе на звонки отвечали сразу, потому что промедление стоило денег.

– Можно Гэвина Хьюза, будьте любезны, – выговорила Кей, уставившись в досье Терри.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Кей Боден, – ответила она, не поднимая взгляда.

Ей не хотелось встречаться глазами с Алекс и Уной. Пауза невыносимо затягивалась.

(Познакомились они в Лондоне, на дне рождения у брата Гэвина. В той компании Кей не знала никого, кроме своей подруги, которая притащила ее с собой для моральной поддержки. Гэвин в ту пору только что расстался с Лизой; он был слегка навеселе, но держался в рамках и выглядел надежным, приличным человеком, то есть совершенно не в ее вкусе. Он пересказал ей весь свой неудачный роман, а затем проводил домой, в Хэкни, и остался на ночь. Пока их разделяло расстояние, он проявлял настойчивость, приезжал на выходные, регулярно звонил, но, когда она по счастливой случайности нашла место в Ярвиле, пусть даже с понижением оклада, и выставила на продажу свою квартиру в Хэкни, он, похоже, испугался…)

– Его номер занят; вы согласны подождать?

– Да, – удрученно ответила Кей.

(Если не выяснить отношения… но откладывать тоже нельзя. Ради него она уехала из Лондона, сменила работу, сдернула из школы дочку – все ради него. Не будь у него серьезных намерений, разве он бы такое допустил? Наверняка он просчитал и последствия возможного разрыва, который повлек бы за собой массу неловкостей и неудобств, потому что в маленьком городке им волей-неволей пришлось бы сталкиваться чуть ли не каждый день.)

– Соединяю, – сказала секретарша, и у Кей затеплилась надежда.

– Привет, – заговорил Гэвин. – Как жизнь?

– Прекрасно, – солгала Кей, потому что Уна и Алекс навострили уши. – Как работа продвигается?

– Дел по горло, – сказал Гэвин. – А у тебя?

– У меня тоже.

Прижимая трубку к уху, она изображала, будто поглощена разговором, но слышала только молчание.

– Я подумала – можешь, заглянешь вечерком? – выдавила наконец Кей, хотя ее уже тошнило.

– Мм… не знаю, смогу ли выбраться, – ответил он.

«Как ты можешь не знать? Или у тебя есть кое-что получше?»

– Тут такое дело… звонила Мэри. Жена Барри. Просит, чтобы я нес гроб. Так что мне, вероятно, придется… Наверное, придется вечером съездить узнать, что от меня потребуется и все такое.

Иногда ей достаточно было просто выдержать паузу, чтобы до него дошла нелепость таких отговорок: он смущался и отыгрывал назад.

– Хотя это не займет много времени, – сказал он. – Если хочешь, встретимся, только попозже.

– Ну ладно тогда. У меня? А то мне завтра рано вставать.

– Мм… Да, хорошо.

– В котором часу? – Пусть хотя бы одно решение примет сам.

– Не знаю… в районе девяти?

Когда раздались короткие гудки, Кей еще подержала трубку возле уха, а потом сказала в расчете на Уну и Алекс:

– Я тебя тоже. До скорого, милый.

V

У Тессы, школьного психолога, расписание было более гибким, чем у ее мужа. Как правило, после уроков она отвозила их сына домой на своем «ниссане», а Колин (которого Тесса никогда не называла Кабби, хотя знала, что остальной мир – включая даже родителей, которые переняли эту манеру у своих детей, – именует его только так) проводил в школе еще час-другой и приезжал следом на «тойоте». Но сегодня Колин поджидал Тессу на парковке уже в двадцать минут пятого, когда ученики еще толпились у калитки и рассаживались по родительским автомобилям или школьным автобусам.

Над головой серо-стальным щитом изогнулось небо. Резкий ветер ворошил сухую листву и задирал юбки; он коварно выбирал самые уязвимые места – шею, коленки; он не позволял задуматься и немного отвлечься от повседневности. Даже спрятавшись от него в машине, Тесса чувствовала себя какой-то взъерошенной и нервозной, словно кто-то чуть не сбил ее с ног и не извинился.

Колин сидел на пассажирском месте, в тесноте, высоко задрав колени; он спешил выплеснуть те сведения, которые двадцать минут назад получил от учителя информатики.

– …Его не было. Пропустил сдвоенный урок целиком. Этот – сразу ко мне в кабинет. Завтра в учительской только и разговоров будет. А ему это и нужно! – кипел от негодования Колин, и Тесса поняла, что речь уже идет не об учителе. – Лишь бы меня прилюдно опозорить.

Ее муж побледнел от изнеможения, под красными глазами пролегли темные тени, руки теребили портфель. Прекрасные руки: крупные суставы, длинные изящные пальцы – почти такие же, как у их сына. Недавно Тесса поделилась с ними своим наблюдением, но ни одного ни другого нисколько не обрадовало известие о физическом сходстве.

– Не думаю, что он… – начала Тесса, но Колин не слушал:

– …Будет оставлен после уроков, на общих основаниях, и еще дома от меня получит. Посмотрим, как он тогда запоет. Посмотрим, как он развеселится. Для начала пусть неделю отсидит дома – посмотрим, как ему это понравится.

Прикусив язык, Тесса разглядывала поток одетых в черное школьников: понурые головы, лезущие в рот волосы, плотно запахнутые тонкие пальтишки. Щекастый первоклашка растерянно оглядывался по сторонам, не понимая, почему за ним еще не приехали. Толпа поредела, и тут показался Пупс, который шагал, как всегда, рядом с Арфом Прайсом, подставляя худощавое лицо ветру. При определенных поворотах головы, при определенном освещении нетрудно было представить, каким будет Пупс, когда состарится. От усталости Тессе вдруг показалось, что он совсем чужой; она даже удивилась, когда он свернул к машине, и подумала, как ей не хочется вылезать на злющий, невообразимый ветер, чтобы только пропустить этого незнакомца на заднее сиденье. Но когда он, подойдя вплотную, одарил ее кривой полуулыбкой, она тут же узнала в нем своего любимого – несмотря ни на что – мальчика и, пока он усаживался сзади, стоически перетерпела острые, как нож, порывы ветра; отец не шелохнулся.

Опередив три автобуса, они выехали со стоянки, пересекли из конца в конец городок Ярвил, потом жутковатое, убогое предместье Филдс и вывернули на окружную дорогу, чтобы сократить путь до Пэгфорда. Тесса наблюдала за Пупсом в зеркало заднего вида. Ссутулившись, он смотрел в окно, как будто оказался в этой машине случайным попутчиком.

Колин дождался, когда они выедут на окружную, и только тогда спросил:

– Где ты был во время урока информатики?

Тесса еще раз невольно покосилась в зеркало. Сын зевнул. Хотя она и не переставала убеждать мужа в обратном, ей подчас казалось, что Пупс и впрямь начал войну против отца на виду у всей школы. До нее, как до школьного психолога, доходили такие подробности, о которых она бы сама не догадалась; ученики чего только не говорили, кто невинно, кто с умыслом.

Мисс, а Пупсу можно курить? Он и дома курит?

Свою тайную добычу, которая сама шла в руки, она хранила в особых запасниках, не пуская туда ни мужа, ни сына, хотя несла это гнетущее бремя с трудом.

– Гулять ходил, – спокойно ответил Пупс. – Ноги размять.

Колин неуклюже обернулся; его сковывали не только натянувшийся ремень безопасности, но и портфель, и пальто. Он сорвался на крик. В подобных случаях тон его голоса становился все выше и выше, переходя почти что в фальцет. Пупс сидел молча, кривил губы в дерзкой ухмылке и довел отца до того, что тот перешел к оскорблениям, хотя бранился крайне редко и потом долго себя корил.

– Самодовольный, наглый го… гаденыш! – вскричал он, и Тесса, которая из-за навернувшихся слез плохо видела дорогу, сразу представила, как завтра утром Пупс начнет передразнивать эту безобидную визгливую ругань, чтобы посмешить Эндрю Прайса.

До чего прикольно Пупс изображает походку Кабби – вы видели, мисс?

– Как ты смеешь мне дерзить? Как ты смеешь прогуливать?

Колин уже не мог остановиться; Тесса, смахнув слезы, свернула в Пэгфорд, пересекла главную площадь, миновала кулинарию «Моллисон энд Лоу», военный мемориал и «Черную пушку», обогнула церковь Архангела Михаила и Всех Святых, оказалась на Черч-роу и в конце концов припарковалась на подъездной дорожке у дома; все это время Колин, не умолкая, визгливо кричал и даже охрип; у Тессы щеки стали мокрыми и солеными от слез. Они вышли из машины; Пупс открыл своим ключом парадную дверь и неторопливо поднялся к себе в комнату, ни разу не оглянувшись.

В темной прихожей Колин швырнул портфель на пол и обрушился на Тессу. Сноп света, падавший сквозь витражное оконце над дверью, прихотливо окрашивал его взволнованную, круглую, лысеющую голову то в кроваво-красный, то в мертвенно-голубой цвет.

– Теперь ты видишь? – кричал он, размахивая длинными руками. – Нет, ты видишь, с чем я вынужден иметь дело?

– Вижу. – Она вытащила из коробки под зеркалом большой ком бумажных салфеток, вытерла лицо и высморкалась. – Да, вижу.

– Он на нас плюет!

Тут Колин и сам разрыдался, громко и сухо кашляя, как ребенок с крупозным воспалением легких. Тесса бросилась к нему и обхватила руками на уровне пояса – маленькая и пухлая, она при всем желании не дотянулась бы выше. Он склонился к жене; она чувствовала, как сотрясается под пиджаком его грудь.

Через несколько минут, осторожно высвободившись, она повела его на кухню и заварила чай.

– Я приготовила для Мэри рагу, надо отнести, – немного погодя сказала Тесса, гладя его по руке. – У нее в доме остановилась половина всей родни. Я скоро вернусь, и мы с тобой пораньше ляжем спать.

Он кивнул и шмыгнул носом; Тесса поцеловала его в висок, направляясь в чулан, где стоял морозильник. Когда она вернулась с тяжелой обледенелой жаропрочной кастрюлей, муж сидел за столом в той же позе, сжимая в своих больших ладонях кружку и зажмурившись.

Тесса поместила кастрюлю в полиэтиленовый пакет и оставила на кафельном полу в прихожей. Затем она надела мешковатый зеленый кардиган, частенько заменявший ей куртку, но переобуваться не стала. Вместо этого она в мягких тапках неслышно пошла вверх по лестнице, а потом, ступая более свободно, поднялась еще на один пролет, в мансарду. За дверью послышалась торопливая возня. Тесса постучалась, давая Пупсу возможность свернуть на мониторе все окна и, возможно, спрятать сигареты, о которых она якобы не знала.

– Да?

Она приоткрыла дверь. Сын, сидя на корточках, с показной сосредоточенностью рылся в школьном рюкзаке.

– Ты другой день не мог выбрать, чтобы прогулять урок?

Пупс выпрямился; худой и длинный, он возвышался над матерью.

– Да был я на этом уроке. Просто немного опоздал. Беннетт меня не отметил. Придурок.

– Стюарт, прошу тебя. Пожалуйста!

У себя в школьном кабинете ей подчас приходилось сдерживаться, чтобы не повышать голос. Вот и сейчас она готова была начать.

«Ты должен принять реальность других людей. Тебе кажется, что реальность – это предмет для переговоров, что она будет для нас такой, как ты скажешь. Ты должен принять, что мы столь же реальны, как и ты; ты должен принять, что ты не Господь Бог».

– Отец страшно переживает, Стю. Из-за Барри. Ты это понимаешь?

– Да.

– Представь: это все равно что ты бы потерял Арфа.

Он не ответил; выражение его лица почти не изменилось, но она уловила издевательскую насмешку.

– Я знаю, ты считаешь, что вы с Арфом и отец с Барри – это небо и земля…

– Нет, – сказал Пупс, но, как она поняла, лишь для того, чтобы отделаться.

– Мне сейчас нужно сходить к Мэри, отнести кое-что из еды. Умоляю, Стюарт, в мое отсутствие не огорчай отца еще больше. Прошу тебя, Стю.

– Ну хорошо, – ответил он с полуухмылкой-полуужимкой.

Она почувствовала, что его мысли – не успела она закрыть дверь – стрижами упорхнули совсем в другую сторону.

VI

При свете дня злобный ветер разогнал низкие тучи и с закатом умер. Через три дома от Уоллов, в доме Моллисонов, Саманта под сильной лампой разглядывала свое отражение в зеркале трюмо, тяготясь тишиной и неподвижностью.

Последние два-три дня повергли ее в расстройство. Продажи были, по сути, на нуле. Торговый представитель фирмы «Шанпетр» – как оказалось, мордастый, грубый тип – приволок с собой целый саквояж отвратных бюстгальтеров. Видимо, все свое обаяние он растратил на предварительные переговоры, потому как при встрече повел себя деловито и свысока, стал хаять ее ассортимент и навязывать свой товар. Она ожидала увидеть кого-нибудь более юного, рослого и сексуального; с первой же минуты переговоров ей не терпелось выставить его с этим барахлом из своего бутика.

В обеденный перерыв она купила для Мэри Фейрбразер открытку с надписью «Искренние соболезнования» и теперь пыталась придумать что-нибудь от себя, ведь после той кошмарной поездки в больницу одной лишь собственноручной подписи явно было бы недостаточно. Близкими подругами они никогда не были. Пэгфорд – городок небольшой, тут все друг с другом здоровались, но на самом деле они с Майлзом совершенно не знали Мэри и Барри. Можно даже сказать, они принадлежали к противоборствующим лагерям, потому что Говард и Барри вечно конфликтовали из-за предместья Филдс… Саманта этими проблемами не заморачивалась. Политические дрязги местного значения ее не трогали.

Измученная, раздраженная, она весь день кусочничала, чтобы поднять себе настроение, и отнюдь не горела желанием идти к свекрови на ужин. Уставясь в зеркало, она приплюснула щеки ладонями и стала осторожно оттягивать назад. Отражение постепенно молодело. Поворачивая лицо так и этак, Саманта изучала тугую маску. Так лучше, намного лучше. Интересно, во что это встанет; долго ли придется мучиться; сможет ли она рискнуть. Нетрудно было представить, что скажет свекровь, завидев Саманту с новым, упругим лицом. Ширли не упускала случая напомнить, что они с Говардом помогают оплачивать образование внучек.

В спальню вошел Майлз; Саманта отпустила щеки и взялась за корректор для области глаз; откинув назад голову, как перед нанесением макияжа, она обработала мешки под глазами. Но в углах губ оставались тонкие, как иголки, короткие морщины. Их можно было выровнять – она читала – какими-то инъекциями. Неизвестно еще, будет ли желаемый эффект, но всяко дешевле, чем подтяжка, да и Ширли, глядишь, не заметит. В зеркале она видела, как Майлз снимает галстук и рубашку; внушительный живот нависал над офисными брюками.

– У тебя ведь деловая встреча была назначена? С каким-то представителем? – вспомнил он.

Лениво почесывая волосатый пуп, он уставился в платяной шкаф.

– А толку-то что? – отозвалась Саманта. – Дерьмо полное.

Майлзу нравился род ее деятельности: в той среде, где он вырос, розничная торговля считалась единственно достойным занятием, и Майлз с подачи отца всегда с уважением относился к коммерции. А кроме того, бизнес Саманты давал ему повод для колкостей и более грубоватых форм самоутверждения. Майлзу не надоедало отпускать одни и те же шуточки и двусмысленности.

– Чашечки не подошли? – со знанием дела осведомился он.

– Фасоны не подошли. Цвета жуткие.

Саманта стянула густые каштановые волосы на затылке, не сводя глаз с Майлза, который переодевался в модные хлопчатобумажные штаны и рубашку поло. Она вся была на нервах и от малейшей провокации могла вспылить или расплакаться.

До Эвертри-Кресент было рукой подать, но, чтобы не преодолевать крутой подъем, они поехали на машине. Быстро темнело; на вершине холма они обогнали какого-то пешехода, фигурой и движениями точь-в-точь похожего на Барри Фейрбразера; Саманта даже вздрогнула и оглянулась. Их машина свернула влево, и через минуту – да, никак не больше – они уже притормозили у полумесяца одноэтажных домов постройки тридцатых годов прошлого века.

Как у парадного фасада, так и на заднем дворе принадлежащего Ширли и Говарду коттеджа, невысокого кирпичного строения с широкими окнами, зеленели обширные газоны, которые летом Майлз подстригал аккуратными полосками. За долгие годы здесь появились фонари под старину, белая чугунная калитка, а по бокам от входной двери – терракотовые вазоны с геранью. Но главное, рядом с дверным звонком висела круглая плакетка полированного дерева, на которой готическим шрифтом, да еще в кавычках, было начертано: «Эмблсайд».

Саманта иногда язвила по поводу дома родителей мужа. Майлз терпел ее насмешки, по умолчанию признавая, что у них с Самантой, в доме с ламинатными настилами и дверями, с коврами на голых досках, с репродукциями в рамах, с модным, но неудобным диваном, заметен более утонченный вкус, но в глубине души он отдавал предпочтение этому коттеджу, где прошло его детство. Там почти все поверхности были накрыты чем-нибудь мягким и ворсистым, там не гуляли сквозняки, а кресла были на редкость удобны. По окончании стрижки газонов Ширли каждый раз подавала ему холодное пиво, и он устраивался в каком-нибудь из этих кресел, чтобы посмотреть крикет на огромном экране. Иногда к нему подсаживалась одна из дочек и лакомилась мороженым, политым шоколадным сиропом, который специально готовила для внучек бабушка Ширли.

– Здравствуй, солнышко, – сказала Ширли, открыв дверь.

Приземистым, компактным телосложением она напоминала маленькую аккуратную перечницу в фартучке с растительным узором. Ширли привстала на цыпочки, чтобы рослый сын ее поцеловал, потом бросила: «Здравствуй, Сэм» – и тут же отвернулась.

– Ужин почти готов. Говард! Майлз и Сэм пришли!

В доме пахло мебельным воском и аппетитной едой. Говард появился из кухни с бутылкой вина в одной руке и штопором в другой. Отработанным движением Ширли незаметно попятилась в столовую, пропуская вперед Говарда, занимавшего почти всю ширину коридора, а потом засеменила в кухню.

– Вот они, добрые самаритяне, – загрохотал Говард. – Как твой корсетный бизнес, Сэмми? Грудью встает против спада?

– И принимает заманчивые формы, Говард, – ответила Саманта.

Говард захохотал; и Саманта не сомневалась, что он хлопнул бы ее по заднице, не будь у него в руках бутылки и штопора. Она прощала свекру эти мелкие щипки и шлепки – безобидные заигрывания пожилого мужчины, который из-за своей толщины на большее не способен; к тому же они раздражали его жену Ширли – одно это уже не могло не радовать Саманту. Ширли никогда не выражала свое недовольство в открытую; улыбка ее не меркла, сладкоречивый голос не срывался, но после каждой сальной выходки Говарда она непременно бросала в свою невестку дротик, замаскированный цветным оперением. Она сетовала, что плата за обучение девочек постоянно растет, заботливо справлялась насчет диеты Саманты, уточняла, согласен ли Майлз, что у Мэри Фейрбразер точеная фигурка; Саманта терпела, улыбалась, но после выдавала Майлзу по полной программе.

– Кого я вижу: Мо! – воскликнул Майлз, входя перед Самантой в комнату, которую в этом доме называли салоном. – Не знал, что ты тут будешь!

– Привет, красавчик, – отвечала Морин низким, скрипучим голосом. – А поцеловать?

В углу дивана с рюмочкой хереса в руке сидела деловая партнерша Говарда. Она пришла в ярко-розовом платье, темных чулках и туфлях на шпильках. Иссиня-черные волосы были высоко взбиты и залиты лаком; на бледном обезьяньем личике вызывающе розовел густо накрашенный рот, который вытянулся в трубочку, когда Майлз наклонился, чтобы чмокнуть ее в щеку.

– Мы все в делах. Кафе открываем. Привет, Сэм, лапушка, – спохватилась Морин и похлопала рядом с собой по дивану. – Ой, какая красотулечка, загар шикарный, неужели это еще после Ибицы? Посиди со мной. Могу представить, что вы пережили в гольф-клубе. Вот ужас-то.

– Ох, не говорите, – сказала Саманта.

И впервые получила возможность хоть кому-то рассказать, как умирал Барри; все это время Майлз стоял у нее над душой, готовый в любой момент перехватить инициативу. Говард разливал в большие бокалы «пино гриджо», не упуская ни слова из ее рассказа. Мало-помалу, подогреваемая снаружи интересом Говарда и Морин, а изнутри – успокоительным теплом винного букета, Саманта стряхнула напряжение, не отпускавшее ее двое суток, и расцвела от хрупкого ощущения благополучия.

В теплой гостиной царил безупречный порядок. На стеллажах по обеим сторонам газового камина красовались фарфоровые безделушки, почти сплошь – сувениры в честь знаменательных дат королевской семьи, в частности юбилеев Елизаветы II. В углу стоял небольшой книжный шкаф, где биографии венценосных особ соседствовали с глянцевыми кулинарными изданиями, которые уже не помещались в кухне. Как на полках, так и на стенах было множество фотографий: из сдвоенной рамочки улыбались Майлз и его младшая сестра Патриция в одинаковых школьных джемперах; Лекси и Либби, дочери Майлза и Саманты, изображались во множестве видов, от младенчества до юности. В этой семейной галерее Саманта фигурировала только один раз, но зато на самом видном месте: на их с Майлзом большом свадебном фото шестнадцатилетней давности. Майлз, молодой и красивый, в упор смотрел на фотографа, щуря пронзительно-голубые глаза; у Саманты глаза были полузакрыты – она неудачно моргнула, да еще и повернула голову; при таком ракурсе улыбка ее напоминала о себе только двойным подбородком. Белое атласное платье натянулось на груди, разбухшей на ранних сроках беременности, отчего фигура казалась необъятной.

Тощая, похожая на клешню рука Морин играла с цепочкой, всегда болтавшейся у нее на шее; кулонами служили обручальное кольцо покойного мужа и распятие. Когда Саманта добралась до того, как докторша объявила Мэри, что медицина бессильна, Морин положила свободную руку ей на колено и стиснула пальцы.

– Кушать подано! – прокричала Ширли.

Хотя Саманта шла сюда через силу, ей сейчас было легче, чем за прошедшие два дня. Морин и Говард обращались с ней как с героиней и одновременно пострадавшей; оба нежно похлопали ее по спине, пропуская в столовую.

Ширли приглушила свет и зажгла длинные розовые свечи, в тон обоям и парадным салфеткам. От глубоких тарелок в полумраке поднимался пар, отчего даже широкое румяное лицо Говарда приобрело потусторонний вид. Осушив свой бокал почти до дна, Саманта подумала, что Говард мог бы объявить спиритический сеанс, дабы услышать версию самого Барри о событиях в гольф-клубе.

– Ну что ж, – глубоким голосом сказал Говард, – думаю, мы должны почтить память Барри Фейрбразера.

Саманта торопливо поднесла свой бокал к губам, чтобы Ширли, чего доброго, не заметила, что его содержимое почти полностью оприходовано.

– По всей видимости, у него была аневризма, – объявил Майлз, как только бокалы опустились на скатерть.

Он утаил эту подробность даже от Саманты и был очень доволен, потому что иначе она бы первой выложила ее Морин и Говарду.

– Гэвин позвонил Мэри, чтобы выразить соболезнования от лица фирмы и коснуться вопроса о завещании; Мэри все подтвердила. Если коротко, у него в голове набухла и лопнула артерия. – (После звонка Гэвина он первым делом выяснил у своих подчиненных, как пишется это слово, а затем посмотрел его в интернете.) – Это могло произойти в любой момент. Врожденная предрасположенность.

– Кошмар, – вздохнул Говард и, заметив, что бокал Саманты пуст, стал тяжело выбираться из кресла, чтобы это исправить.

Ширли, вздернув брови чуть ли не до линии волос, некоторое время поглощала бульон. Назло ей Саманта хлебнула еще вина.

– Представляете, – выговорила, она слегка запинаясь, – мне показалось, я его видела по дороге сюда. В темноте. Барри.

– Наверняка это был кто-то из его братьев, – процедила Ширли. – Все они на одно лицо.

Но ее слова заглушил скрипучий голос Морин:

– Когда умер Кен, я, по-моему, тоже на следующий вечер его видела. Вот как вас сейчас. Стоял в саду и глядел на меня в кухонное окно. Посреди своего розария.

Никто не отреагировал: это признание они слышали не раз. Прошла молчаливая минута, нарушаемая только деликатными глотками, а потом Морин опять заговорила, жестикулируя клешней:

– Гэвин на дружеской ноге с Фейрбразерами, верно, Майлз? Он ведь играет с Барри в сквош, да? Вернее, играл.

– Да, Барри его громил каждую неделю, хотя и был на десять лет старше. Гэвин, как видно, игрок слабый.

На озаренных язычками пламени лицах трех женщин появилось почти одинаковое самодовольно-смешливое выражение. Если и было у них что-то общее, так это слегка преувеличенный интерес к деловому партнеру Майлза, моложавому, высокому и жилистому. У Морин этот интерес объяснялся неутолимой любовью к местным сплетням: можно ли вообразить более желанную добычу, чем похождения видного холостяка? Ширли, в свою очередь, с удовольствием выслушивала упоминания о неуверенности и нерешительности Гэвина, потому что вследствие этих качеств он составлял восхитительный контраст с двумя ее богами – Говардом и Майлзом. Что же до Саманты, пассивность и осторожность Гэвина пробуждали в ней тигриную жестокость; она не могла дождаться, чтобы какая-нибудь бабенка надавала ему пощечин, пробудила, расшевелила, подхлестнула. При каждой встрече она и сама его подкалывала, пребывая в убеждении, что он считает ее неотразимой и неприступной.

– Как развивается его роман, – спросила Морин, – с той дамочкой, которая живет в Лондоне?

– Она больше там не живет, Мо. Она переехала сюда, на Хоуп-стрит, – уточнил Майлз. – И если я хоть что-то понимаю в таких делах, он уже сожалеет, что с ней связался. Вы же знаете Гэвина. Он вечно уходит на крыло.

В школе Гэвин учился на несколько классов младше, и Майлз всегда отзывался о своем деловом партнере с позиций старосты выпускного класса.