Текст книги "Времена года"

Автор книги: Джо Холдеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Мне казалось необъяснимым, почему плати не продолжали некоторые виды своей деятельности – как, например, музицирование или рассказывание историй – длинными ночами. Некоторые посвящали ночное время обычно легкой домашней работе вроде уборки, другие занимались скульптурой. Скульпторы, казалось, впадали в своеобразный транс и в таком состоянии зубами и когтями терпеливо обрабатывали каменные блоки или куски дерева. Я никогда не видел, чтобы они использовали инструменты, хотя при изготовлении обычных предметов обихода резали и строгали. Однажды я наблюдал за одним из старых самцов в течение всего процесса. Он перебрал целые кучи камней и кусков дерева, пока не нашел камень, показавшийся ему подходящим. Потом он уселся и начал рассматривать его со всех сторон; он пялился на него больше часа, прежде чем начал. Потом он закрыл глаза и принялся грызть и царапать его. Мне кажется, он не открывал глаз, пока не закончил работу. Когда я позднее спросил его об этом, он ответил: «Конечно, нет».

Он возился с камнем добрых шестьдесят часов, разделив их на шесть ночей. Когда он закончил, получилась нежная, почти филигранная абстрактная скульптура. Остальные плати один за другим подходили к нему и поздравляли с удачей в работе – те, что постарше, позволяли себе мягкую критику – а после того, как все высказали свое мнение, он выбросил ее, чтобы с ней могли играть дети.

Я спас скульптуру и взял себе; скульптор счел это смешным. Его творение выполнило свою задачу; точно так же, как он выполнил свою: он нашел свою душу (свое «внутреннее лицо») и освободил ее.

Я не должен говорить о скульптуре, это сфера деятельности Херба. Мария дала мне задачу записать принципы атлетических состязаний. (Я был в школе активным атлетом и дважды завоевывал для своего района Hombre de Hierre.) Об этом не стоит слишком много говорить. Как высоко ты можешь прыгнуть, как быстро бегать, как далеко плюнуть. Это было интересное состязание. Плати очень мощно плюют. Другим чрезвычайно увлекательным видом было поедание дерева. Двое соперников получают по одинаковому куску дерева – сосновые поленья в несколько сантиметров толщиной и около полуметра длиной – и начинают грызть напролом, пока один из них не изгрызет весь кусок. Так как второму после этого уже нет необходимости продолжать, то трудно @дитель. Увидев впервые это состязание, я решил, что им, должно быть, доставляет большое удовольствие есть дерево, но когда я спросил об этом одного из участников, он ответил: «Вкус ужасный и болит в обоих дырках». Я очень живо себе это представил.

Другой неприятный вид спорта – удары. Отличие от бокса в том, что это никак не связано с агрессией; в этом отношении это ненастоящая борьба. Один участник бьет другого дубинкой по туловищу или по голове. Потом он (или она) передает дубинку противнику, который отвечает точно таким же ударом. Соревнование заканчивается, как только один из них падает наземь, но может длиться очень долго.

Когда их спрашивали, почему они это делают, большинство плати не понимали вопроса – «почему» очень проблематичное понятие в их языке; для этого даже нет слова – но если получали ответ, то он звучал примерно так: «Это часть жизни». Это высказывание хоть и не содержит информационной ценности, но все же не совсем чуждо для человека. Зачем люди поднимают тяжести или бегают до упаду, или колотят друг друга на ринге до потери сознания?

О, Боже! Приближается один из них.

МАРИЯ

Наконец-то вода! Я хотела бы иметь возможность перемотать назад запись этого зуба и отредактировать ее. Должно быть, какое-то время я бредила – до того, как в нескольких километрах отсюда потеряла сознание. Я проснулась от того, что какой-то любопытный замри облизывал мое лицо. Я свернула ему шею, разорвала горло и начала пить большими глотками. Это и дало мне силы дойти сюда. Я досыта напилась, а потом тысячу шагов шла вниз по реке в холодной воде, и вот сейчас я сижу здесь, скрываясь за кустами, и грызу кусочки убитого замри. Мне кажется, если я вернусь на Землю, я стану вегетарианкой.

Это место совсем недалеко от того, где мы впервые встретили коллективного плати. Собственно, их было трое, относительно молодых; двое убежали, увидев нас, но третий прохлопал приветствие, и когда мы тоже захлопали, он, помедлив, присоединился к нам. Мы беседовали с ним целый час, пока двое остальных наблюдали за нами, прячась за деревьями.

К счастью, они были из семьи Тумлил; той самой, что приютила экспедицию Гарсии. Самец, что разговаривал с нами, был слишком молод, чтобы лично помнить о людях, но он слышал рассказы о них.

Он объяснил нам Великое Путешествие на Север. На третьем или четвертом году жизни каждый плати отправляется один и забредает на север так далеко, что приходит туда, где «все совсем другое». Он должен принести с собой что-нибудь удивительное. Его родители затем решают, насколько велика странность этого предмета; и соответственно этому подросток получает назначаемый ему ранг внутри племени.

(Вы узнаете, что иногда этот ранг мог означать разницу между жизнью и смертью. Чем выше ранг с самого начала, тем вероятнее подняться до ранга Старейшего. Тем, кто не стал Старейшим, разрешалось умереть, как только они были уже не в силах заботиться о себе сами; Старейших неограниченно долго кормили и защищали.)

Большинство путешествующих на север доходили до кратерного острова, но некоторые преодолевали все расстояние до северного континента. Таким же было намерение и этого молодого плати, с которым мы говорили. Я спросил его о подготовке к путешествию – насчет лодки, запасов пищи и воды – и он ответил, что лодка – это хорошо, но необязательно, а море полно воды и пищи. Он объяснил нам, что может проплыть это расстояние за три руки – то есть, двенадцать – дней. Если он не брал меня на пушку, то они могут спать на плаву и пить соленую воду. Это может затруднить наше бегство, если они продолжат преследование.

Мне кажется, эти трое немного плутовали, путешествуя втроем. Тот, с кем мы беседовали, подчеркнуто повторил, что они разойдутся в разные стороны, как только доберутся до острова. Я же полагаю, что они будут вместе всю дорогу. Лично я ненавижу быть одной в этом лесу. Но несмотря на это, у меня, возможно, появится такая необходимость.

Перед тем, как уйти, плати показал нам, в каком направлении мы сможем найти его семью, но мы решили подыскать себе другую – не ту, в которой был Гарсия – в интересах объективности и чтобы посмотреть, насколько велик обмен информацией между отдельными семьями. Как выяснилось, этот обмен очень мал или совсем отсутствует. Наша семья Камчаи знала о Тумлил только потому, что они в конце лета делили один район лугов; но никто не упомянул, что у Тумлил провели зиму десять безволосых карликов.

Через два дня относительно приятного путешествия мы нашли Камчаи на их обычном местожительстве в конце лета, в почти безлесой, поросшей травой долине у подножия южных гор.

Мы повторили опыт группы Гарсии тем, что нам тоже досталось довольно холодное приглашение в племя; нам показали, где находится пища, и несколько плати общими усилиями организовали нам каркас и шкуры, чтобы построить для нас бедную маффа. После этого мы подключились к членам семьи в их типичной летней активности – просто сидели вместе с ними.

После нескольких недель безуспешных попыток выманить у них какую-нибудь информацию мы стали свидетелями внезапного взрыва сексуальной энергии, который я уже описывала. Потом они опять немного успокоились, дней на пять-шесть, а потом начали собираться.

Их запасы пищи стали сокращаться, а охота в этой части степи стала трудной; поэтому им приходилось добираться вокруг гор к берегу моря и довольствоваться рыбной ловлей.

Переход организовала и возглавила Калыым – потому что она была самой молодой Старейшей и считалась самой авторитетной личностью в таких практических делах. Она была одной из немногих встреченных нами плати, которые носили украшения; в ее случае это были бусы из зубов динозавра, что она принесла из своего Великого Путешествия на Север – зубы большого хищника. Она утверждала, что убила его, но каждый знал, что это ложь; и ей оказывали уважение отчасти и потому, что она была способна лгать и после наступления половой зрелости.

По другую сторону гор было заметно холоднее; вечерами холодный южный ветер напоминал о начале осени и предстоящих морозах. Всю середину дня плати лодырничали, но по утрам и вечерам они с заметной энергией ловили рыбу и готовились к осеннему переходу сумчатых животных. В больших количествах собирались дрова, соль. Плати сидели вокруг костра, раскалывали кремни, жаловались на надоевшую рыбу и ждали изобилия.

В такой переходной стадии мы провели несколько месяцев, когда, наконец, однажды утром дозорный испустил радостный крик, и вся семья, вооружившись дубинками, подалась вниз по реке. Каждый взрослый взял три метра берега, а молодежь с ножами стояла позади линии.

Мы услышали их раньше, чем увидели – толлиу – млекопитающих, размером с зайца и чирикающих, как птицы. По звуку они напоминали одну из тех стай саранчи – с очень большого расстояния – которые в прошлые времена нападали на земли.

Плати возбужденно смеялись.

Потом появились они – единая кипящая масса, простиравшаяся от горизонта до горизонта, как колышущийся ковер из мокрого меха размером с остров. Млекопитающие, они шли из воды, как будто рыбы собрались в школу. Они растекались по суше и слепо неслись на линию ожидавших их плати.

Поначалу энтузиазма было больше, чем успеха. Каждый должен был схватить своего первого толлиу, откусить ему голову и похвалиться перед остальными его превосходным вкусом; нашим глазам открылось ужасное зрелище самых отвратительных застольных манер.

Когда закончились первые, преувеличенно обрядовые убийства, плати перешли к результативной рутине: каждый взрослый выбирал из бесконечного потока, обтекающего ноги, самое большое и здоровое животное и наносил ему удар слева дубинкой. Удар оглушал животное и по высокой дуге отбрасывал назад, где его ждала вооруженная ножами молодежь.

Подростки перерезали животным горло и укладывали их на большую шкуру, чтобы стекла кровь, затем с радостным возбуждением ждали следующую жертву. Как только из тушек вытекала кровь, юноши сдавливали их и бросали в кучу, возвышавшуюся на песке и уже принимавшую внушительные размеры.

Животных обескровливали, чтобы получить на растянутой шкуре лепешку из засохшей крови, которую затем разрезали на куски и ели в качестве закуски.

Тут и там в копошащейся стае толлиу вершили свою работу крупные хищники, рыжеватые животные, напоминавшие земных кенгуру, но вооруженные клыками длиной в палец, торчащими из нижней челюсти. Большинству из них удавалось избегать плати, но время от времени те окружали хищника и с пронзительными победными криками и пением забивали дубинками насмерть.

Так продолжалось примерно два часа, и все это время самые старые из Старейших наполняли длинные траншеи дровами и собирали влажные морские водоросли.

К тому времени, когда из воды выбрались последние отставшие ученики и понеслись по песку вслед за своими сотоварищами, вдоль берега уже было шестьдесят конусообразных куч мертвых толлиу, каждая высотой почти в рост плати. Мы слышали на западе от нас смех и удары дубинок.

Статистика этого события удивила меня. Плати убивали, казалось, каждый сотый экземпляр животного; затем выживших они направляли вдоль берега в руки следующей семье, которая поступала так же – и так далее. Мы знали, что было более ста семей. Но почему же тогда не иссякали толлиу? Тибру однажды откровенно ответила на этот вопрос: они выходят циклически. Только шестнадцать семей «собирают» этих существ при каждой миграции; при этом они чередуются по принципу ротации, установленному еще в ужасной древности. Остальные семьи наделяются при следующих миграциях. Тибру ждала уже два года, пока наступит очередь ее семьи на убой джукха. Эти животные считаются самыми вкусными и полезными.

Тем временем начало темнеть. Я помогала Старейшим раскладывать длинные ряды костров радости; теперь мы их зажгли, и когда с моря пришла вечерняя прохлада, я была благодарна треску дров и пылающему огню.

Тибру показала нам обработку мяса, чтобы и мы могли приложить к делу руки. Определенные внутренние органы животных складывались для получения приправ в шкуры со щелоком, затем с животных снимались шкуры, с них соскабливался желтый слой жира и укладывался в глиняные сосуды для вытопки. С мяса тоже соскабливался оставшийся жир, потом оно разрезалось на тонкие полосы, развешивалось над костром на палках и коптилось. У них не было возможности консервировать мозг животных, поэтому большинство плати всю ночь за работой жевали и чавкали.

Мы были недостаточно сильными и опытными, чтобы работать наравне даже с подростками, но тоже всю ночь напролет храбро разделывали мясо, внимательно следя за тем, чтобы в колеблющемся свете факелов не порезаться испачканным в крови кремневым ножом. Морские водоросли давали едкий, пахнущий хлористым водородом дым, про который Тибру утверждала, что он полезен для легких. Может быть, это и так – ведь он так обжигал легкие.

Восходящее солнце осветило сцену а ля Иероним Босх. Развевающийся дым над пропитанным кровью песком, усеянным костями и потрохами. Испачканные кровью люди и плати, отмеченные следами бессонной ночи.

Мы поплескались в ледяной воде и оттерли засохшую кровь пригоршнями песка, потом стояли в удушливом дыму и терпеливо ждали, пока снова оттает наше тело.

Настало время укладываться и отправляться. Сладковатый запах свежей крови уже приобрел налет разложения; воздух был наполнен жужжащими насекомыми, а на берег выползали крабоподобные существа с твердыми панцирями. Как только солнце поднимется выше, на этом месте даже по мнению плати нельзя будет оставаться.

Мы увязали копченое мясо и плитки из свернувшейся крови в грубо очищенные шкуры, которые потом натянут на колышках и высушат на солнце, и отправились вверх, в горы. Мы построили свои маффа на равнине, расположенной на километровой высоте, и стали терпеливо ждать снега.

Кто-то приближается!

ДЕРЕК

Теперь я вижу в них только опасных зверей. Они сменили свою человечность – нет, я хотел сказать, что это мы интерпретировали их действия на человеческий лад. Их животное поведение. Мне жаль, Мария. Я не могу рассматривать эти события глазами ученого; больше не могу. После того, что я только что видел.

Мы с Хербом должны были идти зигзагом – тысячу шагов в северо-восточном направление, потом тысячу шагов в северо-западном, и так далее. Это должно было их запутать.

Они схватили Херба.

Я услышал крик! Примерно в полукилометре. Я должен был бы бежать туда, хотя знал, что ничем не смогу помочь. Но мы с Хербом были большими друзьями еще со школьных времен. Он еще не закончил учебу. И вот…

Двое плати неожиданно встретили его на маленькой поляне, убили и отрезали голову. Это были… один из них… Я не в силах выговорить.

Я спрятался в зарослях. У меня было только копье; я ничего не мог сделать. Один из плати… ел половые органы Херба. Другой отнял их – из любопытства – и разорвал.

Я убежал. Настоящее чудо, что они меня… не… О, дерьмо! Вон они идут!

ГАБРИЭЛЬ

Мне кажется, у меня сломано запястье. Может быть, только вывих. Но я кончил этого ублюдка. Он вышел из-за излучины реки, и я напал на него с копьем. На моей стороне была неожиданность. Я нанес ему два прелестных удара в грудную клетку, и тут он меня сграбастал… Где же у них жизненно важные органы? Любой человек давно был бы убит. Он схватил меня за запястье и потянул к земле. Я откатился в сторону, покрепче ухватил свое оружие и ударил его, когда он прыгнул на меня. Он наделал массу шума, нанес мне еще несколько царапин на руке и, наконец, устроился поудобнее умирать. По непонятной причине он был не вооружен. Слава Богу! Это был Эмбрек, тот самый, что научил меня их способу ловить рыбу. Мы так хорошо с ним ладили. Что же, черт побери, случилось?

Первый раз вместо снега пошел дождь. Прекратилась всякая музыка и все остальное. Они весь день сидели на корточках, унылые и молчаливые. А когда наступил вечер, они стали дикими.

Она ворвались в нашу иглу – вчетвером – и начали срывать с нас одежду. Нэнси, Сьюзен и Маркус оказали сопротивление и были немедленно убиты. Каждый одним-единственным укусом. Остальные были раздеты и выведены или выволочены на мороз; в центр лагеря. Мирный костер теперь стал только черным пятном пепла, наполовину подернутого льдом.

Собрались все члены семьи за исключением самых старых из Старейших; и все стояли вокруг, как зомби. Никто ничего не говорил, никто ничего не замечал.

Мы все стояли в темноте и голые. Наконец, Калыым вынесла единственную масляную лампу, чтобы лучше было дразнить нас при ее мерцающем теплом свете.

Ход ритуала стал понятным только через много часов. Это был процесс отбора. Как только кто-то терял сознание, остальные собирались вокруг и пытались привести его в чувство ударами и пинками. Если тот вставал, они возвращались на свои места и снова игнорировали его. Если оставался лежать – умирал. После определенного числа ударов и пинков Калыым или другой Старейший одним рывком разрывали грудную клетку лежавшего.

Ужаснее крови был внезапный выброс воздуха из легких убитого в холодный воздух ночи. Уход жизни из тела.

Самыми чувствительными к холоду были старейшие из не-Старейших и молоденькие самки. Трое убитых первыми были девочки первого года жизни. Это и являлось причиной того, что в семье было так мало самок.

Мы знали, что этой ночи нам не пережить, но гладкие ледяные стены были непреодолимыми, а все входы в круг из иглу охраняли самые длинные плати.

Посовещавшись шепотом, мы решили, что нам ничего не остается, кроме очевидного, а именно, прорваться через охрану, стоявшую у входа в нашу иглу. Те, кто переживет эту попытку, должен ворваться в иглу, быстро схватить одежду и оружие и попытаться улизнуть через задний вход, прежде чем плати сообразят, что же произошло. А затем мы решили бежать к пещере.

Нам повезло. Мы обрушились на охранника с шести сторон. Когда он нагнулся, чтобы зарезать Дерека, то повернулся ко мне спиной; я прыгнул и ударил его обеими ногами меж лопаток. Он, раскинув руки и ноги, полетел головой в грязь и больше не поднялся.

Мы втиснулись в иглу, и я встал с копьем у входа, пока остальные собирали все необходимое. Многие плати совали головы в проход и мешали друг другу; но они, казалось, достаточно уважали мое оружие, чтобы оставаться снаружи.

Нас начали преследовать не сразу, и через час или немногим больше мы ушли от них на приличное расстояние. Потом снова начался дождь, и мы продвигались вперед очень медленно. Без звезд на небе нам приходилось полностью полагаться на Марию и ее способность ориентироваться. Мы нашли пещеру уже в начале дня и сначала несколько часов проспали. А потом нас нашел Милаб, и нам пришлось его убить.

Как долго может длиться эта фаза? Если она такая же продолжительная, как летняя и зимняя фазы, то они обязательно нас выследят. Внутри купола, наверное, было бы безопаснее. Если, конечно, мы до него доберемся…

Шум… Мария!

МАРИЯ

Теперь я могу легко произнести это. Может быть, это даже в какой-то мере интересно. Ни одному из нас не выжить. Я уже перестала волноваться и сейчас по ту сторону всякого человеческого достоинства. Во всяком случае, нет ничего, о чем нужно было бы волноваться и заботиться; совсем ничего.

Выяснилось, что вверх по течению хлюпал Габриэль. Я выбежала из своего укрытия, обняла его и прижала к себе; мы оба впали немного в истерию от этой встречи. Во всяком случае, у него появилась эрекция, и мы заинтересовались этим; потом мы ушли в укрытие и заинтересовались этим снова.

Это первое счастливое событие, о котором я могу сообщить за все это долгое время. Сейчас я гляжу на него спящего и сдерживаю желание сделать третью попытку. В последний раз перед смертью.

Странное состояние: я снова чувствую себя девочкой, внутренне кипящей и возбужденной и одновременно обреченной. Как смертельно больной пациент, возбужденный лекарствами и знанием о предстоящей смерти.

Уйти от них нет никакой возможности. Они выследят нас и разорвут на куски; может, сегодня же, может, завтра. Они нас получат.

О, Габ, просыпайся!

Нужно быть разумной. Эта дикость – просто очередная стадия. Они не ведают, что творят. Как в фазе сексуальности и родов. Уже завтра они могут опять превратиться в дружелюбных существ, покорных, как овцы. Или в художников. Или неделю спустя изобретут колесо. Какая странная, дрянная мешанина…

Должно быть, это цена выживания. Это определенно служит для того, чтобы устранять слабых членов расы. И убийство большей части самок до начала полового созревания выравнивает количество потомства – или, может быть, количество выброшенных детей является ответом на недостаток самок? В любом случае, это ламаркизм. Я не могу последовательно думать.

Но отношение к нам ни в коем случае не является инстинктивным, так как мы не принадлежим к их обычному окружению. Может, мы сами по незнанию стали причиной их аномального поведения. Реакция на стресс. Например, наш запах. Бурный механизм вытеснения. Кому это захочется знать? Может быть, кто-то и обнаружит, кто прослушает этот зуб. Вы меня извините; у нас осталось не так уж много времени. Я разбужу Габа.

БРЕНДА

Мария и Габ ждали меня, когда я подошла к устью реки. У Габа страшно распухло запястье; я наложила шину и забинтовала. Хватка руки осталась удовлетворительной, к тому же он левша. Мария в хорошем физическом состоянии, лишь немного утомлена; но меня беспокоит ее психическое состояние. Она почти в эйфории, что кажется совсем неподходящим в данной ситуации.

Мы прождали дополнительно еще полдня, но остальные либо мертвы, либо заблудились. Они еще могут наткнуться на нас у купола. У нас есть топор, копье и два ножа. Габ использовал один нож, чтобы сделать мне копье. А еще у нас два пузыря родились и побрели в море.

Вода ледяная; вероятно, более чем на десять градусов холоднее, чем тогда, когда мы переходили море первый раз. Уже через несколько минут все ниже бедер немело. Когда становилось мельче или встречалась песчаная отмель, чувствительность восстанавливалась… в виде пронзительной боли. В самом деле хорошо, что мы нашли второй остров с пресной водой; так нам нужно брести и скакать по сырому песку лишь на десять километров больше.

Мы свернули наши шкуры и несли их на плечах, чтобы они остались сухими. Мы не могли рисковать и разжечь костер (кроме того, мы вряд ли нашли бы достаточно сухое дерево), поэтому мы сидели, тесно прижавшись друг к другу и взаимно обогреваясь, и шепотом дискутировали о наших дальнейших соответствующих обстановке действиях, не сводя глаз с юга, хотя были бы совершенно беспомощными, если бы нас преследовал даже один-единственный плати.

Тридцать километров до следующего источника воды. Мы решили на несколько дней остаться здесь и восстановить свои силы, питаясь воняющими серой устрицами. Преодолеть весь путь менее чем с пятью литрами воды – это очень трудный переход.

На самом деле мы оставались тут четыре дня. Габа прохватил понос, и мы смогли отправиться в путь только после того, как его организм оправился от обезвоживания. Нам это тоже было кстати. Мы все устали и морально выдохлись.

В первый вечер мы просто свалились на какие-то кучи земли, какие бывают у хомячьих нор, и уснули, как убитые. На следующий день мы собрали сухой травы, чтобы приготовить какое-то подобие матрацев, поверх которых в качестве одеял положили шкуры. Мы снова тесно прижимались друг к другу ради тепла и чувства безопасности, и через какое-то время Габ позволил нам обоим в равной мере извлечь пользу из его необыкновенного таланта.

Это было очень показательно. Замечание, которое сделала Мария, указывало на то, что у Габа был свежий опыт в отношении нее. И я поклялась бы, что ничто и никто – мужчина ли, женщина, человек ли, плати ли – не чувствовал себя перед ним уверенно. Может быть, его до сих пор пугала сила Марии или ее возраст. Или ее авторитет. Это должно быть причиной того, что она была в каком-то странном настроении, когда я их встретила. Но в любом случае, я теперь рада за нее.

Габ развлекал нас стихами и песнями на трех языках.

Странная случайность, что мы все говорим по-английски. Мария была вынуждена выучить его для изучения эскимосского; я сама жила в Массачусетсе. Габ овладел английским только из-за своего страха; по той же причине он выучил другие земные языки, такие, как испанский, суахили, пан-суахили и все три сельванийских диалекта. Он остался молодым. Только Мария лучше его говорила на языке плати. Они попытались дуэтом петь песни плати, в которых речь шла о крови и кале, но получалось не совсем натурально. Невозможно правильно выговорить консонанты!ка и!ко, если у тебя нет зубов, как на медвежьем капкане.

Стресс привел к тому, что мои месячные пришли на неделю раньше. Когда мы, убегая, покинули нашу иглу, у меня не было времени прихватить с собой вспомогательную конструкцию из моховой подстилки и кожаных ремешков, поэтому я, так сказать, закапала кровью весь остров. Габ, кажется, был шокирован, но у меня не было ни малейшего желания постоянно бегать с пучком травы только ради того, чтобы не ранить его драгоценную мужскую чувствительность. (Кроме того, его довольно противная болезнь тоже не слишком заботилась о моей чувствительности; неважно, врач я или нет).

Последний день мы провели в напрасных стараниях сплести ведро или какой-нибудь сосуд, который держал бы воду хоть несколько минут. Мы все знали, что такое в принципе возможно, но нам это не удалось; по крайней мере, из травы, что росла на этом острове. Марии удалось сделать своего рода ведро из ее кильта; она сплела из палок каркас. Это удвоило наш запас воды; но ей придется таскать его обеими руками. Конечно, мы выпьем это в первую очередь.

Тридцать километров. Надеюсь, мы осилим их.

МАРИЯ

Жажда и холод почти убили нас, когда мы добрались до воды на острове. К этому времени мы давно потеряли ориентировку, так как растительность на острове сейчас совершенно отличалась от летней и к тому же местами изменилась береговая линия. При виде каждого большого острова мы надеялись, что это он; и в конце концов, он оказался одним из них.

Рядом с источником мы нашли свежие останки костра. В первый момент у нас появилась надежда, что это остальные члены нашей группы, возможно, обогнали нас, пока Габ отходил после своей болезни. Но потом мы обнаружили отхожее место; там были экскременты плати. Судя по ним, их было трое или четверо и они были здесь примерно за день до нас.

Мы не знали, что делать. Кто это? Охотники, преследующие нас, или просто группа в Великом Путешествии на Север? В последнем случае нам лучше было бы на несколько дней задержаться здесь, чтобы увеличить расстояние между ними и нами. Но если это были охотники, они могут еще находиться на острове, и тогда нам лучше исчезнуть.

Габ не верил, что это охотники, так как в этом случае они давно бы выследили нас и превратили бы в мясо на завтрак.

Сомневаюсь. Было по меньшей мере три маршрута через архипелаг; они могли бы отправиться одним из двух остальных. А так как они могли пить соленую воду, им нет нужды отклоняться с дороги, чтобы попасть на остров, где мы останавливались сначала.

Ни один из нас не считал себя в состоянии выдержать гигантский марш. Менее проблематичной была бы нормальная человеческая скорость, но затем нам по крайней мере десять часов нужно будет брести в ледяной воде на мизерном рационе. И мы решились на компромисс.

На случай, если охотники задержались на острове, мы разбиваем лагерь на южной оконечности острова (ветер дул с севера), на маленькой поляне, почти полностью скрытой непроходимыми колючими зарослями. Если нас накроют и нам придется драться, то это могло произойти, по крайней мере, только с одной стороны.

Из осторожности мы не стали разжигать костер и только постоянно посылали кого-нибудь одного, чтобы принести воды или рыбы. И один стоял на вахте, пока двое других спали.

Наши меры безопасности не принесут большой пользы, если действительно трое или четверо плати были на острове и все разом придут к нам. Но была вероятность, что они придут разными путями, и как Габ, так и я доказывали, что они тоже уязвимы, по крайней мере, когда ходят поодиночке.

Два дня прошли без всяких происшествий, и мы отдыхали. В полдень третьего дня Габ пошел за водой и вернулся с Дереком.

Дерек был едва жив от жажды и холода. Мы бросали ему в воду мелкие кусочки рыбы, и через сутки, которые он наполовину проспал, а наполовину провел в бреду, он оправился настолько, что смог говорить.

Он наблюдал за двумя плати, которые ели Херба. Они преследовали его, но он, пренебрегая смертельной опасностью, продрался в заросли колючек (его руки и ноги были усеяны воспаленными шрамами), и они, казалось, не смогли его преследовать. Он нашел реку и в слепой панике выбежал к морю, добрался до первого острова с пресной водой и три дня пролежал там пластом. Он совершенно не помнит, ел ли он что-нибудь.

Потом он услышал плати – или ему показалось, что услышал – и бежал на север, пока были силы. Как он добрался сюда, он не помнил.

Габ нашел его без сознания на берегу моря.

Теперь мы составили новый план; решили подождать здесь еще два-три дня, пока Дерек не почувствует в себе силы для дальнейшего марша.

Самый трудный отрезок был еще впереди. Даже если мы не попадем в руки плати… А что, если там уже нет лодок?

ГАБРИЭЛЬ

Мы больше не встречали следов плати. Четыре дня спустя Дерек смог относительно хорошо идти. Целый день мы пили воду, а на закате солнца вышли в путь.

Только в одном месте оказалось настолько глубоко, что нам пришлось плыть. Я попробовал тащить сосуд Марии и плыть на боку, но из этого ничего не вышло. Поэтому последние двадцать или двадцать пять километров превратились в соревнование с уменьшающимся запасом воды в пузырях.

На рассвете земли все еще не было видно, и нам пришлось идти, полагаясь на наши чувства. (Плати, очевидно, не имеют этой проблемы; у них есть еще не исследованное чувство магнитного поля их планеты, как у некоторых видов сельванийских перелетных птиц.) Мы сохранили несколько глотков воды, которые намеревались выпить только при виде земли.

Около часа мы в мертвом молчании продолжали маршировать, и тут Дереку пришла блестящая идея. Мы обыскивали горизонт как правило на высоте метра над уровнем моря, но если кто-то встанет на мои плечи, он сможет видеть вдвое дальше.