Текст книги "Мудрость толпы"

Автор книги: Джо Аберкромби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Если существовала полная противоположность тому, чтобы чувствовать себя королем, это была она.

Перемена

– Согласитесь, это впечатляющее зрелище, – произнес Пайк.

– Соглашусь, – отозвалась Вик, на которую было не так-то просто произвести впечатление.

Возможно, Народной Армии не хватало дисциплины, снаряжения и припасов, но никто не мог бы оспорить ее масштаб. Она тянулась насколько хватало глаз, теряясь в дымке мороси вдалеке, заполонив дорогу на дне долины и раскисшие склоны по обеим сторонам.

Когда они вышли из Вальбека, их было, наверное, тысяч десять. Впереди, словно яркий наконечник копья, выступала пара подразделений бывших солдат, сверкая новенькими, только что из литейной, подарками от Савин дан Брок. Но вскоре порядок уступил место разнузданному хаосу. Фабричные рабочие и литейщики, красильщицы и прачки, каменщики и ножовщики, мясники и лакеи не столько маршировали, сколько отплясывали под старые рабочие песни и стук барабанов, сделанных из кастрюль. Пока что восстание носило в целом добродушный характер.

Вик ожидала и где-то даже надеялась, что они рассеются в течение медленного, изнурительного похода по раскисшим дорогам под все усиливающимся дождем, однако их число только возрастало. В их ряды вливались работники, арендаторы и фермеры с косами и вилами (что вызывало некоторую озабоченность), а также мешками муки и окороками (что служило причиной всеобщей радости). К ним присоединялись шайки попрошаек и банды хулиганов. Солдаты, дезертировавшие с полей давно проигранных и позабытых сражений. Торговцы, шлюхи и демагоги, всучивавшие людям шелуху, секс и политические теории в палатках, расставленных вдоль растоптанных в месиво дорог.

В их энтузиазме тоже нельзя было усомниться. По ночам огни костров растягивались на мили; люди сидели, натянув на себя влажные от росы одеяла в качестве защиты от осенних холодов, и с горящими глазами говорили, говорили без конца о своих окутанных дымом мечтах и желаниях. О перемене. О Великой Перемене, которая наконец пришла.

Вик не имела понятия, насколько далеко простиралась теперь их пропитанная дождем колонна. Не имела понятия, много ли в ней ломателей и сжигателей. Мили и мили дороги были заполонены мужчинами, женщинами и детьми, тащившимися по грязи к Адуе. К светлому будущему. У Вик, разумеется, были сомнения, однако… Столько надежды! Целый потоп. Как бы сурово ни обошлась с тобой жизнь, такому напору нельзя было не поддаться. Или, возможно, жизнь просто обошлась с ней не настолько сурово, как она любила представлять.

Лагеря научили Вик всегда держаться с победителями. С тех пор это стало ее основным жизненным правилом. Однако ни в лагерях, ни во все последующие годы у нее никогда не возникало сомнений относительно того, кто эти победители. Те, кто стоит у власти: инквизиция, Закрытый совет, архилектор. Сейчас, глядя на эту необузданную человеческую стихию, задавшуюся целью изменить мир, она уже не была так уверена, чья сторона победит. Она не была уверена даже, где кончается одна сторона и начинается другая. Если бы Лео дан Брок побил Орсо, у них был бы новый король, новые лица в Закрытом совете, новые зады в больших креслах, но в целом все осталось бы по-прежнему. Но если Орсо побьет вот эта компания – что дальше? Все, в чем она прежде не сомневалась, рассыпалось в прах. Теперь она сомневалась даже в том, что у нее вообще останется хоть что-то несомненное, а не одни лишь дурацкие догадки.

В Старикланде, во время восстания, Вик довелось присутствовать при землетрясении. Земля под ногами задрожала, книги попадали с полок, с соседнего дома на мостовую свалилась дымовая труба. Это продолжалось недолго, но достаточно, чтобы она успела испытать ужас понимания, что все, на что она рассчитывала как на нечто прочное, надежное, может в одно мгновение рассыпаться, как карточный домик.

И вот сейчас у нее снова было это же чувство. Только сейчас она знала, что землетрясение еще только началось. Как долго мир будет содрогаться? И останется ли от него хоть что-то, когда все закончится?

– Я вижу, вы все еще с нами, сестра Виктарина.

Пайк прищелкнул языком, понукая лошадь спуститься вниз, к голове расхристанной колонны. У Вик было сильное желание остаться. Однако она последовала за ним.

– Да, все еще с вами.

– Значит ли это, что вы готовы присоединиться к нашему делу?

Одна сторона ее существа, исполненная надежды, хотела верить, что это может стать исполнением мечты Сибальта о лучшей жизни, и отчаянно желала увидеть ее воплощение. Другая, боязливая сторона чуяла близкую кровь и подбивала ее этой же ночью все бросить и бежать в Дальние Территории. И была еще расчетливая сторона, по мнению которой совладать с обезумевшей лошадью можно, только оставаясь в седле, а изо всех сил держаться за повод, возможно, менее опасно, чем совсем его отпустить.

Вик искоса посмотрела на Пайка. Собственно, она до сих пор не могла понять, в чем, собственно, их «дело» заключается. Собственно, ей казалось, что дело здесь было у каждого свое – у каждой из этих крошечных точек, составляющих собой Народную Армию. Но сейчас было не время говорить правду. (Да и наступит ли оно когда-нибудь, это время?)

– Было бы глупостью утверждать, что я нисколько не убеждена.

– И если бы вы сказали, что убеждены полностью, с моей стороны было бы глупостью вам поверить.

– Что ж, поскольку мы оба не глупцы… давайте скажем «может быть».

– О, мы все тут глупцы. Но я ничего не имею против старого доброго «может быть». – Лицо Пайка не выражало никаких признаков удовольствия или какого-либо другого чувства. – Крайностям никогда нельзя доверять.

…Вик сомневалась, что двое других лидеров Великой Перемены, ехавшие по травянистому склону в их направлении, с ним бы согласились.

– Брат Пайк! – прокричал Ризинау, радостно маша пухлой рукой. – Сестра Виктарина!

Ризинау беспокоил Вик. Бывший наставник Вальбека имел репутацию глубокого мыслителя, однако, на ее взгляд, он был из тех, кого идиоты почитают за гения: его идеи представляли собой сплошную путаницу с пустотой в середине. Он много распространялся о справедливом обществе, которое ждет их впереди, но был удивительно туманен относительно ведущих к нему путей. Его карманы вечно топырились от бумаг – теорий, манифестов, прокламаций. Набросков речей, которые он визгливо выкрикивал в возбужденную толпу на каждом привале. Вик не нравилось, что люди приветствуют его цветистые воззвания к разуму, потрясая оружием, одобрительно воя и выкрикивая гневные лозунги. По ее опыту, больше всего ущерба можно ждать от людей, действующих на основании высоких принципов.

Однако еще больше Вик беспокоила Судья. Эта женщина ходила в ржавой старой кирасе, увешанной бренчащими крадеными церемониальными цепями, поверх бального платья, усыпанного выщербленными осколками хрусталя. Впрочем, в седле она сидела по-мужски, а не по-дамски, так что оборки ее драной юбки задрались к бедрам. Она ехала, засунув босые, перепачканные грязью ноги в оббитые кавалерийские стремена – лицо словно составлено из ножей, костистые челюсти яростно стиснуты, черные глаза гневно прищурены. Ее обычно пылающий огнем рыжий хохол побурел от дождей и свисал сбоку, прилипнув к черепу. Судью принципы интересовали только как оправдание для творимого ею хаоса. Когда сжигатели захватили здание суда в Вальбеке, ее присяжные не оправдали ни одного человека – и единственным вынесенным ею приговором для каждого была смерть. Если глаза Ризинау были постоянно возведены к небу, чтобы не видеть разрушений, через которые он ступает, Судья, напротив, не отводила свирепого взгляда от земли, стремясь не упустить ничего, что можно было бы растоптать.

А Пайк? На обожженной маске, которую представляло собой лицо бывшего архилектора, невозможно было прочитать ничего. Кто мог знать, какие цели преследует брат Пайк?

Вик кивнула в направлении серой от сажи, накрытой покрывалом дыма Адуи, которая неотвратимо, дюйм за дюймом приближалась к ним.

– И что будет, когда мы доберемся дотуда?

– Перемена, – отозвался Ризинау, самодовольный как индюк. – Великая Перемена!

– От чего к чему?

– Господь не благословил меня Долгим Взглядом, сестра Виктарина. – Ризинау хихикнул при этой мысли. – Глядя на куколку, трудно предсказать, какая именно бабочка появится из нее, чтобы приветствовать восходящее солнце. Но перемена будет. – Он погрозил ей толстым пальцем. – В этом вы можете быть уверены! Новый Союз, построенный на высоких идеалах!

– Миру не нужны перемены, – буркнула Судья, не отрывая взгляда темных глаз от столицы. – Ему нужен костер.

Вик не доверила бы ни тому, ни другой даже загнать стадо свиней в хлев, не говоря о том, чтобы направлять мечты миллионов людей к новому будущему. На ее лице, конечно, ничего не отразилось, но Пайк, по-видимому, все же уловил какую-то толику того, что она чувствовала.

– Кажется, у вас по-прежнему есть сомнения?

– Я никогда не видела, чтобы мир менялся быстро, – ответила Вик. – Пожалуй, я вообще не видела, чтобы он менялся.

– Я начинаю думать, что вы так нравились Сибальту оттого, что были его полной противоположностью. – Ризинау игриво приобнял ее за плечи. – Ох, сестра, вы так циничны!

Вик повела плечом, стряхнув его руку.

– Думаю, я это заслужила.

– После того, как ваше детство украли лагеря, после того, как вы сделали карьеру тем, что заводили друзей, чтобы потом предать их архилектору Глокте, – чего еще можно было ожидать? – заметил Пайк. – Однако цинизма тоже может быть чересчур много. Вы еще увидите.

Вик не могла не признать: она ожидала, что их «Великая Перемена» развалится задолго до этого момента. Что Судья и Ризинау, устав от перебранок, вцепятся друг другу в глотки; что непрочное содружество ломателей и сжигателей, умеренных и экстремистов распадется на множество фракций; что решимость Народной Армии растает, размокнув под дождями. В конце концов, что на гребне любого из встреченных ими на пути холмов появится кавалерия лорд-маршала Рукстеда и порежет это воинство оборванцев на куски.

Однако Ризинау с Судьей продолжали терпеть друг друга, а королевской гвардии было не видно и не слышно – даже сейчас, когда они уже входили в лабиринт дурно спланированных, дурно построенных, дурно пахнущих лачуг под стенами столицы. Дождь понемногу утих, струйки воды сочились из разбитых водосточных труб в грязные немощеные проулки. Может быть, силы Орсо были истощены столкновением с Лео дан Броком? Может быть, они были брошены на усмирение других восстаний? А может быть, в эти странные времена его солдаты были вынуждены столько раз менять стороны, что больше не знали, за кого им сражаться… Вик подумала, что хорошо их понимает.

…В этот момент выглянуло солнце, и она увидела вдалеке ворота Адуи.

Несколько мгновений Вик размышляла, в городе ли Огарок. Может быть, ему грозит опасность? Но потом поняла, как это глупо – беспокоиться об одном человеке посреди всего, что творилось вокруг. В любом случае, что она могла для него сделать? Что здесь вообще можно было сделать для кого бы то ни было?

Ризинау нервно взглянул на стены столицы, покрытые потеками сырости.

– Мне кажется, лучше соблюсти меры предосторожности. Может быть, дождемся, пока подвезут пушку, и уже потом…

Судья, громко и презрительно фыркнув, вонзила босые пятки в бока своей лошади и припустила вперед.

– В храбрости ей не откажешь, – заметил Пайк.

– Разве что в здравом смысле, – парировала Вик.

Она чуть ли не надеялась на ливень стрел, но ничего подобного не произошло. В неуютной тишине Судья рысцой подъехала к воротам, вызывающе вздернув подбородок.

– Эй, вы там, внутри! – завопила она, придержав лошадь. – Солдаты Союза! Горожане Адуи!

Она привстала в стременах, указывая назад, на огромную орду, ползущую по размокшей дороге по направлению к столице:

– Вот это – Народная Армия! Она пришла, чтобы освободить свой народ! От вас мы хотим знать только одну вещь! – Она воздела над головой скрюченный палец. – С кем вы? С народом… или против него?

Ее лошадь бросилась в сторону, но Судья, рванув за повод, заставила ее описать небольшой круг, по-прежнему держа палец в воздухе, под нарастающий громовой топот тысяч и тысяч ног.

Вик вздрогнула, когда позади ворот что-то гулко загремело. Потом между двумя створками появилась светлая щелка, заскрипели несмазанные петли, и ворота медленно растворились. С парапета свесился солдат, размахивающий шляпой, с безумной ухмылкой на лице.

– Мы с народом! – заорал он. – Да здравствует Великая Перемена!

Судья вскинула голову и повернула лошадь, отъезжая с дороги, потом нетерпеливо махнула рукой, приглашая Народную Армию внутрь.

– В жопу короля! – завизжал одинокий солдат, вызвав волну одобрительного хохота у приближающихся ломателей.

После чего, рискуя жизнью, он взобрался по мокрому флагштоку, чтобы сорвать висевшее над городскими воротами знамя – флаг Высоких королей Союза, реявший над стенами Адуи на протяжении веков. Золотое солнце Союза, эмблема, данная Гароду Великому самим Байязом; флаг, перед которым люди опускались на колени, которым клялись и которому приносили клятвы… трепеща, упал на усеянную лужами дорогу перед городскими воротами.

– Мир может меняться, сестра Виктарина. – Пайк взглянул на нее, приподняв одну безволосую бровь. – Вот увидите.

Он прищелкнул языком и пустил лошадь в направлении раскрытых ворот.

Было что-то почти чересчур символичное в том, как Народная Армия входила в Адую, попирая ногами флаг прошлого, валяющийся в грязи.

Маленькие люди

– Они здесь! – Якиб был в таком волнении, что у него перехватывало горло, и голос звучал надтреснуто, срываясь на визг. – Ломатели! Здесь, черт подери!

Столько дней, столько недель, столько месяцев они ждали – и вот он стоял посреди маленькой гостиной их дома, дико озираясь, сжимая и разжимая кулаки и не зная, что делать дальше.

Петри не казалась взволнованной. Скорее встревоженной, даже недовольной. Парни предупреждали его не жениться на такой брюзге, но тогда он этого не видел. Он вечно на что-то надеялся. «Ты вечно на что-то надеешься», – говорили ему. А теперь вид у нее становился все брюзгливее с каждым днем… Однако сейчас был едва ли подходящий момент, чтобы беспокоиться об их неудачном браке.

– Здесь, черт подери!

Он схватил свою куртку, смахнув со стола памфлеты, рассыпавшиеся по всему полу. Не то чтобы он их читал. Он, в общем, и читать-то не умел. Но даже просто иметь их уже казалось неплохим шагом по направлению к свободе. Да и кому нужны памфлеты, когда ломатели явились в город во плоти?

Подойдя к камину, он потянулся за дедушкиным мечом, висевшим на крюке, и шепотом выругал Петри, заставившую его повесить его так высоко. Ему пришлось встать на цыпочки, чтобы достать эту треклятую штуковину, едва не уронив ее при этом себе на голову.

В нем шевельнулось чувство вины, когда он увидел ее лицо – пожалуй, даже не столько недовольное, сколько испуганное. Вот чего всегда было нужно этим ублюдкам – инквизиции и Закрытому совету. Чтобы все были напуганы. Он ухватил ее за плечо, потряс, пытаясь передать ей хоть немного своей надежды:

– Теперь цены на хлеб быстро упадут, вот увидишь. Хлеб будет для всех!

– Ты думаешь?

– Я знаю!

Она дотронулась кончиками пальцев до помятых ножен.

– Не бери его с собой. Если у тебя будет меч, тебе захочется пустить его в дело. А ты не умеешь.

– Еще как умею, – отрезал Якиб, хотя они оба знали, что это не так.

Он рванул оружие на себя, повернув не той стороной вверх, так что покрытый пятнами ржавчины клинок наполовину выскользнул из ножен прежде, чем он перехватил его и загнал обратно.

– Мужчина должен быть вооружен, хотя бы в день Великой Перемены! Если мечи будут у многих, их вообще не придется вынимать.

И, не дожидаясь, пока она озвучит новые сомнения, он выскочил наружу, с силой хлопнув за собой дверью.

Улицы снаружи были чистыми и светлыми – после недавнего дождя все блестело и сверкало как новенькое. Повсюду были люди, нечто среднее между бунтом и карнавалом. Кто-то бежал, кто-то вопил. Некоторые лица были ему знакомы, но большинство были чужаки. Какая-то женщина обхватила его за шею и поцеловала в щеку. Местная шлюха взгромоздилась на ограду, одной рукой придерживаясь за стену, а второй приподнимая платье, чтобы дать толпе взглянуть на свой товар. «Весь день за полцены!» – вопила она.

Он был готов драться. Идти на ряды роялистских копий, и пусть свобода и равенство послужат ему доспехом! Впрочем, Петри эта идея была не очень по вкусу, и, честно говоря, у него и у самого понемногу начинали возникать сомнения. Однако солдат ему попалось лишь несколько, и на их лицах были улыбки, а мундиры нараспашку, и они орали, прыгали и веселились не хуже любого другого.

Кто-то пел. Кто-то плакал. Кто-то танцевал прямо в луже, обдавая всех брызгами. Кто-то лежал в дверном проеме – наверное, пьяный… Потом Якиб увидел на его лице кровь. Может быть, ему нужна помощь? Но бегущие люди уже увлекли его за собой. Он сам не знал, зачем бежит с ними. Он не знал ничего.

На Балочную улицу, что широкой полосой прорезала фабричные районы Трех Ферм, выходя к центру города. Здесь он увидел вооруженных людей – начищенные доспехи, новенькие, сверкающие… Якиб замер на углу, с колотящимся во рту сердцем, спрятав меч за спиной – он решил, что встретился с королевской гвардией. Потом он заметил их бородатые лица, их размашистую походку, транспаранты в их руках с криво вышитыми разорванными цепями – и понял, что это и есть Народная Армия, марширующая к свободе.

Из дверей мануфактур валом валили рабочие, вливаясь в толпу, и он принялся проталкиваться сквозь них, хохоча и крича до хрипоты. Ему на пути попалась пушка! Пушка, черт подери! Ее катили улыбающиеся во весь рот красильщицы. Их руки были покрыты разноцветными пятнами. Люди пели, обнимались, плакали. Якиб больше не был башмачником – он был борцом за справедливость, гордым братом ломателей, участником величайшего события эпохи.

Он увидел во главе толпы женщину на белом коне, в солдатской кирасе. Судья! Точно, Судья. Разглядывая ее сквозь слезы на глазах, он даже не смел надеяться, что она окажется такой прекрасной, и яростной, и праведной. Это был чистый дух, идея, облекшаяся плотью. Богиня, ведущая людей навстречу их судьбе.

– Братья! Сестры! Вперед, к Агрионту! – И она показала вперед, на дорогу, ведущую к свободе. – Мне не терпится поприветствовать его гребаное августейшее величество!

По толпе прокатилась еще одна бурная волна смеха и восторга, и Якибу показалось, что в каком-то переулке он увидел, как кого-то лежащего на земле бьют ногами, пинают снова и снова, и он вытащил ржавый дедушкин меч, и поднял его высоко над головой, и присоединился к поющим.

* * *

– Идут, – шепнул Грей.

Капитан Лееб вытащил меч. Пожалуй, самое время это сделать.

– Я слышу, капрал.

Он пытался вселить в окружающих ощущение уверенности. Уверенность – основное качество офицера. Так говорил ему его брат.

Судя по звуку, их было значительное количество. Весьма значительное. И неуклонно приближающееся. Леебу вспомнился гомон толпы на турнире: сотни голосов, возбужденно и восторженно вопящих. Тысячи голосов. Однако сейчас в них была определенная нотка безумия, оттенок гнева. Время от времени сквозь гомон прорезались звон разбитого стекла, треск дерева.

Лееб испытывал сильное желание сбежать куда-нибудь подальше. Он вовсе не хотел пятнать себя кровью, в особенности своей собственной. К тому же не то чтобы он не испытывал симпатии к их движению, до определенного предела. Свобода, справедливость и так далее – кто же не хочет всех этих вещей? Ну так, в принципе? Однако он принес присягу королю. Не самому королю лично, разумеется, но как бы там ни было, он ее принес. Если он с радостью дал клятву, когда дела шли хорошо, едва ли было бы справедливо забрать ее обратно, как только запахло опасностью. Иначе что бы это была за клятва?

Полковник заверил его, что помощь на подходе. Королевская гвардия их поддержит. Потом это был Вестпорт. Потом Старикланд. Потом еще менее вероятные места. В конце концов, никакая помощь не пришла ниоткуда.

Лееб бросил взгляд на своих людей, растянувшихся поперек Балочной улицы. Хлипкая редкая цепочка в красных мундирах. Человек сорок арбалетчиков да восемьдесят копейщиков. Половина роты вообще не вышла. Некоторые оказались не настолько приципиальными, как он. Лееб всегда считал, что в человеке нет качества, более достойного восхищения, чем умение держать слово. Верность долгу – основное качество офицера. Так говорил ему отец. Однако сейчас ему начинало казаться, что некоторая гибкость тоже может порой пригодиться.

– Идут, – снова прошептал Грей.

Ветерок немного рассеял пелену, тянувшуюся от литейной в дальнем конце улицы. Во рту у Лееба пересохло.

– Я вижу, капрал.

Их поистине было много – и из дымки возникали все новые. Многие выглядели как обычные горожане, с женщинами и с детьми; они потрясали ножками от стульев, молотками, ножами, пиками, сделанными из швабр. Другие были похожи на профессионалов: в свете проглянувшего солнца поблескивали доспехи и лезвия клинков. Понемногу, с медленно раскрывающимся ртом Лееб начал осознавать масштаб надвигающейся толпы.

Похоже, что меры, предпринятые Закрытым советом – все эти визгливые воззвания, комендантские часы, угрозы, показательные экзекуции, – не достигли желаемого результата. Скорее наоборот.

– Во имя Судеб… – выдохнул кто-то.

– Спокойно, – проговорил Лееб, но его голос прозвучал мышиным писком, не способным успокоить никого. Разве что лишить спокойствия тех, у кого оно еще оставалось.

Было мучительно очевидно, что их хлипкая цепь не имеет никаких шансов остановить этот вскипающий прилив. Абсолютно никаких шансов.

Увидев Лееба и его солдат, бунтовщики остановились, неуверенно сбиваясь в кучу. Песни и выкрики затихли на их губах. Наступило напряженное, неловкое молчание, и из глубин Леебовой памяти всплыло неуместное воспоминание: вот такая же напряженная, неловкая пауза возникла после того, как он, пьяный, попытался поцеловать свою кузину Ситрин на той танцульке. Ситрин в ужасе отпрянула, так что он в результате просто ткнулся губами в ее ухо. Эта пауза была похожа на ту. Только она была гораздо более страшной.

Что делать? Во имя Судеб, что делать? Просто дать им пройти? Присоединиться к ним? Вступить с ними в бой? Броситься бежать без оглядки? Хороших вариантов не было. Нижняя губа Лееба глупо затряслась, но он не мог издать ни звука. Даже наименее плохой вариант не приходил в голову. Решительность – основное качество офицера, но к такому их не готовили. Никто не может подготовить тебя к тому, что мир внезапно переворачивается с ног на голову.

Сквозь толпу в передние ряды протиснулась женщина верхом на коне, с копной мокрых рыжих волос и презрительной, свирепой усмешкой. Как будто ее гнев был заразительным, он мгновенно распространился по толпе. Повсюду вокруг нее лица искажались, оружие вздымалось вверх, с губ рвались вопли, боевые кличи и насмешки, и внезапно Лееб понял, что выбора у него нет.

– Луки к бою! – пролепетал он. Как будто кончилось время, отведенное ему на придумывание лучших идей, и осталась лишь эта, ужасная в своей очевидности.

Его люди беспокойно задвигались, переглядываясь.

– Луки к бою! – проревел капрал Грей, напрягая жилы на толстой шее и одновременно глядя на Лееба с выражением смутного отчаяния. Наверное, так может глядеть кормчий тонущего корабля на своего капитана – молчаливо спрашивая, неужели они действительно сейчас пойдут ко дну вместе с судном.

Возможно, поэтому-то капитаны и тонут вместе с кораблем: у них просто нет лучших идей.

– Пали! – взвизгнул Лееб, рубанув мечом сверху вниз.

Он не мог бы сказать, сколько человек действительно выстрелило. Меньше половины. Боялись стрелять по такой толпе? Не хотели стрелять в мужчин, которые могли оказаться их отцами, братьями, сыновьями; в женщин, которые могли быть их матерями, сестрами, дочерьми? Пара человек взяла слишком высоко – то ли нарочно, то ли в спешке. Послышался крик. Кажется, в передних рядах этой бушующей массы все же упало два-три человека? Это не имело ровным счетом никакого значения. С чего бы?

Кошмарная дьяволица ткнула в Лееба скрюченным пальцем:

– Убейте этих говнюков!

И сотни человек кинулись к ним.

Лееб был умеренно храбрым человеком. Умеренно честным человеком. Умеренным монархистом, который принимал свою присягу королю очень близко к сердцу. Но Лееб не был глупцом. Повернувшись, он бросился бежать вместе со своими людьми. Они больше не были ротой – это было похоже на визжащее, толкающееся, всхрапывающее от ужаса стадо свиней.

Кто-то отпихнул его в сторону, и он упал, покатившись по земле. Кажется, это был капрал Грей, черт бы его побрал. Они все уже разбегались в разные стороны, бросая оружие, и он тоже устремился к ближайшему проулку, споткнувшись о ноги какого-то изумленного нищего и едва не полетев снова. В самом деле, как может один человек остаться верным присяге, когда все вокруг ее нарушают? Армия в большой степени зависит от единства целей составляющих ее солдат.

«Надо бежать к Агрионту» – вот все, о чем он мог думать. Он углубился в кривые боковые улочки, загривок покалывало от страха, дыхание сипло вырывалось из груди. Чертовы легкие! Проклятье всей его жизни. «Назови мне хоть одного лорд-маршала со слабыми легкими, – говорил его брат. – Легкие – вот основное качество офицера!» Конечно, адуанский смог тоже делал свое дело. Тяжело дыша, Лееб нырнул в какую-то подворотню, пытаясь подавить кашель. Меч он где-то выронил. Или выбросил?

«Проклятье!» – он уставился на свой офицерский мундир. Ярко-красный. Краснее, кажется, некуда. Разумеется. В этом же и была идея – сделать так, чтобы он выделялся. Словно яблочко на мишени…

Спотыкаясь, он выбрался из подворотни, продолжая сражаться с медными пуговицами, – и угодил прямиком в середину группы плотных, коренастых людей. Должно быть, рабочие из какого-нибудь соседнего литейного цеха. Однако сейчас в их глазах было диковатое выражение, на темных от сажи лицах ярко блестели белки глаз.

Они уставились на него, он – на них.

– Погодите, – начал он, поднимая ослабевшую руку, – я просто выполнял…

Но их это не интересовало. Ни его долг, ни его присяга, ни его сочувствие их делу, ни его умеренный монархизм. Сегодня никому не было дела до умеренности, не говоря уже об основных качествах офицера. Один из них набычился и ринулся на него. Лееб успел нанести ему лишь один удар – совершенно безобидный, скользнувший по лбу, не нанеся никакого ущерба.

Брат когда-то показывал ему, как надо бить, но он плохо слушал. Сейчас он жалел, что не слушал внимательнее. Впрочем, его брат и сам не так уж хорошо умел драться.

Нападавший врезался Леебу плечом в бок, выбив из него дух и сбив с ног. На мгновение Лееб оказался в воздухе, потом с жутким хрустом врезался в мокрую булыжную мостовую.

А потом они всем скопом накинулись на него и принялись пинать ногами, изрыгая ругательства, словно безумцы. Словно дикие звери. Лееб скорчился на земле, всхлипывая при каждом ударе. Что-то шмякнулось ему в спину с такой силой, что его стошнило. К своему ужасу, он увидел, что один из них вытащил нож.

* * *

Для него было шоком, когда Кэл вытащил нож. Хотя, вроде, с чего бы – Дорз знал, что он с ним ходит. Дорз перестал пинать офицера и уставился на лезвие. Хотел было крикнуть, чтобы Кэл не делал этого, – но тот уже ткнул его ножом, и еще раз, и еще.

– Дерьмо, – прошептал Дорз.

Он не планировал никого убивать, когда ушел со своего места на фабрике и сбежал, чтобы присоединиться к ломателям, заполонившим Балочную. Он сам не знал, чего хотел. Навести порядок, чего-нибудь в таком роде. В кои-то веки добиться справедливости. Во всяком случае, не этого. Они все выглядели потрясенными – и Кэл больше всех.

– Иначе нельзя, – выговорил он, глядя вниз на несчастного ублюдка, сипящего и сплевывающего красным. Он уже пол-улицы залил своей кровищей. – Иначе нельзя…

Дорз не очень понимал, почему нельзя. Вроде бы зарплату им платил не этот бедолага. Могли бы попинать его, поучить как следует и оставить. Но можно там или нельзя, а дело было сделано. Уже не поправишь.

– Пойдем отсюда.

Дорз повернулся, оставив умирающего офицера на мостовой, и торопливо двинулся по направлению к Балочной. К Агрионту. Никто не знал, что будет, когда они дотуда доберутся, – так же, как никто не знал, чем это кончится, когда они принялись бить этого офицера.

Жалеть они будут завтра.

* * *

– Они пришли.

Шоули смотрел, как одна группа бежит по улице внизу; шлепки их шагов прыгали между узких фасадов. Он опрокинул в рот остатки вина и спустил ноги с подоконника.

– Кто пришел? – заплетающимся от шелухи языком спросила Рилл, пытаясь сфокусировать взгляд.

– Ломатели, дура тупая!

Он накрыл ее лицо ладонью и пихнул обратно на кровать. Падая, Рилл ударилась головой об изголовье. Она приложила пальцы к ушибленному месту – кончики были в крови. Шоули не мог не расхохотаться. Он всегда был веселым парнем.

Он взял со стола свой топорик и сунул в рукав рукояткой вперед.

– Похоже, сейчас неплохой момент, чтобы уладить кое-какие счеты.

Шоули надел шляпу на голову – как раз под нужным углом; глядясь в зеркало, выправил воротник, взял последнюю понюшку жемчужной пыли и беспечно сбежал по ступенькам на улицу.

В воздухе пахло бучей. Бучей, которая может порвать все так, что потом можно будет сложить совершенно по-новому. Мимо пробежала женщина, визжа то ли от страха, то ли от смеха, и Шоули приподнял шляпу, приветствуя ее. Все знали, что у него хорошие манеры. Потом отступил в сторону, чтобы пропустить группу бегущих мужчин, и подождал, держа руку на топорике – так, просто на всякий случай. Он был не единственным, у кого имелись незакрытые счеты. У Шоули было множество врагов. Такой уж талант – ссориться с людьми.

В переулке пожилая пара оборванцев раздевала мертвого офицера, лежавшего в луже крови. Шоули шел развинченной походкой, опустив голову, держась боковых улочек и срезая через дворы. Он всегда был мастер находить дорогу. Он боялся, что не получится миновать Арнольтову стену. Даже подумывал о том, чтобы проскользнуть в город через канализацию, но тогда он бы испортил отличные ботинки, которые стянул у того купца. Однако Собольи ворота стояли широко открытыми. Похоже, тут была стычка – толпа затаскивала на стену окровавленные трупы королевских гвардейцев. У одного из живота свисали кишки, другой был без головы. Кто знает, куда она подевалась? Спрашивать было бы невежливо. Он приподнял шляпу, приветствуя отвратительную женщину, во рту которой оставалось всего четыре зуба, и проскользнул в ворота.