Текст книги "Пэтти в колледже"

Автор книги: Джин Вебстер (Уэбстер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

XII. Крайности этикета

– Если бы именно я придумала этикет, – сказала Пэтти, – я бы устроила так, чтобы вечеринки посещались целый год после указанной даты, а в конце полагалась бы трехдневная передышка.

– В таком случае, – заметила Присцилла, – мне кажется, что ты бы полностью вычеркнула миссис Миллард из списка приглашенных.

– Абсолютно верно, – сказала Пэтти.

Миссис Миллард – более известная в интимном кругу как миссис Прекси – ежегодно приглашала старшекурсниц на званый ужин на десять персон. Недавно наступил черед Пэтти, но по прихоти своенравной неудачи она как раз лежала в лазарете. Пропустив веселье, она, тем не менее, посчитала, что теперь нанести визит необходимо.

– Разумеется, мне ясно, отчего предполагается, что вы придете, коль скоро вы бываете на приемах и вкушаете от яств, – продолжила она свою мысль, – но я просто не в состоянии понять, почему мирный гражданин, который всего лишь жаждет поступать по своему усмотрению, получив приглашение, которого он совершенно не запрашивал, вдруг считает своим долгом надеть свой лучший костюм, лучшую шляпу и перчатки, дабы отправиться в гости к людям, с которыми едва знаком.

– Ты немного запуталась в вопросах пола, – сказала Присцилла.

– Это недостаток языка, – сказала Пэтти. – Мне кажется, ты поймешь, что логически все верно. Увидишь, что произойдет, – продолжала она, – если довести эту идею до логического завершения. Предположим, например, что всем женщинам, которых я когда-либо встречала в этом городе, внезапно ударит в голову пригласить меня на ужин. И вот мне – абсолютно лишенной подозрительности и не виновной во всякого рода грехах, благодаря чистой условности, к изобретению которой я не имею отношения, – в последующие две недели пришлось бы не только сесть и написать сотню отказов, но и нанести сотню визитов. Одна мысль об этом приводит меня в содрогание!

– Не думаю, Пэтти, что тебе стоит об этом беспокоиться. Мы, конечно, знаем, как ты знаменита, но не до такой же степени.

– Нет, – согласилась Пэтти, – я не имела в виду, что считаю, будто я действительно получу много приглашений. Просто дело в том, что каждая из нас подвергается постоянной опасности.

В то время как разгоралась беседа, Джорджи Меррилс, развалившись на диване возле окна, читала «Венецианского купца» в той опасно бесстрастной манере, которую не слишком бы одобрил преподаватель по теории драматического искусства. Когда, в конце концов, в комнате стало слишком темно, чтобы читать, она отбросила книжку, подавляя зевоту. – Если бы Бассанио выбрал не тот ларец, – заметила она, – Порция стала бы посмешищем. – С этими словами она обратила свое внимание на территорию кампуса за окном. По тропинке со стороны озера шли стайки девушек, и звук их голосов, сопровождаясь смехом и звоном коньков, парил в сгущающихся сумерках. В других дортуарах сквозь снежное пространство и голые деревья начинали вспыхивать огоньки, а ближе, на расстоянии вытянутой руки, неправильными и гораздо более различимыми очертаниями возвышалось здание ректората.

– Пэтти, – произнесла Джорджи, прижавшись носом к оконному стеклу, – если ты и впрямь хочешь получить это труднодоступное приглашение, это твой шанс: миссис Миллард только что вышла.

Пэтти ринулась в спальню и принялась резко дергать выдвижные ящики письменного стола. – Присцилла, – отчаянно позвала она, – ты не помнишь, где я храню мои визитки?

– Уже без десяти минут шесть, Пэтти, ты не можешь пойти.

– Нет, могу. Не важно, который час, пока ее нет. Я пойду прямо так.

– Только не в накидке для гольфа!

На мгновение Пэтти замешкалась. – Согласна, – признала она, – думаю, что дворецкий может ей рассказать. Я надену шляпу. – У нее был вид человека, который идет на огромную уступку. Снова захлопали ящики стола, и она появилась в отороченной кружевом шляпке из черного бархата, в коричневом пиджаке от костюма поверх красной блузки, в голубой юбочке для гольфа и в ужасно грязных ботинках.

– Пэтти, ты позоришь нашу комнату! – воскликнула Присцилла. – Хочешь сказать, что ты намерена пойти к миссис Миллард в короткой юбке и в этих чудовищных ботинках для катания на коньках?

– Дворецкий не станет смотреть на мои ноги, а выше талии я прекрасна, – и за Пэтти захлопнулась дверь.

Джорджи и Присцилла прижались к окну, чтобы наблюдать, как будет проходить визит.

– Смотри, – задохнулась Присцилла. – Миссис Миллард входит через черный ход.

– А вот и Пэтти. Боже, как смешно она выглядит!

– Позови ее, – вскричала Присцилла, яростно пытаясь открыть окно.

– Оставь ее в покое, – рассмеялась Джорджи, – так забавно над ней позлорадствовать.

От резкого рывка окно поддалось. – Пэтти! Пэтти! – пронзительно закричала Присцилла.

Пэтти обернулась и беззаботно помахала рукой. – Не могу остановиться, скоро вернусь, – и она помчалась за угол.

Подруги понаблюдали несколько минут за домом, безотчетно ожидая, что произойдет какой-нибудь взрыв. Но ничего не случилось. Казалось, Пэтти поглотила бездна, и дом не подавал признаков жизни. Поэтому, пожав плечами, они переоделись к ужину с философским спокойствием, которому учит жизнь, полная тревог и неожиданностей.

Ужин наполовину миновал и за столом перестали обсуждать гибель Пэтти, когда в комнату вальяжно вошла эта юная леди, улыбнулась девушкам, на чьих лицах застыло выжидательное выражение, и поинтересовалась, какой суп они ели.

– Суп с фасолью, совсем не вкусный, – нетерпеливо ответила Джорджи. – Что произошло? Визит прошел нормально?

– Нет, Мэгги, сегодня я суп не буду. Принесите мне, пожалуйста, бифштекс.

– Пэтти! – умоляюще воскликнули все хором, – что случилось?

– О, прошу прощения, – мило сказала Пэтти. – Да, спасибо, я очень приятно провела время. Люсиль, тебя не затруднит передать мне хлеба?

– Пэтти, по-моему, ты несносна, – сказала Джорджи. – Расскажи нам, что там было.

– Ну, – начала Пэтти неспешно, – я спросила дворецкого: «Миссис Миллард дома?» и он ответил (даже не улыбнувшись): «Я не уверен, мисс, будьте добры, пройдите в гостиную, а я посмотрю». Я хотела сказать ему, чтобы он не беспокоился, так как я знаю, что ее нет, однако решила, что, наверное, будет лучше, если я подожду и позволю ему самому в этом убедиться. Поэтому я вошла и села в расшитое пурпурно-белыми узорами кресло в стиле Людовика Четырнадцатого. Передо мной висело большое зеркало, и у меня была масса времени изучить результат моих усилий, который, надо признать, получился немного аляповатым.

– Немного, – согласилась Джорджи.

– Я начала нервничать, – продолжила Пэтти, – что может войти кто-то из членов семьи, когда парень вернулся и доложил: «Миссис Миллард спустится через минуту».

– Если бы я увидела тебя в этот момент, Джорджи Меррилс, последовала бы драка, завершившаяся убийством и внезапной смертью. Моей первой мыслю было сбежать, однако парень сторожил дверь, а у миссис Прекси была моя визитка. Пока я бешено пыталась придумать подходящее извинение за мой наряд, леди вошла, я встала и приветствовала ее любезно, можно сказать, излишне любезно. Я говорила очень быстро, стараясь ее загипнотизировать, чтобы удержать ее взгляд на моем лице, но все напрасно: я увидела, как он перемещается вниз, и довольно скоро поняла по удивленному выражению ее лица, что он достиг моей обуви.

– Дальше скрываться было невозможно, – продолжала Пэтти, заговорив на свою любимую тему. – Я отдалась на ее милость и поведала убийственную правду. А что это за мороженое? – спросила она, наклоняясь и тревожно глядя вслед проходившей мимо горничной. – Только не говорите мне, что нам снова дают малиновое!

– Нет, это ванильное. Продолжай, Пэтти.

– Ладно, на чем я остановилась?

– Ты только что рассказала ей правду.

– Ах, да. Она сказала, что всегда хотела встретиться с девочками из колледжа в неформальной обстановке и узнать их такими, какие они есть на самом деле, и она очень рада представившейся возможности. И вот я сидела, похожая на калейдоскоп, и чувствовала себя дурой, а она ни капельки не сомневалась, что я в точности такая, какая есть. Лестно, не так ли? В этот момент объявили о начале ужина, и она пригласила меня остаться, по сути, настояла на том, чтобы я компенсировала визит, пропущенный во время моей болезни в лазарете. – Улыбаясь своим воспоминаниям, Пэтти оглядела сидевших за столом.

– Что ты ответила? Ты отказалась? – спросила Люсиль.

– Нет, я согласилась и по-прежнему сижу там и ем pâté de foie gras.[12]12
  Паштет из гусиной печени (фр.)


[Закрыть]

– Нет, Пэтти, честно, что ты сказала?

– Видите ли, – отвечала Пэтти, – я сказала ей, что сегодня в колледже проводится вечеринка с мороженым и что я, якобы, ужасно не хочу ее пропускать; но завтра будет вечеринка с бараниной, которую я вовсе не прочь пропустить. Поэтому, если она позволит перенести приглашение на завтра, то я с удовольствием его приму.

– Пэтти, – с ужасом вскричала Люсиль, – ты этого не говорила!

– Это же легкий «местный колорит», Люсиль, – рассмеялась Присцилла.

– Но, – возразила Люсиль, – мы ведь обещали больше не играть в «местный колорит».

– Разве ты не усвоила, – заметила Присцилла, – что Пэтти скорее проживет без еды, чем без «местного колорита».

– Не переживайте, – добродушно сказала Пэтти, – сейчас вы можете мне не верить, но завтра вечером, когда я надену шикарный наряд и мы с Прекси будем обмениваться историями и поедать салат из омаров, а вы здесь будете есть баранину, тогда, быть может, вы пожалеете.

XIII. Гром запредельный

– Обожаю запах пудры, – сказала Пэтти.

– Какой именно: пороха или разрыхлителя?[13]13
  Вопрос звучит иронически благодаря игре слов в английском языке:


[Закрыть]

Поскольку в данный момент Пэтти зарылась носом в коробку с пудрой, она не сочла нужным ответить.

– Это напоминает мне юность, – продолжила она. – Лучшие моменты в моей жизни были связаны с пудрой и румянами: праздники в честь дня рождения Вашингтона, представления менестрелей, маскарады, пьесы, поставленные в средней школе, и даже живая картина в «Матушке Гусыне», где я была…

Воспоминания Пэтти были прерваны Джорджи, которая тревожно расхаживала вдоль кулис. – Странно, что не все актеры в сборе. Я велела им прийти пораньше, чтобы мы могли их загримировать и не спешить в последнюю минуту.

– О, у нас довольно времени, – проговорила Пэтти расслабленно. – Еще нет и семи, и если они собираются одеваться в своих комнатах, то здесь не займет много времени загримировать их и надеть парики. Видишь ли, актеров у нас сравнительно немного. Вот в вечер проведения Нарядной церемонии, когда нам пришлось гримировать три полноценных балета при наличии всего одной коробочки грима, нам пришлось побегать. Мне казалось, что я не дождусь момента, когда опустится занавес. Ты помнишь кольчугу, которую мы сделали для Бонни Коннот из проволочных тряпочек для мытья посуды? Для этой цели потребовалось шестьдесят три тряпочки, и в магазине полезных мелочей жутко сомневались, давать ли их нам в краткосрочную аренду; а потом, уделяя этой штуке в течение трех дней каждую свободную секунду, мы обнаружили в последний момент, что забыли оставить отверстие, достаточно большое, чтобы она могла пролезть вовнутрь, и…

– О, Пэтти, помолчи же, – нервно сказала Джорджи, – когда ты все время говоришь, я не помню, что я должна делать.

Можно простить некоторую несдержанность импресарио, чья репутация поставлена под удар накануне выхода новой пьесы. Пэтти только пожала плечами и через служебный вход спустилась в полуосвещенный зал, где обнаружила, что по центральному проходу с очевидной бесцельностью прогуливается Кэти Фэйр.

– Привет, Кэти, – позвала Пэтти, – что ты здесь делаешь?

– Я старший капельдинер и хотела проверить, не перепутали ли опять номера эти глупые второкурсницы.

– По-моему, стулья располагаются несколько тесно друг от друга, – сказала Пэтти, усаживаясь и протискивая колени.

– Да, я знаю, но по-другому восемьсот человек в этот зал не втиснешь. Как только они рассядутся, им придется сидеть смирно, вот и все. А сама-то ты что здесь делаешь? – продолжила она. – Я не знала, что ты член комитета. Или ты просто помогаешь Джорджи?

– Я играю в пьесе, – отвечала Пэтти.

– О, неужели? Я видела сегодняшнюю программку, но забыла, что в ней. Я часто удивляюсь, почему ты не участвуешь ни в одной студенческой пьесе.

– Этому противятся удача и преподаватели, – вздохнула Пэтти. – Понимаешь, мои актерские способности были раскрыты не ранее экзаменационной сессии на первом курсе, а после экзаменов, когда меня пригласили на роль в пьесе, преподаватели решили, что я потрачу время с большей пользой, изучая греческий. На втором курсе я была занята совсем другим и не могла играть на сцене, а в этом году меня попросту лишили привилегий за то, что я поздно вернулась с рождественских каникул.

– Но мне показалось, ты сказала, что ты участвуешь в пьесе?

– О, – промолвила Пэтти, – это маленькая роль, и мое имя не значится.

– Что это за роль?

– Я – гром.

– Гром?

– Да, «гром запредельный». Лорд Бромли говорит: «Синтия, ради тебя я брошу вызов всем. Я последую за тобой на край света». В это мгновение снаружи доносится гром. Я и есть тот самый гром, – гордо молвила Пэтти. – Я сижу за освещенным луной балконом, в пространстве размером около двух квадратных футов, и швыряю ламповое стекло в коробку. Может показаться, что это не слишком важная роль, однако это поворотный пункт, вокруг которого разворачивается весь сюжет.

– Надеюсь, ты не поддашься волнению перед сценой, – рассмеялась Кэти.

– Постараюсь, – сказала Пэтти. – Вот идут дворецкий, лорд Бромли и Синтия. Мне нужно идти и гримировать их.

– Почему ты гримируешь людей, если ты не член комитета?

– О, однажды, в период ослабления умственных способностей, я брала уроки по росписи фарфоровых изделий, поэтому предполагается, что я знаю, как это делать. Прощай.

– До свидания. Если ты получишь цветы, я пришлю тебе их с капельдинером.

– Обязательно, – сказала Пэтти. – Не сомневаюсь, что я получу кучу цветов.

За кулисами все пребывало в радостной суматохе. Джорджи, в короткой юбочке и в английской блузке с закатанными рукавами, сжимая в руке тетрадку, стояла посреди сцены и руководила рабочими и растерянными членами комитета. В артистической уборной Пэтти распоряжалась актерским составом. В одной руке она сжимала заячью лапку,[14]14
  Инструмент для накладывания сухих румян или снимания излишков пудры после запудривания грима


[Закрыть] другая ее рука была вымазана красными и синими жировыми красками.

– Ох, Пэтти, – протестующее заметила Синтия, бросив испуганный взгляд в зеркало, – я выгляжу скорее как субретка, нежели как героиня.

– Именно так ты и должна выглядеть, – возразила Пэтти. – Ну же, сиди смирно, пока я слегка не подрумяню твой подбородок.

Синтия воззвала к верному лорду Бромли, сидевшему в тени, который вежливо предоставил дамам право первенства. – Бонни, взгляни, тебе не кажется, что я слишком румяная? Я уверена, что, как только ты меня поцелуешь, все это немедленно сотрется.

– Если это сотрется так легко, тебе повезет больше, чем большинству людей, которых я гримирую. – И Пэтти со знанием дела улыбнулась, вспомнив, как Присцилла полночи отмокала после предыдущей пьесы, а на следующее утро появилась к завтраку с нахмуренными бровями и лихорадочным румянцем на щеках. – Ты должна помнить, что огни рампы требуют много цвета, – объяснила она снисходительно. – Ты выглядела бы мертвенно-бледной, если бы я позволила тебе выйти так, как ты хотела вначале. Следующая!

– Нет, – заметила Пэтти появившемуся дворецкому, – тебе выходить только во втором акте. Сначала я приму Разгневанного Родителя. – Разгневанный Родитель был извлечен из своего угла, где он тревожно бормотал свою роль. – В чем дело? – спросила Пэтти, щедрой рукой нанося морщины, – тебе что, страшно?

– Н-нет, – сказал Родитель, – мне не страшно, просто я боюсь, что мне будет страшно.

– В таком случае, тебе лучше передумать, – сказала Пэтти безжалостно. – В этот вечер мы не допустим волнения перед выходом на сцену.

– Пэтти, ты можешь справиться с Джорджи Меррилс; заставь ее позволить мне выйти на сцену без всякого парика, – вскричала Синтия, поворачиваясь и выставляя напоказ шапку желтых кудрей такого оттенка, подобного которому в природе не существовало.

Пэтти критически осмотрела парик. – Возможно, он слегка золотист для этой роли.

– Золотист! – произнесла Синтия. – Он явно оранжевый. Погоди, увидишь, как он заиграет при свете огней. Он называет меня своей темноглазой красавицей, а я уверена, что ни у одной девушки с темными или какими-либо другими глазами не может быть таких волос. Мои собственные выглядят значительно лучше.

– Тогда отчего бы тебе не выйти со своими собственными волосами? Родитель, нахмурь свой лоб, я хочу увидеть, как располагаются твои настоящие морщинки.

– Джорджи заплатила два доллара за прокат парика, и она обязана возместить его стоимость, заставив меня носить его, даже если я буду выглядеть пугалом и это испортит пьесу.

– Чепуха, – сказала Пэтти, отодвинув Родителя и уделяя безраздельное внимание данному вопросу. – Твои собственные волосы и впрямь выглядят лучше. Просто затеряй парик и держись подальше от Джорджи, пока не поднимется занавес. Появляются зрители, – объявила она во всеуслышание, – и вам придется вести себя тихо. Вы так жутко суетитесь, что вас можно услышать во всем театре. Эй, ты зачем так шумишь? – поинтересовалась она у лорда Бромли, который подошел шаркающей походкой, эхом отдававшейся в колосниках.

– Я ничего не могу с этим поделать, – ответил он сердито. – Посмотри на эти ботинки. Они так велики, что я могу разуться, не развязав шнурки.

– При чем тут я. К костюмам я не имею никакого отношения.

– Я знаю, но что же мне делать?

– Не волнуйся, – успокоила его Пэтти, – они выглядят не настолько плохо. Попытайся идти, не отрывая ног от пола.

Она пошла на сцену, где Джорджи давала последние указания рабочим сцены. – Как только по окончании первого акта занавес опустится, замените этот лес декорацией гостиной комнаты и не шумите. Если же вам придется стучать молотком, делайте это во время исполнения оркестра. Как это смотрится? – спросила она тревожно, оборачиваясь к Пэтти.

– Чудесно, – сказала Пэтти. – Я бы едва узнала.

За последние четыре года «лесная декорация» всякий раз исполняла роль натурных сцен, и часть зрительного зала обычно встречала ее гулом недовольства.

– Я как раз шла проверить, готовы ли актеры, – сказала Джорджи.

– Они все загримированы и сидят в артистической уборной, охваченные страхом сцены. Чем мне заняться теперь?

– Одну минуточку, – произнесла Джорджи, сверяясь со своей тетрадью. – Один из членов комитета будет суфлировать, второй останется с рабочими и убедится, что они управятся с занавесом и софитами там, где нужно, еще один должен подавать реплики, а двое будут помогать переодевать костюмы. Синтии за четыре минуты потребуется сменить амазонку на бальное платье. Я думаю, что тебе тоже стоит ей помочь.

– Как тебе будет угодно, – любезно сказала Пэтти. – Я встану на табуретку и буду держать платье наготове, чтобы надеть его ей через голову, как только она появится, подобно тому, как надевают упряжь на раздраженную лошадь. Здесь все готово? Который час?

– Да, все готово, и сейчас без пяти восемь. Мы сможем начать, как только публика будет готова.

Сквозь складки тяжелых бархатных кулис они вглядывались в море лиц перед собой. Восемьсот девушек в светлых вечерних платьях болтали, смеялись и пели. Обрывки песен начинали звучать в одном конце зала, весело носились вокруг, и иногда две какие-нибудь песни сталкивались между собой в самом центре зала к ужасу тех, кто громкости звука предпочитал гармонию.

– Вот идут «старушки»! – объявила Пэтти, когда около пятидесяти человек прошествовали друг за дружкой к отведенным местам возле просцениума. – Пришло много прошлогодних выпускниц. А третьекурсницы что делают? Смотри, по-моему, они собираются спеть им серенаду.

Третьекурсницы встали как один и, обернувшись к ушедшему в мир иной братскому курсу, исполнили песню, примечательную скорее своим чувством, нежели размером.

– Я искренне надеюсь, что нас ждет успех, – вздохнула Джорджи. – Если это не будет соответствовать прошлогодней пьесе старшекурсниц, я умру.

– О, успех гарантирован, – заверила ее Пэтти. – Какой бы ни была наша пьеса, все лучше, чем в прошлом году.

– А теперь клуб хоровой музыки исполнит две песни, – сказала Джорджи. – Слава богу, что они новые! – прибавила она пылко. – Оркестр сыграет увертюру, затем поднимется занавес. Беги и вели им к первому акту стоять наготове.

Лорд Бромли, стоя во всеоружии, с отвращением рассматривал банкетный стол. – Погляди, Пэтти, – позвал он, когда она торопливо шла мимо. – Взгляни на дрянь, которую сбагрила нам Джорджи Меррилс в качестве вина. Уж не думаешь ли ты, что я стану пить дурман, подобный этому.

Пэтти на мгновение замерла. – А что с ним не так? – спросила она, наливая немного в стакан и поднося его к свету.

– Не так? Оно сделано из смородинового желе с водой и смеси холодного чая.

– Я сама его приготовила, – сказала Пэтти не без некоторой гордости. – Чудесный цвет.

– Но мне придется осушить бокал залпом, – возразил возмущенный лорд.

– Уверена, что ни смородиновое желе, ни чай не могут тебе повредить. Скажи спасибо, что здесь нет яда. – И Пэтти поспешила дальше.

Клуб хоровой музыки исполнил две новые песни, отмеченные благодарными аплодисментами исстрадавшейся публики, и оркестр заиграл увертюру.

– Всем очистить сцену, – негромко велела Джорджи, – а ты глаз не отрывай от книги, – сурово прибавила она, обращаясь к суфлеру. – Во время репетиции ты дважды потеряла нужную строчку.

Угасли последние звуки увертюры, прозвенел колокольчик, и занавес раздвинулся в стороны, обнаружив Синтию, сидящую на садовой скамье в замковом парке (первоначально бывшем Арденским лесом).

Когда в конце акта занавес упал и аплодисменты сменились взволнованным жужжанием публики, Пэтти радостно обняла Джорджи. – Это в пятьдесят раз лучше, чем в прошлом году!

– Черт, и Тео Грэнби здесь! – возразила Джорджи с трепетом. (Тео Грэнби была руководителем прошлогодней постановки пьесы старшекурсниц.)

В начале четвертого акта занавес поднялся, и Пэтти протиснулась в весьма тесное пространство за балконом. К счастью, или, скорее, к несчастью, в этом месте в глубине здания находилось окно; Пэтти открыла его, уселась с одной стороны подоконника, а с другой стороны поставила наготове ламповое стекло. «Гром» должен был последовать нескоро, и поскольку недавно Пэтти выбрала астрономию в качестве факультатива, то время ожидания она коротала за изучением звезд.

На сцене дело приближалось к кульминации. Лорд Бромли великолепно изображал возлюбленного: публика принимала его всерьез вместо того, чтобы, как обычно, смеяться во время любовных сцен.

– Синтия, – умолял он, – скажи, что ты будешь моей, и ради тебя я брошу вызов всем. Я последую за тобой на край света. – Он с любовью заглядывал ей в глаза и ждал грома. Но висела гробовая тишина. Он продолжал ласково смотреть, в то время как зрители вскоре стали ухмыляться.

– Чертова Пэтти! – пробормотал он яростно. – Можно было предугадать, что она учудит что-нибудь этакое. Что это было? Ты слышала шум? – спросил он громко.

– Нет, – честно созналась Синтия, – я ничего не слышала.

– Притворись, что слышала, – шепнул он и они продолжали импровизировать. Через пять минут безнадежного барахтанья суфлер вновь вернул им утерянную нить, и действие продолжилось, причем публика, к счастью, не заметила, что чего-то не достает.

Десять минут спустя лорд Бромли декламировал: – Синтия, давай сбежим отсюда. Эти темные комнаты не дают мне покоя, их тишина давит на меня… – И тут случился «гром».

Сначала зрители слишком испугались, чтобы заметить, что и актеры были захвачены врасплох. Потом лорд Бромли, начинавший уже привыкать к экстренным ситуациям, взял себя в руки и удивленно воскликнул: – Чу! Что это за звук?

– Полагаю, это гром, – сказала Синтия.

Схватив ее за руку, он побежал обратно к балкону. – Подскажи нам наши слова, – вымолвил он, проходя мимо суфлера.

Суфлер выронил книгу и теперь не мог найти нужного места.

– Придумайте их сами, – донесся пронзительный шепот из-за балкона.

Пока оба носились взад-вперед и возбужденно смеривали взглядом сцену, наступила тишина. Тогда отчаявшийся лорд Бромли с мольбою простер руки. – Синтия, – завопил он достоверно страстным тоном, – я не вынесу этой чудовищной неопределенности. Бежим. – И они сбежали, опередив события на целых три страницы и забыв оставить письмо, которое известило бы Разгневанного Родителя о сложившихся обстоятельствах.

Джорджи тяжелой поступью расхаживала вдоль кулис, заламывала руки и горько сетовала о том дне, когда Пэтти родилась на свет.

– Поторопи Родителя, пока они не перестали хлопать и не заметили разницы, – сказал лорд Бромли.

Бедного «старика» в съехавшем на ухо парике бесцеремонно вытолкнули на сцену, где он так правдоподобно бушевал и клялся не простить свою неблагодарную дочь, что публика забыла удивиться тому, как он об этом узнал. В свое время беглецы вернулись от нотариуса, преодолели суровость старика, получили родительское благословение, и занавес опустился на сцене семейного счастья, которое доставило большое удовольствие первокурсницам на галерке.

Пэтти ползком выбралась из-под балкона и упала на колени к ногам Джорджи.

Поднял ее лорд Бромли. – Не волнуйся, Пэтти. Публика не заметила разницы и, что ни говори, а все к лучшему. Мои усы больше и двух минут бы не продержались.

Они услышали, как кто-то в партере крикнул: – Что случилось с Джорджи Меррилс? – и сотня голосов подхватила: – Она в полном порядке!

– Кто в полном порядке?

– Джорд-жи Мер-рилс.

– Что случилось с актерами?

– Они в полном порядке!

Дверь служебного входа резко распахнулась, ворвалась толпа друзей с поздравлениями и окружила растрепанных актеров и членов комитета. – Это лучшая пьеса, поставленная старшекурсницами, за все то время, что мы учились в колледже. Первокурсницы просто голову от нее потеряли. Лорд Бромли, твоя комната целый месяц будет утопать в цветах. Пэтти, – позвала старший капельдинер поверх моря голов, – разреши тебя поздравить. Я находилась в самом конце зала и ничего не слышала, кроме твоего «грома». Это было то, что надо!

– Пэтти, – требовательно спросила Джорджи, – что, черт возьми, ты делала?

– Я считала звезды, – покаянно сказала Пэтти, – а потом я запоздало вспомнила, резко повернулась, и оно упало. Мне ужасно жаль.

– Да брось ты, – рассмеялась Джорджи, – раз уж все так чудесно закончилось, я тебя прощаю. Всем актерам и членам комитета, – проговорила она громче, – собраться в моей комнате на застолье. Извините, что я не могу пригласить вас всех, – прибавила она, обращаясь к столпившимся в дверях девушкам, – ведь я живу в «одиночке».