Текст книги "Цветы подо льдом"
Автор книги: Джин Юинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Глава 12
Час спустя на выносливых шотландских пони Доминик и Кэтриона пересекли мост над Ривер-Несс. Возле берега, подоткнув подолы и оголив пухлые коленки, женщины стирали белье; было слышно, как они переговариваются между собой.
Здесь же, вдоль набережной, по широкому каменному тротуару прогуливались простые граждане и местная знать: некоторые из этих людей были одеты сообразно национальным традициям, другие – в духе высокой английской моды. Доминик с любопытством взирал на забавное сочетание двух стилей. Жизнь вокруг казалась мирной и процветающей, а богатство и бедность уживались здесь с очевидной легкостью.
Среди всеобщего спокойствия Кэтриона выглядела странно напряженной. Наблюдая за ней, Доминик вспоминал, как она становилась в его руках текучей, как масло, податливой и гибкой. Теперь простое синее платье и пышные нижние юбки как бы объявляли – мальчика больше не существует. Ноги Кэтрионы обтягивали толстые шерстяные чулки, ботинки сменили кожаные шотландские туфли. Сейчас она проезжала через свои родные места, где ее многие знали. Чтобы кто-нибудь не увидел ее с остриженными волосами, она покрыла голову красной шалью.
Несколько часов они ехали вдоль берега Бьюли. Здесь, на мелководье, река бежала прямо по коричневому торфу вдоль полосы гальки. Дальше начиналась пойма с зеленеющими вокруг полями, широкую пышную низину пересекала дорога, а с боков на долину наползали складки лесистых гор. Шум водопадов Килморэка отражался от заводи внизу и эхом катился дальше. Отсюда открывался путь во владения Крисхольмов и Фрезеров.
Долгое время они молчали, но наконец Доминик не выдержал.
– Эти холмы что-то значат для вас? – спросил он. – Что вы сейчас испытываете?
– Тоску. – Она продолжала неподвижно смотреть перед собой. – Впрочем, тоска – не совсем подходящее слово, этому чувству в английском языке нет точного эквивалента. Это скорбь по тому, что еще находится у тебя в руке, но тебе все равно его не хватает. Это тоска по Тир-нан-Ог, мистическому месту за горизонтом, где садится солнце. И хотя человек давно живет в собственной долине, он все равно грезит о той стране. Это сладкое чувство всегда окрашено меланхолией – кажется, что к тебе приплывает материнская колыбельная, которую ты слышала в полусне, будучи ребенком. Это сожаление о том, что уже свершилось, но никогда не сможет целиком заполнить твое сердце. Я не знаю, сможете ли вы когда-нибудь понять это.
– Я понимаю, – сказал Доминик. – Вероятно, так же страстно я тосковал по Генриетте.
– Это разные вещи. Она ушла от вас, и вы никогда не держали ее в своей руке. Вы любили собственную фантазию.
– К сожалению, на этот раз вы не ошиблись.
Кэтриона решила не развивать опасную тему, поэтому дальше они снова поехали молча. Обочина дороги была густо усеяна колокольчиками, фиалками и красным лихнисом, на темно-зеленых ветках ракитника распустились яркие лимонные цветочки. Деревья, протянувшиеся вдоль реки, раскинули свой ажурный покров над крепкими красно-серыми скалами. Цвета повсюду казались более живыми и яркими, чем в Англии.
У первых домов Кэтриона сделала остановку и торопливо заговорила по-гэльски с собравшимися у дороги женщинами. Стоявшие рядом с ними дети робко поглядывали на Доминика.
– Скоро мы сможем перекусить, – неожиданно сказала Кэтриона. – Они дадут нам хлеба и сыра. Я бы не стала останавливаться в гостинице – там небезопасно. Кто-нибудь позже может поинтересоваться нами.
Доминик кивнул. На самом деле он сомневался, что кто-то последует за ними в этот суровый край. Кэтриона поехала вверх по узкой дороге к одинокому дому, прижавшемуся к склону холма. Рядом стояли коровники с низкими крышами; вокруг, кудахча и копаясь в земле, ходили куры. У парадного крыльца пышно цвела большая клумба, на которой цветы чувствовали себя вполне вольготно среди картофеля и моркови.
На стук Кэтрионы из дома вышла женщина и после короткого разговора поманила их в дом.
Доминик шагнул через порог. Когда глаза его приспособились к слабому освещению, он увидел хозяина, сидящего у камина. Мужчина поднялся и протянул Доминику руку, глядя на него из-под густых белых бровей ярко-синими глазами. Человек этот носил красно-зеленый килт и черные рейтузы, так что синий жилет из простой домотканой материи смотрелся на нем несколько странно. Нелегко было определить и его возраст – хотя волосы у него были сплошь серебристые, он до сих пор сохранил прямую осанку и живость движений.
– Добро пожаловать в Страт-Гласс, сэр, – сказал он на чистейшем английском языке. – Надеюсь, вы пропустите стаканчик и отобедаете с нами?
Доминик поймал себя на том, что смотрит на мужчину с неприкрытым изумлением, и тут же устыдился. Ожидал ли он встретить такой прием в жилище, снаружи очень похожем на лачугу? Дом был выложен наполовину из торфа, наполовину из камня и покрыт вересковой соломой, однако простая комната оказалась хорошо, даже изящно обставлена: в буфете стоял китайский фарфор и стеклянная посуда, а основную часть стен занимали открытые полки: на одной стороне с головками сыра и кухонной утварью, на другой – с книгами в кожаных переплетах.
– Вы любите латинских поэтов? – вежливо осведомился хозяин. – Вероятно, вы читали все эти замечательные вещи? Ну а я – Александр Крисхольм, и, как видите, поэзия мне небезразлична.
Вскоре Доминик уже попивал отличный крепкий виски, обсуждая с почтенным джентльменом прекрасные ямбы Катулла. В военное время Доминик часто бывал в компании шотландских офицеров и всегда получал удовольствие от общения с ними, хотя его прежние товарищи по оружию обычно оказывались выходцами из другой среды – это были сыновья крупных землевладельцев, живших в достатке в больших красивых домах.
Он стал расспрашивать мистера Крисхольма о шотландской поэзии и с неподдельным интересом слушал его ответы; Кэтриона между тем что-то настойчиво доказывала женщине, по-видимому дочери Александра, и в конце концов Доминик уже не мог не замечать тревоги, звучавшей в ее голосе.
Когда они покинули гостеприимный дом, Кэтриона сразу пустила своего пони быстрой рысью. По мере того как они продвигались, пейзаж начинал меняться: впереди поднимались предгорья, за ними высились громады пиков с гранитными вершинами, упиравшимися в голубое небо. Внизу ярко зеленели молодые всходы; складчатые холмы, переходящие в скалы, были увенчаны снегом. Воздух был напоен пряными ароматами, вблизи пенящихся ручьев росли грациозные березки и рябины. Склоны покрывали низкорослые шотландские сосны. Неожиданно пронзительно закричал орел, и Доминик увидел, как что-то вспыхнуло золотом под крыльями при повороте птицы к солнцу.
– Лисы и орлы – бедствие для ягнят, – со знанием дела заметила Кэтриона.
Она перевела пони на легкий галоп. Тропа по склону долины уходила вверх. Теперь они направлялись в то место, куда миссис Макки увезла Эндрю; во всяком случае, так представлялось Доминику. Красота природы захватила его подобно гигантской океанской волне. Он даже не дышал какое-то время. Пожалуй, это было нечто большее, чем легкое опьянение.
– Далеко ли еще ехать? – спросил он, когда они, обогнув небольшой бугор, оказались на широкой изогнутой дороге, ведущей в сторону холмов. Впереди поблескивало маленькое озерцо, за которым возвышалась скалистая гряда. Верхушки гор отражались в бездонной глубине озера, а тишина казалась глубокой и хрупкой, как стекло.
– Это здесь! – Кэтриона вскинула голову и повторила сорвавшимся голосом: – Здесь!
Ветер слегка переменился и принес запах гари. Доминик повернул голову в сторону долины. Поднимающиеся спирали дыма лениво плыли в летнем воздухе: долина тлела. Глубоко потрясенный, он понял наконец, что перед ними развалившиеся стены и догорающий торф. Но если бы это был только один дом! Горела целая деревня, рассредоточенная по всей долине. Жуткое зрелище всеобщего разрушения предстало их глазам. Дома, сараи, печи для обжига, стены садов – все было сметено огнем.
Стая ворон вспорхнула с пепелища, хлопая крыльями и громко каркая.
Кэтриона спрыгнула с пони и зашагала к руинам. Она шла с высоко поднятой головой через тлеющие останки жилья, валяющиеся в беспорядке камни и дымящийся торф.
Когда она повернулась лицом к Доминику, по ее щекам ручьями бежали слезы. Клубы серого дыма вились вокруг нее.
– Здесь, – снова повторила она, обводя пепелище рукой. – Сюда миссис Макки привезла Эндрю. Но они все сожгли.
Доминик спешился и широкими шагами подошел к Кэтрионе. Обняв ее за плечи, он негромко проговорил:
– Идите, милая, идите туда и выплачьтесь. То, что произошло здесь, оправдывает ваши слезы.
Наконец Доминик увел ее с пожарища к озеру и усадил возле берега. Сняв с себя пиджак, он заботливо укрыл ее плечи, затем смочил носовой платок в воде и обтер ей лицо. Вокруг не было слышно никаких звуков. Ничего, кроме неестественно глухой тишины.
В Испании и Португалии Доминик видел, как армия отыгрывалась за свои потери на мирном населении. Он видел тот огромный ущерб, который причиняли мародеры. Найджел рассказывал, что пережили мирные жители, когда Наполеон вторгся в Россию. И все же бесчеловечность воюющих мужчин друг к другу казалась вполне понятной, но то, что люди могли учинить это здесь, представлялось ему просто невероятным! Он был совершенно растерян. Каким образом стал возможен подобный погром – ведь Британия сейчас не вела никакой войны!
Помогая Кэтрионе перебраться через обломки, он повел ее так, чтоб она не увидела сломанную детскую куклу, наполовину втоптанную в грязь. Кукла с неестественно повернутыми деревянными руками и ногами смотрела на него своими широкими раскрашенными глазами, и с ее разбитого лица не сходила трогательная светлая улыбка. Кто-то швырнул сюда игрушку, и ее растоптала лошадь.
Доминик прижимал Кэтриону к своей груди, пока не почувствовал, что она начала успокаиваться.
– Вы узнали об этом в доме Крисхольма? – спросил он, когда она наконец перестала всхлипывать.
– Да, от его дочери. Здесь все люди состоят в родстве.
– Значит, Александр тоже знал. Но почему он ничего не сказал мне?
– Посчитал невежливым тревожить гостя такими вещами, – сказала Кэтриона.
Ее синие глаза резко выделялись на заплаканном лице.
Такие же глаза Доминик видел под белыми бровями. Пожилой человек мягким голосом рассказывал ему о поэзии, зная о происшедшей трагедии?
– Боже, какое варварство! И люди тоже пострадали?
Кэтриона отрицательно покачала головой.
– В этот раз нет. Но два года назад, когда они подожгли дом Уильяма Крисхольма, это к северу от Стратнавера, обгорела его теща – ее одеяло вспыхнуло прежде, чем ее успели вынести. Старая женщина умерла через пять дней.
– О Боже! Это же самое настоящее убийство! – Доминик сделал глубокий вдох, пытаясь подавить приступ гнева. – Вы должны все объяснить мне, Кэтриона. Кто устраивает эти поджоги? Зачем?
Она отвела взгляд.
– Теперешний властитель и его прислужники.
– Но Александр рассказывал мне, что Крисхольмы живут в Стратнавере более пятисот лет, а их предки и того более. Разве эта земля принадлежит не им?
Кэтриона стиснула кулаки.
– То есть не вам, англичанам? – Голос ее был полон презрения. – Да, по нынешнему закону всеми угодьями распоряжается вождь клана, Сьесалак, Крисхольм Уильям Двадцать Четвертый. Может, когда-то земля и принадлежала людям клана, но сейчас они платят помещику ренту за свои дома и фермы. Для них это жест уважения, тогда как его интересуют только барыши. Долина себя не оправдывает. От нее мало выгоды.
– Выгоды?
– А вы как думали! На какие средства наши шотландские вожди живут в Лондоне и танцуют в бальных залах Мейфэра? На ренту от ферм такую роскошь себе не позволишь! Зато если отдать на откуп всю долину одному арендатору, денег хватит. Он пустит ее под овечьи пастбища – вот вам и доход. Единственное препятствие – люди.
– Они не могут платить достаточную ренту?
– Даже когда они предлагают больше, правителей это не устраивает. Люди готовы отдать в залог даже собственные души, лишь бы остаться в своих долинах, но им отказывают. Аренда продается на сторону, пастухам из южных районов и чужестранцам. Овцы доставляют Сьесалаку меньше хлопот, чем люди.
– Так вот для чего нужно изгонять целые деревни и поджигать дома! И сколько времени это продолжается?
– Давно. Я помню также картины еще с детства. – Кэтриона набрала пригоршню гальки и бросила в озеро. После небольших всплесков по воде побежали расходящиеся круги: пересекаясь друг с другом, они создавали сложные фигуры. – Это происходило постепенно. Все начиналось здесь, в Страт-Глассе, лет пятнадцать назад, а теперь распространяется по всей Шотландии: у Гуннов в Килдонане, у Макки в Стратнавере, у Макдоннелов в Гленгарри. Когда нужна земля под овец, клану на ней не место. Но людям некуда деваться. Им остается только садиться на корабли и плыть в Америку или Новую Голландию.
– А они могут позволить себе такой переезд?
Кэтриона покачала головой:
– В Шотландии далеко не у всех найдется столько денег. Люди должны заключать договор и таким образом проститься со свободой. Они продаются в рабство.
– Работорговля была запрещена еще девять лет назад! – невольно вырвалось у Доминика. Это прозвучало с такой яростью, что он даже был вынужден остановиться, чтобы взять себя в руки. – Черт побери! Кто может поручиться, что цена на овечью шерсть завтра не упадет? Что делать людям, которые уже выехали? Не могут же они с полпути вернуться обратно, если уже отправились чуть ли не на край света!
Кэтриона встала, продолжая наблюдать за кругами на воде.
– Даже если б могли, кто здесь станет осушать их слезы!
– Но почему люди не борются за свои права?
– Как? – Она резко повернулась к нему. – Кто будет бороться? Молодые мужчины должны воевать за короля Георга. Закон на стороне помещиков. И церковь, и шерифы со своими констеблями тоже у них на службе. Мы живем раздробленными маленькими группами в разных уголках страны, разделенные ее дикой природой. Разве мы можем организоваться в повстанческую армию? Один раз мы уже видели результаты такой попытки. Все хорошо помнят, что было после сорок пятого. Да, Арчибальд Ду Макдоннел пока еще удерживает Кинлокневис со своими семью сыновьями, и меч его деда перенесен в Каллоден. Но времена партизанской войны прошли. Сейчас здесь нет ответного сопротивления.
Гунны, Макки, Макдоннелы – знакомые фамилии. С мужчинами из этих семей Доминик сражался бок о бок. Ему стало нехорошо до тошноты.
– И что же, те шотландцы, что воевали в Вимейро, Сьюдад-Родриго и под Ватерлоо, остались ни с чем?
– Мужчины в килтах шли за своего короля до Индии! Когда они вернулись на родину – если вернулись, – то увидели, что их дома сожжены, а их родители и любимые высланы в другие страны! Боже милостивый, что же это такое! – Кэтриона дала наконец выход своим эмоциям. – Приятный сюрприз, вознаграждение за храбрость и верную службу! Ваши соотечественники живут вполне благополучно – они веселятся и танцуют на приемах у принца-регента. Какое им дело до трагедии, постоянно происходящей на Севере, и до того, что люди выплакали целый океан слез! Все это так далеко от Лондона! А здесь кто пойдет против власти? Вождь клана, которого люди считают своим отцом? Этого никогда не будет. Мужчины в Шотландии носят печаль в сердце. Они обернут свою гордость вокруг горя, как плед, и скорее эмигрируют, чем станут просить милости у помещика. Им не нужны подачки, которые он пожалует их детям.
То, что она описывала, было настоящим феодализмом. Но почему шотландцы должны сохранять лояльность там, где доверие не оплачивается таким же доверием?
Доминик встал, всматриваясь в плывущие над землей струйки дыма.
– Когда это случилось?
– Пять дней назад. Некоторые перебрались через горы, чтобы поискать убежище в другой части страны. Кто-то ушел в деревню Фрезера. Может, и Эндрю там.
– Значит, нам нужно ехать туда? Вы боитесь, что Ратли тоже захочет извлечь максимум прибыли из своих владений, так что Глен-Рейлэк может стать следующей жертвой? Но почему, черт возьми, вы не объяснили мне все это раньше? Я совершенно не представлял, как много поставлено на карту. Если б я знал, мы могли бы прибыть в Эдинбург вовремя.
– Тогда не было причин для спешки, – возразила Кэтриона. На фоне небосвода, в обрамлении кольца гор, ее лицо с покрасневшими веками выглядело так, словно было нарисовано на картине. – Кто мог предположить, что Эндрю увезут или что ваш враг опередит нас? И потом, что вам до всего этого – вы озабочены только плотским удовольствием и своими успехами у женщин. Вы хотели вернуть свою жену, пустышку, у которой в голове не было ничего, кроме ханжества. Когда я впервые увидела вас, вы были пьяны и упивались своей победой. Как же, выиграть бездарное пари – какое удовольствие! И вы думаете, после этого я могла вам все рассказать? Если вы собираетесь помогать мне и дальше, я прошу вас не делать этого. Я не хочу.
– Вы должны принять мою помощь. Ради спасения Глен-Рейлэка. Вы должны принимать любую помощь, везде, где только можно. Мне думается, эта бравада, будь она неладна, во многом происходит от вашего упрямства. Чертова гордость одновременно и дар, и проклятие шотландцев! Кэтриона, коль скоро я здесь и могу бороться, используйте меня.
– Возможно, это выглядит упрямством, но как еще я могу защитить свое сердце? – Она вздохнула. – Вы будете мешать мне, вы подрываете мои силы. То, что произошло здесь, будет иметь последствия, и мне предстоит очень скоро с ними столкнуться. Для вас случившееся – просто эпизод, короткое развлечение перед возвращением в Лондон, для меня – это все. Здесь моя душа. – Она отвернулась и прикусила губу. – Для чего вам ехать за мной? Зачем вы преследуете меня, словно гончая?
– Так это я преследую вас? – Доминик схватил ее за руку и заставил посмотреть ему в лицо. – Вот и прекрасно. Преследовал и буду преследовать. Я буду вторгаться в ваши сны и околдовывать вас в минуты пробуждения, буду преодолевать ваше сопротивление, пока не пробью этот холодный темный панцирь и не избавлю вас от ран и печали. Вы можете заниматься своими делами, биться за Глен-Рейлэк и Эндрю, но я по-прежнему буду рядом. И вы сможете позволить себе немного счастья, когда для этого будет подходящий момент. Вы думаете, ваша боль не опаляет мне сердце? В мире достаточно трагедий, Кэтриона, и жизнь предлагает нам много испытаний, так давайте не будем приносить лишние жертвы на ее алтарь! И помимо всего прочего, не забывайте, что я люблю вас.
Она подняла на него глаза.
– О, вы просто сумасшедший мужчина, и... этого не может быть!
– Я люблю вас, Кэтриона, вы тоже любите меня, хотя и не хотите сознаться себе в этом – Судьба однажды связала нас, и мы навсегда останемся вместе, и вместе мы перейдем через эти проклятые горы!
Доминик двинулся прочь, чтобы избежать соблазна поцеловать ее. Он подошел к пони и повел их к озеру.
– Куда нам надо ехать? – обернувшись, спросил он. Кэтриона показала на низкую котловину между пиками, расположенными в северной стороне.
– Туда. Приготовьтесь: будет довольно темно и холодно, прежде чем мы доберемся до перевала.
Дорога уходила вверх, к выстланным вереском высотам, постепенно теряясь в путанице коровьих троп, и наконец исчезла совсем среди небольших ярко-зеленых участков, покрытых болотной растительностью. Было уже поздно, но в перламутровых сумерках еще пробегали длинные мягкие тени.
Раньше люди выгоняли сюда своих черных коров на подножный корм, теперь же горные пастбища наводнил белый поток – овцы из южных равнин.
Доминик был страшно рассержен. Если б она оставила свою непомерную гордость и вовремя ему все рассказала, они могли бы сэкономить несколько часов, возможно, даже день, и тогда он приехал бы в пансион раньше Флетчера и просмотрел бы вещи Генриетты. А теперь думай-гадай, были там доказательства кто отец Эндрю или Флетчер их уничтожил? Но Кэтриона все это время несла свое бремя одна. Если б он не увидел эти тлеющие руины под Страт-Глассом, он бы и не узнал, что такая же судьба ожидает ее собственный дом.
Они завернулись в одеяла, которыми запаслись в Инвернессе, и улеглись в папоротнике, чтобы поспать несколько часов. Доминик держал Кэтриону в объятиях, ощущая исходящий от ее волос запах вереска, а она пристроилась возле его груди, мягкая, гибкая, женственная. Желание обладать ею было очень сильно, но еще больше он хотел завладеть ее душой. Недавно ему так же сильно хотелось снова завоевать Генриетту. Зачем? Может быть, в своей гордыне он был так же упрям, как Кэтриона?
Она проснулась с ощущением веса его руки, обвившейся вокруг ее талии. В короткую минуту слабости первым ее желанием было повернуться к нему. Ей хотелось ощутить его внутри своего тела, почувствовать в себе биение другой жизни здесь, в этих одиноких холмах. Он застонал во сне и крепче прижал ее к себе. Только тогда она заметила, что вокруг все стало сырым. Кэтриона отвела руку Доминика в сторону и села, с папоротника и вереска капала вода, а их пони стояли в тумане как два темных призрака. За ночь, пока они спали, облака сгустились и теперь угрюмо нависали над землей. Не было слышно ни единого звука, тишину нарушало только фырканье лошадей. Она перевела взгляд на Доминика и увидела, что он изучает ее.
– Мы промокли, любимая. Нам еще далеко ехать?
– Не очень, – сказала она, чувствуя, как ей вдруг обожгло кожу, и отвернулась, чтобы он ничего не заметил. Хоть бы не смотрел так!
Встав, Кэтриона завязала узел на юбках, чтоб не пачкать о землю подол, и взяла свое одеяло.
– Вы можете сидеть в темноте сколько вам хочется, а я пойду дальше.
– Тогда я тоже пойду, – засмеялся Доминик. – Я проиграл свою жизнь целиком. Не думаю, что меня испугают эти горы. Теперь они не заставят меня свернуть в сторону от моей цели.
– Вы решили окончательно допечь меня? – усмехнулась Кэтриона. – Ну, раз так, вставайте! Один поцелуй, и дело с концом – для чего-нибудь большего здесь слишком сыро.
Доминик запрокинул голову и звонко расхохотался. Звук прогремел как взрыв и прокатился эхом в тумане. Это был настоящий мужской смех, неподдельно искренний.
– Что с вами, Доминик Уиндхэм? – Она присела на корточки и шлепнула его тыльной стороной руки по щеке. – Над чем вы так смеетесь?
Он схватил ее руку и поцеловал, задыхаясь от нового приступа смеха.
– Однажды я занимался этим в озере... В другой раз – под водопадом... Несколько раз – в ванне, что гораздо теплее, хотя не так зрелищно. Дорогая моя, для этого занятия никогда не бывает ни слишком сыро, ни слишком холодно, ни слишком горячо. Все дело в том, что мы не можем сейчас терять время, в нас нуждается ребенок. Если я поцелую вас, то уже не остановлюсь, поэтому никаких поцелуев, за исключением одного.
Доминик поцеловал ей руку, и Кэтриона отдернула ладонь, зажав пальцами обожженное место. Затем она гордо прошествовала к лошадям и принялась прилаживать к одной из них промокшее седло. Пони тоже были мокрые. Весь мир вокруг был мокрый, украшенный каплями, словно бисером. Она встряхнулась, и брызги полетели с нее во все стороны, как с мокрой собаки. Единственное сухое и теплое место сохранилось в центре ладони, которого коснулись его губы.
Ехать верхом по зыбкой почве становилось опасно – в болотах можно было легко увязнуть, поэтому они шли пешком, ведя пони за собой. Небо то светлело, то темнело; временами в клубах тумана появлялись просветы, обозначавшие передвижение солнца.
Кэтриона продолжала двигаться в направлении, указанном дочерью Александра Крисхольма, туда, где в дымке выступали пятнистые пики Ан-Риабачан, Сгурр на-Лапейч и Скор-на-Дьолейд. Это были ее родные края и знакомые ей горы. Переход, занимавший у нее несколько часов, чужаку стоил бы нескольких дней странствий.
Доминик следовал за ней не переча, не жалуясь, сколько бы она ни кружила по бесконечным вересковым пустошам, диким зарослям без троп, пробираясь вокруг ручьев и топей. У Кэтрионы уже начали уставать ноги, желудок ее сжимался от голода, но она упорно устремилась в соседнюю небольшую долину, зная, что до цели им осталось всего несколько миль.
– Тьфу ты, дьявол! – вдруг донесся до нее голос Доминика.
Затем наступила тишина.
Кэтриона обернулась, всматриваясь в густой туман. Там, откуда только что донесся голос, раздалось пронзительное ржание. Кэтриона направилась обратно на тропу. В это время что-то невдалеке хлюпнуло, словно завершение гигантского поцелуя. Туман закружился и разверзся подобно лопнувшей паутине. Доминик вместе с пони стоял, увязнув по колено в обманчивой зеленой западне. Трясина уже затянула его по бедра. Он закрыл лошади глаза и стал с ней разговаривать, а она стояла спокойно, лишь ее ноздри слегка раздувались. Доминик стянул с себя пиджак и обвязал ей голову, напевая что-то вполголоса. Кэтриона увидела, как они вдвоем медленно погружаются, и страх сковал ее.
– Увы, мэм, – сказал Доминик, заметив ее, – пони это не нравится. У нас нет какой-нибудь веревки?
– Не двигайтесь, – приказала Кэтриона. – У нас есть одеяла.
Она стащила с седла скатанное одеяло, располосовала его ножом на ленты и связала концы, а потом, найдя камень и привязав его к одному концу самодельной веревки, с размаху бросила Доминику. Он поймал его одной рукой.
Кэтриона прикрепила свободный конец веревки к седлу своей лошади, а Доминик тем временем закрепил другой ее конец на спине пони.
– Нет, – запротестовала Кэтриона. – Привяжите себя! Он ухмыльнулся.
– Как же мы тогда вытащим пони?
– Никак! Оставьте его. Это судьба. Привязывайтесь сами!
Туман снова сгустился, поэтому она не видела, выполнил ли ее приказание Доминик.
– Теперь держитесь крепче, – услышала она его голос. Кэтриона заставила свою лошадь лечь и упала лицом в ее грубую гриву, шепча молитву. Неразумный англичанин! Зачем она позволила ему идти с ней в эти горы с этими предательскими болотами и скалами? Порой здесь погибали даже шотландцы. Пони под ней дрогнул, веревка натянулась и подалась. Лошадь вздрогнула, и Кэтриона шлепнула ее по заду, понуждая лежать неподвижно.
Болото заворчало, словно какое-то чудище вылезало из своего водного логова. Эхо вторило чавкающим звукам, пока наконец из тумана не появился Доминик, весь в зеленой тине и черной грязи. Присев на корточки, он сделал несколько глубоких вдохов, сжимая что-то в одной руке.
– Ни один герой или поэт не отважится побить мое достижение – мировой рекорд выживания на болоте. – Доминик выпрямился и засмеялся: – Встречайте нового чемпиона и давайте вызволять животное. Ну, сможем мы вытащить мою несчастную лошадь?
Кэтриона неуверенно взглянула на него, чувствуя, как колотится ее сердце и пылает лицо. Он был без галстука; рубашка его тоже куда-то исчезла, и на обнаженной груди повисла паутина из полосок торфа. Даже волосы были мокры и перепутаны. Он стоял совершенно черный, покрытый до пояса грязью, замечательный, дикий, как сатир в саду лорда Байрона. Пламя в ее груди вспыхнуло еще сильнее. «Красивый мужчина!» Она знала его тело, она принимала его в свою плоть. И этот мужчина волей судьбы оказался ее первым любовником!
Пони в болоте начал громко хрипеть. Лошадь Кэтрионы задрожала и зафыркала в ответ. Доминик обернулся назад.
– Начинаем! – крикнул он. – Поезжайте вперед со всем своим хозяйством!
Пони Кэтрионы тронулся с места и потащил. Застрявшая лошадь выкарабкалась из болота. Встав на нетвердые ноги, она еще долгое время не могла прийти в себя.
– Молодец, – сказал Доминик и похлопал пони по дрожащей шее. – Так-то лучше.
Кэтриона накинула петлю своей импровизированной веревки на куст и пошла к нему.
– Лошадь, слава Богу, спасли, но в чем вы поедете дальше? Теперь вам придется мокнуть без рубашки.
– Ничего, мне не страшно.
– А плетение веревок – это ваше хобби, которое осталось от Лондона? – Господи, какие глупости приходят на ум!
Кэтриона хотела, чтобы он обнял ее, прижался губами к ее губам. Она страстно желала, чтобы он взял ее прямо здесь, на вереске, как ненасытный сатир, но он не сделал этого, и они поехали дальше под покровом мглы, не касаясь друг друга, не говоря ни слова.
Когда сквозь туман Кэтриона увидела огонь, сердце ее сжалось от страха. Они приехали слишком поздно. Но нет, этого не могло быть! Они находились еще очень высоко в холмах, и отсюда не мог быть виден пожар в долине Фаррар.
Когда они спешились, Кэтриона услышала возле уха тихий голос Доминика:
– Что это?
– Спросил бы лучше – кто, – произнес поблизости мужской голос.
Тени всколыхнулись, и пятеро мужчин, молча выйдя из тумана, взяли их в кольцо. Один из них приставил к горлу Доминика нож. Все они были в сине-зеленых килтах и пледах, обернутых вокруг плеч; капельки воды, как бриллианты, блестели на их шляпах. По-видимому, все они были братьями.
Доминик расставил ноги и принял боевую стойку, будто рассчитывал один справиться со всеми пятерыми.
– Оставьте его, – быстро сказала Кэтриона по-гэльски, – пока вы не пролили кровь друг друга. – Как только она заговорила на их языке, лезвие опустилось. – Он англичанин, офицер, – продолжала она, – но его не интересуют винокурни. Чьи это владения?
– Дэвида Фрезера, – ответил один из мужчин – тот, который первым подал голос.
– Вы не узнаете меня, Дэвид Фрезер? Может, перейдем на английский, чтобы не смущать моего компаньона?
– Кэтриона Макноррин! Что вы здесь делаете?
– Разыскиваю Маргарет Макки. С ней должен быть маленький ребенок. Они недавно покинули Страт-Гласс. Несколько дней назад ее деревню сожгли. Не переселились ли они в Фаррар?
Кэтриона снова заговорила по-гэльски. Она быстро и толково объяснила братьям, для чего ей нужно найти Эндрю и почему рядом с ней этот англичанин.
Доминик улыбнулся мужчине, который только что собирался ударить его ножом.
– Так вы не станете препятствовать моему передвижению? Я способен не замечать того, что меня не касается, и делаюсь абсолютно глухим, когда это необходимо. Хорошо, что судьба послала нам таких проводников. Ведь вы не хотите, чтобы на мои продрогшие кости кто-нибудь случайно наткнулся в вереске?
Шотландец протянул руку и назвал себя:
– Алан Фрезер.
Доминик не колеблясь ответил на рукопожатие.
– Отличная встреча, Алан Фрезер. Сражались на Пиренеях? В составе семьдесят девятого?
– И сохранил самые лучшие воспоминания об английском офицере. – Фрезер повернулся к брату: – Майору Уиндхэму ты можешь доверять так же, как мне, Дэви.
– Слово чести офицера, – не замедлил подтвердить Доминик. – Что бы я здесь ни увидел, я никому об этом не сообщу.
Алан повел плечами, как бы оправдываясь.
– Я знаю, винокурня – лакомый кусочек для таможенников. Чиновники хотели бы ее заполучить, а нас выкурить отсюда – мы доставляем им слишком много хлопот.
