Текст книги "Меч ликтора"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Часть третья. Золото Черного Убийцы

Совет Волков собирается каждое полнолуние. Являются все, кто в силах ходить, ибо всякий уклонившийся считается предателем; на него может пасть подозрение, что он нанялся за объедки стеречь скот сыновей Месхии. Волк, пропустивший два Совета, обязан предстать перед судом, и, если суд признает его виновным, волчицы убивают его.

Волчата также должны быть показаны Совету, и любой взрослый волк, если пожелает, может осмотреть их, дабы убедиться, что их отец истинный волк. (Случается, что волчица по злобе ложится с псом, но, хотя щенки часто похожи на волчат, на них всегда можно отыскать белое пятнышко, поскольку белый был цветом Месхии, хранившего в памяти чистое сияние Панкреатора; его сыновья по сей день оставляют белую метку на всем, к чему прикасаются.)

И вот в полнолуние волчица предстала перед Советом Волков; волчата резвились у ее ног, а Лягушонок – и впрямь похожий на лягушонка, ибо лившийся в окна лунный свет окрашивал его кожу зеленью – жался к ее меховой юбке. Вожак Стаи восседал на самом высоком месте; если появление на Совете сына Месхии и удивило его, у него и ухо не дрогнуло. Он обратился к Стае:

Смотрите, волки! Вот их пять,

И каждый волком хочет стать.

Свидетели пускай придут,

И праведный свершится су-у-уд!

На Совете родители не имеют права защищать своих детей, буде кто-либо бросит им вызов; но в другое время всякая обида, причиненная волчатам, приравнивается к убийству.

«И праведный свершится су-у-уд!» – отзывались стены, и в долине сыновья Месхии позакрывали на засовы двери своих жилищ, а дочери Месхианы крепче прижали к груди детей.

Тогда из-за последнего волка поднялся Мясник и выступил вперед.

– Тут и думать нечего! – заревел он. – Ума у меня, конечно, маловато, я слишком силен, чтобы быть умным, это понятно, но здесь, перед вами, четверо волчат, а пятый не волчонок вовсе, а моя добыча.

– А по какому праву он подал голос? – возмутился волк-отец. – Сам-то он уж точно не волк.

– Выступить на Совете может всякий, если волки потребуют его свидетельства, – раздались протестующие голоса. – Говори, Мясник!

Тогда волчица выхватила из ножен меч и приготовилась к последней схватке, если дело дойдет до драки. Глаза ее зловеще сверкали – сущий демон, ибо ангел часто оказывается лишь демоном, встающим между нами и нашим противником.

– Не волк, говоришь? – продолжал Мясник. – Это точно, не волк. Все мы знаем волчий запах, и облик, и повадки. Эта волчица выдает сына Месхии за своего, но всем известно, что если у кого мать волчица, тот еще не волк.

– Волк тот, у кого отец и мать волки! – воскликнул волк. – Я признаю, что этот детеныш мой сын!

Все захохотали, а когда хохот унялся, чей-то чужой смех еще долго раздавался среди присутствующих. Это был Тот Кто Смеется, он явился подсказывать Мяснику, как отвечать перед Советом Волков.

– Многие говорили так! – внушал он. – Только после их щенки доставались на обед Стае! Хо-хо-хо!

– Их убивали за белую шерсть, – сказал Мясник, – а у этого щенка и ее нет, только шкура, на которой шерсть растет. Как он может остаться в живых? Отдайте его мне!

– За детеныша должны заступиться двое, – объявил Вожак, – так гласит закон. Кто из вас защитит его? Он сын Месхии, но вправе ли мы назвать его также и волком? Помимо родителей за него должны заступиться двое.

И вот поднялся Нагой; его почитали членом Совета, ибо он был наставником юных волков.

– Мне никогда не приходилось учить сына Месхии, – сказал он. – Может быть, я и сам узнаю что-нибудь новое. Я вступаюсь за него.

– Нужен еще голос, – сказал Вожак. – Кто еще выскажется в пользу детеныша?

Воцарилось молчание. И тогда из глубины зала выступил Черный Убийца. Все трепетали перед ним, ибо, хотя его мех был нежнее меха самого маленького волчонка, глаза его грозно сверкали во мраке ночи.

– До меня здесь говорили двое, и они не были волками, – молвил он. – Почему бы и мне не сказать свое слово? У меня есть золото.

Он показал кошель.

– Говори! Говори! – закричали все.

– Закон также гласит, что жизнь детеныша можно купить, – сказал Черный Убийца и высыпал золото в ладонь; и так была выкуплена империя.

Часть четвертая. Рыбкина борозда

Если пересказать все приключения Лягушонка – как он жил среди волков, учился искусству охоты и боя, – это займет множество книг. Но те, в чьих жилах течет кровь людей, – что живут на вершине горы за пределами Урса, в конце концов слышат голос этой крови. В один прекрасный день он принес на Совет Волков огонь и молвил: «Вот Алый Цветок. Его именем я всхожу на царство». И никто ему не возразил, и он повел волков за собой и назвал их своим народом; приходили к нему и люди, и волки, сам же он, будучи еще отроком, казался выше мужчин своего окружения, ибо кровь Юного Лета текла в его жилах.

Однажды ночью, в час, когда зацветает шиповник, она явилась к нему во сне и поведала о матери, Лесной Птичке, о ее отце и дяде, и о том, что у него есть брат. Он разыскал брата – тот стал пастухом, – и вдвоем они отправились к королю требовать наследства, а с ними шли волки, Черный Убийца и много людей. Король уже состарился, его сыновья умерли, не оставив потомства, поэтому он отдал братьям все; Рыбка забрал себе город и угодья, а Лягушонок – поросшие девственными лесами холмы.

Однако число людей, последовавших за ним, все росло. Они воровали женщин из окрестных селений, у них рождались дети, и когда ставшие ненужными волки ушли в леса, Лягушонок решил, что его народу требуется город с домами, где люди могли бы жить, и крепостной стеной, которая защищала бы их от врагов в военное время. Он пошел к стадам Рыбки, выбрал белую корову и белого быка, запряг их в плуг и пропахал борозду, вдоль которой намеревался выстроить стену. Когда же Рыбка явился с просьбой вернуть ему скот, все уже было готово к строительству. Увидев борозду и узнав, что это будущая стена, он рассмеялся и перепрыгнул через нее; люди же Лягушонка, решив, что насмешка над замыслом губит дело в зародыше, убили его. Ведь он к тому времени уже достиг зрелости, поэтому предсказание, сделанное при рождении Вешнего Ветра, сбылось.

Когда Лягушонок увидел мертвого брата, он похоронил его в борозде, дабы земля обильней плодоносила. Ибо так учил его Нагой, который звался также Жестоким.

20. КОЛДОВСКОЙ КРУГ

С первым утренним лучом мы вошли в заросли горного леса, словно в дом. Позади нас в траве, на ветвях кустов и на камнях играли солнечные зайчики; мы пробрались сквозь занавес из переплетенных лиан, такой густой, что мне пришлось разрубать его мечом, и увидели перед собой лишь колонны стволов в полумраке. Не слышно было ни птичьей трели, ни жужжания насекомых. Ни единый порыв ветра не нарушал молчаливого покоя. Голая почва под ногами была поначалу столь же каменистой, как и склоны гор, но не прошли мы и лиги, как она стала мягче, и наконец мы набрели на невысокую лестницу, ступени которой были, несомненно, прорублены лопатой.

– Посмотри туда! – Мальчик тыкал пальцем во что-то красное непонятной формы, торчавшее из самой верхней ступени.

Я остановился и пригляделся. Это была петушиная голова; из птичьих глаз высовывались спицы из какого-то темного металла, а в клюв была вдета сброшенная змеиная кожа.

– Что это? – прошептал мальчик, широко раскрыв глаза.

– Наверное, какая-то ворожба. – Ведьмина? А что она значит?

Я задумался, припоминая то немногое, что знал о черной магии. У Теклы в детстве была кормилица, которая завязывала и распускала узлы, чтобы ускорить роды, и утверждала, что в полночь видела лицо будущего мужа Теклы (уж не мое ли?) в блюде из-под свадебного пирога.

– Петух возвещает наступление будущего дня, – объяснил я мальчику, – и колдуны верят, что его крик на заре вызывает солнце. Его ослепили, думаю, для того, чтобы он не знал, когда наступит заря. Если змея сбрасывает кожу, это считается символом очищения или новой юности. Ослепленный петух удерживает старую кожу.

– И что это значит? – повторил мальчик.

Я ответил, что не знаю, но в глубине души не сомневался, что здесь ворожили против пришествия Нового Солнца. У меня защемило сердце: кто-то пытался помешать обновлению, на которое я так надеялся в детстве и в которое сейчас верил с трудом. В то же время меня не оставляла мысль о том, что я хранитель Когтя. Враги Нового Солнца непременно уничтожат его, попади он к ним в руки.

Не прошли мы и сотни шагов, как увидали свисающие с деревьев полоски красной материи: иногда простой, но порой испещренной черными письменами, разобрать которые я не смог; скорее всего это были символы и идеограммы, которыми особенно любят пользоваться шарлатаны, подражая языку астрономов, дабы приписать себе больше знаний, чем они имеют на самом деле.

– Нам лучше вернуться, – шепнул я, – либо пойти в обход.

Не успел я произнести эти слова, как позади послышался шорох. На мгновение мне показалось, что существа на тропинке – демоны с огромными глазами и черно-бело-красными полосами; но потом я разглядел, что это всего лишь люди с разрисованными телами. Они вытянули вперед руки с железными когтями. Я обнажил «Терминус Эст».

– Мы тебя не тронем, – сказал один из них. – Уходи. Оставь нас, если хочешь.

Мне показалось, что под краской у него была белая кожа и светлые волосы южанина.

– Только попробуйте меня тронуть. У меня длинный меч, и я убью вас обоих, прежде чем вы сделаете хоть шаг.

– Тогда уходи, – сказал светловолосый. – Если, конечно, согласен оставить ребенка у нас.

Я оглянулся, ища взглядом Северьяна. Он исчез.

– Однако, если хочешь, чтобы его тебе возвратили, отдай мне свой меч и следуй за нами.

Без тени страха раскрашенный человек приблизился ко мне и протянул обе руки. Стальные когти мелькнули между пальцами: они были прикреплены к узким железным пластинам на ладонях.

– Я не стану просить дважды.

Я вложил меч в ножны, расстегнул перевязь и отдал все ему.

Он закрыл глаза. Веки были покрыты черными точками, подобно раскраске некоторых гусениц, из-за которой птицы принимают их за змей.

– Выпил много крови.

– Это правда, – ответил я.

Он открыл глаза и устремил на меня долгий немигающий взгляд. Его разрисованное лицо, как и лицо другого, стоявшего позади, было бесстрастно, словно маска.

– Новый меч был бы здесь бессилен, но этот может принести беду.

– Надеюсь, он будет мне возвращен, когда я и мой сын покинем вас. Что вы сделали с мальчиком?

Ответа не последовало. Люди обошли меня с двух сторон и двинулись по тропинке в том же направлении, в каком шли мы с Северьяном. Я немного помедлил и отправился следом за ними.

Место, куда меня привели, можно было назвать деревней, но не в обычном смысле – оно не походило ни на Сальтус, ни даже на скопления лачуг автохтонов, которые иногда нарекают деревнями. Деревья здесь были больше и стояли друг от друга дальше, чем в лесах, виденных мною ранее, а кроны их сплетались в нескольких сотнях кубитов над головой, образуя непроницаемую крышу. Поистине деревья эти были столь огромны, что казалось, их возраст исчислялся веками; в стволе одного из них были пробиты окна, а к двери вела лестница. На ветвях другого виднелось жилище в несколько этажей; к сучьям третьего было подвешено нечто напоминавшее громадное гнездо иволги. Отверстия-люки под ногами не оставляли сомнении в наличии подземных ходов.

Меня подвели к одному из люков и велели спуститься в темноту по грубо сколоченной лестнице. На миг во мне всколыхнулся неведомо откуда взявшийся страх; казалось, лестница уходит очень глубоко, в подземелья, подобные тем, что скрывались под мрачной сокровищницей обезьянолюдей. Но я ошибся. Спустившись на глубину не более моего собственного роста, взятого четырехкратно, и пробравшись сквозь какие-то рваные циновки, я очутился в подземной комнате.

Люк над моей головой захлопнулся, и все погрузилось в темноту. Я ощупью обследовал комнату и обнаружил, что она всего три шага в длину и четыре – в ширину. Пол и стены были земляными, а потолок сложен из необструганных бревен. Никакой мебели не было и в помине.

Когда мы попали в плен, близился полдень. Через семь стражей стемнеет. Не исключено, что к тому времени меня уже проводят к какому-нибудь представителю здешней власти. В этом случае я сделаю все возможное, чтобы убедить его в нашей безобидности, и упрошу отпустить меня и ребенка с миром. Если же нет, я взберусь по лестнице наверх и попытаюсь высадить люк. Я уселся на землю и стал ждать.

Уверен, что я не спал; но я пустил в ход все свое умение воскрешать прошлое, и мне удалось хотя бы в воображении покинуть это зловещее место. Некоторое время я, как в детстве, наблюдал за животными в некрополе за крепостной стеной Цитадели. Вот в небесах караваны гусей; вот лиса преследует зайца; вот они снова мчатся передо мной в траве, а вот отпечатки их лап на снегу. За Медвежьей Башней на куче отходов лежит Трискель – как будто мертвый; я приближаюсь к нему, он вздрагивает и поднимает голову, чтобы лизнуть мне руку. Вот я сижу рядом с Теклой в ее тесной камере; мы читаем друг другу и прерываемся, чтобы обсудить прочитанное.

«Мир стремится к концу, словно вода в часах», – говорит она. «Предвечный мертв, кто же воскресит его? Кто сможет?» – «Часы неминуемо останавливаются, когда умирает их владелец». – «Это только предрассудок». Она отнимает у меня книгу и берет мои руки в свои. Ее длинные пальцы очень холодны. «Когда их владелец лежит на смертном одре, некому налить свежей воды. Он умирает, и сиделки смотрят на циферблат, чтобы заметить время. Потом часы находят остановившимися, а время на них – неизменным». – «Ты говоришь, что часы умирают раньше их владельца; следовательно, если вселенная стремится к концу, это не значит, что Предвечный мертв; это значит, что он никогда не существовал». – «Но он же болен. Оглянись вокруг. Посмотри на эти башни над головой. А знаешь, Северьян, ведь ты никогда их не видел!» – «Но ведь он еще может попросить кого-нибудь наполнить механизм водой», – предполагаю я и, осознав смысл своих слов, заливаюсь краской. Текла смеется.

«С тех пор как я впервые сняла перед тобой одежды, не замечала за тобой этого. Я положила твои ладони себе на грудь, и ты покраснел, как ягодка. Помнишь? Значит, говоришь, он может кого-то попросить? И где же наш юный атеист?»

Я кладу руку ей на бедро.

«Смущен, как и в тот раз, в присутствии божества». «Значит, ты и в меня не веришь? Пожалуй, ты прав. Должно быть, о такой, как я, мечтают все молодые палачи – о прекрасной узнице, еще не изуродованной пытками, призывающей вас насытить томление ее плоти». Я стараюсь быть галантным. «Моя мечта не в силах воспарить так высоко». «Неправда. Ведь я сейчас целиком в твоей власти». В камере, кроме нас, был еще кто-то. Я окинул взглядом забранную решеткой дверь, фонарь Теклы с серебряным отражателем, потом все углы. В камере потемнело, Текла и даже я сам растворились во мраке, однако то, что вторглось в мою память, не исчезало.

– Кто ты, – спросил я, – и что хочешь сделать с нами?

– Ты хорошо знаешь, кто мы, а мы знаем, кто ты, – ответил бесстрастный голос, самый властный из всех, что мне приходилось слышать. Сам Автарх так не говорил.

– И кто же я?

– Северьян из Нессуса, ликтор Тракса.

– Да, я Северьян из Нессуса, – подтвердил я, – но я больше не ликтор Тракса.

– Допустим.

Голос умолк, и постепенно я догадался, что мой собеседник не намерен меня расспрашивать: скорее он принудит меня, если я желаю свободы, самому открыться перед ним. У меня руки чесались схватить его – он явно находился не дальше нескольких кубитов от меня, – но я знал, что он, вне всякого сомнения, вооружен теми стальными когтями, какие мне продемонстрировала его охрана. Мне также хотелось, как не раз прежде, достать из кожаного мешочка Коготь, хотя ничего глупее в этот момент нельзя было придумать. Я сказал:

– Архон Тракса приказал мне убить одну женщину. Вместо этого я позволил ей бежать и был вынужден покинуть город.

– Миновав охрану с помощью магии.

Я всегда считал всех самозваных чудотворцев шарлатанами; теперь же я уловил в голосе моего собеседника нечто такое, что навело меня на новую мысль: пытаясь обмануть других, они в первую очередь обманывали себя. В голосе звучала насмешка, но не над магией, а надо мной.

– Может, и так, – ответил я. – Что тебе известно о моей власти?

– Что она недостаточна, чтобы ты мог освободиться.

– Я не пытался освободиться и тем не менее был свободен. Он забеспокоился.

– Ты не был свободен. Ты просто вызвал дух этой женщины!

Я вздохнул, стараясь, чтобы он этого не услышал. Как-то раз в вестибюле Обители Абсолюта одна девочка приняла меня за высокую женщину – это Текла на время заменила собой мою личность. Теперь же, по-видимому, Текла, о которой я вспоминал, говорила моими устами.

– В таком случае я некромант и повелеваю душами усопших, ибо та женщина мертва.

– Ты сказал, что освободил ее.

– Не ее, а другую, лишь отчасти напомнившую мне ее. Что вы сделали с моим сыном?

– Он не называет тебя отцом.

– Он капризный мальчик.

Ответа не последовало. Подождав немного, я встал и еще раз ощупал стены своей подземной тюрьмы; как и прежде, я наткнулся на сырую почву. Вокруг не было ни искорки света, ни единый звук не долетал до моих ушей, но я допускал, что люк можно накрыть каким-нибудь переносным сооружением, а если крышка еще и мастерски сделана, она могла подниматься бесшумно. Я ступил на нижнюю перекладину лестницы. Она заскрипела.

Я поднялся на следующую перекладину, потом еще на одну, и каждый раз раздавался скрип. Я попробовал ступить на четвертую, но почувствовал, как что-то острое, похожее на лезвие кинжала, впилось мне в голову и плечи. Струйка крови из правого уха потекла на шею.

Отступив на третью перекладину, я поднял руку. То, что я принял за рваную циновку, когда спускался в подземелье, оказалось парой дюжин бамбуковых щепок, остриями вниз закрепленных на стенках люка. Спустился я без труда, потому что отклонил их в сторону своим телом; но теперь они мешали мне подняться, подобно тому как зазубрины на гарпуне мешают рыбе ускользнуть. Взявшись за одну из них, я попробовал сломать ее, но там, где требовались усилия обеих рук, одна оказалась беспомощна. Будь у меня время и достаточно света, я бы, возможно, сумел преодолеть преграду; свет я еще мог добыть, но рисковать был не вправе. Я спрыгнул на пол.

Я обследовал комнату еще раз, но ничего нового не обнаружил. Тем не менее мне казалось совершенно невероятным, чтобы мой собеседник сошел по лестнице, не издав ни звука, хотя я и допускал, что он мог пройти сквозь бамбук, обладая специальными знаниями. Опустившись на четвереньки, я ощупал пол. Ничего.

Я попробовал сдвинуть лестницу, но она была прочно закреплена на своем месте; тогда я встал в ближайший к люку угол, подпрыгнул как можно выше и провел рукой по стене. Потом отступил на полшага в сторону и снова подпрыгнул. Когда я оказался примерно напротив того места, где недавно сидел, я нашел то, что искал: прямоугольный лаз, в кубит высотой и два кубита шириной, расположенный чуть выше моей головы. Мой собеседник, вероятно, тихонько вылез из него по веревке и вернулся тем же способом; однако более правдоподобным мне показалось предположение, что он просто просунул в лаз голову и плечи, чтобы его голос звучал так, будто он сам находится со мною в комнате. Я покрепче ухватился за края лаза, подпрыгнул и втянул себя внутрь.

21. ПОЕДИНОК МАГОВ

Комната, в которую я попал, спасаясь из заточения, очень напоминала предыдущую, хотя и находилась выше. Разумеется, в ней также царила непроглядная тьма; однако теперь я был уверен, что за мной не наблюдают. Я достал из мешочка Коготь, и он озарил помещение неярким светом, которого тем не менее было достаточно, чтобы осмотреться.

Лестницы в комнате не было, но имелась узкая дверь, ведущая, как я предложил, в третье подземное помещение. Спрятав Коготь, я вошел в нее, но оказался в тесном, не шире дверного проема, тоннеле, столь запутанном, что я успел свернуть дважды, не пройдя и шести шагов. Сначала я решил, что тоннель представляет собою просто преграду для света – чтобы скрыть отверстие в стене комнаты, куда меня поместили. Однако в этом случае трех поворотов было бы достаточно. Тоннель, казалось, то уходил вглубь, то разветвлялся, и повсюду был кромешный мрак. Я снова достал Коготь.

Свет его показался мне несколько ярче, но, наверное, потому, что пространство было темным; однако все, что мне удалось разглядеть, я уже знал на ощупь. Вокруг – ни души. Я стоял в лабиринте с земляными стенами и потолком из необструганных поленьев (нависавшим теперь прямо над головой), его частые повороты быстро убивали свет.

Я хотел спрятать Коготь, но в этот миг почувствовал резкий враждебный запах. Мне было далеко до чутья волка из сказки – по правде говоря, остротой обоняния я уступаю и многим людям. Запах показался мне знакомым, но лишь некоторое время спустя я вспомнил, что точно такой же стоял в вестибюле в утро нашего побега, когда я вернулся за Ионой после разговора с девочкой. Она сказала, что кто-то чужой рыскал среди заключенных; а потом я обнаружил на полу и на стенах рядом с лежащим Ионой какое-то липкое вещество.

Коготь я убирать не стал; блуждая по лабиринту, я несколько раз натыкался на зловонный след, но встретить существо, которое его оставило, мне так и не пришлось. Целую стражу, если не больше, я плутал по запутанным переходам и наконец вышел к лестнице, выводившей в неглубокую открытую шахту. В квадратное отверстие наверху лился дневной свет, который ослепил меня и несказанно обрадовал. Какое-то время я просто стоял под его струей, не торопясь поставить ногу на первую перекладину. Ведь если я поднимусь, меня, наверное, тут же схватят, и все же голод и жажда так истомили меня, что удержаться я не мог, а при мысли о мерзкой твари, которая рыскала в поисках меня, – я не сомневался, что это была одна из зверюшек Гефора, – мне сразу захотелось ринуться наверх.

Наконец я со всеми предосторожностями вскарабкался и высунул голову наружу. Я думал, что окажусь в деревне, но ошибся: подземный лабиринт привел меня к потайному выходу за ее пределами. Высокий безмолвный лес был здесь гораздо гуще, а свет, показавшийся мне из подземелья столь ослепительным, на самом деле обернулся зеленым переливом листвы. Я выбрался и обнаружил оставленную за собой нору, столь ловко упрятанную в корнях, что я мог бы пройти от нее в двух шагах и не заметить. Я бы с удовольствием завалил ее чем-нибудь тяжелым, чтобы преградить выход преследовавшему меня чудовищу, но поблизости не было ни камня, ни другого подходящего предмета.

Следуя старой испытанной привычке искать подходящий склон и всегда идти под гору, я вскоре обнаружил ручеек. Над ним в листве виднелся просвет, и я смог приблизительно определить, что провел под землей восемь-девять страж. Исходя из посылки, что поселение не может располагаться далеко от источника пресной воды, я отправился вдоль ручья и вскоре вышел к самой деревне. Оставаясь в кромешной тьме леса, я завернулся в свой угольно-черный плащ и некоторое время внимательно осматривал селение. Вот по поляне прошел человек – на нем не было краски, как на тех двоих, что остановили нас на тропинке. Вот еще один вылез из укрепленной на ветвях хижины, спустился к ручью, напился и вернулся назад.

С наступлением темноты странный поселок пробудился. Из древесной хижины появилось около дюжины мужчин; они принялись складывать в кучу поленья посередине поляны. Еще трое, облаченные в длинные мантии, с вилкообразными посохами в руках вышли из дома-дерева. Когда костер запылал, из темноты возникли и другие, должно быть, охранявшие лесные тропы, и расстелили перед огнем кусок ткани.

Один из людей в мантиях повернулся к костру спиной, а двое других опустились перед ним на колени; в них было нечто такое, что выделяло их из общей толпы, но их повадка напоминала мне скорее экзультантов, чем иеродулов в садах Обители Абсолюта, – под ней скрывалось сознание превосходства, даже если за это превосходство приходилось платить разрывом с обычными людьми. Мужчины, в краске и без нее, расселись, скрестив ноги, вокруг костра лицом к этим троим. До моего слуха доносились гул голосов и четкая речь стоявшего, однако слов я не различал, поскольку расстояние между нами было слишком велико. Прошло немного времени, и двое согбенных поднялись. Один из них распахнул мантию наподобие шатра, и из-под нее вышел сын Бекана, которого я называл своим. Второй таким же образом достал «Терминус Эст» и вытянул вперед, демонстрируя всем сверкающее лезвие и черный опал на рукояти. Затем поднялся один из раскрашенных людей и направился в мою сторону (я даже испугался, что он меня заметит, хотя мое лицо и было спрятано под маской). Он поднял крышку люка и исчез под землей. Вскоре он появился из другого люка, расположенного ближе к костру, и суетливо побежал к троим в мантиях, желая им что-то сообщить.

В содержании его слов сомневаться не приходилось. Я расправил плечи и выступил из темноты.

– Там меня уже нет, – произнес я. – Я здесь. Раздался общий вздох удивления, доставивший мне истинное удовольствие, хоть я и понимал, что могу скоро умереть.

Один из облаченных в мантию людей – тот, что стоял посередине, – сказал:

– Как видишь, уйти от нас ты не можешь. Ты был свободен, но мы заставили тебя вернуться.

Я узнал этот голос – он допрашивал меня в подземной комнате.

– Если ты прошел достаточно далеко по Пути, – возразил я, – тебе должно быть известно, что твоя власть надо мной не так сильна, как может показаться непосвященным. (Подражать речи таких людей совсем не трудно, ибо и сами они подражают речи аскетов или жриц, подобных Пелеринам.) Ты похитил моего сына, который также приходится сыном Говорящему зверю, и это тебе должно быть известно, если ты успел его допросить. Ради его возвращения я отдал свой меч твоим рабам и на время отдал себя в твои руки. Теперь я забираю меч назад.

На плече у человека есть одна точка; если сильно нажать на нее большим пальцем, вся рука оказывается парализованной. Я положил руку на плечо человека, державшего «Терминус Эст», и он уронил меч к моим ногам. Проявив большую смекалку, чем я мог ожидать от ребенка, малыш Северьян подхватил меч и подал мне. Средний в мантии поднял посох и крикнул: «К оружию!», и его свита поднялась в едином порыве. У многих на руках были когти, которые я уже описывал, другие выхватили кинжалы.

Я повесил «Терминус Эст» на полагающееся ему место на перевязи и сказал:

– Надеюсь, вы не допускаете мысли, что этот древний меч служит мне оружием? У него более высокое предназначение, и вам лучше других следовало бы это знать.

– Именно так нам и говорил Абундантий, – поспешил ответить человек в мантии, который привел маленького Северьяна. Второй стоял, потирая плечо.

Я взглянул на среднего, о котором скорее всего и шла речь. В его холодных как камень глазах читался недюжинный ум.

– Абундантий мудр, – сказал я, размышляя, нельзя ли изловчиться и убить его так, чтобы нас не успели атаковать остальные. – Полагаю, ему также известно и о проклятии, которое падет на голову всякого, кто причинит зло магу.

– Так, значит, ты маг, – произнес Абундантий.

– Я вырвал из рук архона его добычу и прошел невидимым сквозь самую гущу его войска, и ты еще сомневаешься? Да, меня называют магом.

– Тогда докажи, что ты маг, и мы будем почитать тебя как брата. Если же ты потерпишь поражение или откажешься от состязания – нас много, а у тебя только меч.

– Поражение немыслимо, если испытание будет честным, – сказал я. – Хотя ни у тебя, ни у твоих людей нет права меня испытывать.

Он был слишком умен, чтобы позволить втянуть себя в спор.

– Условия испытания известны всем собравшимся, кроме тебя, и каждый знает, что они справедливы. Все, кого ты здесь видишь, или выдержали их, или надеются выдержать.

Меня привели в прочное бревенчатое сооружение, которое я раньше не заметил, поскольку оно было скрыто среди деревьев. Вход был только один, окна вовсе отсутствовали. Когда внесли факелы, я увидел, что в единственной комнате не было ничего, кроме сплетенного из трав ковра, длина же ее настолько превосходила ширину, что помещение напоминало коридор.

Абундантий обратился ко мне:

– Здесь тебе предстоит сразиться с Декуманом. – Он указал на человека, которому я пережал руку, а тот был слегка удивлен, что его так отличили. – У костра ты одолел его. Теперь же он должен победить тебя, если сможет. Если хочешь, сядь здесь, ближе к двери, чтобы не опасаться, что мы придем к нему на помощь. Он сядет в дальнем конце. Вам запрещено сближаться, а также прикасаться друг к другу, как ты коснулся его у костра. Вы должны читать заклинания, а утром мы явимся посмотреть, кто одержал победу.

Я взял малыша Северьяна за руку и пошел в дальний темный конец помещения.

– Я сяду здесь, – сказал я. – Я полностью доверяю вам и не сомневаюсь, что вы не станете помогать Декуману, однако и вам неведомо, есть ли у меня союзники в окрестных лесах. Вы обещали доверять мне, и я взамен обещаю доверять вам.

– Ребенка тебе лучше оставить у нас, – сказал Абундантий.

Я покачал головой.

– Он пойдет со мной. Он мой, и, когда вы украли его на лесной тропе, вы лишили меня половины моей волшебной силы. Больше я с ним не расстанусь.

Поразмыслив, Абундантий кивнул.

– Воля твоя. Нас заботит только его безопасность.

– Ему ничто не грозит, – сказал я.

На стенах были закреплены железные скобы, и, прежде чем удалиться, четверо нагих людей вдели в них факелы. Декуман уселся, скрестив ноги, у двери с посохом на коленях. Я тоже сел и усадил мальчика рядом с собой.

– Мне страшно, – прошептал он, зарывшись личиком в мой плащ.

– Неудивительно. За последние три дня тебе много пришлось пережить.

Декуман начал медленно и ритмично читать заклинание.

– Расскажи-ка мне, малыш, что случилось с тобой на тропинке? Я искал тебя, но ты куда-то пропал.

Лаской и увещеваниями мне удалось успокоить его; он перестал плакать.

– Это все они, раскрашенные люди с когтями, они вышли, а я испугался и убежал.

– И все?

– Нет, пришли другие раскрашенные люди и поймали меня, заставили залезть в темную нору. А потом они меня разбудили, подняли на землю, один человек накрыл меня плащом, но тут ты пришел и спас меня.

– Тебя о чем-нибудь спрашивали?

– Меня расспрашивал какой-то человек, когда я сидел в темноте.

– Все ясно. Маленький Северьян, ты не должен от меня убегать, как тогда на тропинке, понимаешь? Бежать можно только тогда, когда я побегу. Если бы ты не убежал, когда мы встретили раскрашенных людей, мы бы сейчас здесь не сидели.