Текст книги "Неудачник"

Автор книги: Джим Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Джим Томпсон
Неудачник

Глава 1

Я подкатил в своем стареньком «форде» к тротуару и выключил мотор. Сильно перегревшись из-за изношенного коленчатого вала, какое-то время он еще по инерции продолжал изображать готовность работать, при этом так тяжело пыхтел от напряжения, что содрогалась вся машина. Стоял знойный августовский день 1929 года. Я остановился в конце Гранд-авеню в Оклахома-Сити и, подавленный воспоминаниями, смотрел через окно, машинально вытирая вспотевшее лицо.

Мальчишкой я бегал по этой самой улице, продавая газеты – утром «Оклахомец», а вечером «Ньюс». Неподалеку все еще красовался роскошный особняк, где мы жили, когда дела главы семейства Томпсон, моего отца, в одно мгновение переменились к лучшему. И здесь же, через дорогу, стояло офисное здание, откуда отец заправлял многомиллионным нефтяным бизнесом... С тех пор прошло много лет, но казалось, это было только вчера. Сейчас отец находился в Техасе, где его деньги безвозвратно утекали в одну за другой бесперспективные нефтяные скважины. А что касается меня, матери и младшей сестренки Фредди...

Фредди была уже большой девочкой и отличалась великолепным аппетитом. Сейчас она, хныча, утверждала, что мы с мамой нарочно морим ее голодом. Разве у нас нет денег? Ведь какие-то деньги у нас есть? Тогда почему мы не едим? Ну объясните ей, почему мы не купим еды!

– Замолчи, – раздраженно сказала мама. – Спроси у своего старшего брата. Он все знает.

– Только не начинайте все снова, – взмолился я.

– И не подумаю! – сказала мама. – Если бы ты хоть иногда прислушивался к советам других, то не попал бы в такую передрягу. А заодно и мы с тобой. Но нет, куда там! Ты ведь у нас такой самостоятельный! Больше я ничего не стану тебе говорить, Джимми, но...

Мама была уже немолодой, она смертельно устала и вся испереживалась, поэтому все-таки еще много чего наговорила мне. По ее мнению, я был упрямым, своевольным, несговорчивым и неспособным на компромиссы. Нельзя не признать, говорила моя бедная мама, Бог не обделил меня умом, ничего не скажешь, но, кажется, я пользуюсь им исключительно для того, чтобы попадать из одной беды в другую.

Я провел в школе шесть лет и вылетел оттуда, когда обнаружилось, что я подделывал отметки. Не успел я сменить короткие штанишки на взрослые, как тут же стал водиться с какими-то хористками, мошенниками, картежниками и другими шалопаями. К пятнадцати годам я успел поработать разносчиком газет, зазывалой на шоу со стриптизом, помощником водопроводчика, снялся в комической роли в короткометражном фильме и перепробовал еще с дюжину подобных занятий. С одинаковой легкостью я декламировал стихи древнеримского поэта Катулла, в совершенстве разбирался в ставках на ипподроме и в разных карточных играх.

Мне не исполнилось и шестнадцати, когда я начал работать ночным коридорным в одном роскошном отеле – благодаря содействию веселого вора и мошенника по имени Элли Иверс. Там я зарабатывал приличные деньги, кое-что добавлял благодаря игре в карты – и все это безоглядно транжирил. В восемнадцать из-за алкоголизма и полного нервного истощения я заболел туберкулезом и балансировал на опасной грани между жизнью и смертью.

Три года я мотался по западному Техасу, постепенно восстанавливая здоровье в его сухом высокогорном климате. Затем возвратился в Форт-Уэрт и снова приступил к работе в отеле. Там меня опутали гангстеры, принудив подпольно сбывать спиртные напитки. Эта сомнительная честь была мне доверена практически под дулом пистолета. Я задумал их объегорить и одновременно сколотить себе небольшой капиталец.

Начав с нескольких ящиков виски в неделю, я постепенно увеличил заказ до двадцати. Для этого мне приходилось продавать товар другим служащим отеля с очень невысокой надбавкой, а иногда и вовсе без нее. Но это меня не огорчало. Мой доход должна была составить вся выручка за двадцать ящиков. Я намеревался довести ее минимум до трех тысяч долларов, после чего смыться из города, предоставив своим поставщикам-гангстерам напрасно дожидаться возмещения их расходов.

К несчастью, мой склад виски был обнаружен федеральными агентами по запрету употребления и продажи спиртных напитков. Они забрали, естественно, всю партию, но в отчете указали только пять ящиков. И этот подлый поступок официальных властей был гораздо более тяжелым ударом, чем мои финансовые потери. Из-за этого я не имел возможности получить новую партию товара от гангстеров и тем более объяснить им, куда делась выручка за остальные пятнадцать ящиков. Передо мной встал выбор: заплатить им деньги, которых у меня, понятное дело, не было, потерять голову в буквальном смысле слова или... уехать из города. Таким образом, с суммой приблизительно в тридцать раз меньше ожидаемых мною трех тысяч – около ста долларов – я усадил в машину маму и Фредди и двинулся на север.

Целью нашего путешествия был штат Небраска, и, когда мы туда направлялись, мы были не в таком уж безнадежном настроении, как можно было подумать. Там, в небольшом городке, жили родители мамы, и они могли на какое-то время приютить маму с сестренкой. Как только я поступлю в Линкольнский университет, они приедут ко мне. Один знакомый редактор сказал, что мне отчаянно не хватает высшего образования. Он назидательно добавил, что если я не оставлю такой образ жизни, какой веду сейчас, то скорее загнусь от нервного перенапряжения, чем стану писателем, о чем я так мечтал.

Наш старенький «форд» довольно бодро преодолел первые пять – десять миль дороги. Затем стала сказываться его невероятная изношенность. Он начал старчески кряхтеть и пыхтеть, после чего отчаянно задымил. Я съехал на обочину и поднял капот. Быстрый осмотр установил ужасающий диагноз.

Картер был наполнен опилками и тракторным маслом. Он был отремонтирован на скорую руку, чтобы компенсировать стершийся коленчатый вал – одну из неизлечимых болезней «форда» модели "Т". Никакой ремонт – в том смысле, в каком обычно употребляется это слово, – не мог бы окончательно избавить нас от этой проблемы: коленчатый вал продержался бы лишь несколько часов. Итак, нам нужны были новый вал, новые тормоза, новый шток и другие запчасти. Короче говоря, – и это стоило бы лишь немного дороже, – нам следовало купить новый мотор.

Расстояние в двести пятьдесят миль до Оклахома-Сити мы преодолели за два полных дня. И на это ушло около семидесяти долларов из имеющейся у меня сотни. Мы не проехали до пункта нашего назначения и одной четверти пути, а уже потратили больше двух третей наших денег.

И вот в тот знойный августовский день 1929 года измученная пожилая женщина, уставшая и голодная девочка и вымотанный мрачный молодой человек сидели в разбитом «форде», жалкие и нищие, в городе, где когда-то так роскошно жили. Прикрыв глаза под лучами яркого солнца, я словно наяву увидел отца, стремительно выходящего из офисного здания, – молодого, щегольски одетого, торопливо направляющегося к своему «апперсону-джеку» с низкой посадкой или к огромному и внушительному «Коул аэро-8». Я видел, как мы все вместе ехали домой, в особняк с просторными комнатами, до самого потолка уставленными книжными полками. Я видел доброе лицо нашей кухарки, подававшей обильный обед. Я ощущал на языке...

Я открыл глаза и поймал осуждающий взгляд мамы.

– Ничего не скажешь, – сурово заметила она, – ты очень мило выражаешься. Особенно при своей матери и сестре.

– А что я такого сказал? – спросил я. – Я говорил про корабль...[1]1
  Игра слов: в английском слова «корабль» и «черт» созвучны в произношении. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть] Понимаешь, я как раз думал, как бы было бы прохладно, если бы мы сейчас плыли на корабле и...

– Нет, ты не это сказал! – возразила эта вредина Фредди. – Он сказал не «корабль», мама! Он сказал...

– Ну ладно, – поспешно прервал я маленькую придиру, открывая дверцу. – Мне пора идти. Пожелайте мне удачи.

Человек, к которому я направлялся, в 1912 году приехал в Оклахому из Германии. Из-за каких-то неточностей в иммиграционных документах его задержали на острове Эллис на несколько месяцев, и, когда разразилась Вторая мировая война, его посадили в тюрьму как представителя враждующей страны.

Этот случай привлек внимание отца. Тогда у него были всемогущие политические связи, благодаря которым он вызволил беднягу и помог ему приобрести гражданство. Более того, поскольку тот был не в состоянии зарабатывать самостоятельно, папа привлек его в свое дело. Он приобрел три сверхмощных грузовика для перевозки нефти и сдал их парню в аренду за мизерную плату. Он предоставил ему солидный бонус в виде запаса нефти, стоимость которой возросла с доллара до сотни долларов за баррель. Я не знаю, почему отец делал подобные вещи, и вряд ли он сам отдавал себе в этом отчет. Просто это было у него в натуре и длилось до тех пор, пока у него не кончились деньги.

Так вот, я направился в офис этого парня – его фирма занимала пол-этажа в здании – и меня сразу же провели к нему в кабинет, как только я назвал свое имя. Со слезами на глазах он протянул мне руку и, переполненный эмоций, сжал меня в своих объятиях, как медведь... Почему мы не давали о себе знать столько лет? Какие месторождения нефти сейчас разрабатывает отец? Может, он подумывает вернуться в Оклахому? Он не умолкал ни на минуту, забрасывая меня вопросами о семье, рассказывая о своей. Его жена и дочь сейчас в Европе. Сын только что возвратился в Гарвард на подготовительное отделение. У них «довольно симпатичный домик» – поместье бывшего губернатора штата – на Классен-бульваре, и он настаивает, чтобы мы приехали к нему и...

Мне с трудом удалось остановить его и заставить выслушать себя. Он слушал, сочувственно кивая; и мне показалось, что его радость от встречи несколько увяла, но я отнес это к своей повышенной чувствительности. Он не сделал и не сказал ничего такого, и я не сомневался, что он окажет нам помощь, о которой я попросил.

Разумеется, он мне поможет, заявил он. Это было бы только справедливо. Он так счастлив меня видеть, даже при таких неблагоприятных обстоятельствах, и хотел бы также увидеться с мамой и Фредди. За ним вот-вот должна заехать машина, и по Дороге мы поговорим и вспомним добрые старые времена.

Мы поехали с ним в такси на окраину города. Так же тепло, как и меня, он приветствовал маму и сестренку. Потом рядом с нами остановилась его машина – двенадцатицилиндровый «паккард» с шофером – и он с сожалением распрощался.

Сунув мне в руку банкнот, он уселся в свой лимузин, который тут же влился в поток движения. Я поглядел на скомканный банкнот и молча протянул его маме. Она так и застыла на месте, недоумевающе рассматривая его, когда я залезал в машину, и я вздрогнул от боли – таким несчастным выглядело ее лицо.

– Это какая-то ошибка, – медленно сказала она. – Ты не думаешь, Джимми, что он просто ошибся?

– По отношению к друзьям, к людям, которые тебе небезразличны, не проявляют небрежности, – возразил я.

– Почему мы не едим? – опять заныла Фредди. – Этот человек дал нам целых пять долларов.

Глава 2

Больше нам не к кому было обратиться. Больше нам некого было просить о помощи. Мои престарелые дедушка с бабушкой не могли оплатить расходы на дорогу. Им и без того было бы трудно несколько месяцев содержать маму и Фредди. Папа, остававшийся в Техасе, не имел средств. Моя замужняя сестра Максин была на гастролях со своим женским джаз-бандом и получала хорошие деньги. Но мы понятия не имели, где она могла быть и как с ней связаться.

В авторемонтной мастерской за восемь долларов мне укрепили штоки. Мы покинули Оклахому-Сити, съев на обед черствые булочки с корицей. Нам ничего не оставалось делать, как ехать дальше. Мы не могли оставаться в этом городе и не могли возвратиться назад, поэтому двинулись вперед.

Штоки разболтались, едва мы отъехали от города. К тому моменту, когда мы достигли Гутри, что находится в тридцати милях от Оклахома-Сити, мотор снова начал кашлять и чихать, перегрелся и еле тянул. Кое-как мы протащились через городок и с натужным пыхтением доползли до длинного холма на его окраине. Не успели мы одолеть его гребень, как откуда-то сбоку вылетел грузовик и на всей скорости ударил в мой несчастный «форд».

Кузов грузовика до отказа был набит дорожными рабочими, которые, в свою очередь, были по горло полны пивом. Грузовик шаркнул по нашему боку, врезался в телеграфный столб и дважды перевернулся. Всех рабочих выбросило из кузова, к счастью, они отделались легкими царапинами и синяками, но сам грузовик здорово пострадал. Мы остались целыми и невредимыми, и, не считая оторванных крыла, разбитой фары и лопнувшей шины, наша машина тоже вышла с минимальными потерями из этого столкновения.

Люди пришли в себя и начали искренне извиняться. Они признали, что авария произошла по их вине, и готовы были все исправить. К сожалению, у них не было ни страховки, ни денег, поскольку они все истратили на пиво, но если они хоть чем-то смогут помочь...

Я придумал только один вариант, и они с радостью согласились. Кое-как сцепив обе машины, мы скатились вниз, вернулись в городок и добрались до гаража. Там они оставили нас на попечение двух механиков. С их машины на мою переставили коленчатый вал с его принадлежностями, а также аккумулятор, фару, колесо и разные другие запчасти.

Работа заняла целый день и назавтра до самого полудня. Счет составил сорок один доллар. Разумеется, я не мог его оплатить, что и доказал, вывернув наизнанку карманы перед управляющим. Но я указал, что в остающейся в гараже разбитой машине рабочих находится еще множество всяких запасных частей, которые могли бы покрыть убытки по ремонту моего «форда». Он мрачно принял от меня те деньги, которые у меня оставались, наполнил нам бак бензином и с облегчением выпроводил нас.

На ночь мы остановились у дороги, наш ужин и завтрак на следующее утро составляли украденные мною с поля и испеченные на костре кукурузные початки. На другой день, едва мы пересекли границу штата Канзас, у нас кончился бензин. Я занял немного у проезжавшего водителя («Только для того, чтобы доехать до ближайшей заправки»). Когда и он закончился, я остановил еще одну машину и сделал еще один заем. Таким образом мы пересекли Канзас – по десять, двенадцать, пятнадцать миль за раз.

На ферме около Топека мне удалось получить работу на полдня – укладывать водопроводные трубы, – и моего заработка хватило нам, чтобы добраться до границы Небраски. Но, оказавшись там, всего за несколько сотен миль до цели нашего путешествия, мы вынуждены были снова встать. Машине требовалась смазка и смена масла. Мы все были измучены и страдали животами: мы провели в дороге больше недели, ни разу по-настоящему не отдыхая и употребляя в еду почти исключительно сырые овощи. Во что бы то ни стало нам нужно было раздобыть хоть немного денег.

Мы остановились в маленькой деревушке, и мама сказала, что попытается стиркой подработать хоть пару долларов. Но она физически была не в состоянии делать что-либо по дому, даже если бы, что казалось маловероятным в таком местечке, и нашлась бы такая работа. Гадая, не найдется ли здесь какой-нибудь работы для меня самого, я вылез из машины и огляделся.

У меня ушло всего минут десять на то, чтобы обойти деревушку, заглянуть в каждое из деревенских заведений и везде получить отказ. Вернувшись на боковую улицу, я поднял с земли окурок и закурил. Между улицей и тротуаром стояло огромное дерево, дающее прохладную тень. Я прислонился к его стволу, жадно втягивая дым и рассеянно глядя на продуктовый магазин на противоположной стороне. Его почти полностью скрывал огромный рекламный плакат, сверкающий веселыми красками, сообщающий о каком-то театральном представлении в близлежащем городке. Мой взгляд лениво переместился с избитых клише вроде «Только один вечер» и «Прямо с Бродвея» на ряд улыбающихся девиц в вечерних платьях.

Я взглянул на крайнюю из них, сидящую со скрипкой, а потом на ее лицо.

Это была моя сестра – Максин!

Я издал ликующий вопль.

С железнодорожной станции я послал телеграмму, которую должна была оплатить сестра, и она великодушно отозвалась на нее. Через два дня, оставив маму с Фредди у ее родителей, я прибыл в Линкольн.

Я снова был полностью на мели и надеялся, что смогу продать машину за такую сумму, которая помогла бы мне продержаться, пока я не найду работу. А тем временем, пока не рассвело, я вымыл в каком-то ресторане мужской туалет и получил за это сытный завтрак. Прошло около часа, и, по моим прикидкам, конторы по продаже подержанных автомобилей должны уже открыться, так что я вернулся к своей машине.

Около нее крутился полицейский, прикрепляя к переднему бамперу буксирный канат. Оказалось, что парковка на ночь в Линкольне считалась нарушением закона, и для вновь прибывших не делалось никаких исключений, абсолютно никаких! Я мог вызволить машину, уплатив вполне солидный штраф плюс расходы за ее буксировку на полицейскую стоянку и за пребывание на ней.

Я выслушал эту информацию, задыхаясь от смешанных чувств, а затем вдруг ухватился за телеграфный столб и затрясся в приступе безумного хохота. Экипаж буксира настороженно смотрел на меня. Они попрыгали в свою машину и покатили прочь, увозя с собой мой «форд», а я рухнул на свой чемодан и хохотал, пока у меня не заболело в груди.

Эта машина – этот проклятый, вшивый, измотавший мне всю душу, до чертиков надоевший «форд»! И они думают, что я буду надрываться и зарабатывать деньги, чтобы выкупить ее! Они думают, что я сумасшедший! Они наверняка так думают!

А может, я действительно сошел с ума? После того как я провел в ней десять дней и покрыл расстояние в тысячу миль, ничего удивительного в этом не было бы.

Глава 3

В тот день и в два последующих я работал продавцом прохладительных напитков и сандвичей. Получив причитающиеся мне деньги и подкормившись бесплатной едой, я покинул работу и сходил в университет. Там я предъявил рекомендательное письмо от одного моего друга – редактора из Техаса. Принимавший меня администратор был со мной очень доброжелательным, но объяснил, что не может предложить мне никакой помощи. Лично он не мог одолжить мне денег, а университет предоставлял стипендии только студентам с блестящим школьным аттестатом. Может, если я обращусь к другому писателю... к кому-нибудь с факультета, кого интересуют пишущие молодые люди...

В то время помощником президента университета был Роберт Платт Кроуфорд, писатель с именем, который печатался в «Сатердей ивнинг пост» и других журналах с большими тиражами. Я знал его только по слухам, а он, естественно, вообще не имел обо мне представления. Но я отправился к нему. Показал ему несколько своих рассказов, напечатанных в региональной периодике, и попросил ссуду – сумму, достаточную для оплаты одного семестра и приобретения учебников, и, если бы он был так добр, еще несколько долларов.

Доктор Кроуфорд оторопел. Помолчав, он попросил меня повторить свою просьбу. Я это сделал. Добрейший доктор испытал явное облегчение. В его кабинете ужасная акустика, извиняясь, пробормотал он, видимо, его нужно будет переделать... Не расскажу ли я ему немного о себе? Что-нибудь о своем прошлом? Очевидно, я уже давно окончил среднюю школу. Почему же я только сейчас решил продолжить обучение и выбрал именно этот университет?

Я начал говорить, сначала довольно резко, потому что ужасно нервничал, затем, видя, как он поощрительно улыбается и кивает, все более спокойно и доверительно. Я долго ему рассказывал, – таким заинтересованным он казался и настолько тесно переплетенными между собой были различные события моей жизни. Чтобы обосновать мой поспешный побег из мира отелей, понадобилось объяснить, как я туда попал. А это тянуло за собой повествование о шоу со стриптизом и об Элли Иверсе, этом покровителе проституток, что, в свою очередь, вело к другим событиям... к работе в газете и к моим приключениям продавца молочных товаров, к тому времени, когда я почти овладел рынком французских почтовых открыток, и к ужасной катастрофе, которую я потерпел, будучи сыном человека, в одночасье превратившегося в миллионера и так же внезапно разорившегося...

Доктор Кроуфорд улыбался и цокал языком. И наконец откинулся на спинку кресла и от души захохотал. Оправившись от приступа смеха, он заявил, что уверовал в мой талант писателя и что, более того, очевидно, я буду очень способным студентом. Он считает для себя честью, заявил он, оказать мне финансовую поддержку. И, вынув бумажник, сразу приступил к делу.

Я принял деньги с благодарностью, хотя и немного недоверчиво, опасаясь, что своей полной откровенностью поставил себя в сомнительное положение. Достигнув того, что казалось невозможным, я понял, что иным способом этого и нельзя было добиться. Нельзя обманывать человека, от которого ты надеешься получить помощь. Если у него есть деньги, а у тебя их нет, нужно заранее предполагать, что он по меньшей мере такой же проницательный, как и ты, если не в сто раз больше.

Доктор Кроуфорд отказался от моего предложения дать ему расписку в получении денег. «Но зачем она мне нужна?» – сказал он, таким образом дав мне понять еще одну простую вещь: если человек может поручиться лишь своим словом, что даст его подпись?

Решив проблему с обучением, я обошел газеты, надеясь получить работу на неполный рабочий день, обращался на радио, в рекламные агентства, в серьезные фирмы, занимающиеся рекламным делом, – в любое место, где предположительно мог требоваться литературный талант. Одет я был дорого и по моде. Общество, где проворачиваются быстрые и большие деньги, вынуждало иметь отличный гардероб, и я счел необходимым потратить на него несколько сот долларов. Подозреваю, что многие из важных должностных лиц, которые меня принимали, думали, что я или держатель крупных акций в их компании, или намерен им стать. И большинство из них становились грубыми и подчеркнуто нелюбезными, когда обнаруживали истину и смущенно изложенную цель моего визита. Собственно, почему это я думаю, что они меня примут на работу? Что я мог им предложить, бывший коридорный, бывший рабочий-нефтяник и так далее, который имеет скромный опыт работы в газетном деле и несколько средних по качеству напечатанных работ? Они могут нанять за бесценок куда более полезного сотрудника. Здесь, в Линкольне, много выпускников колледжей – людей, которые имеют диплом журналиста и которые были бы рады трудиться даром только ради практики.

После некоторых из этих собеседований я выходил униженный и словно побитый. Черт побери, я чувствовал себя отвратительно, потому что в свои двадцать два года я не только не закалился, а стал еще более уязвимым от почти непрерывных ударов злосчастной судьбы. Я вздрагивал от каждого нового удара по моей гордости, а они становились все более частыми и жестокими.

Будучи очень упорным – и, безусловно, недальновидным, – я продолжал свои поиски, которые неизменно увенчивались отказом. И наконец, когда я меньше всего ожидал, удача вдруг улыбнулась мне.

Это был сельскохозяйственный журнал. Два молодых редактора любовно осмотрели меня, выяснили, что я поступаю в университет, и, многозначительно переглянувшись, принялись меня любезно допрашивать... Значит, я из Техаса, вот как? (Тут они с благоговением глянули на мой сорокадолларовый костюм от Борсалино.) И мне нужна работа, верно? (Взгляд на этикетку импортного твидового пальто.) Что ж, это они понимают. Работа дает человеку определенную независимость, помогает ему занять солидное место в университетском городке. И конечно – естественно! – я поступаю в сельскохозяйственный колледж, не так ли?

– Боже мой, нет, конечно! – возразил я, но затем, увидев их разочарованные лица, поспешил добавить: – С чего мне туда поступать? Я намереваюсь учиться в колледже изящных искусств.

Они удрученно покачали головой. Я делаю ужасную ошибку, сказали они. Сейчас никто не станет поступать в колледж изящных искусств, абсолютно никто. Этот диплом бесполезен, понимаете? С таким же успехом можно иметь диплом парикмахера. Нужно сделать вот что – и они немедленно это устроят – перевестись в сельскохозяйственный колледж. Там я смогу заниматься и журналистикой, и сколько угодно английским; а будучи бакалавром сельскохозяйственных наук, я буду иметь подходящую для жизни специальность, потому что она пользуется наибольшим спросом.

Так вот, в дальнейшем я часто и довольно сильно ссорился с этими молодыми редакторами, и хотя и неохотно, но вынужден признать, что они говорили искренне, а не просто желая переманить меня на свою сторону. Человек с агротехническим образованием без проблем мог найти работу, и обычно с самого начала с очень приличным жалованьем. Он может ее найти и найдет, потому что заработал это право. Прежде всего, он, как правило, должен вырасти на ферме, где по четыре часа в день трудолюбиво занимается всеми работами. Ему также очень поможет, если он станет посещать профессиональное сельскохозяйственное училище. Затем он поступает в сельскохозяйственный колледж – тот, что находится в Небраске, является одним из четырех лучших высших заведений этого направления. Он изучает не просто медицину, которая представляет собой весьма сложную науку, а ветеринарию. Не просто ботанику, а агроботанику. И так далее по всему списку предметов. Практически, каждый предмет изучается на лабораторных занятиях. Когда он не склоняется над микроскопом или не сидит на лекции с демонстрацией диапозитивов, он держит в руках хирургический нож – анатомируя больные и зловонные внутренности какого-нибудь животного. 290

Ну, что касается меня, учеба в таком колледже меня так же интересовала, как, скажем, посещение семинаров по теологии. И тем не менее я туда поступил, точнее, меня зачислили эти два редактора. И я подозреваю, что они также сожалели об этом, как и я. Они побывали и на спешно собранном комитете братства сельскохозяйственных колледжей, где представили меня студентом с высокой платежеспособностью и поэтому очень желательным членом их братства. Они пригласили меня на ужин в свой «дом», а утром я узнал, что за меня поручились и что я являюсь студентом сельскохозяйственного колледжа.

Наступил рассвет – как говорят в кинофильмах, – и посыпались проклятия и взаимные обвинения, настолько же горькие, насколько и взаимные. Я чувствовал себя обманутым. А они, мои «братья», испытывали то же самое. Но было слишком поздно. Приходилось мириться друг с другом и постараться обратить себе на пользу сложившуюся ситуацию.

Каждую свободную минуту они натаскивали меня по предмету, чтобы я мог прилично его сдать (неуспевающий студент не мог принадлежать к братству). Но конечно, не могли достать мне работу. И как они могли поспешествовать человеку, абсолютно ничего не понимающему в сельском хозяйстве? Мне самому пришлось искать себе работу, причем любую, ибо членские взносы и другие поборы братства составляли почти треть моих предполагаемых расходов на жизнь.

В конце концов я завел себе замечательных друзей в сельскохозяйственном колледже университета Небраски и на самом деле приобрел довольно приличные познания об агрокультуре. Но первые месяцы обучения там были самым несчастным периодом моей жизни. Я всех ненавидел или убедил себя в этом. Казалось, и меня едва выносили. Я жил в непрерывном чаду тревоги, разочарования, отвращения и сомнений. Тем временем я ухватился за первую же работу, которая мне подвернулась, – это было место помощника ночного сторожа в похоронном заведении.