Текст книги "Сладкая мука любви"
Автор книги: Джилл Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
Глава 24
Утреннее небо было сплошь затянуто облаками и казалось низким, угрожающим. Эмма едва успела выехать, как ее перехватили Ред Петерсон и Джимми Джо Пратт.
– Как насчет того, чтобы я сопровождал вас? – обычным своим легким, но и подчеркнуто вежливым тоном спросил Джимми Джо и потрепал Энджел по холке.
– Не нужно, я ненадолго.
Сдержанный тон хозяйской дочери заставил молодого ковбоя согласно кивнуть, но Ред, годами работавший на ранчо и хорошо знавший Эмму, не собирался уступать так легко.
– У нас приказ, мисс Эмма.
– Я помню. Но иногда хочется побыть одной.
– Понимаю, отчего ж не понять. Ну а если я пообещаю, что слова не скажу и буду держаться на расстоянии?
– Похоже, дела на ранчо совсем перевелись! – резко заметила девушка. – Иначе с чего бы вам искать их на стороне? Кто я, по-вашему? Неразумное дитя? Не хватало еще бояться каждой тени на своей же земле!
Она пустила лошадь в галоп, окутав ковбоев облаком пыли. Однако по мере того как расстояние увеличивалось, совесть все сильнее мучила ее. В конце концов, ребята были не виноваты. Они и в самом деле выполняли хозяйский приказ, поэтому было несправедливо вымещать на них свое дурное настроение.
На душе у Эммы было так тяжело, словно там лежал камень. Она ехала в «Клены» за тем, чтобы сказать Такеру о том, что он станет отцом – нравится это ему или нет. Хорошо хоть в это утро тошнота пока не давала о себе знать – должно быть, потому, что Эмма категорически отказалась от завтрака, пообещав Коринне поесть перед отъездом в Бьютт.
Увы, к тому времени как она достигла границы земель Гарретсонов и Маллоев, дурнота накатилась стремительно, как морская волна на берег. Трудно сказать, что было тому причиной, беременность или нервное напряжение. Желудок, казалось, раскачивался, как корабельная палуба в шторм, но Эмма стиснула зубы и сосредоточила все свое внимание на извилистой дороге, ведущей к дому Гарретсонов.
Оставалось только пересечь речку, служившую разделом между земельными владениями, когда из-за деревьев выехал Курт Слейд и окликнул девушку. Она неохотно натянула поводья.
– Куда это вы направляетесь, мисс Эмма? – осведомился надсмотрщик, с подозрением вглядываясь в нее. – Сдается мне, прямым ходом на земли Гарретсонов. Неужто вам не терпится распроститься с жизнью?
– Вам-то какое дело до этого, мистер Слейд? – в свою очередь, спросила Эмма.
– Очень даже большое. Раз я на вашем ранчо надсмотрщик, то теперь, когда хозяина нет, я…
– Останетесь надсмотрщиком, и никем более! Ваше право голоса не больше, чем у любого другого ковбоя, потому что приказы здесь отдаю я. Я заменяю отца, мистер Слейд, и советую вам зарубить это на носу.
Надсмотрщик покрылся багровым румянцем, но удержался и не огрызнулся, напомнив себе, что уже однажды наделал ошибок. Именно так, с самого начала он только и делал, что ошибался, а все потому, что недооценил ее строптивый нрав. Но в любом случае это всего лишь вопрос времени, думал Слейд. Однажды девчонка станет его женой, и уж тогда никто не помешает ему держать ее в ежовых рукавицах. Уж он сумеет выучить ее правилам поведения в семье, заставит выказывать ему должное уважение.
Однако в данный момент с ней надо обращаться нежнее, чем с котенком.
Ничего. Ждать осталось недолго. Час его торжества понемногу приближается. Судьба неожиданно удружила ему, запрятав хозяина за решетку. Ранчо, таким образом, попало в еще большую зависимость от него. Со временем девчонка должна будет понять это. Наверняка сам Маллой благословит их союз. Отправляясь на казнь, должен же он понимать, как важен в ее жизни сильный мужчина, способный защитить и ее, и ранчо от любой опасности, а главное, от происков Гарретсонов. Идиот Карлтон сам собой выпал из игры, не пришлось даже слишком о нем беспокоиться. Правда, оставался еще один кандидат, который очень не нравился Слейду, – Такер Гарретсон.
И самое неприятное, что девчонка явно отдавала ему предпочтение, совершенно закрыв глаза на давнюю вражду. Однако, думал надсмотрщик, одно дело – сердечные дела, и совсем другое – законный брак. Как-то не верилось, что любящая дочь открыто пойдет против отца. Но даже если бы это случилось, всегда можно присмотреть за тем, чтобы соперник выбыл из игры. Навсегда.
Так оно и случилось бы, если бы в тот грозовой день черти не понесли Эмму домой в самый неудачный момент. Братья Гарретсоны уже лежали бы рядком на кладбище.
Однако Слейд был не из тех, кто тешится мыслями о том, «что было бы, если бы…». Он сделал выводы из совершенных ошибок. На танцах его подвело вино, в день грозы – недостаток осторожности. Но он покончил с тем и с другим и намеревался произвести на будущую жену наилучшее впечатление.
– Конечно, мэм, конечно! – воскликнул он, улыбаясь как можно искреннее. – Вы, как всегда, правы. Не мне учить вас, как поступать.
Лицо Эммы хранило каменное выражение.
Терпение, только терпение, приказал себе Слейд, чувствуя, как растет в нем раздражение. Его так и тянуло нагрубить ей. «Смотри на нее, как на норовистую кобылку, которую нужно объездить. Сначала пряник, а потом уже кнут».
– Раз уж у вас есть дело к этим людям, может, мне поехать с вами… как говорится, прикрывать тыл? Ведь у вас дело к Гарретсонам, верно? Может, хотите подстрелить с десяток коров в их стаде? Не волнуйтесь, я буду молчать как рыба. За то, что отец ваш под замком, перестреляйте хоть все стадо – это ваше право.
Он задумал все это как шутку, надеясь увидеть улыбку на лице этой живой статуи, но добился только ледяного взгляда.
– Вот что, Слейд, поезжайте-ка подобру-поздорову, пока я не воспользовалась отсутствием отца и в самом деле не рассчитала вас. Думаю, на этот раз он спорить не станет.
– Дьявольщина! – вырвалось у надсмотрщика, но он тотчас справился с собой и скорчил виноватую мину. – Прошу прощения за грубость, мэм. Все дело в том, что вы не на того нападаете. Я из кожи вон лезу, чтобы ваше ранчо процветало, а вы мне слова доброго не хотите сказать.
– А вы не лезьте из кожи чересчур усердно и притом когда вас об этом не просят. Лучше проверьте, не забрел ли скот снова за Орлиные скалы, а уж я сама о себе позабочусь.
Чего Слейд совсем уж не терпел, так это выслушивать приказы от тех, кто носит юбку. В детстве мать хваталась за скалку всякий раз, стоило ему промедлить с работой по хозяйству. Буркнув: «Будет сделано, мэм», – он повернул коня, хотя и в мыслях не держал выполнить указание. Еще не хватало! Он собирался скрытно последовать за Эммой и выяснить, что она забыла на ранчо Гарретсонов.
Пока лошадка Эммы перебиралась через неглубокую быструю речку, Слейд неспешной рысцой удалился по дороге на случай, если девушка обернется, но потом вернулся оврагом и последовал за ней.
«Поживем – увидим, кто на этом ранчо отдает приказы».
За всю свою жизнь Эмма ни разу еще не проезжала широкой грунтовой дорогой, к которой там и тут примыкали кленовые рощицы. Именно им ранчо Гарретсонов было обязано своим названием. Строго говоря, однажды она, если можно так сказать, ступила на эту дорогу, но прошла по ней не до самого дома, а только до загона, в котором объезжали молодых лошадей. В то утро в школе она краем уха слышала рассказ Такера о лошадях, накануне купленных его отцом в Бьютте. Среди них был черный жеребец, еще не объезженный, и Такер как бы между прочим упомянул, что собирается сам его объездить.
Разумеется, никто не хотел упустить возможность поглазеть на это занимательное зрелище. Дети со всей округи и все до одного ковбои с ранчо Гарретсонов выстроились вдоль изгороди загона. Свист, одобрительные возгласы, шуточки и подначки так и сыпались со всех сторон. Раз за разом черный как смоль жеребец вставал на дыбы, лягался, прядал из стороны в сторону и сбрасывал седока. Но раз за разом Такер поднимался с земли, небрежно отряхивался, нахлобучивал свалившуюся шляпу и снова вскакивал в седло.
Это продолжалось довольно долго, но в конце концов животное подчинилось. Зрители наградили Такера долгими рукоплесканиями. Что-то заставило Эмму взглянуть в сторону дома, до которого от загона было немалое расстояние. Там на крыльце стоял Джед Гарретсон и наблюдал, заслонившись от солнца черным стетсоном.
Она отвернулась, пристыженная тем, что и сама наблюдала с интересом. Как раз за день до этого состоялась та самая знаменитая диктовка. Она до сих пор злилась, что Такер обставил ее, и надеялась насладиться его поражением в этот раз, как тогда он наслаждался ее неудачей.
Однако и сейчас Такер оказался на высоте. Против воли девочка оценила если не его мастерство, то упорство. Когда же она отвернулась, собираясь незаметно ускользнуть, то оказалась лицом к лицу с Бо Гарретсоном.
– Я… я просто забежала на минутку… все эти крики…
– Не трудись, я знаю, зачем ты здесь, – перебил Бо. – Вчера Такер рассказывал о диктовке. Не так чтобы очень подробно… – он приподнял бровь и усмехнулся, когда девочка вспыхнула от досады, – и уж конечно, не для того, чтобы прихвастнуть. Просто он не выносит молчания за столом и всегда пересказывает, что случилось в школе. Кроме него, никто почти и рта не открывает. Это потому, что мы с отцом не из говорливых.
– Зато сейчас ты что-то разговорился, – ехидно заметила Эмма. – При чем здесь эта дурацкая диктовка?
– При том, что тебя задело за живое, вот ты и явилась сюда сегодня, чтобы посмотреть, как мой брат будет плеваться пылью. Ты ведь думала, что он не потянет и отступится, так? И не надейся. Такер никогда не отступает, за что бы ни взялся.
Эмма помедлила на том самом месте, где разговаривала с Бо, удивляясь тому, что много лет не вспоминала об этом разговоре. На том тогда их единственная беседа и кончилась. Он просто отвернулся и ушел, но так и не сказал Такеру, что она приходила посмотреть, как он объезжает жеребца. Точно не сказал, потому что иначе тот задразнил бы ее.
Внезапно на Эмму повеяло холодом, словно, невидимый и неслышимый, рядом возник дух Бо, безмолвно настаивая, чтобы она тоже не отступалась, чтобы вычислила его убийцу. Получалось, что у нее нет другого выхода, потому что только так она могла обелить отца.
«Не беспокойся, Бо, не только твой брат никогда не отступает», – подумала Эмма и направила лошадь к дому. Мысль о Такере заставила ее слегка улыбнуться, и с этой улыбкой она оказалась перед Джедом, появившимся из-за угла амбара.
– Тебе что тут надо? – неласково осведомился он вместо приветствия.
– Доброе утро, мистер Гарретсон.
Он был в полном ковбойском облачении и явно готовился отбыть куда-то по обычным делам ранчо. Эмма не могла не вспомнить то утро, когда он пережил сердечный приступ, и задалась вопросом, разумно ли с таким здоровьем выполнять тяжелую работу. Пришлось напомнить себе, что здоровье Джеда Гарретсона ее не касается.
– Мне нужен ваш сын.
– За каким дьяволом?
– Это касается только нас с ним.
Джед уставился на Эмму. У него даже рот приоткрылся от удивления. Потом взгляд стал рассеянным, словно он прикидывал, что сказать на это.
– Хм… ну что ж, проходи. Я его позову.
Внутри было сумрачно и как-то зябко. Скудно обставленные комнаты казались слишком просторными, неуютными. Эмма испытала сильнейшее желание раздвинуть обветшалые занавески, распахнуть все окна до последнего и изгнать из дома тоскливый запах запустения. Впустить в него солнце, смех, радость.
Лишь с трудом можно было представить себе, что женщина когда-то проходила по этим комнатам. От ее присутствия ничего не осталось… почти ничего. В гостиной, куда Джед провел Эмму, стояла фарфоровая фигурка арфистки, изящная и хрупкая. Рядом – фотография в потускневшей рамке. У Эммы сжалось сердце при мысли, что это мать Такера.
Молодая женщина, хрупкая и светловолосая, сидела на простом стуле из тех, что обычно бывают в студии фотографа. Ее маленькие руки в перчатках были сложены на коленях, носки туфелек аккуратно сдвинуты. Большие глаза смотрели спокойно и безмятежно, губы чуть трогала улыбка.
Мать Такера очень напоминала стеклянную фигурку, и, может быть, именно потому они стояли рядом. Но все остальное в доме было тяжеловатым, грубым – безошибочно мужским. Если когда-то эти окна украшали кружевные занавески, а на диване лежали вышитые подушки, от них и следа не осталось.
У стены, под лосиной головой с громадными рогами, стояли клавикорды розового дерева, но подойдя поближе, Эмма увидела, что они буквально заросли пылью.
– Ваша жена играла? – спросила она тихо.
– Угу, – буркнул Джед. – С тех пор как она умерла, никто не прикасался к этой штуковине. Надо было давным-давно продать ее… наверняка кому-нибудь пригодилась бы. Уж и не знаю, чего ради я ее тут держу.
– Наверное, это дорого вам как память? – предположила девушка.
Она оглянулась как раз вовремя, чтобы заметить печаль в глазах Гарретсона-старшего. В ту же секунду ее сменила обычная угрюмость.
– Как память! – передразнил он, сдвигая брови. – Что толку в этой чертовой памяти? Воспоминания не греют холодными зимними ночами!
– Отчего же, очень даже греют. Стоит только оживить в памяти какой-нибудь совместно прожитый день, милый или смешной случай. Разве вы никогда не смотрите на фотографию вашей жены? Не рассказываете о ней Такеру?
– Вот еще! Можно подумать, это вернет ее!
– Наши близкие живы и после смерти – в наших сердцах.
Эмме вспомнились вечера ее детства, когда отец часами рассказывал ей о матери: о том, как ухаживал за ней, о первых месяцах совместной жизни и нелегкой борьбе за процветание ранчо. Ей особенно нравилась история о том, как Кэтрин однажды развешала белье для просушки, но забыла о прищепках, и поднявшийся ветер унес все простыни. Маленькая Эмма просила повторить эту историю чуть ли не каждый вечер, как любимую сказку.
– Не хватало только, чтобы ты совала нос в мою личную жизнь! Тебе что, мало хлопот с арестом твоего папаши?
Резкие слова сразу вывели Эмму из сентиментального настроения.
– За что вы так ненавидите папу? – возмутилась она. – Неужели из-за одного-единственного проигрыша? Но ведь он выиграл честно…
– Честно, как же! Уж не знаю, откуда взялся тот туз, только не из колоды!
– Перестаньте! Папа никогда и никого не обманывал. Любой в долине поручится за него хоть сейчас. Росс Маккуэйд, Уэсли Гилл, Док Карсон! Спросите у кого угодно, у любого ранчеро, и вам ответят, что нет честнее Уинтропа Маллоя! Если вы были так привязаны к своей земле, зачем было ставить на нее?
Лицо Гарретсона-старшего покрылось бурым румянцем. Последняя фраза попала точно в цель, и он невольно вскинул руки, отмахиваясь от нее, как от жалящего насекомого.
– Хватит, девчонка! Пора тебе убираться отсюда. Как говорится, вот Бог, а вот порог! Шевелись, пока я не забыл, что передо мной леди.
Эмма ничего не желала сильнее, чем немедленно покинуть «Клены». Но она пришла сюда по делу.
– Пока не поговорю с Такером, не уеду.
– Да ну? – ехидно усмехнулся Джед. – Это еще почему? Уж не бегаешь ли ты за моим парнем? Хочешь запустить коготки в то, что еще осталось от наших земель?
Он добился своего – Эмма была оскорблена до глубины души. Но вместо того чтобы спасаться бегством, она призвала на помощь ледяную любезность, с которой леди из высшего общества всегда разговаривали с теми, кого считали ниже себя.
– Будьте так добры, мистер Гарретсон, дайте знать Такеру, что я здесь.
Она выпрямилась во весь рост, слегка откинула голову и смотрела на Джеда с достоинством королевы, хотя и была ниже ростом. В глубине души он не мог не восхититься ее самообладанием. Ее слова о воспоминаниях растревожили его. На миг образ Дороти заслонил образ Эммы Маллой, и Джед задался вопросом, был ли он прав, так упорно стараясь забыть жену. Годы и годы он мучился этим, ни в чем не находя радости, живя не в ладу с самим собой. Возможно, если бы он, наоборот, старался помнить, все было бы иначе… легче… светлее…
Эта невозможная девчонка разбередила его рану. Она хочет видеть Такера? Что ж, пусть увидит его и отправляется восвояси.
Молча он повернулся и вышел. Эмма слышала, как он с лестницы окликает сына, но ответа не последовало. Короткое время спустя Джед, заглянув в гостиную, хмуро бросил: «Пойду гляну на конюшне» – и исчез.
Девушка терпеливо ждала.
– Небраски говорит, что Такер уехал где-то час назад, но не знает, куда именно и когда вернется.
Разочарование навалилось на Эмму тяжелым грузом. Значит, все было впустую: и поездка, и препирательства с Джедом. Но внезапный приступ дурноты заставил ее забыть обо всем. Боже, как же она измучилась! Разве в таком состоянии возможно толково объяснить Такеру, в чем дело? Как это, оказывается, трудно – носить ребенка!
В любом случае выбора не было. Предстояла поездка в Бьютт, так что разговор откладывался.
– Вас не затруднит передать Такеру, что я приезжала и что нам необходимо поговорить? – Несмотря на тошноту, Эмма сумела произнести это все с тем же ледяным достоинством.
Никто, и уж тем более Джед Гарретсон, не должен знать, чего ей стоит в последнее время держаться, как то пристало леди.
– Ладно уж, передам, – проворчал Джед. – Слыхал я, между прочим, что ты собираешься в Бьютт, к адвокату. Росс мне сказал это. И верно, адвокат там ловкий, но только сильно на него не рассчитывай. Совесть у твоего папаши чернее греха, пришло его время расплатиться за все, так что…
Тошнота стала нестерпимой. Эмма ухватилась за край стола, согнулась и сделала с десяток глубоких вдохов, подавляя сухие рвотные спазмы.
– Эй! Ты что это?
– Нет… ничего.
Эмма приказала себе немедленно прийти в себя, но одной силы воли на этот раз оказалось недостаточно. Она крепко зажмурилась. Наконец стало полегче.
– Мистер Гарретсон, вы глубоко ошибаетесь, – заговорила она сквозь стиснутые зубы. – Я докажу, что отец пальцем не трогал вашего Бо. – Она умолкла и снова глубоко вздохнула.
– Ты совсем позеленела, ей-богу! Что, черт возьми, с тобой творится?
Сквозь пелену дурноты девушке послышалось беспокойство в его голосе, и она мысленно усмехнулась. Как же, станет Джед Гарретсон беспокоиться за нее!
– Мне уже лучше…
Тошнота наконец отступила. Эмма выпустила край столешницы. Ладони ее были совершенно мокрыми и ледяными.
– Передайте Такеру, прошу вас…
Она вышла из дома, кое-как уселась в седло и поехала прочь не оглядываясь, а потому не видела, что Джед еще долго смотрел ей вслед из окна, встревоженно хмуря брови.
Глава 25
В угрюмом молчании Такер стоял над могилой брата.
Если бы его спросили, что он тут делает, он не нашел бы ответа. Он выехал рано поутру, даже не позавтракав. Серое небо низко нависало над землей, угрожая ливнем. На ранчо, как всегда, было уйма работы: завалилось несколько столбов ограды, скот, разбредаясь, изломал упавшие пролеты. Однако вместо того чтобы заниматься починкой, он стоял под плакучей ивой, ветви которой, колыхаясь на ветру, словно поглаживали травянистый холмик. Могильный камень был прост и незатейлив, с двумя строчками вырубленной надписи.
Единственное кладбище в долине представляло собой давнюю, хорошо раскорчеванную вырубку. Неподалеку начинались предгорья, над которыми в ясные летние дни дрожало опаловое марево. Ниже по склону мелодично журчал быстрый ручей, и цветы на лугу росли в изобилии. Как обычно, Такер собрал букет и положил на могилу матери. В последний раз он был здесь еще до похорон Бо – то есть довольно давно.
– Я должен знать наверняка… – пробормотал Такер, не сознавая, что говорит вслух.
Знать наверняка. Из головы у него не выходило лицо Эммы, когда она страстно утверждала, что ее отец невиновен. Теперь она уже знает от шерифа о платке и записке. По-прежнему ли она убеждена в невиновности отца?
Ведь это Уин Маллой убил Бо. Он – и никто другой. Почему же тогда сомнения возвращались снова и снова? Только потому, что Эмма стала ему так дорога? Потому что он желал, чтобы Уин был невиновен – ради нее?
А если вина Маллоя будет доказана и присяжные вынесут вердикт «виновен»? Это убьет Эмму, попросту уничтожит ее. Дочерняя любовь – один из устоев ее мира. Если Уина повесят, что с ней будет? От одной мысли об этом сердце Такера заныло.
Привалившись к стволу ивы, он не сводил глаз с надгробного камня на могиле Бо, всей душой желая, чтобы брат мог каким-то образом рассказать ему, что же именно случилось в то утро у Дерева висельника. Сомнения мучили Такера с тех самых пор, как кто-то выстрелил в Эмму на границе их земель. Не раз он думал о том, кто мог это сделать, но так и не нашел ответа. Вскоре затем был отравлен скот Маллоя. Но он уверен на все сто, что отец к этому непричастен.
Кто в таком случае?
Очевидно, кому-то выгодно раздуть застарелую вражду, превратить распрю в войну не на жизнь, а на смерть. Если Маллои и Гарретсоны уничтожат друг друга, кто выиграет? Кто бы он ни был, он вполне мог убить Бо, потому что в этом случае обвинение само собой падало на Уина Маллоя, точно так же как Гарретсонов автоматически винили во всем, что случалось со скотом «Эхо».
Так кто же, черт возьми, затеял это?
Всё было тихо вокруг, могильный камень молчал. Ответы придется искать среди живых.
* * *
Эмме следовало вернуться домой, переодеться, позавтракать и ждать Росса Маккуэйда, чтобы вместе ехать в Бьютт. Но она завернула в «Империю», благо это было по дороге.
Времени впереди было предостаточно, так как встречу с отцом Тэры она назначила на полдень. Эмма решила до этого обсудить с подругой одну идею, которая возникла у нее ночью, когда она лежала без сна. Тэра нашла записку среди вещей Бо и сочла ее ключом к разгадке преступления. Но если был один ключ, мог отыскаться и другой – ниточка к настоящему убийце. Возможно, Тэра видела что-то, но не придала значения, отдавшись воспоминаниям.
Эмма хотела расспросить подругу. Возможно, в одно из свиданий незадолго до смерти Бо упоминал что-то или кого-то, кто желал его смерти.
Кто бы ни был этот неизвестный пока злодей, он все продумал очень тщательно, так, что вина пала на Уина Маллоя. Очевидно, что это человек, хорошо знакомый с положением дел в Уиспер-Вэлли. Только местные жители знали историю распри между Маллоями и Гарретсонами. Без сомнения, преступник бывал и на ранчо «Эхо», потому что без помех выкрал платок и какие-то бумаги, с которых сумел скопировать почерк ее отца. Никто посторонний не мог проникнуть в дом незамеченным.
Если она догадается, кто это, то и адвокат не потребуется, чтобы вызволить отца из тюрьмы.
Когда девушка спешилась у дома Маккуэйдов, ни Тэры, ни Росса поблизости не было.
– Тэра! Мистер Маккуэйд! Где вы?
Ответом ей было только сердитое чириканье потревоженной птицы. Эмма обошла загон, отметив про себя, что пролеты ограды валятся в разные стороны, как пьяные, заглянула в амбар с давно облупившейся побелкой и в курятник, вызвав суматоху среди наседок. Но даже их истошное кудахтанье не привлекло внимания ни одного из Маккуэйдов.
Для дневного сна было рановато, но Эмма все же поднялась на крыльцо и постучала. Никто не ответил. Самое время ехать домой, готовиться к разговору с адвокатом, но что-то заставило девушку отворить дверь и ступить через порог.
Когда-то она была частой гостьей в доме Маккуэйдов, но со дня своего возвращения не бывала здесь ни разу. Гостиная показалась меньше, чем она помнила, но женская рука поработала над убранством, придав ей уюта. На диване лежало с полдюжины подушек в вышитых наволочках, кресла у камина прикрывали чехлы, тоже вышитые, однако основное очарование придавали помещению картины акварелью, маслом и углем, в изобилии украшавшие стены. Через открытые двери можно было видеть, что их немало и в столовой. Эмма переходила из комнаты в комнату, с восхищением их разглядывая. Все это были рисунки Тэры.
Для нее явилось откровением то, как увлеченно подруга предавалась живописи. То есть Эмма знала, как талантлива Тэра, но и понятия не имела, что она посвящает рисованию столько времени. Подруга редко упоминала о своем увлечении.
Эмма с трудом оторвалась от созерцания серии акварелей, изображавших различные по форме вазы с букетами, то умело и строго подобранными, то составленными небрежно и буквально выплескивающимися на стол. В гостиной ее заворожила картина маслом с жеребятами, играющими на лугу. Девушка сразу узнала место. Детали были выписаны любовно, с тем оттенком небрежного изящества, который делает картину шедевром.
Чуть в стороне от других было несколько репродукций, сделанных с умением почти непостижимым, и только причудливое «Т», которое Тэра всегда ставила на своих рисунках, говорило о том, что это не подлинник.
Странное дело: чем дольше смотрела Эмма на прекрасные работы подруги, тем неуютнее ей становилось. Что-то стучалось в подсознание, что-то предостерегало ее. Наконец она оказалась у лестницы к спальням, снедаемая властным желанием подняться и заглянуть в комнату Тэры. Ее так влекло туда, словно невидимая рука тянула за рукав. Уверив себя, что просто хочет оставить записку на столе, девушка начала подниматься по лестнице.
Разумеется, она бывала и здесь. На узкой кровати лежало другое, но столь же простое одеяло. Рядом стоял мольберт, валялась палитра с красками. Кисти и угольные карандаши торчали из деревянного стаканчика. Старое платье, все в пятнах краски, распоротое по швам и служившее теперь фартуком, было небрежно переброшено через спинку стула.
К удивлению Эммы, на стенах не висело ни одной картины или хотя бы наброска карандашом. Желтые обои местами порвались от ветхости и выглядели голо без единого цветного пятна.
– Странно… – вслух сказала Эмма.
Проходя к окну, чтобы оглядеть окрестности в поисках хозяев, девушка нечаянно пнула ногой что-то лежащее под кроватью и наклонилась посмотреть, что это. Там лежала целая стопка набросков. Из любопытства она достала их и принялась рассматривать.
Верхний изображал Бо. У Эммы сжалось сердце, когда она увидела фамильные черты Гарретсонов. Она никогда не думала о том, что братья так похожи. Бо смотрел на нее с листа задумчиво и серьезно.
Набросок был выполнен тщательно и любовно. Глядя на него, девушка почувствовала, как у нее подступают слезы. На следующем рисунке оказался дом Гарретсонов на закате. Тэра сумела в точности передать великолепный закат Монтаны. Как и первый, этот рисунок явно был сделан еще до смерти Бо, потому что в нем чувствовалось лишь любование красотой.
Эмма подумала, что для Тэры то был дом ее будущего. Будущего, которое так и не стало настоящим. Как же это печально!
Однако при виде третьего рисунка у нее округлились глаза. На нем было Дерево висельника на фоне сумрачного закатного неба. Каждая сухая веточка, каждый нелепо вывернутый сук были изображены с удивительной точностью, вплоть до ветки, на которой много лет назад повесился безымянный бродяга. Дерево казалось реальным и как будто выпирало из листа. Коснувшись пальцем ствола, Эмма поняла, что рисунок сделан не углем, а масляной краской. Просто краска была почти черной.
Как правило, линии и мазки на рисунках Тэры были плавными, чуть размытыми. Здесь же они были резкими, почти грубыми, и в целом картина могла бы произвести гнетущее впечатление даже без завершающего зловещего штриха – кроваво-красного пятна в центре.
Кисть лишь коснулась темного ковра травы, но своей кричащей яркостью пятно притягивало взгляд. Оно отмечало то место, где упал убитый Бо.
Дальше шла целая стопка рисунков, схожих во всем, кроме одного: от рисунка к рисунку пятно крови в траве все росло и росло. На самом последнем дерево словно вздымалось из целого озера крови.
Эмма ощутила леденящий ужас, не понимая точно почему. Руки ее разжались, и рисунки разлетелись по полу.
Желание бежать, немедленно покинуть эту комнату охватило ее, и она едва собралась с духом, чтобы собрать рисунки. Задвигая их под кровать, девушка заметила еще какой-то лист, когда-то многократно сложенный, а теперь расправленный. Она бы и не подумала заглянуть в него, если бы не случайно брошенный взгляд.
То был лист из приходной книги с ранчо «Эхо», исписанный аккуратным, несколько витиеватым почерком Уина Маллоя. Трясущейся рукой Эмма подняла его с пола.
С минуту она лишь тупо смотрела на перечень фактов и цифр: число голов скота в одном из стад, количество телят, возможная прибыль от продажи. Ниже стояла дата: сентябрь прошлого года.
Рассудок отказывался осознавать, что это может означать, но невозможно было отмахнуться от ужасной догадки. В один из своих визитов, за которые Эмма была ей так благодарна, Тэра Маккуэйд проникла в кабинет Уина и вырвала из приходной книги первый попавшийся листок. Один листок – но больше и не требовалось для того, чтобы скопировать почерк. С такими способностями это ей не составило труда.
Вот, значит, каким образом Бо Гарретсон был вызван к Дереву висельника. Вот, значит, кем…
– Не стоило тебе совать сюда нос, подружка…
Голос был знакомый, кроткий и милый. Голос Тэры Маккуэйд.
У Эммы вырвался приглушенный крик. Никакие страхи не шли в счет по сравнению с тем ужасом, который она испытала, заглянув в бархатные глаза своей лучшей подруги.
