Текст книги "Унесенные страстью"

Автор книги: Джилл Барнет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Эми заморгала, обернулась и посмотрела на Джорджину; та по-прежнему сидела рядом с ней. Оказалось, она вовсе не смотрела на нее, как думала Эми. Глаза ее были опущены – Джорджина смотрела на воду.

Внезапно по лицу ее словно бы пробежала тень, ее темные изогнутые брови на мгновение сошлись на переносице; девушка подняла глаза.

– Мне кажется, вода прибывает. Смотри.

Джорджина указала на воду, которая поднялась и была теперь всего лишь в каком-нибудь дюйме от каменного выступа, на котором они сидели.

– Да, она и правда прибывает. Что же нам делать?

– Уходить.

Джорджина приподнялась.

Эми встала на колени, отряхивая юбку; напрасное усилие, так как платье ее больше походило на лохмотья. Девушка покачала головой, подняла глаза и застыла. В следующее мгновение она локтем толкнула Джорджину в бок:

– Ой!

Джорджина вздрогнула и сердито посмотрела на Эми:

– Ты что?

Эми кивком указала на вход в пещеру; она услышала, как прерывисто вздохнула Джорджина.

В проеме, в таинственных отблесках света от фонаря, стояла маленькая девочка с кудрявыми золотистыми волосами. Она была в белой ночной рубашке с высоким воротом; из-под кружев подола видны были кругленькие розовые голые пальчики. Она была похожа на ангела, возникшего из тумана. Эми моргнула; на миг она подумала, что перед ней призрак. Однако это ангельское дитя было вполне реальным.

Выражение лица девочки было, однако, совсем не ангельским. Она так сердито смотрела на девушек, будто увидела дьявола со всей его ратью. Потом, очень медленно подняв свои ручонки, девчушка навела на Джорджину и Эми огромный, дрожавший в ее руках пистолет.

Глава 16

Я вовсе не отрицаю, что женщины глупы.

Еще бы, ведь Господь Всемогущий

сотворил их под стать мужчинам.

Джордж Эллиот

– Эта девушка точно создана для тебя.

– Мне не нужны никакие девушки.

Калем хмуро взглянул на Эйкена; они пробирались сквозь прибрежные заросли. Он на миг остановился, чтобы убрать с дороги низко нависшую ветку, и тотчас же водопад росы и сосновых иголок обрушился ему на голову и на лицо. Калем яростно посмотрел на широкую спину Эйкена и стал отряхивать рубашку.

Эйкен повернулся к нему:

– Даже девушка, ставшая жертвой? – Он похлопал Калема по плечу, нахально улыбнувшись ему прямо в лицо. – Что с тобой, брат? А я-то думал, что ты хочешь в одиночку спасти весь мир от несправедливости.

Нервы у Калема и так уже были натянуты до предела, и он высказал Эйкену в не слишком приличной, зато вполне недвусмысленной форме, куда тому следует отправиться. Однако у брата на лице появилось давно ему знакомое выражение.

Упрямое. Дерзкое. Невероятно самоуверенное. Именно такое, какое обычно навлекало на Эйкена неприятности, а заодно и на Калема тоже. Как теперь.

– Эта девушка как раз то, что тебе нужно.

– Откуда ты знаешь, что мне нужно?

Эйкен засмеялся:

– Уж я-то лучше всех это знаю.

– Ты стал говорить прямо как Фергюс.

Эйкен стоял в лесных зарослях, настороженно прислушиваясь, словно гончая при охоте на оленя, ждущая, чтобы ветер донес до нее запах дичи. Калем двинулся было к нему, но сапоги его увязли в густой грязи. Он поднял глаза. Белая пелена покачивалась наверху в кронах деревьев, словно эти толстые сучья, торчавшие во все стороны, были руками, готовыми сбросить тяжелую массу тумана прямо им на головы.

Калем стоял нахмурившись и с раздражением пытался счистить с волос сосновую смолу. Она была липкой, как патока. Он посмотрел на руки и попытался оттереть их носовым платком, который тут же прилип к смоле на ладони. Калем дернул его несколько раз. Белый платок развевался у него на руке, точно сигнал поражения.

Эйкен тем временем обошел полянку, очевидно, высматривая, не осталось ли тут следов девушек. Сделав несколько шагов, он остановился и покачал головой:

– Здесь их тоже нет.

– Зачем мы тут торчим? Так, наугад, мы никого не найдем. Надо прочесать весь участок начиная от дома, тщательно, методично. Четко наметить маршрут, так чтобы проверить каждый дюйм. Где-нибудь поблизости должны быть следы.

Эйкен повернулся и пошел назад, к пристани, точно и не слышал ни слова из того, что говорил Калем. Тогда Калем закричал ему вслед:

– Так мы их никогда не найдем! Они могут быть где угодно!

Он попробовал вытащить ноги из вязкой грязи. Послышалось громкое хлюпанье.

– Черт бы побрал это все!

Калем взглянул на спину Эйкена.

– Какого дьявола ты все это сделал? Это самая дурацкая из всех твоих шуток!

Эйкен шел, не останавливаясь, но голос его долетал до Калема:

– Я бы с радостью поспорил на половину моей конюшни, что, если бы ты был там, где был я, и видел то, что я видел, ты бы раньше меня умыкнул эту девушку.

Калем сунул платок в карман и пошел вслед за Эйкеном.

– При этом ты просто потерял бы своих лошадей. Я готов с тобой поспорить.

– Нет, ты не станешь, – уверенно возразил Эйкен.

– А вот и стану!

Конюшни были вотчиной Эйкена, и, к бесконечному удивлению Калема, они всегда были прибраны. Тем не менее и здесь необходим был порядок во всем: хорошо оборудованное помещение для работы, каждая вещь должна иметь свое определенное место. Частенько руки у него так и чесались, но не от сосновой смолы, а от желания устроить все как следует на рабочем месте Эйкена. Мешки с кормом можно было бы держать в одном месте и аккуратно сложить штабелями – быть может, в соответствии с датой их приобретения. Упряжь следовало бы почистить – Эйкен никогда не обращал внимания на подобные мелочи, – и Калем мог бы повесить подходящего размера крюки для уздечек и недоуздков, чтобы они были под рукой и висели бы в ряд – по частоте употребления.

– Если ты тронешь мои конюшни, я дам тебе в глаз. Я знаю тебя, Калем. – Эйкен оглянулся на него. – Первое, что ты сделаешь, – это расставишь лошадей в стойлах по именам. В алфавитном порядке. Потом вычертишь графики кормления, выездки и разведения. А под конец ты, наверное, составишь омерзительную опись всего, что есть в конюшнях, – инструмента и упряжи.

Эйкен был прав. Калем как раз уже подумывал о такой описи. Но будь он проклят, если в этом признается. Навести идеальный порядок в конюшнях Эйкена – подобная мысль не раз приходила ему в голову, главным образом из чувства самозащиты. В последний раз, когда он был там, Калем зашел за угол и споткнулся о ручку лопатки для навоза.

Эйкен с минуту смотрел на него.

– Перестань хмуриться, брат! Ты совсем потерял чувство юмора. Раньше ты не был таким педантом.

– Мне нравится, когда в моей жизни царят покой и порядок.

– Ага. И скука.

– Мне нравится моя скучная жизнь. Да и ты бы не выдержал, если бы этих женщин напускали на тебя. Каждый раз, стоит мне обернуться, под носом у меня оказывается какая-нибудь женщина.

Эйкен снова зашагал вперед, но не прежде чем Калем услышал, как тот пробормотал, что ему бы хотелось иметь эту черненькую чертовку, и не только под носом. Калем с удовольствием сунул бы под нос Эйкену кулак. Он прошел еще несколько шагов. Пусть эти девушки будут где угодно, только бы подальше от этого острова. И пусть они исчезнут отсюда сейчас же.

После нескольких минут такого блуждания вдоль и поперек по берегу залива Эйкен заявил:

– Ты не можешь не признать, что девчушка, которую я привез тебе, получше тех женщин, которых находил тебе Фергюс. Она просто куколка, хотя и хнычет слишком много.

– Вовсе она не хнычет, – возразил Калем. Он как будто защищал ее. С чего это вдруг? Калем резко остановился и нахмурился; внезапно ему стало не по себе.

Но, как бы он ни старался, он не мог себя заставить сердиться на нее. Думая о ней, Калем вспоминал о том, что он увидел в ее глазах – взгляд, который поразил его до глубины души. Она нуждалась в защите.

Калем поднял глаза. Эйкен снова исчез в тумане.

– Эй, черт тебя побери! Не так быстро! Я не вижу тебя в этом месиве!

– Я здесь! – отозвался Эйкен.

Калем, шагнув на голос брата, проворчал:

– Мне все еще не верится, что ты прибег к похищению.

– Это в крови. Тебе известно не хуже меня, что многие из Мак-Лакленов именно так добывали себе невест.

– Это было двести лет тому назад. В Шотландии.

Эйкен пожал плечами:

– Я сделал это для твоего же блага.

– Для моего блага? – Даже Калем не мог не рассмеяться в ответ на эту ложь. – Ах вот как, теперь-то я понимаю! Две молодые девушки бродят в эту минуту по острову, и все потому, что ты думал исключительно обо мне?

Эйкен промолчал, и это означало, что Калем прав, а брат его слишком упрям, чтобы в этом признаться.

Калем наклонился, поднеся фонарь поближе к песку. Он всматривался в землю под ногами, но так и не нашел никаких следов – лишь паутинка тройных зубчиков чаек и куликов да гладкие обкатанные камешки, выброшенные морем на берег. Он начинал думать, что поиски их напрасны. Калем выпрямился и посмотрел на Эйкена.

– Мне кажется, нам лучше разойтись в разные стороны.

– Отлично. Иди в противоположную от меня сторону. Калем повернулся, чтобы идти, куда указывал брат, и тотчас же застыл как вкопанный. Перед ним было море. Он развернулся и догнал Эйкена; тот ухмылялся.

– Иди ты к черту! Ты думаешь, это все шутки! Их родственники уже, наверное, готовятся нагрянуть на остров, чтобы свернуть нам шеи... а то и еще что-нибудь.

– Ага. А на надгробной плите будет высечена надпись: «Братья Мак-Лаклены здесь лежат – их придушили, как котят!»

– Тебе что – вообще на все наплевать?

– У них нет родственников, Калем.

– Откуда ты знаешь?

– Джорджи разболтала. – В голосе Эйкена звучала насмешка, как будто он один знал веселую шутку. Взглянув на Калема, он добавил: – Не волнуйся. Я выспросил у рыженькой любезной служаночки о твоей малышке.

Калем обдумывал сказанное.

– Если ты нашел время, чтобы расспросить об их семьях, значит, ты заранее все распланировал?

– Да нет, я ничего не планировал заранее. Там, на берегу, я оказался в затруднительном положении. Мне не потребовалось много времени на то, чтобы понять, что мне нужна женщина.

– А не лучше было просто зайти к Жюстине и взять одну за деньги на пару часов?

– Мне нужна была женщина не ради ее тела. – Эйкен повернулся и двинулся обратно, к западной оконечности бухты. – К тому же я совсем не собирался прихватывать одну и для тебя, пока не увидал эту блондинку и не понял, что это как раз то, что тебе нужно, пусть даже она немного мямля и рохля.

Калем, тяжело ступая, шел вслед за Эйкеном.

– Учитывая то, что с ней произошло, я бы сказал, что она проявила больше мужества, чем большинство женщин на ее месте.

– Ты думаешь? На мой взгляд, она не очень-то может постоять за себя. Вот Джорджи – это да, она любому даст фору! Наверняка в ней имеется хоть капля здоровой шотландской крови! Не то что твоя невеста.

– Как раз моя-то нев... Тьфу ты, черт! Она не моя невеста. Я ни на ком не намерен жениться.

– Прекрасно! Я отвезу ее обратно.

– Сделай милость.

– Я просто сдам ее на руки тому парню, который поиздевался над ней.

Калем остановился:

– Кто-то издевался над ней?

– Ну да. – Эйкен, не останавливаясь, шел по песчаному берегу. – Некая ослиная задница посмела оскорбить эту бедную девушку.

– Как это было?

– Я нашел обеих девушек на балу.

– Какого дьявола тебя занесло на бал?

– Просто проходил мимо.

Калем понимал, что это тоже ложь. Вероятно, это было написано у него на лице, так как, когда он подошел ближе к Эйкену, тот поправился:

– Ну, проходил мимо и задержался слегка – как раз настолько, чтобы увидеть, как твоя девушка...

– Она не...

– Ладно, ладно... – Эйкен махнул рукой. – Я пробыл там достаточно долго, чтобы увидеть, как эта девушка разорвала свою помолвку. Как видно, ее будущему супругу это не слишком понравилось. Когда он понял, что ничего тут не сможет поделать, он громогласно объявил всем собравшимся, что она недостаточно хороша для того, чтобы носить высокое имя его предков, в чьих жилах текла голубая кровь. Он унизил ее перед всеми. Девушка убежала вся в слезах и укрылась в дальнем углу сада.

Так вот почему эта девушка выглядела такой подавленной! Сердце ее было разбито. Калем молча шел по песку вслед за Эйкеном, размышляя о том, что брат сделал еще хуже этой девушке, похитив ее. Будь проклято его легкомыслие! Ему бы следовало оставить ее наедине с ее горем.

– Я смотрел, как она плакала, сжавшись в комочек. Вид у нее был такой несчастный, что я сразу же подумал о тебе. Это та самая жертвенная овечка, которую надо спасать из-под ножа. – Он оглянулся на Калема. – Перестань злиться и пойми, что так оно и есть. У тебя же просто мания спасать все оскорбленные, униженные души, какие только есть на земле.

Жертвенная овечка? Калем подумал, что в некотором смысле Эйкен, пожалуй, прав. И его совершенно не трогало, даже если брат и подсмеивался над ним. Как и большинство братьев, они росли, насмехаясь друг над другом. Эйкен высмеивал его аккуратность, а Калем в ответ колол ему глаза его леностью. В последнее время источником насмешек для Эйкена стала работа Калема. Но Калем верил в то, что он делает; это давало ему удовлетворение и цель, которой у него не было, пока он не нашел то дело, которым стоило заниматься.

Он слышал о расчистке земель под пашни в Шотландии; почти все шотландцы, живущие здесь, на островах, слышали об этом. Они возмущались жестокой несправедливостью, когда людей выгоняли с земли, на которой они и их предки жили в течение сотен лет.

Однако новые предводители кланов в Шотландии мало-помалу выживали горцев из их домов. Похоже, выгоднее было пасти овец, чем поддерживать честь клана. Теперь в Америке было уже больше шотландцев, чем оставалось в самой Шотландии.

И все же весь ужас положения эмигрантов дошел до Калема только тогда, когда он увидел их собственными глазами. Многие переезжали сюда, доверившись обещаниям, что здесь они смогут начать новую жизнь. Однако обещания эти в большинстве случаев оказывались ложными. Очутившись в Америке, шотландские горцы бродили по улицам, не имея ничего, не зная даже английского. Очень многие говорили только по-гэльски. Задолго до того, как Калем узнал обо всем этом, они умирали от голода или холода, пытаясь добраться до верхних провинций Канады.

– Черт побери, Калем, ты сумел превратить несправедливость в профессию!

Это было в характере Эйкена – неожиданно сменить тему разговора, особенно когда они спорили, как теперь. Калем понимал, что Эйкену смешон его идеализм. Однако в то же время он знал, что Эйкен вовсе не так равнодушен к его делу, как хочет показать.

Когда они были моложе, Эйкен помогал ему в работе с шотландцами, прибывавшими на кораблях, – Калем и теперь со дня на день ждал прибытия одного из таких судов. Эйкен и жену свою, Сибил, встретил, помогая Калему устраивать семьи, которые изгнали с земель, отданных под пастбища. Но, потеряв ее, Эйкен изменился. Он стал более резким, в нем самом и в его шутках появились какая-то жесткость, цинизм. По мере того как шло время, Эйкен совершал все более дикие, сумасбродные поступки, как сегодня, например, или в тот день, когда он увез детей с острова.

Из них двоих Эйкен не был скорым на гнев, но был быстрым на действия, зачастую поступая совершенно необдуманно. После гибели Сибил Эйкен ушел в себя; он ничем больше не интересовался, кроме своих лошадей. Лошади стали для него чем-то вроде убежища. Причем настолько, что он почти совсем забросил детей.

Калем думал поначалу, что это горе на него так подействовало, что это пройдет. Но время шло, а Эйкен по-прежнему далек был от Кирсти и Грэма. Он попросту не замечал их и позволял им делать все, что вздумается. Когда они совсем распустились и стали приставать к нему, требуя внимания, он просто отвез их на материк и отдал в пансион. И теперь он редко появлялся дома. Он был угрюм и совершенно перестал помогать Калему, занимался только тем, что выращивал, разводил и выезжал лошадей, как будто в этом для него заключался смысл жизни. Эйкен все меньше обращал внимание на окружающее, пока не осталось почти ничего, что волновало бы его.

Раздумывая об этом, Калем вдруг сообразил, что за последние два года Эйкен почти ни к чему не проявлял, интереса. Вплоть до сегодняшнего дня.

Брат, шедший впереди, остановился, оглядываясь вокруг. Калем поднял фонарь выше. Эйкен выругался, пробормотав:

– Эти чертовки вообще могли сломать себе шею! – Впервые за долгое время в голосе Эйкена не было иронии или насмешки – в нем звучала подлинная тревога.

Калем не двигался, размышляя обо всем этом. Он мог бы оставить брата в покое, позволив ему и дальше делать что вздумается, как оно было до сих пор с того дня, как погибла Сибил. И он мог наконец попытаться вызвать брата на разговор. Калем постоял так еще с минуту, потом, протянув руку, положил ее на могучее плечо Эйкена. Он почувствовал, как оно напряглось. Очень спокойно и серьезно Калем спросил:

– Почему в самом деле ты это сделал?

Эйкен повернулся и ехидно взглянул на Калема, но вся его насмешливость тотчас растаяла при виде сосредоточенного, серьезного лица брата. Эйкен поглубже вздохнул, потом оглянулся, точно пытаясь подыскать нужные слова.

– Почему я это сделал? – повторил он тихо и поднял глаза на Калема. – Ты хочешь знать правду?

– Да, – тот кивнул. – Правду.

Взгляд у Эйкена стал отстраненный, далекий – Калем и раньше видел у него такой взгляд. Такое же выражение было у Эйкена несколько лет назад, когда умер их отец и оба они поняли, что остались одни на свете, или когда они узнали о гибели Сибил. Брат еще раз глубоко вздохнул, глядя в землю. Напряжение, повисшее в воздухе, было почти ощутимым – и воздух от него, казалось, сгустился, стал неожиданно плотным, тяжелым.

Эйкен поднял глаза; в них больше не было ни насмешки, ни сарказма, ни холодной надменности. Зато в них было нечто похожее на давний, ничем не прикрытый страх. Братья стояли в тумане лицом к лицу, всматриваясь друг в друга.

– Из-за Кирсти и Грэма. – В голосе Эйкена была боль, когда он произнес имена детей.

Калем не знал, что на это сказать. Он только попросил:

– Объясни.

Но не успел еще кто-либо из них шевельнуться, не успел еще Калем вздохнуть или опять протянуть руку, как прогремел выстрел.

Глава 17

Есть мнение, что провидение хранит дураков и детей.

Это правда – я испробовал это на себе.

Марк Твен

Слепящая вспышка и оглушительный грохот последовали за выстрелом. Отдача была столь внезапной и сильной, что девочка не сумела удержаться на выступе скалы и упала в воду. Эхо выстрела еще не растаяло под сводами пещеры, а Джорджина уже прыгнула следом за ней. Она нырнула, потом ухватилась руками за подводный уступ у входа в пещеру и стала ощупывать дно вокруг него.

По ту сторону валунов вода была холоднее и казалась густой и черной. Джорджина плыла кругами, погружаясь все глубже и шаря вокруг себя. Краем глаза она заметила, как прямо под ней мелькнуло что-то белое.

Она рванулась туда, загребая руками вслепую. Ничего. Она шарила опять и опять. Отчаянно, неистово.

Пальцы ее нащупали ткань. Девушка крепко зажала ее в кулаке. Детская ночная рубашка. Оттолкнувшись, Джорджина рванулась вверх, волоча за собой ребенка.

Она видела, как волны колышутся над их головами. Небольшой золотисто-серебристый круг таинственно мерцал в том месте, где фонарь, стоявший на выступе скалы, отбрасывал слабые отблески – не более чем в нескольких футах над ними; может быть, и нужен-то всего лишь один, или два, или три рывка посильнее – и они вырвутся на поверхность.

Грудь ее разрывалась от боли, ей мучительно хотелось вздохнуть. Она усиленно работала ногами, отталкивалась, устремляясь все выше, выше; раз... два... три.

И еще. И еще. Боль в груди становилась невыносимой, воздух просто распирал ее изнутри. Время, казалось, остановилось.

Девушка рванула свои раздувавшиеся юбки; она наконец содрала их с себя, и их потащило куда-то в сторону. Придерживая одной рукой девочку, Джорджина отчаянно стремилась выплыть на поверхность. Она еще раз рванулась вверх, собрав все свои силы.

Она вырвалась наконец из воды и чуть не задохнулась: влажный холодный воздух обжег рот, и горло, и грудь, вода плескала ей в лицо. Джорджина потянула ребенка вверх, подхватив обмякшее тельце под мышки, так, чтобы голова девочки оказалась над водой.

Она прислушалась. Девочка не дышала, глаза ее были закрыты, губы сомкнуты. Личико посерело, она не шевелилась.

– Дыши! Ну же... – Джорджина локтем слегка подтолкнула ее маленький подбородок вверх. – Дыши! – кричала она в ухо ребенку. – Я сказала – дыши!

Девочка поперхнулась и начала отбиваться; она била руками и ногами по воде, отпихивая Джорджину, закашлялась; вода хлынула у нее изо рта, и она вдохнула.

– Прекрати!

Джорджина крепче прижала ее к себе:

– Не дергайся, иначе мы обе утонем!

Девочка вздохнула пару раз, потом снова принялась отбиваться руками и ногами:

– Отпусти меня! Сейчас же отпусти! – Она ударила Джорджину ногой в живот, пытаясь вырваться из ее рук.

– Сейчас же перестань! – прошипела Джорджина. Девочка притихла, глядя на Джорджину испуганными глазами. – Я не сделаю тебе ничего плохого. Но если ты будешь дергаться, ты утопишь и себя и меня. – Мгновение, которое, казалось, тянулось бесконечно, девочка не сводила с нее пристального взгляда. – Ты поняла меня?

Та кивнула.

Джорджина огляделась, пытаясь сориентироваться. Туман навис прямо над ними. Она разглядела скалы слева от себя, однако они были слишком далеко. Волны накатывали все быстрее, все сильнее. Внизу, под ногами, вода стала холоднее, и течение увлекало ее все стремительнее.

Девушка слышала, как разбиваются волны о прибрежные скалы. Шум сделался громче. Ближе. Течение уносило их в сторону от скал и пещеры.

Обхватив рукой худенькое тельце девочки, Джорджина крепче прижала ее к себе. Потом поплыла, загребая одной рукой, дыша глубоко, но с трудом. Это было все равно что плыть через топь. Когда в боку так закололо, что стало трудно дышать, Джорджина перестала грести и отдохнула, слегка перебирая ногами в воде. Она безучастно смотрела на воду и на белый туман вокруг них.

Все казалось совершенно бессмысленным, и она устала. Девочка опять закашлялась, и Джорджина посмотрела на нее. Она знала, что должна поддерживать ребенка на плаву. Да и себя тоже.

Девушка чуть не засмеялась. Держаться на плаву...

«Похоже, только этим я в последнее время и занимаюсь», – пробормотала она и почувствовала взгляд девочки. Истинный смысл этих слов был понятен только самой Джорджине. Да еще ее банкирам.

Она опять поплыла, все так же с трудом, с усилием загребая свободной рукой. Дыхание ее стало резким, прерывистым. Ей казалось, что прилив и течение – две гигантские руки; они оттаскивали ее назад, не давая добраться до берега.

Стараясь определить направление, девушка посмотрела налево, направо, потом оглянулась назад. Слабое желтоватое сияние просачивалось из отверстия пещеры; на какое-то безумное мгновение оно напомнило Джорджине циничную, саркастическую ухмылку. Девушка смотрела на нее не отрываясь, зная, что ухмылка эта медленно, но неотвратимо исчезнет, когда вода, поднимавшаяся с приливом, затопит пещеру.

Туман качался, опускаясь и поднимаясь с морскими волнами, точно шторы на окнах. Джорджина на миг уловила проблеск черной скалистой линии берега. Однако уже в следующее мгновение не осталось ничего, кроме окутавшего все пеленой тумана.

Девушка не стала плыть дальше. Она решила подождать, пока туман не поднимется настолько, чтобы можно было разглядеть пещеру. Тогда она сумеет определить направление. Когда туман наконец приподнялся немного, светившийся в пещере огонек стал еще слабее; ухмылка превратилась в тонкую линию, напоминающую скорее морщинку.

Эми должна быть в пещере. Фонарь ведь по-прежнему там. Но вода поднимается, и ей будет не выйти оттуда. Джорджина набрала побольше воздуху в легкие и крикнула:

– Эми!

Никакого ответа.

– Эми!

Опять ничего.

– Эми!

Воздух затрепетал, как будто донося издалека чей-то голос. А может быть, ей только почудилось.

– Эми! – громко, изо всех сил закричала Джорджина. Звук повторился. Но это была не Эми. Это был голос мужчины.

– Папа! – крикнула девочка и снова забилась в руках Джорджины.

Та попыталась удержать ее, но тут она услышала низкий знакомый голос:

– Кирсти?

«О Господи... нет, – пронеслось у нее в голове. – Только не он!»

– Кирсти! – крикнул он.

– Папочка, мы здесь! Мы здесь!

Девушка услышала, как он выругался – так же, как тогда, когда она лягнула его. Джорджина посмотрела на ребенка. Так, значит, девочка – дочь этого великана?

Послышался всплеск, и девушка инстинктивно повернулась в ту сторону. Как это глупо с ее стороны! Ей бы отвернуться, не смотреть на него!

Но прежде чем она успела пошевелиться или хотя бы вздохнуть, сильная мужская рука обхватила ее и ребенка, чуть не выхватив их из воды одним быстрым движением. Ни слова не говоря, он поплыл к берегу против течения, увлекая их за собой с почти сверхчеловеческой силой.

Они доплыли так быстро, что это ошеломило Джорджину. Она не знала, что и думать – то ли и правда они были у самого берега, то ли Эйкен был прекрасным пловцом. Она попыталась встать на ноги, но не смогла – он держал ее слишком крепко, обхватив за талию. Он ни слова не говорил, но всякий раз, как Джорджина пыталась пошевелиться, рука его напрягалась, сжимая сильнее, еще крепче прижимая ее и ребенка к груди. Он медленно, тяжело поднялся на крутую песчаную дюну, потом, опустив их на влажный песок, встал на колени рядом с ними.

Джорджина держала девочку; та, как ни странно, молчала, не шевелясь, лежа, распростертая, на теле Джорджины.

Какое-то время все трое молчали. Слышно было только их прерывистое дыхание. Ее. Его. И ребенка.

Джорджина шевельнулась, но Эйкен уперся ладонью в песок чуть повыше ее плеча, раздвинув ноги так, чтобы она оказалась зажатой между ними. Он двигался на удивление быстро для человека, которому только что пришлось столько проплыть. Руки и ноги Джорджины обмякли и безвольно повисли, как намокшая тесьма на ее платье.

Джорджина встретила его суровый взгляд.

– Эми осталась в пещере.

Странно, как слабо, приглушенно прозвучал ее голос. Жалобно. Совсем не похоже на нее. Он не ответил. Джорджина кашлянула:

– Вода прибывает.

– Калем! – только и сказал он.

Чья-то темная фигура появилась над ними. Великан поднял голову.

– Та, другая, осталась в пещере. Ей оттуда не выбраться.

– Где? В какой пещере? – откликнулся встревоженный голос его брата.

Девушка указала туда, где туман чуть покачивался и слева оставался еще тоненький лучик света. Рука ее дрожала.

– Пещеры на юге, – сказал ему Эйкен. – Это, должно быть, одна из тех, что ближе к мысу. Быстрее, Калем. Вода прибывает.

В следующее мгновение Калем Мак-Лаклен исчез; единственное, что Джорджина услышала, – это топот ног по прибрежному песку.

Внезапно ей стало холодно, точно кто-то плеснул на нее ледяной водой. Она промокла и очень устала; ребенок лежал у нее на груди, не двигаясь, а Эйкен Мак-Лаклен стоял на коленях над ними. Он опирался на локти. Струйки холодной воды стекали с его волос ей на шею и плечи.

Кап, кап. Капли словно бы отсчитывали мгновения, приближая их к чему-то неотвратимому, грозному – быть может, к той минуте, когда вселенная с грохотом обрушится на нее.

Джорджина вскинула голову, уже зная, какой взгляд она встретит. Ей понадобилась вся ее выдержка, чтобы повыше поднять подбородок и не дрожать. Казалось, ее тело расколется сейчас на мелкие кусочки. Поднимая глаза на Эйкена, она чувствовала, как подступают судороги.

Однако он не смотрел на нее. Взгляд его, суровый, неумолимый, был устремлен на дочь.

– Какого черта тебе там понадобилось? – Девочка словно окаменела. – Кирсти?

– Мне? – переспросила она хрипло, еле слышно.

– Ну да, тебе.

Кирсти отвела глаза в сторону, что-то бормоча насчет пледов, воров и пистолетов и спасения реликвий, как это делали средневековые рыцари.

Это была полная бессмыслица. Однако верзила отвлекся. Это был шанс для Джорджины.

Очень осторожно девушка начала отползать назад и в сторону, пытаясь выбраться из-под них обоих. Только вот ноги ее совсем онемели. Она сделала еще одну попытку. Эйкен быстро вытянул руку, ухватив ее чуть пониже плеча.

Джорджина опустила глаза, разглядывая ладонь. Она была такой огромной, что захватила почти всю ее руку до локтя, и крепко сжимала ее. Дыхание у нее перехватило, и девушка опять перевела взгляд на его лицо.

– Не двигайся.

Он снова взглянул на дочь острым, пронзительным взглядом.

– Я хочу слышать правду, а не одну из твоих бесконечных историй, Кирсти.

Зубы девочки начали отбивать дробь; она вся сотрясалась от дрожи; то же было бы и с Джорджиной, если бы она могла себе это позволить.

Все они промокли до костей, а вокруг был холодный влажный туман и еще более холодный сырой песок.

Казалось, Эйкен совершенно этого не замечал.

На миг воображение вернуло Джорджину в прошлое – маленькая девочка, вот так же сидящая на песчаной дюне, дрожащая от пережитого ужаса и непосильного напряжения. Тогда, как и сейчас, никто не обращал на нее внимания.

В душе у нее что-то дрогнуло, и Джорджина притянула к себе девочку, прижав ее так крепко, что влажная головка ребенка доверчиво скользнула к ней под подбородок.

– Ради всего святого, вы можете прочитать ей нотацию позже! – Эйкен резко взглянул на нее. – Отведите бедняжку домой, пока она окончательно не замерзла.

Приподняв на мгновение голову, девочка взглянула на Джорджину; тело ее сотрясала дрожь, леденящая, судорожная, с которой невозможно совладать. Джорджина знала, что это такое, ее тоже всю трясло. Однако она молчала. Она ответила на резкий взгляд Эйкена своим собственным твердым взглядом.

Рука его опустилась. Взгляд скользнул с Джорджины на дочь. Он еще раз сквозь зубы выругался, потом взял что-то, лежавшее на песке, и накинул на них.

Это была его куртка. Джорджина и глазом моргнуть не успела, как он уже стоял, возвышаясь над ними. Еще секунда – и он, подхватив их на руки, понес сквозь туман.