Текст книги "Эмма (пер. И.Мансурова)"
Автор книги: Джейн Остин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
– Генри очень хорошенький мальчик, а Джон очень похож на свою маму. Генри старший, и назвали его в мою честь, а не в честь его отца! Джона, второго, назвали в честь отца. Возможно, кое-кто удивится, почему в честь отца не назвали первенца, но Изабелла пожелала, чтобы его назвали Генри, – ах, какая она заботливая! И притом Генри такой умненький мальчик! Впрочем, оба малыша на удивление умны, но такие озорники! Встанут, бывало, возле моего кресла и просят: «Дедушка, не дадите ли веревочки?» А один раз Генри попросил у меня ножик, но я сказал ему, что ножики делают только для дедушек. Мне кажется, их отец частенько бывает с ними строг.
– Он только кажется вам строгим, – возразила Эмма, – потому что вы сами так мягки. Но если бы вы сравнили его с другими отцами, вы бы не считали его суровым. Он хочет, чтобы мальчики были крепкими и здоровыми; если они не слушаются, балуются, он иногда позволяет себе резко одернуть их. Но он любит их всем сердцем! Определенно мистер Джон Найтли – любящий отец. Дети его обожают.
– А потом является их дядюшка и подбрасывает их до потолка! Это так страшно!
– Но им, папа, это нравится: они буквально визжат от восторга. Для них это такое наслаждение, такая радость, что, если бы их дядюшка не установил среди них очередь, малыш, которого он подбрасывает первым, ни за что не уступил бы своего удовольствия другим.
– Ну, вот этого я понять никак не могу.
– У всех так, папенька. Одна половина человечества никак не поймет радостей другой половины.
Позже, в тот момент, когда девушки уже прощались, чтобы снова встретиться в четыре часа за обедом, как обычно, в гостиную вошел автор несравненной шарады. Харриет отвернулась, но Эмма сумела принять его со своей обычной приветливостью. По его виду Эмма, со свойственной ей проницательностью, тотчас поняла: жребий брошен, ставки сделаны. Она вообразила, что он пришел посмотреть, как продвигается дело. Он, однако, явился под удобным предлогом – спросить, сможет ли мистер Вудхаус вечером обойтись без него, или же на него в Хартфилде рассчитывают. Если на его присутствие рассчитывают хоть в малейшей степени, он, безусловно, придет, если же нет… его друг Коул так давно зазывает его к себе на обед и придает этому такое значение, что он условно пообещал ему прийти.
Эмма поблагодарила мистера Элтона за доверие, однако не могла согласиться с тем, чтобы он разочаровывал своего друга: разумеется, ее батюшка способен составить партию и без мистера Элтона. В ответ мистер Элтон еще раз выразил готовность отказаться ради них от обеда у друга – Эмма вновь отклонила его жертву; и только когда он уже собрался откланяться, она взяла со стола листок бумаги и подала ему:
– А! Вот, кстати, та шарада, которую вы столь любезно нам оставили. Спасибо за то, что разрешили ее прочесть. Мы в таком восторге, что я позволила себе смелость записать ее в альбом мисс Смит. Надеюсь, ваш друг не обидится? Разумеется, я записала лишь первые восемь строчек.
Очевидно, мистер Элтон не нашелся что ответить. Вид у него был довольно смущенный, даже сконфуженный; он пробормотал что-то о «чести», бросил взгляд на Эмму, потом на Харриет и затем, увидев, что раскрытый альбом лежит на столе, взял его и принялся очень внимательно читать. Чтобы замять неловкость, Эмма, улыбаясь, заметила:
– Вы должны передать своему приятелю мои извинения. Но такую хорошую шараду нельзя ограничивать лишь одним или двумя читателями. Ваш друг может быть уверен: раз он пишет с таким изяществом, ему нечего бояться отказа.
– Без колебаний признаю, – медленно, дрожащим голосом отвечал мистер Элтон, – без колебаний признаю… по крайней мере, если мой приятель чувствует то же, что и я… у меня нет ни малейших сомнений в том, что, доведись ему узнать, какой высокой чести удостоились его скромные стихи, – он снова бросил взгляд на альбом и положил его на стол, – мой друг счел бы, что этой минутой может гордиться так, как ничем в жизни.
Произнеся эту речь, он немедленно удалился. Эмма сочла, что он ушел вовремя, ибо, несмотря на все его добрые и похвальные качества, речам его свойственна была некая напыщенность, от которой ее разбирал смех. Она убежала, чтобы не расхохотаться прилюдно, оставив Харриет наслаждаться нежными и более возвышенными радостями.
Глава 10
Хотя на дворе стояла середина декабря, погода пока еще позволяла нашим подругам относительно регулярно прогуливаться; и наутро Эмме предстояло нанести благотворительный визит одной бедной семье, в которой были больные. Жили они неподалеку от Хайбери.
Путь к уединенному домику пролегал по так называемой Пастырской дороге, которая отходила под прямым углом от широкой, хотя и беспорядочно застроенной главной улицы. На этой дороге, как следовало из названия, находилось благословенное жилище мистера Элтона. Вначале надо было миновать несколько жалких лачуг, а потом пройти по дорожке примерно с четверть мили до домика приходского священника: домик был старый и не слишком крепкий и стоял почти вплотную к дороге. Дом священника не мог похвастаться выгодным местоположением, однако стараниями настоящего хозяина он изрядно похорошел. Учитывая все обстоятельства, нашим дамам невозможно было миновать домик, не замедлив шага и не окинув жилище священника любопытными взорами. Эмма заметила:
– Вот и он. Сюда однажды вы и переселитесь вместе со своим альбомом загадок.
Харриет почти одновременно воскликнула:
– Ах, какой миленький домик! Какой хорошенький! А вон и желтые занавесочки, которыми так восхищается мисс Нэш.
– Сейчас, – сказала Эмма, когда они миновали дом мистера Элтона, особо выделив слово «сейчас», – я нечасто хожу этой дорогой. Но потом у меня будет стимул, и я постепенно изучу до мелочей все живые изгороди, ворота, пруды и подстриженные деревья в этой части Хайбери.
Как выяснилось, Харриет прежде ни разу не бывала у домика священника, и ее любопытство было настолько острым, что, принимая во внимание все внешние и внутренние обстоятельства, Эмме ничего не оставалось, как приписать любопытство подруги ее любви. Ведь заметил же мистер Элтон в ней живой и острый ум!
– Что бы нам такое сочинить, чтобы зайти? – сказала она. – Не могу придумать ни одного благовидного предлога: ни служанки, о которой я хотела бы навести справки у его экономки, ни записки от моего отца.
Она поразмыслила, но так ничего и не придумала. После того как обе несколько минут помолчали, Харриет заметила:
– А интересно, мисс Вудхаус, почему бы вам самой не выйти замуж, не собраться под венец? Ведь вы такая очаровательная!
Эмма засмеялась в ответ:
– Харриет, мое очарование еще недостаточный повод для того, чтобы выйти замуж. Я должна найти очаровательными других людей – по крайней мере одного человека. И я не только не собираюсь замуж в настоящее время, но и вообще не имею особых намерений пойти под венец.
– Ах! Вы только так говорите, но я не могу вам поверить.
– Для того чтобы поколебать мою решимость, я должна найти человека, на голову превосходящего всех моих теперешних знакомых. Мистер Элтон, как вы понимаете, – опомнившись, добавила она, – не в счет… да я, по правде говоря, и не желаю встретить такого человека. Лучше не подвергаться соблазну. К чему мне что-то менять в своей жизни? Случись мне выйти замуж, я, должно быть, вскоре раскаялась бы в своем поступке.
– Помилуйте! Так странно слышать подобные речи из уст женщины!
– У меня нет никаких мотивов, которые обычно побуждают женщин вступать в брак. Если бы, положим, я влюбилась, это было бы совершенно другое дело! Но мне еще не случалось влюбляться… это мне не свойственно, не свойственно моей натуре. Вряд ли я когда-нибудь полюблю. А без любви… уверена, я буду дурой, если променяю мое теперешнее положение на положение замужней дамы. Богатства мне не надо, трудов я не ищу, положения в обществе тоже. По-моему, мало кто из замужних дам пользуется в доме мужа хоть половиной того влияния, какое имею я в Хартфилде. И никогда, ни за что не могла бы я ожидать, что стану так же любима и важна… настолько на первом месте и настолько всегда права в глазах другого мужчины, как в глазах моего отца.
– Не хотите же вы остаться старой девой, как мисс Бейтс!
– Вам, Харриет, трудно вообразить для себя более ужасное будущее. И если бы я хоть на минуту представила, что сделаюсь похожей на мисс Бейтс! Такой же глупой, такой же самодовольной, всегда веселой и бодрой, такой нудной, такой неразборчивой и невзыскательной и так же склонной рассказывать обо всех, кто каким-то образом связан со мной, – да я бы завтра же выскочила замуж! Но, между нами говоря, я убеждена, что всякое сходство между нами исключается, если не считать того, что обе мы не замужем.
– Но все же вы собираетесь остаться старой девой? Это так ужасно!
– Ничего страшного, Харриет, я ведь не буду бедной старой девой – только бедность вызывает презрение у общества по отношению к старым девам! Одинокая старая дева с мизерным доходом неизбежно обречена быть смешной и нелепой! Над ней потешаются все детишки. Но незамужняя дама, обладающая приличным состоянием, пользуется всеобщим уважением и может быть столь же разумна и приятна в общении, как и все прочие. Мое мнение не столь грешит против беспристрастия и здравого смысла света, как кажется на первый взгляд, ибо очень малый доход имеет обыкновение связывать ум и портить характер. Те, кто едва сводит концы с концами, вынуждены волей-неволей вращаться в очень узком и, как правило, очень жалком кругу и, вполне естественно, становятся скупыми и злобными. Впрочем, сказанное совершенно не подходит к мисс Бейтс. Она раздражает меня своим чрезмерным добродушием и глупостью, но в целом она вполне сносна, несмотря на свое одиночество и бедность. Определенно можно сказать, что бедность не ограничила ее разум. Я искренне полагаю, что, будь у нее всего лишь шиллинг, она половину – шесть пенсов – скорее всего, раздала бы другим; и никто ее не боится – этим она и привлекает.
– Но помилуйте! Что вы будете делать? Чем займете себя, когда состаритесь?
– Харриет, льщу себя надеждой, что я обладаю активным и деятельным умом. У меня богатый внутренний мир, так почему же в сорок или пятьдесят лет я не смогу занять себя лучше, чем сейчас, в возрасте двадцати одного года? Обычные женские занятия, требующие остроты зрения, ловкости рук и ясности ума, будут так же или же с незначительными вариациями открыты для меня, как и сейчас. Если я буду меньше рисовать, то стану больше читать; если придется оставить музыку, стану ткать ковры. А что касается объектов интереса, объектов приложения чувств – по правде говоря, именно здесь таится опасность признания собственной неполноценности, и я считаю это великим злом, которого незамужним следует избегать, – то и здесь мне повезло: мне есть о ком заботиться. У моей сестры много детишек, которых я очень люблю! Что бы ни случилось, забота о племянниках способна скрасить зрелые годы, время, когда моя жизнь начнет клониться к закату. Мне с лихвой достанет надежд и страхов; и хотя моя любовь к ним несравнима с родительской, она больше подходит моим представлениям об удобстве, так как родительская любовь слишком горяча и слепа. Племянники и племянницы! Предвкушаю, как часто буду я оставлять своих милых племянниц у себя в гостях!
– Кстати, знакомы ли вы с племянницей мисс Бейтс? То есть я знаю, вы, должно быть, видели ее сто раз… но знакомы ли вы с ней?
– О да! Когда бы она ни приехала в Хайбери, нас с нею всегда заставляют встречаться. Пожалуй, одного этого почти достаточно, чтобы заставить меня разочароваться в племянницах. Боже сохрани! По крайней мере, я полагаю, что не способна так же докучать людям со всеми маленькими Найтли, вместе взятыми, чем она со своей Джейн Ферфакс. Меня тошнит при одном упоминании о Джейн Ферфакс! Каждое письмо от нее перечитывается раз по сорок кряду, снова и снова передаются ее приветы всем друзьям, а если она всего лишь посылает тетке фасон корсажа или вяжет бабушке подвязки, то разговоров об этом хватает на целый месяц! Я ничего плохого не желаю Джейн Ферфакс, но она надоела мне до смерти.
Они как раз подошли к цели своего путешествия, и все посторонние разговоры волей-неволей прекратились. Эмма очень жалела своих подопечных; и страдания бедняков столь же высвобождали ее лучшие качества – такие, как сострадание, доброта, отзывчивость и терпение, – сколь облегчали они ее кошелек. Эмма относилась к ним снисходительно, делая скидку на их невежество и многочисленные соблазны, каким подвергалась их добродетель, и не испытывала романтических иллюзий касательно их благости; она сочувствовала их горестям всей душой и всегда предлагала помощь столь же тонко, сколь и добросердечно. Среди ее теперешних бедных подопечных были больные; пробыв в жалкой лачужке столько, сколько потребовалось, чтобы помочь и по мере сил утешить страдальцев, она покидала их под сильным впечатлением от увиденного. На обратном пути она сказала своей подруге:
– Харриет, бывают зрелища, на которые кое-кому полезно посмотреть. Какими ничтожными по сравнению с этим видятся наши мелкие хлопоты! Сейчас мне кажется, что весь день я не смогу думать ни о чем, кроме этих несчастных созданий… но… кто знает, как скоро воспоминания о них выветрятся из моей головы?
– Верно, верно, – вздохнула Харриет. – Бедняжки! Невозможно думать ни о чем другом.
– И я, по правде говоря, не думаю, что впечатления наши скоро изгладятся, – сказала Эмма, выходя за низкую живую изгородь и шагнув на шаткую ступеньку, которая замыкала узкую скользкую тропку, ведущую через сад от домика бедняков, и выводила на дорогу. – Не думаю, – повторила она, останавливаясь и окидывая взглядом общее запустение этого места, вспоминая еще большую нищету внутри.
– Разумеется, нет! – отозвалась ее спутница.
Они продолжали путь. Далее дорога делала некрутой поворот, и, повернув за угол, они заметили мистера Элтона. Он был так близко от них, что Эмма успела лишь сказать через плечо:
– Ах, Харриет, вот неожиданная встреча, призванная испытать наши благие намерения! – Она развеселилась. – Однако если допустить, что наше сочувствие, потребовавшее от нас немалого терпения, хоть немного скрасило жизнь этим несчастным, значит, мы не зря потратили время. Раз по отношению к сирым и убогим мы испытываем жалость, то ее вполне хватает для того, чтобы помочь им чем можно. А остальное пустое сочувствие, только огорчительное для нас самих.
Харриет лишь смогла пискнуть в ответ:
– О, конечно да…
И тут мистер Элтон поравнялся с ними.
Разговор начался со страданий и чаяний бедной семьи, которую навещали девушки. Мистер Элтон как раз направлялся к ним, но теперь, разумеется, ему пришлось на некоторое время отложить свой визит. Однако они очень живо обсудили, что можно и нужно сделать для несчастных. Потом мистер Элтон повернул назад, дабы проводить их.
«Такое совпадение добрых намерений, – подумала Эмма, – такое обоюдное желание принести как можно больше пользы несчастным! Наша встреча, несомненно, должна поспособствовать всплеску чувств с обеих сторон. Я бы не удивилась, если бы результатом таких благих намерений стало объяснение в любви. Да, должно быть, он бы объяснился, не будь здесь меня. Жаль, что я здесь, а не где-то в другом месте».
Горячо желая оказаться как можно дальше от влюбленных, она вскоре намеренно повернула и пошла по узенькой тропинке, которая поднималась вверх, а парочку оставила на главной дороге. Но не прошло и двух минут, как Эмма обнаружила, что Харриет, по укоренившейся привычке к зависимости и подражанию, тоже свернула вбок и поднимается за нею следом. Короче говоря, скоро парочка нагонит ее! Так не годится; Эмма немедленно остановилась под предлогом того, что ей якобы нужно заново зашнуровать ботинок, и согнулась на дорожке в три погибели, всецело поглощенная своим занятием. Своих спутников она уговорила не ждать ее, а идти вперед, обещая нагнать их через полминуты. Они повиновались ее воле; к тому времени, когда она сочла разумным покончить со своим ботинком – она постаралась медлить сколь можно дольше, – к ее радости, ее догнала девочка из бедняцкой лачуги. Согласно распоряжениям мисс Вудхаус, девочка с кувшином направлялась в Хартфилд за крепким бульоном для больных. Вполне естественно, Эмма пошла рядом с девочкой, расспрашивая ее и беседуя с ней; вернее, поведение мисс Вудхаус было бы естественным, действуй она неумышленно; однако, благодаря ее разговору с девочкой, двое ее спутников по-прежнему шли впереди и не обязаны были ждать ее. Правда, она, сама того не желая, скоро догнала их – девочка бежала быстро, а они шли медленно – и тем более огорчилась Эмма, увидев, что они, очевидно, поглощены разговором, увлекательным для обоих. Мистер Элтон что-то живо рассказывал, Харриет слушала; внимательное выражение так шло ее личику! Услав девочку вперед, Эмма принялась ломать голову, что бы ей еще придумать, чтобы замедлить свое продвижение вперед, как вдруг оба обернулись, и ей ничего не оставалось, как присоединиться к своим друзьям.
Мистер Элтон все еще говорил, увлеченно расписывая какие-то интересные подробности; Эмма испытала некоторое разочарование, обнаружив, что он всего лишь давал своей белокурой спутнице подробный отчет о вчерашнем ужине у своего приятеля Коула. Когда она их догнала, описание как раз дошло до стилтонского сыра, уилтширской баранины, масла, сельдерея, свеклы и десерта.
«Несомненно, это была лишь прелюдия: не будь меня, вскоре они бы перешли к более интересным темам, – задумчиво размышляла она, – влюбленным приятно слышать все о предмете своего чувства, и любое начало служит вступлением к тому, что лежит у них на сердце. Жаль, что мне не удалось провозиться дольше!»
Теперь все трое мирно шли рядом. Наконец впереди показался домик священника. Тут внезапная решимость по крайней мере завести Харриет в этот дом снова заставила Эмму притвориться, будто с ее шнурками что-то не в порядке и наклониться, чтобы перевязать их. Она ловко и незаметно оборвала шнурок и поспешно выкинула его в канаву. Теперь уже она была вынуждена остановить их и сообщить о том, что она не в состоянии благополучно добраться до дому.
– У меня оторвался шнурок, – объяснила она, – и я не знаю, как дойду. Понимаю, что причиняю вам обоим массу неудобств, но, кажется, со мной такое нечасто случается. Мистер Элтон, я вынуждена просить у вас позволения зайти к вам домой и взять у вашей экономки что-нибудь – кусок ленты или веревку, – чтобы можно было зашнуровать ботинок.
Мистер Элтон так и просиял; и ничто не могло умерить его прыти и внимания, пока он препровождал их к себе и заботился об удобстве своих спутниц. Судя по всему, в комнате, куда их провели – окнами на дорогу, – он главным образом и обитал. В задней стене была дверь, ведущая в другую, смежную комнату; дверь была открыта, и Эмма прошла в заднее помещение с экономкой, чтобы там без помех принять ее помощь. Согласно правилам приличия, она не имела права затворять за собой дверь, однако она буквально настояла на том, чтобы мистер Элтон закрыл ее, что и было сделано – правда, не до конца. Непрерывно развлекая экономку разговорами, Эмма надеялась, что хозяин дома в смежной комнате улучит момент и перейдет наконец к занимающей его теме. Целых десять минут она не слышала никого, кроме себя. Дольше тянуть было неприлично. Волей-неволей пришлось завершить свои дела и выйти в гостиную.
Харриет и мистер Элтон стояли рядом у одного из окон. Вид у них был самый что ни на есть благоприятный, и целых полминуты Эмма наслаждалась своей проницательностью и умением свести влюбленных. Однако оказалось, что все ее усилия пропали даром: он так и не перешел к делу. Он был само очарование, сама любезность, уверял Харриет, что, заметив, как они проходят мимо его дома, он нарочно пошел за ними следом; осыпал ее изысканными комплиментами, расхваливал, но так и не сказал ничего серьезного.
«Он не привык действовать сгоряча, – утешала себя Эмма, – он продвигается не спеша, шаг за шагом, и не станет рисковать, пока не убедится в полном успехе».
И все же, несмотря на то, что ее хитроумный замысел пока не привел к цели, она не могла не гордиться собой: ведь благодаря ей влюбленные получили чудесную возможность побыть наедине и таким образом приблизить желанную развязку.
Глава 11
Оставим пока мистера Элтона. Руководить его счастьем или ускорять предпринимаемые им меры было больше не во власти Эммы. Радостные ожидания и хлопоты заняли все ее время и помыслы: сестра с семейством должна была вот-вот приехать. И в продолжение тех десяти дней, что Найтли гостили в Хартфилде, невозможно было ожидать – да Эмма и сама это осознавала, – чтобы влюбленным потребовалось от нее что-то сверх обычной, случайной помощи. Тем не менее они могли бы, если бы пожелали, двинуть дело вперед очень быстро – так или иначе, бессмысленно топтаться на одном месте. Эмма решила на время предоставить их самим себе. Бывают люди, для которых чем больше делаешь, тем меньше они делают сами.
Мистер и миссис Джон Найтли стали в Суррее объектами повышенного внимания, так как давно уже здесь не были. Прежде, в первый год как они поженились, они все праздники проводили либо в Хартфилде, либо в аббатстве Донуэлл, однако нынешней осенью они вывозили детей на море. Из-за этого они много месяцев не показывались в Суррее у родственников, а мистер Вудхаус и вовсе не виделся с ними, ведь его нельзя было подвигнуть на выезд в Лондон даже ради возможности повидаться с бедняжкой Изабеллой. Поэтому теперь мистер Вудхаус очень волновался и был преисполнен самых черных предчувствий, которые омрачали его радость от чрезмерно краткого визита.
Он постоянно беспокоился о том, каким опасным для нее может стать путешествие, а еще – хотя и не так сильно – волновался о судьбе своих лошадей и кучера, которым предстояло везти часть семьи дочери последнюю половину пути; однако его опасения оказались беспочвенны. Шестнадцать миль были преодолены счастливо: мистер и миссис Джон Найтли, их пятеро детей и солидное число нянек в безопасности добрались до Хартфилда. Шумная радость от их прибытия, суета оттого, что надобно было всех приветить, расспросить, разместить по комнатам и позаботиться обо всех, стала причиной суматохи и замешательства, каких его нервы при иных обстоятельствах ни за что не вынесли бы. Да и теперь, по правде говоря, продлись эта суета дольше, он бы не выдержал. Однако миссис Джон Найтли настолько уважала чувства своего батюшки и настолько привыкла к порядкам, заведенным в Хартфилде, что, невзирая на материнское беспокойство за малышей – их надлежало немедленно утихомирить, накормить, напоить, уложить спать, развлечь, дать возможность привыкнуть к новому дому и поиграть вволю, – она, как всегда, не позволила детям долго докучать дедушке ни самим, ни опосредованно, через взрослых, которые слишком пристально бы их опекали.
Миссис Джон Найтли была хорошенькой, элегантной молодой женщиной с мягким и спокойным характером. Она отличалась приветливостью и ласковостью и была всецело поглощена своей семьей. Оставаясь преданной женой и любящей матерью, она была столь нежно привязана к отцу и сестре, что, если бы не тесные узы брака, более пылкая любовь могла бы показаться невозможной. Она ни в ком из своих близких не видела недостатков. Она не отличалась ни живостью ума, ни быстротой соображения, этим она походила на своего отца. Во многом унаследовала она и его характер: будучи сама хрупкого здоровья, она чрезмерно опекала своих детей, постоянно дрожала за них и так же безоглядно верила своему мистеру Уингфилду, лондонскому врачу, как верил ее отец мистеру Перри. Отец и дочь были также очень схожи общей благожелательностью натур и привычкой поддерживать отношения со всеми старыми знакомыми.
Мистер Джон Найтли был человек высокого роста, очень благообразный и очень умный; он делал блестящую адвокатскую карьеру, был образцовым семьянином – словом, человеком, достойным всяческих похвал. Однако его сдержанность и необщительность мешали ему стать душой общества. Кроме того, иногда ему недоставало чувства юмора. Нрава он был доброго и редко взрывался, так что его вряд ли можно было упрекнуть во вспыльчивости, однако и чрезмерным добродушием похвастать он не мог. Его недостатки питались тем, что жена его просто боготворила. Крайняя мягкость ее нрава, несомненно, служила его характеру плохую службу. Он обладал всею ясностью и живостью ума, которых так недоставало ей, и иногда мог вести себя нелюбезно и даже сказать резкость. Прелестная свояченица не слишком жаловала его. От нее не ускользал ни один его изъян. Она слишком близко к сердцу принимала все мелкие уколы в адрес Изабеллы, которые саму Изабеллу нисколько не смущали. Возможно, она относилась бы к зятю терпимее, если бы он льстил ей, но он держался с Эммой как спокойный любящий брат и друг, не перехваливал ее и не был ослеплен ею; однако, даже превозноси он ее до небес, едва ли она могла бы простить ему величайшее, по ее мнению, прегрешение, в которое он частенько впадал, а именно: недостаток снисходительности по отношению к ее отцу. Мистер Джон Найтли не всегда выказывал по отношению к тестю должную терпимость. Маленькие странности и капризы мистера Вудхауса иногда вызывали у него разумную отповедь или же резкий ответ – и то и другое было в равной степени бессмысленно. Случалось такое нечасто, ибо мистер Джон Найтли в действительности тестя почитал и обыкновенно вел себя как полагается примерному зятю, то есть воздавал ему должное; однако, на милосердный взгляд Эммы, взрывы негодования случались слишком часто, и мучительнее всего было сидеть и гадать, когда же он потеряет терпение, хотя часто никакого взрыва не следовало. Правда, в начале каждого визита мистер Найтли бывал исполнен самых добрых намерений, и Эмма питала надежду, что теперешний визит, будучи в силу необходимости столь кратким, пройдет благополучно, в обстановке совершенной взаимной сердечности. Не успели гости устроиться и рассесться, как мистер Вудхаус, меланхолично качая головой и вздыхая, привлек внимание старшей дочери к грустной перемене, произошедшей в Хартфилде с тех пор, как она была тут в последний раз.
– Ах, моя милая! – начал он. – Бедная мисс Тейлор… как печально!
– О да, сэр! – вскричала Изабелла, с готовностью выражая сочувствие. – Как, должно быть, вы по ней скучаете! И дорогая Эмма тоже! Какая печальная потеря для вас обоих! Я не перестаю жалеть вас. Даже не представляю, как вы без нее обходитесь… Действительно, печальная перемена… Надеюсь, сэр, ей живется неплохо?
– Неплохо, милая моя, надеюсь, неплохо. Не знаю, конечно, но, по-моему, на новом месте она чувствует себя вполне сносно.
Тут мистер Джон Найтли тихонько спросил у Эммы, не кажется ли мисс Тейлор слишком нездоровой атмосфера в Рэндаллсе.
– О нет, что вы! Ни в малейшей степени. В жизни не видела миссис Уэстон более счастливой… Она никогда не выглядела так хорошо. Папа просто высказывает собственные сожаления.
– Что ж, это делает честь обоим, – последовал вежливый ответ.
– Но вы, сэр, видитесь с ней достаточно часто? – горестно спросила Изабелла, разделяя печаль и уныние отца.
Мистер Вудхаус ответил не сразу:
– Не так часто, милочка, как мне бы хотелось.
– Папа, помилуйте! С тех пор как она вышла замуж, мы не видели ее в целом всего один день. Каждый день, утром или вечером, за исключением одного дня, видимся мы либо с мистером Уэстоном, либо с миссис Уэстон, а чаще всего с ними обоими, в Рэндаллсе или у нас. Как ты, Изабелла, наверное, догадываешься, чаще они приходят к нам. Они очень, очень часто дарят нас своими визитами. Мистер Уэстон и в самом деле не уступает ей в доброте. Папенька, если вы будете продолжать в том же духе, вы дадите Изабелле неверное представление о нас всех. Надобно смириться с тем, что мисс Тейлор уже не вернешь, но невозможно не заметить, что мистер и миссис Уэстон изо всех сил стараются смягчить для нас боль утраты, и эта боль не так сильна, как мы опасались, – вот в чем суть.
– Совершенно справедливо, – заметил мистер Джон Найтли, – и все так, как я и представлял, судя по вашим письмам. Ее желание заботиться о вас несомненно, дело упрощает то, что он – человек свободных взглядов и общительный. Я не уставал повторять тебе, любовь моя, что перемена не так сильно скажется на Хартфилде, как ты боялась! Теперь, услышав отчет Эммы, надеюсь, ты довольна?
– Ну, чтобы быть точным, – сказал мистер Вудхаус, – конечно, я не могу отрицать того, что миссис Уэстон – бедная миссис Уэстон! – действительно частенько приходит к нам в гости. Но ведь… ей непременно нужно бывает всякий раз уходить!
– Папа, мистеру Уэстону было бы очень тяжко, если бы она не уходила домой! Вы, кажется, забываете о бедном мистере Уэстоне?
– Да, верно, – весело подхватил Джон Найтли. – У мистера Уэстона тоже есть на нее некоторые права! Мы с вами, Эмма, рискнем отстаивать права бедного мужа. Хотя я тоже муж, а вы пока не жена, мы с вами оба вполне в состоянии признать, что у супруга есть некоторые права. Что же касается Изабеллы, то она замужем уже достаточно давно и, вероятно, почитает за благо как можно меньше считаться со всеми мистерами Уэстонами и им подобными.
– Я, любовь моя? – воскликнула его жена, расслышав и поняв смысл его речи лишь отчасти. – Вы говорили обо мне? Уверена, никто не является большей, чем я, защитницей института брака. И если бы не жалость к ней из-за того, что она вынуждена была покинуть Хартфилд, я ни за что не думала бы о мисс Тейлор иначе как о счастливейшей женщине на свете, а что касается пренебрежения к мистеру Уэстону, то, по-моему, нашего превосходного мистера Уэстона трудно переоценить. Я считаю, что он обладает самым счастливым нравом. За исключением вас и вашего брата, я не знаю другого мужчины, обладающего столь завидным характером. Никогда не забуду, как он запускал с Генри змея на прошлую Пасху – помните, какой тогда был ветреный день? А в прошлом году, в сентябре, он проявил истинное милосердие – подумать только, написал мне письмо в двенадцать часов ночи, и только ради того, чтобы заверить меня, что в Кобэме нет скарлатины! С тех пор я убеждена, что ни более чуткого сердца, ни более отзывчивого человека не существует в природе. Если кто-то и заслужил такого превосходного мужа, то только мисс Тейлор.
– А как же его сын? – осведомился Джон Найтли. – Приезжал он сюда по такому случаю или нет?
– Пока не приезжал, – ответила Эмма. – Мы все без оснований надеялись на его приезд вскоре после бракосочетания, однако нас постигло разочарование. И я не слышала, чтобы о нем упоминали в последнее время.
