Текст книги "Разум и чувство (другой перевод)"

Автор книги: Джейн Остин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 22

Марианна терпеть не могла наглость, бесцеремонность и вульгарность. Она даже с трудом допускала существование иных вкусов, кроме своих собственных. К тому же все эти дни она находилась в дурном расположении духа, которое не позволяло ей не только более или менее близко сойтись с сестрами Стил, но даже признать наличие у них некоторых достоинств. Именно этой холодностью, которая неизменно пресекала все их изъявления дружбы по отношению к Марианне, Элинор объясняла предпочтение, которое вскоре обе начали оказывать ей. Особенно старалась Люси, которая не упускала случая вовлечь Элинор в беседу или расположить к себе непринужденной откровенностью.

Люси была умна, ее ремарки казались часто меткими и забавными, поэтому порой на полчаса Элинор находила ее вполне приятной собеседницей. Но она не получила должного образования, была невежественна и не любила и не хотела читать. Ей не удавалось скрыть от мисс Дэшвуд то, насколько мало она осведомлена в самых обычных вещах, и то, что она недостаточно образованна, как она ни старалась выставить себя в самом выгодном свете. Элинор видела, что образование могло бы развить способности, которыми пренебрегла Люси, и жалела ее, но она также видела, притом без всякой жалости, отсутствие утонченности, нравственных устоев и уважения к себе, которое ее раболепство, лесть и угодливость перед жителями Бартон-Парка выдавали ежеминутно. Поэтому она не находила удовольствия от общества этой особы, в чьей душе фальшь и невежество соседствовали друг с другом, чья необразованность мешала им беседовать на равных и чье поведение с остальными делало знаки уважения и внимания, оказываемые ей, бессмысленными.

– Полагаю, вам мой вопрос может показаться странным, – сказала однажды Люси, когда они шли из Бартон-Парка в коттедж, – но, прошу вас, скажите, вы знакомы с матерью вашей невестки, с миссис Феррарс?

Элинор, бесспорно, сочла этот вопрос странным, что ясно отразилось на ее лице, когда она ответила, что незнакома с миссис Феррарс.

– Неужели! – воскликнула Люси. – Странно, ведь, казалось, вы должны были ее видеть в Норленде. В таком случае вы не можете мне рассказать, какая она?

– Да! – ответила Элинор, остерегаясь выразить свое истинное мнение о матери Эдварда и не желая отвечать на вопрос, который мог быть вызван только вульгарным любопытством. – Я ничего о ней не знаю.

– Я уверена, вы сочли странным способ, при помощи которого я навожу о ней справки, – сказала Люси, вглядываясь в лицо Элинор, – но, возможно, у меня на это есть причины… Если бы я осмелилась… Но я все-таки надеюсь, вы поверите, что это не просто праздное любопытство.

Элинор ответила, что ей это и в голову не приходило, и некоторое время они шли молча. Первой заговорила Люси, которая вернулась к прежней теме, сказав немного робким голосом:

– Мне невыносимо думать, что вы сочли меня вульгарной. Я готова сделать все что угодно, только бы не выглядеть так в глазах человека, чье хорошее мнение столь дорого стоит. Я бы вам доверила все без огласки, поверьте. Ваш совет, что делать в подобной ситуации, в которой я очутилась, был бы неоценим. Однако надоедать вам я не могу. Жаль, что вы незнакомы с миссис Феррарс!

– И мне жаль! – изумленно сказала Элинор. – Если бы мое мнение могло помочь вам. Но я не знала, что вы знаете эту семью, а потому, признаюсь, была немного удивлена вашим вопросом о характере миссис Феррарс.

– Конечно, конечно! Я все понимаю. Но если бы я посмела вам все рассказать, вы бы не были столь удивлены. Миссис Феррарс сейчас для меня никто, но, может быть, придет время… Все это зависит от нее… Когда мы окажемся в родстве…

При этих словах она стыдливо потупилась, бросив быстрый взгляд на собеседницу, чтобы посмотреть, какое они произвели на нее впечатление.

– Боже мой! – воскликнула Элинор. – Что вы имеете в виду? Вы знакомы с Робертом Феррарсом? Разве такое возможно? – Она не слишком обрадовалась мысли иметь такую родственницу.

– Нет, – ответила Люси, – не с мистером Робертом Феррарсом. Я его ни разу в жизни не видела. Но с его, – добавила она, устремив взгляд на Элинор, – старшим братом.

Что почувствовала Элинор в этот момент? Удивление, которое могло быть столь же болезненным, как и сильным, если бы сразу не появилось недоверие. Она обернулась к Люси в немом недоумении, не понимая причины или цели подобного признания. Хотя выражение ее лица не изменилось, недоверие ее росло с каждой минутой, поэтому она не боялась, что заплачет или упадет в обморок.

– Да, сильно вы, должно быть, удивлены, – продолжила Люси, – откуда вам было знать? Думаю, он и словом не обмолвился об этом ни вам, ни вашим близким. Ведь это было решено держать в тайне, и до этого момента я свято ее соблюдала. Никто из моих родственников, кроме Анны, не знает об этом, и я никогда бы вам не рассказала, если бы не знала, что вы сохраните секрет. И я подумала, что мои расспросы про миссис Феррарс могли показаться вам странными, поэтому решила объяснить их причину. И, думаю, мистер Феррарс не будет недоволен, когда узнает, что я вам доверилась, ведь я знаю, какого он высокого мнения о вашей семье, что он смотрит на вас, мисс Дэшвуд, и двух других барышень как на сестер… – Она замолчала.

Элинор некоторое время хранила молчание, так она была поражена. Но затем она заставила себя заговорить, тщательно подбирая слова. Она поинтересовалась со спокойствием, которое хорошо скрывало ее удивление и горечь:

– Могу я узнать, как давно вы помолвлены?

– Уже четыре года.

– Четыре года!

– Да.

Элинор, как ни была потрясена, поверить в это все еще не могла.

– Я только недавно узнала, что вы вообще знакомы.

– Тем не менее знакомы мы уже достаточно давно. Видите ли, некоторое время он был поручен заботам моего дяди.

– Вашего дяди?

– Да. Мистера Прэтта. Разве он никогда вам не рассказывал о мистере Прэтте?

– Кажется, что-то упоминал, – ответила Элинор с большим самообладанием, которое укреплялось по мере того, как росло ее волнение.

– Он четыре года жил у дядюшки в Лонгстейпле, недалеко от Плимута. Именно там мы познакомились, ведь мы с сестрой часто гостим у дяди. Там же была заключена наша помолвка, не прошло и года, как он перестал быть учеником. Но он все равно постоянно приезжал к нам. Как вы можете себе представить, я очень не хотела действовать тайком, без согласия его матушки, но я была слишком молода и без памяти влюблена, чтобы послушать голос разума, как надо было поступить. Хотя вы и не знаете его так же хорошо, как я, мисс Дэшвуд, но все же, думаю, вы должны были заметить, как легко он может завоевать женское сердце.

– Конечно, – ответила Элинор, сама не зная что. Однако после минутного колебания она добавила, все так же веря в любовь и честность Эдварда и вновь убедив себя в лживости своей собеседницы. – Помолвлены с мистером Эдвардом Феррарсом! Признаюсь, ваши слова так меня удивили, что я… Прошу меня извинить, но тут, должно быть, какая-то ошибка. Вероятно, здесь либо ошибка в имени, либо есть еще один мистер Эдвард Феррарс. Просто невозможно, чтобы мы имели в виду одного и того же человека.

– Почему же невозможно?! – воскликнула Люси с улыбкой. – Я говорю о мистере Эдварде Феррарсе, старшем сыне миссис Феррарс, которая живет на Парк-стрит, и брате вашей невестки, миссис Джон Дэшвуд. Согласитесь, я не могу ошибиться в имени человека, от которого зависит мое счастье.

– Странно, – ответила Элинор в мучительном недоумении, – что я ни разу не слышала, чтобы он упоминал ваше имя.

– Нет, принимая во внимание нашу ситуацию, ничего странного. Важнее всего было сохранить нашу помолвку в тайне. Вы ничего не знаете ни обо мне, ни о моей семье, а поэтому у него не было причины упоминать мое имя в разговорах с вами. Он всегда очень боялся, что его сестра может что-то заподозрить, и одного этого достаточно, чтобы он остерегался называть мое имя.

Люси замолчала. Уверенность Элинор пошатнулась, а самообладание нет.

– Вы помолвлены уже четыре года! – сказала она твердо.

– Да, и только Бог знает, сколько нам еще придется ждать. Бедный Эдвард! Это его так расстраивает! – Затем, вытащив миниатюру из кармана, она добавила: – Чтобы больше не было никаких сомнений, взгляните на его портрет! Он, конечно, не отдает должное его красоте, но, мне кажется, ошибиться в том, с кого он был рисован, нельзя. Я храню его уже три года!

С этими словами она вложила в руку Элинор миниатюру, и, когда та увидела портрет, все сомнения, какие ей подсказывали поспешность и желание поймать Люси на лжи, исчезли, потому что усомниться в том, что это лицо Эдварда, она не могла. Она тут же вернула миниатюру, отметив, что сходство поразительное.

– У меня никогда не было возможности, – продолжила Люси, – подарить ему взамен мой портрет. К моему большому сожалению, потому что он очень хотел иметь его! Но я исполню его просьбу при первой возможности.

– Это ваше право, – спокойно ответила Элинор.

Несколько шагов они прошли в молчании. Его нарушила Люси.

– Я уверена, – сказала она, – я не сомневаюсь в том, что вы сохраните мой секрет. Вы ведь понимаете, как важно держать все в тайне от его матери, боюсь, она никогда не даст своего согласия. У меня нет никакого состояния, а она, я полагаю, очень гордая дама.

– Я совершенно не просила вас откровенничать, – сказала Элинор, – но вы правы, считая, что на меня можно положиться. Я сохраню вашу тайну. Но извините, если я несколько удивлена этим абсолютно ненужным признанием. Ведь вы должны понимать, что приобщение к любому секрету постороннего лица всегда нежелательно.

При этих словах она пристально посмотрела на Люси, надеясь прочесть что-нибудь по выражению ее лица – возможно, большая часть ее слов была ложью, однако оно не изменилось.

– Боюсь, вам показалось, что я взяла на себя слишком большую смелость, рассказав все. Мы с вами, конечно, знакомы недолго, лично по крайней мере, но по описанию вы и ваше семейство известно мне давно, поэтому, едва увидев вас, мне показалось, что мы с вами дружим с детства. К тому же сейчас я подумала, что должна объяснить причины такого интереса к матери Эдварда, тем более что, к несчастью, мне не у кого просить совета. Анна – единственный человек, кто знает о нас, но на ее суждения нельзя полагаться, кроме того, от нее больше вреда, чем пользы, потому что я все время боюсь, что она меня предаст. Она не умеет держать язык за зубами, как вы могли заметить, и, когда недавно сэр Джон назвал имя Эдварда, я страшно перепугалась, что она сейчас все расскажет. Вы даже представить себе не можете, сколько душевных мук мне пришлось претерпеть. Даже странно, что я еще жива после всего, что мне пришлось пережить ради Эдварда за эти четыре года. Все так неопределенно и практически безнадежно, и я вижу его так редко – два раза в год. Я удивляюсь, как мне удается выдерживать все это.

Тут она вытащила носовой платок, но Элинор не почувствовала к ней особого сострадания.

– Иногда, – продолжила Люси, промокнув глаза, – я даже думаю, не лучше ли для нас обоих разорвать помолвку. – Сказав это, она посмотрела прямо в лицо собеседнице. – Но мне недостает решимости. Мне противна мысль, каким несчастным его сделает мысль о нашем разрыве. Да и я тоже… он мне так дорог, я не думаю, что смогу с ним расстаться. Что вы мне посоветуете в таком случае, мисс Дэшвуд? Как бы вы сами поступили?

– Извините меня, – ответила Элинор, шокированная этим вопросом, – но я не могу вам ничего посоветовать. Вы должны положиться на собственные суждения.

– Оно, конечно, так, – ответила Люси после короткого молчания, которое хранили обе, – матушка так или иначе должна обеспечить его когда-нибудь, но бедняжка Эдвард пока так страдает! Он не показался вам унылым, когда гостил в Бартоне? Он выглядел таким несчастным, когда отправлялся из Лонгстейпла к вам, что я боялась, как бы вы не подумали, что он болен!

– Так он приехал к нам от вашего дяди?

– О да! Он гостил у нас две недели. А вы подумали, он приехал прямо из города?

– Нет, – с грустью ответила Элинор, все больше убеждаясь в искренности Люси. – Помнится, он сказал, что две недели гостил у друзей недалеко от Плимута. – Вспомнила она и свое удивление тогда, так как он больше ничего про этих друзей не сказал, даже их имен.

– И вы заметили его уныние?

– О да! Особенно в первые дни!

– Я умоляла его постараться взять себя в руки, опасаясь, что вы догадаетесь о причине. Но он впал в такую меланхолию, потому что не мог провести с нами более двух недель и потому что видел, как я страдаю. Бедняжка! Боюсь, легче ему не стало: его письма столь печальны! Я получила это от него, когда мы уезжали из Эксетера. – Она достала письмо и небрежно показала Элинор адрес получателя. – Полагаю, вы знаете его почерк, он бесподобен, хотя на этот раз он писал не так хорошо, как обычно. Устал, наверное, потому что исписал весь листок как только мог тесно.

Элинор узнала знакомый почерк и больше не сомневалась. Миниатюра, она заставила себя поверить, могла попасть к Люси случайно и не могла быть подарком Эдварда, но переписка между ними означает, что они на самом деле помолвлены – только помолвка дает им подобное право. На несколько мгновений она утратила контроль над собой – сердце сжалось, ноги подкосились, но взять себя в руки было необходимо во что бы то ни стало, и она сумела вернуть себе спокойствие и сохранить его до конца разговора, подавив бурю бушующих в ней чувств.

– Переписка, – сказала Люси, пряча письмо в карман, – единственное утешение в долгие месяцы разлуки. Да, у меня, правда, есть его портрет, но у Эдварда нет даже моей миниатюры. Он говорит, что, если бы у него был мой портрет, ему было бы проще. Я подарила ему свой локон, когда он в последний раз был в Лонгстейпле, и он говорит, что на сердце у него стало легче, но портрет помог бы гораздо лучше. Вы, наверное, заметили кольцо у него на руке, когда он был у вас?

– Да, заметила, – ответила Элинор ровным голосом, твердость которого скрывала такую душевную боль и горечь, каких она еще никогда не испытывала. Она была потрясена, шокирована, уничтожена.

К счастью для нее, они как раз подходили к коттеджу и разговор оборвался. Посидев с ними несколько минут, сестры Стил вернулись в Парк. Элинор могла теперь свободно думать и страдать.

Глава 23

Элинор мало доверяла правдивости Люси, однако на этот раз по зрелому размышлению она не нашла причины заподозрить ее во лжи. У Люси не было никаких оснований для столь глупой выдумки. Истинность слов Люси подтверждалась множеством свидетельств и доказательств, а опровергнута могла быть только желанием Элинор, которая более не смела сомневаться, что все, услышанное ею, – правда. Эти двое, без сомнения, могли познакомиться в доме мистера Прэтта, а значит, и все остальное было неопровержимым и от этого невыразимо тягостным. Эдвард действительно гостил у кого-то в окрестностях Плимута, кроме того, он не мог скрыть своей меланхолии и горечи, когда говорил о неопределенности своего будущего. Его поведение с Элинор всегда было странным и противоречивым, но только сейчас оно получило правдоподобное объяснение. Сестры Стил обладали удивительно подробными сведениями о Норленде и всей их семье, а наличие миниатюры, письма и кольца – все это слагалось в доказательства, которые уже не давали оснований опасаться, что ее обвинения в адрес Эдварда несправедливы, а, наоборот, свидетельствовали о том, что он поступил с ней дурно. Ее возмущение таким поведением и негодование из-за того, что невольно стала жертвой обмана, первое время мешали ей думать о чем-нибудь, кроме собственной обиды. Однако вскоре она обрела способность думать и рассуждать. Намеренно ли Эдвард ее обманывал? Были ли его чувства неискренними и притворными? Пусть он действительно помолвлен с Люси, но произошло ли это по велению его сердца? Нет! Что бы ни было раньше, сейчас она в это поверить не могла. Его сердце принадлежит только ей одной. В этом она не могла обмануться. Пока они жили в Норленде, ее мать, сестры, Фанни постоянно замечали, что он оказывает ей внимание, так что она отнюдь не тешит свое тщеславие. Он действительно любит ее! Эта мысль довольно быстро ее успокоила, и у нее даже появилось искушение немедленно его простить. Разумеется, он виноват, очень виноват в том, что остался в Норленде уже после того, как почувствовал, что ее чувства к нему становятся все сильнее и сильнее. В этом ему нет и не может быть оправдания. Конечно, он ранил ее, но на какие страдания он обрек себя? Ее положение тяжко, а его тогда и вовсе безнадежно! Его неблагоразумие сделало ее несчастной, но лишь на какое-то время, себя же он навсегда лишил шансов что-нибудь изменить. Она со временем, воз можно, обретет покой, но он, что ждет его впереди? Сможет ли он найти с Люси Стил хотя бы подобие счастья? Сумеет ли он, несомненно испытывая нежные чувства к Элинор и вместе с тем обладая благородством, деликатностью и развитым умом, быть счастливым с такой женой, как Люси, – неграмотной, лживой, эгоистичной?

В юном девятнадцатилетнем возрасте часто не замечаешь недостатки предмета своей любви. Но с момента их знакомства прошло четыре года, и, если они проведены с пользой, Эдвард должен был стать более зрелым человеком и увидеть недостатки ее воспитания. В то же время Люси, проведя это время в далеко не высшем обществе и предаваясь легкомысленным занятиям, могла потерять ту простоту, которая прежде придавала ее красоте особую обворожительность.

Полагая, что Эдвард намерен просить ее руки, Элинор не сомневалась, что ему будет очень нелегко получить согласие матери на брак. Но даже трудно представить, какие препятствия станет та чинить, если избранная им невеста еще ниже по происхождению и, вероятно, обладает даже меньшим состоянием. Мысли об этих трудностях, если его сердце уже охладело к Люси, должно быть, не слишком угнетают его. Но как же печальна участь человека, который ожидает недовольство и враждебность близких с облегчением.

Пока эти мысли тягостной чередой сменяли одна другую, Элинор уже плакала больше о нем, чем о себе. Поддерживаемая убеждением, что ничем не заслужила постигшего ее несчастья, она утешала себя уверенностью, что Эдвард не совершил ни одного неблагородного поступка и, как прежде, достоин уважения. Даже в самые первые минуты после такого тяжелого удара она достаточно владела собой, чтобы не вызвать подозрений у матери и сестер. Это ей удалось довольно хорошо. А за обедом, состоявшимся спустя всего лишь два часа после того, как рухнули ее самые заветные надежды, никто уже не мог заподозрить, что у Элинор на душе лежит ужасная тяжесть. Элинор втайне оплакивала судьбу, разлучившую ее с предметом страсти, а Марианна перебирала в уме совершенства человека, сердце которого считала всецело своим и чье лицо ожидала увидеть в каждом проезжающем мимо дома экипаже. Необходимость скрывать от матери и Марианны доверенный ей секрет требовала от Элинор постоянной осторожности, но не усугубляла ее подавленности. Напротив, она даже находила некоторое облегчение в том, что могла уберечь их от столь безрадостной новости. Таким образом она оберегала и себя от выслушивания обвинений Эдварду, которые наверняка последовали бы от любящих ее близких и которых она бы уж точно не смогла вынести.

Она не сомневалась, что их советы и утешения не помогут, а нежность и сочувствие лишь усугубят ее страдания. Они могли только ослабить ее решимость не терять власти над собой. Один на один со своим горем она была сильнее, и поддержкой ей служил собственный здравый смысл. Она сохраняла твердость и выглядела настолько бодрой и оживленной, насколько это позволяла свежая рана в душе.

Разговор с Люси был крайне мучителен для нее, но тем не менее очень скоро ее охватило желание возобновить его, и тому было несколько причин. Элинор хотела вновь услышать подробности их помолвки, она стремилась понять, какие чувства Люси в действительности испытывала к Эдварду.

Ей было необходимо знать, есть ли хотя бы доля искренности в ее заверениях о любви и уважении к нему. А главное, она стремилась убедить Люси своей готовностью вернуться к обсуждению темы в том, что проявляемый ею интерес всего лишь дружеский. Элинор боялась, что своим невольным волнением во время утренней беседы могла пробудить некоторые сомнения. Представлялось вполне вероятным, что Люси готова и будет ревновать к ней. У Элинор не было сомнений, что Эдвард всегда высоко ценил ее и отзывался о ней с неизменными похвалами. Это следовало из слов Люси, а также из той поспешности, с которой та решилась доверить ей столь важную тайну лишь после очень непродолжительного знакомства. Даже шутливые намеки сэра Джона, должно быть, оказали некоторое влияние. Но пока Элинор в глубине души оставалась абсолютно уверена, что действительно любима Эдвардом, она не сомневалась, что Люси будет ревновать. И эта уверенность была для нее достаточным доказательством любви. По какой причине ее посвятили в столь важную тайну, если не для того, чтобы заявить о давних правах Люси на Эдварда и предложить тем самым избегать его в будущем?

Элинор не составило труда понять намерения соперницы. И хотя она твердо решила в соответствии со своими понятиями о долге и чести преодолеть свою привязанность к Эдварду и в дальнейшем видеться с ним как можно реже, она не могла отказать себе в утешительной попытке убедить Люси, что ее сердце ничуть не ранено. А поскольку удар был уже нанесен и ничего более мучительного Люси добавить не могла, Элинор не сомневалась, что сумеет выслушать повторение подробностей с невозмутимым спокойствием.

Но удобный случай представился не сразу, хотя Люси была, так же как и она сама, расположена продолжить разговор, надеясь извлечь из него какие-нибудь преимущества. Однако погода не располагала к прогулкам, во время которых было нетрудно уединиться от остальных. И несмотря на то, что они встречались практически через день, чаще в Бартон-Парке, но иногда и в коттедже, им ни разу не представилась возможность поговорить наедине. Такая мысль не приходила в голову ни сэру Джону, ни леди Мидлтон. Для общей беседы времени тоже почти не отводилось. Они встречались для того, чтобы есть, пить, развлекаться, играть в карты или во всевозможные шумные игры.

После одной или двух таких встреч, когда Элинор так и не удалось перемолвиться с Люси даже несколькими словами наедине, однажды утром в коттедж явился сэр Джон. Он сообщил, что вынужден посетить эксетерский клуб, и, взывая к милосердию сестер Дэшвуд, потребовал их согласия отобедать сегодня с леди Мидлтон. Если они не придут, горестно сообщил он, она будет вынуждена сесть за стол совершенно одна, если не считать ее матушки и двух мисс Стил. Предвидя большую свободу для осуществления своего намерения, Элинор тут же согласилась. Она считала, что благовоспитанная леди Мидлтон в отсутствие супруга не станет собирать своих гостей вокруг себя и навязывать им шумные забавы. Маргарет с разрешения матери последовала примеру сестры, и даже Марианна, хотя всегда старалась уклониться от подобных мероприятий, на этот раз дала согласие, поддавшись на уговоры матери, которая очень огорчалась, видя, что ее дочь избегает всех развлечений.

Молодые девушки пришли, и леди Мидлтон была избавлена от грозившего ей ужасного одиночества. Вечер проходил как раз так, как Элинор и ожидала, – довольно скучно. Ничего нового сказано не было, и нельзя было придумать ничего менее интересного, чем разговор сначала в столовой, а затем в гостиной. Позднее к ним присоединились дети, и, пока они оставались там, она даже не пыталась привлечь внимание Люси, понимая всю бесполезность попыток. Дети ушли, только когда убрали поднос с чаем. Сразу же достали столик для игры в карты, и Элинор удивилась собственной наивности. Как она могла вообразить, что в Бартон-Парке можно найти время спокойно побеседовать. Они встали, собираясь составить партию.

– Я рада, – сказала леди Мидлтон Люси, – что вы не собираетесь закончить сегодня корзиночку для бедняжки Анны-Марии. Работа при свечах могла бы нанести вред вашим глазам. Мы что-нибудь придумаем завтра, чтобы утешить дорогую малышку, и, надеюсь, она забудет о своем огорчении.

Этого намека было вполне достаточно. Люси сразу опомнилась и произнесла:

– Вы сильно ошибаетесь, леди Мидлтон! Я только ждала, чтобы узнать, сможете ли вы сыграть без меня, не то бы я уже давно вернулась к своему рукоделию. Я ни за что в мире не огорчу этого маленького ангелочка. Если же я все-таки нужна за карточным столом, я закончу корзиночку после ужина.

– Вы очень добры! Надеюсь, вашим глазам это не повредит! Не позвоните ли вы, чтобы вам принесли свечи для работы? Моя бедная малышка очень расстроится, если корзиночка к завтрашнему утру не будет готова. Хотя я и сказала ей, что это невозможно, но, я думаю, она все-таки ждет.

Люси мгновенно придвинула к себе рабочий столик. Причем столь поспешно и с такой веселой улыбкой, будто бы не знала большего наслаждения, чем плести корзиночки для избалованных детей.

Остальным леди Мидлтон предложила партию в роббер. Все согласились, кроме Марианны, которая со своим обычным пренебрежением к требованиям вежливости ответила:

– Прошу извинить меня, ваша милость, вы знаете, я не люблю карты! Я сяду за фортепьяно. Я еще не играла на нем после того, как оно было настроено. – И без дальнейших церемоний она направилась к инструменту.

У леди Мидлтон после этих слов сделалось такое лицо, будто она мысленно поблагодарила Бога за то, что сама ни разу в жизни никому столь грубо не отвечала.

– Мадам, вы же знаете, Марианну нельзя надолго отлучить от вашего инструмента, – сказала Элинор, пытаясь загладить неловкость. – И это неудивительно, потому что столь прекрасного звучания мне слышать ранее не приходилось.

Оставшиеся собрались тянуть карты.

– Возможно, – продолжила Элинор, – если мне выпадет пропустить партию, я могла бы помочь мисс Люси скручивать полоски для корзиночки. Еще так много нужно сделать, и я боюсь, она не успеет закончить ее сегодня. А я буду рада помочь, если она мне разрешит.

– Я была бы чрезвычайно признательна вам за помощь! – тотчас воскликнула Люси. – Работы здесь гораздо больше, чем мне вначале показалось. Ведь было бы ужасно огорчить Анну-Марию!

– Да, это было бы действительно ужасно! – подхватила Анна Стил. – Чудесная малышка, как я ее люблю!

– Вы очень добры! – сказала леди Мидлтон Элинор. – И раз вам нравится эта работа, то, возможно, вы предпочтете пропустить эту партию или, положившись на судьбу, возьмете карту?

Элинор с радостью воспользовалась первой возможностью. Таким образом, она при помощи вполне вежливой уловки, которой Марианна ни за что бы не воспользовалась, не только добилась собственной цели, но и сделала приятное леди Мидлтон. Люси с готовностью подвинулась, и две прекрасные соперницы, сидя за одним столом, в полной гармонии занялись одним делом. К счастью, фортепьяно стояло совсем близко от них. А Марианна, сидящая за ним, была полностью поглощена музыкой и своими мыслями и уже успела забыть, что в комнате кроме нее еще кто-то есть. Поэтому мисс Дэшвуд решила, что под звуки инструмента она вполне может коснуться интересующего ее предмета, не боясь, что ее услышат за карточным столом.