Текст книги "Уотсоны"

Автор книги: Джейн Остин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Джейн Остин
Уотсоны

Первая из зимних ассамблей в Доркинге [1]1
  Доркинг– город в графстве Суррей. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], назначенная на вторник, тринадцатое октября, внушала всем самые приятные ожидания; знатоками зачитывался длиннейший список семейств, кои почтут ее своим непременным присутствием, высказывались даже радужные надежды, что будут сами Осборны. В урочный день Эдвардсы, по заведенному обычаю, отослали приглашение Уотсонам. Эдвардсы были люди городские и вполне состоятельные, имевшие свою карету; Уотсоны проживали в деревне милях в трех от Доркинга и по недостатку средств не могли себе позволить даже крытого экипажа. Посему, с самого начала проведения в городе зимних балов, Эдвардсы, раз в месяц в продолжение всего сезона, приглашали Уотсонов обедать, готовиться к балу и ночевать в их городском доме.

Сейчас почти все дети мистера Уотсона оказались в разъездах, кроме двух дочерей. Но одной из них следовало неотлучно находиться при отце – он был болен и вдов, – и, стало быть, воспользоваться любезностью друзей могла лишь другая. Перед цветом суррейского общества впервые собиралась предстать мисс Эмма Уотсон, выросшая на попечении своей тетушки и только– только воротившаяся под родительский кров. Старшей из сестер – хоть за десять лет она и сама отнюдь не утратила интереса к Доркингским ассамблеям – приходилось на сей раз довольствоваться ролью возницы: утром назначенного дня она вызвалась доставить Эмму вместе с бальным ее нарядом в город.

Пока старенькая коляска тащилась по размытой осенней дороге, мисс Уотсон так наставляла неопытную свою сестру:

– Уверена, что бал нынче будет хорош. Всегда съезжается много офицеров, так что не беспокойся, без кавалера не останешься. Служанка миссис Эдвардс охотно поможет тебе одеться; а коли покажется что не так – спроси совета у Мэри Эдвардс, у нее есть вкус. На бале вы сможете оставаться сколько душе угодно – разве что мистер Эдвардс сразу проиграется в карты: тогда он, пожалуй, скоро заторопит вас домой. Но как бы там ни обернулось, по возвращении вас еще будет ждать ужин. Надеюсь, ты всем сегодня понравишься; возможно, тебя даже сочтут одной из первых красавиц в зале – в новизне всегда есть своя прелесть. Не исключено, что и Том Мазгрейв удостоит тебя вниманием; однако не советую особенно его поощрять. Он не пропускает ни одной хорошенькой девушки, но знай: он большой ветреник, вовсе без серьезных намерений.

– Я как будто уже слышала от тебя это имя, – заметила Эмма. – Кто такой, этот Том Мазгрейв?

– Молодой человек с весьма солидным состоянием и отменными манерами. Куда ни явится – везде ему рады. Почти все наши девушки либо влюблены в него, либо уже были влюблены. Кажется, одной только мне не стоил он.

разбитого сердца; хотя по своем приезде в Суррей шесть лет назад меня первую удостоил он вниманием – да еще каким пристальным! Мне говорили потом, что ни одну девушку с тех пор не отмечал он так, как меня. Впрочем, у него всегда имеется какая-нибудь избранница, коей он оказывает особенные знаки внимания.

– Как же вышло, что одно только твое сердце избежало общей участи? – спросила Эмма с улыбкою.

– Тому была причина, – отвечала мисс Уотсон, слегка изменившись в лице. – А вообще все остальные оказались в жизни удачливее меня. Надеюсь, что и тебе посчастливится более моего.

– Милая Элизабет, прости, если я нечаянно причинила тебе боль!

– Когда Том Мазгрейв только появился в наших краях, – продолжала мисс Уотсон, словно не слыша ее, – сердце мое принадлежало молодому человеку по имени Первис. Он был близким другом Роберта и немало времени проводил у нас. Все находили, что мы с ним прекрасная пара. – За этими словами последовал вздох, встреченный почтительным молчанием меньшей сестры; однако Элизабет вскоре сама возобновила рассказ: – Ты, конечно, желаешь знать, отчего наш союз так и не сложился и отчего он теперь женат на другой, я же до сей поры не замужем. Однако спрашивать об этом следует не меня, а его самого; а еще вернее – нашу Пенелопу. Да, да, Эмма! Не кто иной, как Пенелопа, явилась виновницей нашего с ним разлада. Ради устроения собственной судьбы она готова жертвовать всем – и всеми. Я доверилась ей; она же настраивала его против меня, делая все, чтобы отбить у меня возлюбленного. Кончилось тем, что он вовсе перестал у нас бывать и вскоре женился на другой. Пенелопа не видит в тогдашнем

 своем поведении ничего зазорного; я же полагаю его предательством – худшим из предательств. Она разрушила мое счастье, и я никогда уже не смогу полюбить другого, как Первиса. Что же до Тома Мазгрейва, то ему, на мой взгляд, ни за что не выдержать сравнения с Первисом.

– То, что ты говоришь о Пенелопе, поражает меня, – взволнованно проговорила Эмма. – Предательство, соперничество меж сестрами – возможно ли такое? Я уже страшусь встречи с нею... И все же надеюсь, что ты заблуждаешься; надеюсь, это просто внешнее впечатление.

– Ты не знаешь Пенелопы! Ради замужества она пойдет на все; да она, пожалуй, и сама тебе это подтвердит. Послушайся меня: не доверяй ей своих секретов, не открывайся ей! В ней, разумеется, найдется много хорошего, но, когда надо блюсти свою выгоду, она готова забыть и честь и совесть. Я всем сердцем желаю ей сделать хорошую партию; да, ей я желаю этого даже более, чем себе.

– Да, да, я понимаю! Испытав такую боль, твое сердце вряд ли станет стремиться к замужеству.

– Оно и не стремится; однако же замужество требуется нам всем. Сама я куда охотнее провела бы свою жизнь в одиночестве; сегодня приятная компания, завтра бал – мне этого было бы вполне достаточно. Но мы не можем вечно быть молоды, а отец не в состоянии обеспечить нас всех. Стариться же среди бедности и насмешек – участь незавидная. Увы! Первис потерян для меня безвозвратно; но разве многие в обществе связаны браком с предметом своей первой любви? Я сознаю, что не должна отвергать другого за то лишь, что он не Первис. И все же – вполне простить Пенелопу я вряд ли сумею. – Эмма задумчиво качнула головой. – У Пенелопы, впрочем, тоже не все в жизни идет гладко, – продолжала старшая мисс

Уотсон. – Вскоре Том Мазгрейв перенес знаки своего внимания с меня на нее, и она также очень увлеклась им; однако ее ждало жестокое разочарование. Он, как всегда, не имел серьезных намерений; поволочившись за ней в свое удовольствие, он бросил ее и занялся Маргарет, так что отвергнутая наша Пенелопа оказалась в жалком положении. С тех пор она неустанно пытается устроить свою судьбу; и хотя не называет нам предмета своих вожделений, я все же догадываюсь, что это доктор Хардинг – богатый старик, дядя подруги, у которой она гостит в Чичестере; она уже потратила на него немало усилий и еще более времени, но увы! – пока что безрезультатно. Прощаясь с нами перед самым твоим приездом, она обещала, что едет в последний раз. Ты, верно, и не догадывалась, что за дело держит ее в Чичестере, что вынудило ее покинуть Стэнтон как раз тогда, когда ее сестра, после стольких лет, возвращается домой?

– Да, признаться, это мне в голову не приходило. То, что она именно теперь приглашена к миссис Шоу, я полагала досадным совпадением; я надеялась застать дома всех своих сестер и подружиться со всеми.

– Сдается мне, что у доктора случился приступ астмы – вот она и заторопилась. Все семейство Шоу на ее стороне, – во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление: сама она не очень-то откровенничает. Просить совета у сестер не в ее привычках. «От многих советчиц, – говорит она, – многое зло». Что ж, пожалуй, ей виднее.

– Да, участь ее и впрямь незавидна, и мне очень жаль ее, – сказала Эмма, – но все же я не могу принять таких суждений и буду ее остерегаться. Подобная напористость свойственна скорее мужчинам, нежели женщинам. Как можно, забыв все на свете, думать об одном только замужестве  и преследовать мужчину единственно ради этого? Не могу этого понять. Бедность, без сомнения, великое зло, но для женщины, тонко чувствующей и просвещенной, все же не наихудшее. Я скорее соглашусь быть школьной учительницей – а уж хуже некуда, – чем выйти за человека, к которому не питаю никаких чувств.

– А по-моему, как бы оно там ни вышло, все лучше, чем быть учительницей, – возразила ей сестра. – Видишь ли, Эмма, я ходила в школу и хорошо понимаю, что это такое; ты же знаешь о школьной жизни только понаслышке. Я не более твоего хочу иметь мужа, который бы внушал мне неприязнь. Думаю, однако, что мужчин, способных внушить уж очень сильную неприязнь, в действительности не так и много. По мне, лишь бы человек имел незлобивый нрав да сносный доход – этого вполне довольно. А тебя, верно, наша тетушка воспитывала этакой изнеженной барышней?

– Право, не знаю. Как я воспитана – о том судить не мне, а всем вам по моим поступкам. Я же не могу сравнивать тетушкины подходы к воспитанию с другими, коль скоро они мне неизвестны.

– Поверь мне, твоя изнеженность видна в любой мелочи – это я заметила уже в самый день твоего приезда. Вот только боюсь, вряд ли она будет способствовать твоему счастью; Пенелопа станет насмехаться над тобой при всяком удобном случае.

– Да, это, пожалуй, вряд ли сделает меня счастливее. Однако если суждения мои ошибочны, мне придется их переменить; если они непозволительны в моем положении, – вероятно, я принуждена буду их скрывать. Но трепетать перед насмешкой, тем более глупой... Да так ли уж умна Пенелопа?

– Она чрезвычайно решительна и притом никогда не заботится о том, как воспринимаются ее слова.

– А Маргарет? Надеюсь, она более деликатна?

– О да, много деликатнее – в обществе. При чужих она просто воплощение чуткости и деликатности; но в семейном кругу порой делается раздражительна и капризна. Бедняжка! Ей все мнится, что Том Мазгрейв питает к ней глубочайшее чувство, какого не внушала ему до сих пор ни одна из его пассий, – и она ждет, что он вот-вот объяснится. В этом году она уже второй раз отбыла на месяц к Роберту и Джейн, надеясь тем подвигнуть Тома на решительный шаг. Только сдается мне, что надежды ее напрасны. Он и не думает мчаться за нею в Кройдон, как не думал в прошлый, мартовский ее отъезд. Если он когда и женится, то уж это будет совершенно блестящая партия: мисс Осборн, не менее.

– Признаюсь, Элизабет, все сказанное тобой об этом господине внушает мне мало желания его узнать.

– Вполне тебя понимаю: ты заранее его боишься.

– Отнюдь нет! Скорее заранее презираю.

– Презирать Тома Мазгрейва? Вот уж это тебе ни за что не удастся. Стоит ему взглянуть на тебя благосклонно, ты тотчас растаешь! Надеюсь, он пригласит тебя танцевать, даже наверное пригласит; разве что Осборны все– таки прибудут всей компанией – в таком случае он за весь вечер не отойдет от них ни на шаг.

– Да, кажется, этот Том Мазгрейв поистине неотразим, – заметила Эмма. – Что ж, посмотрим, так ли скоро мы с ним очаруем друг друга. Интересно, смогу ли я угадать его, как только войду в залу? Столь незаурядное обаяние должно же как-то отразиться в его чертах.

– Ну, положим, когда ты войдешь в бальную залу, его там еще не будет. Вы приедете рано, чтобы миссис

Эдвардс успела занять местечко у камина, а Том всегда является поздно. Если же приедут Осборны, он будет дожидаться в галерее, чтобы войти с ними вместе. Ах, как бы мне хотелось увидеть тебя на балу собственными глазами! Пожалуй, если у отца будет хороший день, я постараюсь сразу после чая одеться побыстрее, и Джеймс отвезет меня в Доркинг; глядишь, я даже поспею к началу твоего первого танца.

– Как, ты согласишься ехать в коляске, без провожатого – в столь поздний час?

– А что в этом худого? Вот она, твоя изнеженность, я же говорила.

Эмма немного помолчала и наконец произнесла:

– Право, Элизабет, напрасно ты настояла, чтобы в Доркинг сегодня ехала я. Будь ты сейчас на моем месте, ты бы радовалась предстоящему балу гораздо более моего. Я никого здесь не знаю, кроме Эдвардсов; вряд ли вечер среди чужих людей доставит мне удовольствие. Ты – другое дело, ты ведь будешь среди своих знакомых. Еще не поздно все переменить: Эдвардсы легко примут наши извинения, да и тебе они будут рады гораздо больше; я же охотно вернусь к отцу. До дома я доберусь прекрасно – смирной нашей кобылки я и не думаю бояться. А о своем наряде не беспокойся: уж как-нибудь до вечера я сумею переправить его к Эдвардсам.

– Дорогая моя Эмма! – взволнованно воскликнула Элизабет. – По-твоему, я способна так поступить? Да ни за что на свете! И речи быть не может! Но все же я не забуду твоей доброты. Предложение твое говорит о том, что у тебя золотое сердце. Отказаться от бала ради того только, чтобы на него могла поехать сестра? Это неслыханное великодушие! Поверь мне, Эмма, я вовсе не так эгоистична. Ты должна выезжать, должна показываться в свете; и хоть я старше тебя на девять лет, я вовсе не намерена чинить препятствия в устройстве твоей судьбы; и было бы несправедливо лишать тебя – такую красавицу – той же возможности, какая была у нас всех. Нет, Эмма: кто-кто, но ты этой зимой ни в коем случае не должна оставаться дома! Попробовал бы кто не пускать меня на балы в девятнадцать лет – ни за что бы ему этого не простила!

Эмма выразила сестре самую искреннюю признательность, после чего они какое-то время молча тряслись в своем скромном экипаже. Элизабет первая нарушила молчание:

– Завтра ты непременно расскажешь мне, с кем танцевала Мэри Эдвардс.

– Постараюсь, если только смогу запомнить ее кавалеров; я ведь никого из них не знаю.

– Нет нужды запоминать всех. Проследи только, будет ли она танцевать с капитаном Хантером более одного раза. Боюсь, у них уже что-то намечается. Правда, ее родители не очень жалуют офицеров – но что из того, коли она их жалует; все равно у нашего бедного Сэма нет никаких шансов. Я обещала писать ему, с кем она будет танцевать.

– Так Сэм питает нежные чувства к мисс Эдвардс?

– А ты не знала?

– Откуда мне было знать? Из Шропшира ведь не видно, кто к кому неравнодушен в Суррее. А в тех редких письмах, которыми мы обменивались за эти четырнадцать лет, до столь деликатных вопросов дело не доходило.

– Как я могла ни разу об этом не упомянуть? А с тех пор как ты дома, все вечные заботы: то с бедным нашим отцом, то большая стирка, – так что и недосуг было поговорить с тобой по душам. Впрочем, я ведь полагала, что тебе все известно. Сэм уже два года как влюблен в нее без памяти – но, к досаде своей, не всегда может выбираться к нам на балы. Мистер Кертис не поощряет частых отлучек; к тому же в Гилдфорде сейчас самое недужное время.

– А мисс Эдвардс? Есть ли у него надежда на ее взаимность?

– Боюсь, что нет. Она ведь единственная наследница; родители дадут за ней не менее десяти тысяч фунтов.

– И что же? Разве от этого наш брат уже не может ей нравиться?

– Разумеется, не может. Эдвардсы всегда метили много выше, они ни за что не позволят своей дочери сделать такую партию. Сэм ведь всего-навсего лекарь. Бывает, правда, мне и самой мерещится, что Мэри к нему неравнодушна; но ведь она такая манерная, слова в простоте не скажет. Иной раз и не разберешь, что у нее на уме.

– Так у Сэма до сих пор нет уверенности в ее ответном чувстве? В таком случае, мне думается, вряд ли стоит подогревать в нем бесплодные мечтания.

– Молодому человеку свойственно мечтать, – возразила Элизабет. – Взять хоть Роберта: ему досталась прекрасная жена и шесть тысяч фунтов в придачу; отчего Сэм не может оказаться столь же удачлив?

– Удача вряд ли улыбнется каждому из нас, – заметила Эмма. – Но счастье, выпавшее одному, вполне может радовать всех остальных.

– Ну, мне-то радовать вас всех пока нечем, – промолвила Элизабет со вздохом, бесспорно, посвященным памяти все того же Первиса. – Счастье мое никак не складывается; да и твое еще неизвестно как обернется: уж очень некстати угораздило нашу тетушку второй раз выйти замуж. Впрочем, сегодня-то бал у тебя будет удачный, в этом можно не сомневаться. За следующим поворотом уже застава. Вон там, за изгородью, виднеется колокольня, от нее до «Белого оленя» рукой подать. Смотри не забудь дать мне потом полный отчет, как тебе показался Том Мазгрейв!..

То были последние слова мисс Уотсон, расслышанные ее сестрой; ибо в эту самую минуту они миновали заставу и въехали в разноголосую сутолоку города, отчего дальнейшая беседа сделалась чрезвычайно затруднительной. Кобыла их, бежавшая тяжеловатой старческой рысью, и без вожжей знала, где сворачивать; лишь однажды она оплошала, сделав попытку остановиться у подъезда модистки, после чего уже без единой запинки дотрусила до самого дома Эдвардсов. Дом этот считался самым видным на своей улице и даже в городе; что, впрочем, не мешало банкиру мистеру Томлинсону уверять всех и каждого, что самый роскошный во всей округе – его собственный дом, недавно построенный на краю города, с превосходной подъездной аллеей. Дом мистера Эдвардса возвышался почти над всеми окрестными строениями и имел по два окна справа и слева от высокого каменного крыльца; окна были защищены массивными цепями, укрепленными между столбиками.

– Ну, – сказала Элизабет, когда их карета наконец остановилась, – прибыли. Ехали, судя по часам на рыночной площади, не более тридцати пяти минут – что, на мой взгляд, очень недурно; хотя Пенелопа, пожалуй, поморщилась бы. Нравится ли тебе город? А какой прекрасный у Эдвардсов дом, правда? И содержат они его с отменным изяществом. Сейчас нам отворит дверь ливрейный лакей в напудренном парике, вот увидишь!

Эмма виделась с Эдвардсами лишь однажды, во время их краткого утреннего визита в Стэнтон, то есть почти не виделась вовсе; и хотя ей отнюдь не было чуждо радостное предвкушение вечера, все же несколько беспокоил и предшествующий этому вечеру день. Также и разговор с Элизабет о семейных делах, сильно ее задевший, исподволь подготавливал ее к новым неприятным подаркам судьбы и усугублял вполне понятное чувство неловкости: ведь она почти не знала людей, с которыми ей предстояло сойтись сегодня так коротко.

Со своей стороны, ни хозяйка дома, ни ее дочь не предприняли ничего, что бы помогло Эмме справиться с охватившим ее унынием. Миссис Эдвардс держалась с гостьей милостиво, однако весьма сдержанно, если не сказать прохладно; что же до Мэри Эдвардс, жеманной двадцатидвухлетней девицы с папильотками в волосах, то все ее манеры являлись следствием матушкиного воспитания и естественным образом походили на манеры матери. Эмме тотчас же пришлось познакомиться с ними ближе, ибо Элизабет должна была поспешить домой, и целых полчаса – до самого возвращения отца семейства – в гостиной царило удручающее молчание, лишь изредка прерываемое замечаниями о предполагаемых достоинствах сегодняшнего бала. Мистер Эдвардс оказался много благодушнее своих дам: едва ступив на порог, он с готовностью выложил все новости, какие только могли их интересовать. Он сердечно приветствовал Эмму, после чего повернулся к дочери со словами:

– Ну, Мэри, у меня для тебя приятное известие: Осборны точно будут сегодня на балу! В «Белом олене» уже заказаны лошади для двух карет, в девять обе кареты будут ждать у дверей их замка.

– Вот и славно, – заметила миссис Эдвардс. – Их присутствие придает нашим ассамблеям веса. Как разлетится  слух, что Осборны были на первом бале, так все валом повалят на второй. Право, не знаю, за что им такая честь: сам-то бал от них ничуть не лучше; и то сказать, приезжают последними, уезжают первыми. Ну да на громкое имя вечно все слетаются, как мухи на мед.

Мистер Эдвардс продолжал излагать сведения, добытые им во время утреннего променада, и беседа в гостиной делалась все оживленнее; но тут миссис Эдвардс спохватилась, что пора одеваться. Тотчас обеим девицам было дано указание «не терять времени зря», и миссис Эдвардс отвела Эмму в удобную комнату для гостей. Когда с любезностями было покончено, Эмма смогла наконец отдаться первейшей из бальных утех – радостному занятию приготовления к балу. Пока девушки одевались, они, разумеется, узнали друг друга короче, и вскоре Эмма сочла мисс Эдвардс особой очень даже неглупой, обладающей к тому же милейшими качествами простодушной скромности и услужливости.

Таким образом, по возвращении в гостиную, где уже сидела миссис Эдвардс в новой – только что от модистки – шляпке и в одном из двух своих атласных платьев, надеваемых попеременно в течение всего сезона, обе барышни чувствовали себя заметно свободнее и улыбались естественнее, чем вначале. Наряды их были самым придирчивым образом осмотрены, после чего миссис Эдвардс заявила, что, видно, она безнадежно устарела и не поймет всех этих новомодных причуд, как бы ей их все наперебой ни нахваливали; и хоть она с явным удовольствием взирала на цветущий вид своей дочери, похвалы ее оставались весьма умеренными. Сам же мистер Эдвардс, довольный своей дочерью ничуть не меньше, и вовсе воздержался от каких-либо замечаний на ее счет и галантно адресовал все свои комплименты молодой гостье.

Разговор постепенно делался непринужденнее, и вскоре мисс Эдвардс с улыбкою спросила у Эммы, часто ли ей указывают на сходство с меньшим из ее братьев. Эмме показалось, что вопросу этому сопутствовал легкий румянец; однако более всего удивило ее то, как отнесся к новому повороту беседы мистер Эдвардс.

– Полагаю, Мэри, мисс Эмме не слишком лестно такое сравнение, – торопливо заметил он. – Мистер Сэм Уотсон, безусловно, вполне достойный молодой человек и наверняка сведущий лекарь; однако лицо его, учитывая характер его занятий, неизменно бывает открыто всем ветрам, так что вряд ли молодая девушка обрадуется подобному сходству.

Мэри в смущении принялась объяснять, что, по ее мнению, даже самое значительное сходство между братом и сестрой вовсе не обязательно означает одинаковую их миловидность и что сходство может быть основано на одном только общем впечатлении, при этом цвет лица и даже черты его могут существенно различаться.

– Я не берусь судить о том, сколь хорош мой брат, поскольку видела его в последний раз семилетним мальчиком, – пришла ей на помощь Эмма. – Однако наш отец находит в нас много общего.

– Как, и мистер Уотсон туда же! – вскричал мистер Эдвардс. – Да нет у вас ничего общего! У вашего брата глаза серые, у вас карие; к тому же у него удлиненное лицо и большой рот – что тут может быть общего? Ну скажи, душа моя, неужели ты находишь между ними хоть малейшее сходство?

– Решительно никакого, – объявила миссис Эдвардс. – Мисс Эмма чрезвычайно напоминает мне старшую свою сестру, иногда я узнаю в ней черты мисс Пенелопы, а раз или два мелькнуло во взгляде что-то от мистера Роберта; но от мистера Сэмюэля в ней вовсе ничего нет.

– Что ж, сходство со старшей мисс Уотсон действительно изрядное, – согласился мистер Эдвардс. – Но прочего я, признаться, что-то не разгляжу. По-моему, из всей семьи наша гостья только на мисс Уотсон и похожа. Что же до Сэма – тут я совершенно уверен: и близко ничего нет.

Покончив таким образом со спорным вопросом, приступили к обеду.

– Отец ваш, мисс Эмма, один из старейших моих друзей, – говорил, подливая ей вино, мистер Эдвардс, когда все уже расположились за десертом около камина. – Нам следует выпить за поправку его здоровья. Не могу переедать, как сильно меня удручает нынешнее его болезненное состояние. Никто из моих знакомых не умеет так славно разыграть партию в вист. За карточным столом ему поистине нет равных. Прискорбно, что именно он лишен этого удовольствия – и как раз теперь, когда у нас наконец сложился собственный клуб для виста! Мы собираемся небольшой компанией в «Белом олене», трижды в неделю. Не будь он болен, он бы с радостью присоединился к нашим встречам.

– Не сомневаюсь в этом, сэр, и всем сердцем надеюсь, что у него еще будет такая возможность.

– Клуб ваш больше подошел бы больному, кабы вы не засиживались в нем так допоздна, – явно не впервой попеняла мужу миссис Эдвардс.

– Допоздна, душа моя? Право, не понимаю, о чем ты! – вскричал мистер Эдвардс с видом неистощимой веселости. – К полуночи мы всякий день уже дома. По– твоему, это называется допоздна? У Осборнов тебя бы живо подняли на смех; в полночь у них еще только-только встают от обеденного стола!

– Что ж из того? – невозмутимо парировала его супруга. – Осборны нам не указ. Вы бы лучше встречались каждый вечер, зато расходились по домам на два часа раньше.

Подобные перепалки были в гостиной Эдвардсов не редкость, но оба супруга имели достаточно мудрости, чтобы не переступать известной черты; вот и теперь мистер Эдвардс поспешил перевести разговор на другое. После стольких лет, проведенных в праздности и лени городской жизни, он приобрел некоторый вкус к сплетням и сейчас не прочь был порасспросить свою гостью о нежданном замужестве ее тетушки.

– Знаете, мисс Эмма, – начал он издалека, – а я прекрасно помню вашу тетушку. Поверите ли, в свое время мы с ней даже танцевали в Залах Бата [2]2
  Залами (Верхними и Нижними) назывались помещения для ассамблей в Бате, самом модном из тогдашних английских курортов.


[Закрыть]– лет, пожалуй, тридцать назад, как раз в последний год моей холостой жизни. Помнится, в ту пору она была очень хороша... но за столько-то лет, уж верно, не помолодела? Ну, будем надеяться, что ей посчастливится во втором браке.

– Да, сэр, я тоже очень на это надеюсь, – отвечала Эмма с некоторой поспешностью.

– А мистер Тернер, стало быть, приказал долго жить... и будто бы не так давно?

– Около двух лет, сэр.

– Я что-то запамятовал: как теперь ее величают?

– Миссис О’Брайен.

– Стало быть, по-ирландски. Ну да, она ведь и перебралась в Ирландию – то-то вы не захотели ехать за нею следом. Как же она, бедняжка, пережила такую разлуку? Воспитав вас как родную дочь...

– Сэр, я не посмела бы явить такую неблагодарность, – горячо возразила Эмма. – Я была готова ехать за нею куда угодно; но таково было их собственное решение. Капитан О’Брайен не счел возможным взять меня с собой.

– Капитан, – повторила миссис Эдвардс. – Так он военный?

– Да, мадам.

– Ну, этим-то молодчикам ничего не стоит окрутить хоть девицу, хоть вдовицу. Перед блестящим мундиром ни одна не устоит – так, душа моя?

– Надеюсь, что не так, – отрезала миссис Эдвардс, строго взглядывая на дочь.

Эмма, только-только сама оправившаяся от смущения, успела, однако, заметить румянец на щеках мисс Эдвардс. Памятуя дорожные наставления Элизабет, она терялась теперь в догадках: кому же все-таки отдает предпочтение юная Мэри, Сэму или капитану Хантеру?

– Пожилым дамам следует быть особенно осмотрительными при выборе второго супруга, – нравоучительно заметил мистер Эдвардс.

– Отчего же только пожилым? – возразила миссис Эдвардс. – Молодым при выборе первого осмотрительность и благоразумие тоже не помешают.

– Верно, душа моя! И даже в большей мере, – подхватил ее супруг. – Поскольку молодым предстоит долее испытывать на себе последствия сделанного шага. Пожилой леди, ежели она и просчитается, все-таки не так долго суждено мучиться от своей глупости.

Эмма в смятении провела рукою по лицу, и миссис Эдвардс, заметив ее жест, догадалась наконец-то перевести разговор в более спокойное русло.

День – за отсутствием иных занятий, кроме ожидания бала, – казался обеим девицам бесконечно долгим; и хотя мисс Эдвардс и сетовала на то, что по воле ее маменьки их отъезд назначался всегда на неприлично ранний час, все же и этого раннего часа оказалось не так легко дождаться. Некоторое облегчение принес поданный в семь чай. По счастью, в дни позднего отхода ко сну супруги Эдвардсы любили откушать лишнюю чашку чаю со сдобной булочкой, так что по завершении чаепития ждать оставалось совсем уже недолго. Часов около восьми за окнами прогромыхала карета Томлинсонов; что, по обыкновению, послужило сигналом для миссис Эдвардс, она тоже потребовала к порогу экипаж, и спустя несколько минут все общество из теплой уютной гостиной перенеслось в шумную толчею гостиничного вестибюля, нещадно продуваемого сквозняками. Миссис Эдвардс, заботливо оберегая подол собственного платья и еще заботливее следя за тем, чтобы шейки и плечики молодых ее подопечных были должным образом укутаны, впереди всех взошла по широкой лестнице. Звуки бала – увы! – не неслись еще им навстречу, не считая единственного визгнувшего по струне смычка, и на тревожный вопрос мисс Эдвардс, много ли уже съехалось гостей, лакей, как она и ожидала, отвечал, что «мистер Томлинсон с семьею уже прибыли». Следуя по галерее в нарядно сверкавшую огнями залу, они миновали молодого человека по-будничному одетого, расположившегося в дверях одной из комнат с явным намерением осматривать проходящих.

– Миссис Эдвардс, мисс Эдвардс, мое почтение! – непринужденно вскричал он. – Вы, как всегда, в самый урочный час! Свечи и те зажглись ровно к вашему приходу.

– Вы же знаете, мистер Мазгрейв, я люблю посидеть у огня, – отвечала ему миссис Эдвардс.

– А я как раз собрался одеваться, – объявил молодой человек. – Вот только дождусь своего дуралея-слугу. Бал нынче должен быть на славу. Осборны приедут! Сведения из первых рук: я все утро провел с лордом Осборном.

Они двинулись дальше к распахнутым дверям и оттуда, вслед за миссис Эдвардс, шуршащей атласным подолом, через всю залу в дальний ее конец – к камину. Пока что у огня чинно сидело всего одно семейство, да три-четыре офицера от нечего делать слонялись из залы в комнату для карточных игр и обратно. Обменявшись сдержанными приветствиями с Томлинсонами, все расселись, и Эмма тишайшим шепотом – по-видимому, лучше всего подходящим к обстановке – спросила у мисс Эдвардс:

– Так тот господин, стоявший только что в проходе, и есть мистер Мазгрейв? Говорят, он известен своими приятными манерами?

– Да, он многим нравится, – поколебавшись, отвечала ей мисс Эдвардс. – Мы, однако, очень мало с ним знакомы.

– Он, кажется, довольно богат?

– Вроде бы восемь или девять сотен годовых. Он вошел во владение ими уже в ранней юности, что, как считают мои родители, его испортило. Сами они, во всяком случае, не слишком к нему благоволят.

Зала постепенно перестала казаться холодной и пустынной, и робкая стайка дам, сбившихся к одному ее концу, начала заметно смелеть. С улицы доносились радующие душу звуки подъезжающих экипажей, в дверях, сменяя одна другую, тянулись вереницы нарядных девиц во главе с величественными дородными матронами, и даже время от времени мелькало одинокое лицо заблудившегося меж ними джентльмена; последний, впрочем – если только он не был совсем уж влюблен и не следовал повсюду за предметом своей страсти, – явно предпочитал свернуть поскорее к карточным столам. Все более прибывало военных; один из них уже направлялся к мисс Эдвардс с видом empres-sément [3]3
  Подчеркнутой любезности (фр.).


[Закрыть], по которому Эмма Уотсон безошибочно угадала в нем капитана Хантера. Будучи невольной свидетельницей последовавшего разговора, она заметила, что ее молодая спутница хоть и смущалась, принимая приглашение на первые два танца, однако отнюдь не выглядела недовольной; кажется, решила про себя Эмма, дела у нашего Сэма совсем нехороши.