Текст книги "Возлюбленный враг"
Автор книги: Джейн Фэйзер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)
«А почему бы и нет?» – подумала Вирджиния, на мгновение поддавшись столь дикому искушению. Но потом она вспомнила о беглецах, прячущихся в укрытии. Как она могла забыть о них? Вирджиния Кортни была роялисткой, осиротевшей дочерью кавалера-предателя, вдовой человека, погибшего, хотя и без особого желания, за дело короля. И Вирджиния укрывала в занятом врагом доме двух беглых кавалеров – уже не в первый раз за последние шесть месяцев.
– Мы враги, полковник, – категорично сказала она. – Вы – завоеватель, а я – пленница. Такое положение не располагает к перемирию.
– Но мы люди. – Не желая сдаваться слишком быстро, он сделал шаг к ней. – Разве не могут двое людей понравиться друг другу вопреки политике?
– Я полагаю, что вы наивны, полковник. – Она отвернулась, чтобы скрыть неуверенность, отразившуюся на ее лице.
– Вирджиния? – Его голос заставил ее остановиться у двери, и с огромной неохотой она сделала это, но так и не повернулась к нему лицом.
– Если вы считаете, что имеете право называть меня по имени, полковник Маршалл, то я должна считать эту привилегию обоюдной.
Она надеялась опять разозлить его, чтобы в их отношениях – отношениях врагов – снова была ясность и определенность, как разница между белым и черным. Но полковник был упрям, а в этой изящной, решительной женщине, в ее гордой осанке было что-то такое, что волновало его так, как никогда не волновала ни одна женщина.
– Мое имя в вашем распоряжении, госпожа. Мои друзья зовут меня Алексом.
– А как называют вас ваши пленные? – Ее рука на деревянном запоре двери сжала его с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
– Это для меня несколько непривычно, – услышала она ровный ответ, и к своему ужасу увидела, как узкая загорелая рука легла поверх ее руки, передавая ей тепло и силы. – Я понимаю ваше положение. – Голос вновь зазвучал так же ровно. – Но если я не буду с вами ссориться, то вам будет трудно воевать в одиночку. Я не хочу воевать с вами, Вирджиния. И вообще полагаю, что предпочел бы заниматься совершенно другим.
«Вот истинная правда», – понял он, по-прежнему накрывая одной рукой ее руки, а другой приподнимая ее лицо. Серые глаза протестующее расширились, когда до нее дошел смысл этих слов, и дрожь пробежала по стройному телу, когда его рот решительно и твердо прижался к ее губам. На какое-то мгновение глаза Джинни закрылись, губы приоткрылись; потом она резко вырвалась, хотя его нежные прикосновения не требовали такой силы, и захлопнула за собой дверь. Алекс стоял один, уставившись в пустое пространство. Его губы еще хранили тепло ее губ, и он недоумевал, какое колдовство вмешалось в его упорядоченную жизнь, где раньше не было места порывам.
Джинни кинулась в курятник, быстро загнала кур и собрала свежие яйца; привычно ругая глупую птицу, она слегка успокоилась. Что же произошло? Почти незнакомый мужчина поцеловал ее. Она знала о скандальной распущенности, царившей при дворе до войны. Эдмунд рассказывал ей, когда вернулся домой после своего первого пребывания там. Он наслаждался каждым ее потрясенным возгласом, отвечал на любой из многочисленных вопросов с недавно обретенной утонченностью и осознанием преимущества над своей наивной подругой по играм. Ей было неизвестно происхождение Алекса Маршалла, но держался он как человек, близкий ко двору, а молодые люди его круга представлялись ко двору, как и Эдмунд, в возрасте шестнадцати лет. Неужели он полагал, что она, благородная дама и вдова, примет игру? Покажет себя такой же опытной, как и он? И ей с трудом верилось, что она ответила ему. В какой-то захватывающий дух момент ее тело буквально вспыхнуло. Ничего подобного она никогда не испытывала в своей жизни; губы стали нежнее и раскрылись, она прильнула к нему, глаза закрылись…
Джинни уронила одно яйцо на каменный пол курятника. Оно растеклось золотисто-белым укором, и куры насмешливо закудахтали. С собранными в передник яйцами она направилась в дом. Ей предстояло закончить чрезвычайной сложности дело, и она завершит его, справится со своими чувствами, которые вызвал этот человек, захвативший ее в плен, этот Алекс Маршалл, полковник армии нового образца.
Вульгарность этой мысли даже доставила удовольствие Джинни. Она вошла в пустую кладовую, взяла ломоть хлеба, яблоки, круг сыра и кусок бекона, аккуратно сложив все это в глубокую плетеную корзину и прикрыв содержимое мешковиной. Корзина стала тяжелой, однако придется помахивать ею так же небрежно, как пустой. Когда она вернется, в корзине будут овощи с огорода и фрукты из сада. И все-таки сердце ее сильно забилось, когда она вошла в кухню, где солдат в кожаном фартуке помешивал кукурузную кашу в огромном котле, кипевшем на большой печи.
– А, госпожа Кортни. – Полковник появился в дверном проеме кухни. Рука Джинни сжала ручку корзины. Что, если он предложит помочь нести корзину? От страха у нее взмокла спина.
– Вы искали меня, полковник? Как видите, я все еще здесь, подчиняюсь вашему приказу.
Джинни с облегчением услышала, что издевка прозвучала вполне убедительно и правдоподобно. Она увидела, что веселое выражение на его лице сменилось гневным румянцем. В кухне было, по меньшей мере, полдюжины солдат, и они прекрасно слышали ее дерзкий выпад, так что на этот раз полковник не мог оставить его без ответа.
– Настоятельно советую вам и впредь поступать так же, – отчеканил он и покинул кухню.
– Ш, госпожа, если вы примете совет, вам лучше быть поосторожней с полковником. Он справедливый человек, но жесткий, когда ему перечат. – Слова произнес солдат в кожаном фартуке. Лицо его было коричневым и сморщенным, как сушеный лесной орех.
Джинни пожала плечами с деланным безразличием.
– Если он вдруг будет интересоваться мною, то можешь сказать, что я ушла собирать овощи и фрукты для него. – Она снова вышла во двор и направилась к огороду, где пробыла несколько минут, вяло собирая бобы.
Вокруг не было ни души. Сарай загораживал огород от двора и окон первого этажа в задней части дома. Ей придется рискнуть в надежде, что никто не наблюдает за ней из окна второго этажа. Джинни направилась к западному крылу дома. За исключением углового окна ее комнаты на этой стене не было окон. Стена обращена к Атлантическому океану, откуда в зимнюю пору налетали жестокие шквалы, бившиеся об обветренные камни. На этой стороне не было и сада, лишь пружинистый мох тянулся к самой вершине скалы. Придя сюда, нужно было точно знать, где находится дверь, не заметная чужому глазу среди обманчиво беспорядочного переплетения трещин в камне, – три линии, образующие треугольник. Дверной замок искусно спрятан под мхом, стлавшимся у основания стены. Только что крохотная на фоне стены фигурка в голубой юбке была здесь, а в следующую секунду исчезла – стремительно и ловко, как фокусник.
Воздух обдал ее холодом и затхлостью, каменные ступени были узкими и крутыми, темнота стояла кромешная.
Но Джинни отлично знала дорогу, пробираясь по ней даже без света, хотя каждый раз совершала это восхождение с опаской, как ни старалась быть мужественной. Здесь не было ни скелетов, ни духов-проказников, ни чудовищных пауков или гигантских крыс, так и выжидающих момент, чтобы кинуться на нее. И она уже не та испуганная девятилетняя девочка, которую Эдмунд заманил как-то в тайный проход и оставил одну. В тот момент, когда он вернулся за ней, она в паническом ужасе безутешно плакала навзрыд, и только верность своему приятелю по играм заставила ее молчать, когда взрослые пытались выяснить причину ее слез. В награду Эдмунд до конца лета оставался ее добровольным и благодарным рабом и ни разу не сказал ей, что она всего лишь глупая девчонка и не может вместе с ним идти разорять гнезда, или карабкаться на скалы, или заниматься чем-то иным бесконечно захватывающим – тем, что совершенно несправедливо почему-то выпадало на долю мужского пола.
Джинни улыбалась, когда воспоминания отогнали страх, и она стала на ощупь подниматься по ступеням. Тем летом ей не раз доставалось за то, что она манкирует своими обязанностями по дому, пока Джон Редферн не велел своей расстроенной жене предоставить ребенку несколько месяцев свободы, ибо впереди у нее целая жизнь, полная обязанностей.
Вверху забрезжил свет, и Джинни остановилась, чтобы отдышаться. Она знала, что слабый луч исходит от единственной сальной свечи, и свет вселил в нее уверенность, что путь ее близится к концу и беглецы живы.
– Джинни? – раздался еле слышный шепот.
– Да. – Она взобралась по последним ступенькам и вошла в маленькую круглую комнату.
Эдмунд с трудом встал со своей подстилки. Цвет его лица стал еще более землистым, чем она предполагала.
– Тебе хуже? – В три шага Джинни очутилась возле него, в глазах ее отразилась паника.
– Нет, нет, – заверил он. – Лучше. Но что случилось? Нам с Питером отчаянно хочется узнать новости. Они пришли?
– Пришли, – обыденно подтвердила она и повернулась к другому мужчине. Как и раненый Эдмунд, он был небрит, длинные вьющиеся волосы неухожены.
Прошло десять дней с тех пор, как Эдмунд Верней и Питер Эшли укрылись в этой потайной комнате, подобно другим, которые прятались здесь в предыдущие месяцы. В ноябре прошлого года они прибыли с королем в замок Кэрисбрук, и четыре месяца играли роль придворных, поддерживая иллюзию, что Карл I вовсе не пленник, а по-прежнему король и пользуется своим священным правом поступать так, как ему вздумается. Парламент был готов поддерживать этот миф, пока в стране снова не началась война, и люди, подобно Алексу Маршаллу, были посланы на остров, чтобы обнародовать факт пленения короля.
Начались стычки между местными роялистами и сторонниками парламента, и Эдмунд, импульсивный двоюродный брат Джинни, который так и не научился распознавать беду, пока она не обрушится на него, как удар молота, оставил обязанности придворного и бросился воевать с теми, кого считал мятежниками. В бою у Ньюпорта он отправил в мир иной по меньшей мере двоих, прежде чем острие меча вонзилось ему в плечо.
В тот момент в Кэрисбруке даже и думать было нечего о безопасности раненого убийцы сторонников парламента. Полковник Хэммонд не мог позволить себе вызвать гнев парламента, взяв раненого под свою защиту, а сам король был бессилен. Эдмунд с помощью Питера ночью, тайком, добрался из Ньюпорта до залива Алум. Это совсем рядом, если человек не истекает кровью из-за глубокой раны и за ним не гонятся. Они ускользнули от преследователей, найдя сомнительное убежище у девятнадцатилетней вдовы, которая изо дня в день ожидала прибытия оккупантов – прибытия, которое положит конец безопасности ее дома и ее плаваниям на небольшой лодке, во время которых она доставляла беглецов через Соленттуда, где они могли подготовиться к новым испытаниям.
– Питер, еды должно хватить на несколько дней. Кто знает, когда я снова смогу вернуться. Всего прибыло около двухсот человек. Офицеры заняли дом, солдаты устраивают лагерь в саду.
– Но как же ты? – требовательно спросил Эдмунд и сморщился от неожиданно резкого движения – боль пронзила перевязанное плечо.
– Я под домашним арестом, – Джинни опустилась на колени у подстилки и начала разбинтовывать пропитанные кровью повязки. – У полковника удивительно своеобразные представления о чести. Он считает недостойным отправлять на все четыре стороны непокорную несовершеннолетнюю вдову. – Она, по обыкновению, озорно улыбнулась Эдмунду, весело подтрунивая над ним. – Меня поставили перед фактом: я нахожусь под опекой парламента. Ну не абсурдно ли?
Эдмунд выдавил из себя вымученную улыбку, которая, впрочем, не могла скрыть боли в его глазах, когда Джинни сняла повязку со страшной раны на плече. Внимательно осмотрев и понюхав распухшую и покрасневшую кожу, Джинни вздохнула с облегчением.
– К счастью, никакого нагноения нет, и рана заживает хорошо. Я не смогла принести свежий компресс, но постараюсь оставить его под кустом бузины утром, и еще молоко и яйца. Питер, воды достаточно?
– Пока да, – сказал он, указывая на бочонок в углу комнаты. – Сейчас, когда у Эдмунда прошла горячка, ему нужно меньше воды, а я довольствуюсь малым.
Джинни нахмурилась.
– Воду приносить значительно сложнее, чем еду. Не хотелось бы мне объяснять полковнику Маршаллу, с чего это мне вздумалось носить ведра воды на вершину скалы.
– Маршаллу? – уставился на нее Питер. – Алексу Маршаллу?
– Ну да. Ты знаком с ним?
– Мы учились вместе в Оксфорде. Он младший сын графа Грэнтема. Было время, когда мы близко дружили… – Шепот Питера стих. – Он был верным другом, и противник он, очевидно, сильный.
Джинни снова нахмурилась.
– Что еще ты знаешь о нем, Питер? При дворе он вел себя так же скандально, как и все вы? – Она улыбнулась, надеясь, что таким образом вопрос покажется шутливым и ее интерес не будет заметен.
– Только не Алекс Маршалл, – заявил Питер. – Он всегда был увлечен военной карьерой и склонен к пуританизму. Он и принц Руперт были близкими друзьями – оба стремились к карьере и оба блестящие командиры, – пока не разразилась эта чертова война и Алекс по каким-то личным убеждениям не присоединился к мятежникам. Такой поступок чуть не убил его отца, а мать вскоре умерла, говорят, сердце не выдержало. Граф лишил его наследства, братья поклялись отомстить ему.
Джинни вздрогнула, когда сей краткий рассказ приоткрыл перед ней всю глубину трагедии семьи. Что он за человек, если мог пойти на раскол семьи ради политической идеи? Как можно забыть все свои обязательства перед королем и родственниками?
– С этим человеком шутки плохи, – невольно прервал Питер ее мысли. – Он человек жестких принципов, и его всегда боялись и уважали как друзья, так и враги. Прежде всего и более всего Алекс предан своей стране. Он всегда выступал за реформы, за ограничение власти короля. Когда он пошел против короля, это мало кого удивило.
– Мы уходим отсюда сегодня ночью, – решительно произнес Эдмунд. Голос его значительно окреп по сравнению с предыдущими днями. – Опасность для тебя и так уж велика, Джинни. Если узнают, что ты укрываешь двух беглецов, тебе не сносить головы.
– А, ерунда. – Она оторвала кусок чистого полотна и принялась за перевязку раны. – Все замечательно устраивается. Кто заподозрит, что два беглых кавалера укрываются прямо в логове льва? Более безопасного места просто не найти, и единственное, что вам грозит, – это скука от бездействия, пока вы не поправитесь окончательно, чтобы уехать отсюда. А я тем временем стану смиренной пленницей полковника, его солдаты привыкнут к моему присутствию и перестанут обращать на меня внимание. Лодка надежно укрыта в пещере, и когда вы достаточно окрепнете, чтобы отправиться в путь, мы придумаем, как нам бежать.
– Эдмунд прав, – с тяжелым чувством сказал Питер. – Теперь, когда поместье буквально кишит «круглоголовыми», ты не должна приносить нам продукты. Мы совершим побег сегодня.
– Вот и ты говоришь глупости. Мало того, что Эдмунд слаб и страдает от боли, я еще не знаю и распорядка лагеря. Мы должны дождаться благоприятного момента и полного прилива, когда вероятность быть замеченными будет наименьшей. Иначе нам всем не сносить головы.
– Но ты так рискуешь… – Это было их последнее возражение – они понимали разумность слов Джинни.
– Однако риск не так велик, как попытка бежать сегодня вечером. Мы должны быть терпеливы.
– Похоже, выбора нет, – вздохнул Питер. – Но мне это совсем не нравится.
– Мы не в том положении, чтобы нам что-то нравилось или не нравилось, – колко ответила Джинни и тут же извинилась за свою резкость. Ведь беглецам приходится трудно в полутьме этой крошечной комнаты, без движений, которые могли отвлечь их от мыслей об опасности; они лишены удобств, если не считать таковыми деревянное ведро, которое Питер опорожнял каждый вечер под покровом ночи. – Я должна идти, прежде чем мое отсутствие будет замечено, Эдмунд, потерпи еще чуть-чуть. Знаю, это никогда тебе не удавалось, но все же придется научиться терпению. – Она улыбнулась с уверенностью, которой вовсе не испытывала, молясь о том, чтобы Эдмунд, хорошо знающий ее, ничего не заметил. Он, сын овдовевшей сестры Джона Редферна, вырос в их семье и стал для Джинни родным человеком, ведь у нее не было ни братьев, ни сестер. С ним она могла делиться всеми горестями и радостями своего детства, благодаря их дружбе, которая не всегда возможна даже с родными братьями.
Джинни ушла тем же путем, приоткрыв дверь в стене сначала на щелку, чтобы убедиться, что горизонт чист, и выскользнула в сумерки. Вместо того чтобы вернуться сразу в огород, она не спеша прошла в сад. Если кто-то и успел заметить ее отсутствие, то она всегда сможет сказать, что решила сначала пособирать фруктов. Никто не задумается о том, что ей потребовалось двадцать минут, чтобы пройти четверть мили до сада.
В саду бурлила жизнь – солдаты устраивались на ночлег, разжигали костры, готовились к ужину. Большинство уже сняли доспехи и сидели среди палаток, чистили оружие, шутили, болтали, отдыхая в этот теплый летний вечер в мирной обстановке, где ничто не грозило им жестоким боем на следующий день.
Джинни ходила мимо них, срывая фрукты с нижних ветвей деревьев. Никто не заговаривал с ней, но они пялились на нее, словно она была каким-то необычайным зрелищем в бродячем цирке. Женщины являлись роскошью в обстановке войны. Полковник не разрешал следовать за отрядом маркитанткам, а посещения местных городков были строго ограничены, дозировались, словно ложка лекарства для очищения беснующегося тела. Воины ворчали по поводу жесткого режима и сравнивали свою жизнь с жизнью в других отрядах, где командование было более мягким. Но хотя они и роптали, однако знали, что их полковник также тщательно печется о быте своих солдат, как и об их нравственных устоях. В бою он всегда был впереди, никогда не бросал их в бесполезные стычки, больше думал о стратегии, нежели о славе, самолюбии, и они всегда были сытыми и отдохнувшими, насколько это возможно для армии в походе.
В отряде знали, что полковник поместил хозяйку дома под домашний арест и, что с ней нужно обращаться с должным уважением. Если будет обнаружено, что она попытается уйти за пределы территории, прилегающей к дому, ее надлежало вежливо остановить и сопроводить к полковнику. Но приказ не мог помешать их вожделению при виде ее гибкого тела, крепкой высокой груди, натягивающей ткань платья, очертаний ее бедер, когда она нагибалась, чтобы поднять сбитые ветром плоды.
Джинни чувствовала себя крайне неудобно и решила, что впредь будет избегать заходить в сад. Раздевающие глаза солдат заставляли ее чувствовать себя кокетливой распутницей, намеренно дразнящей тех, кто не мог воспользоваться ее вроде бы свободно предлагаемыми прелестями. Если бы не защита в лице Алекса Маршалла, не обошлось бы в саду без приставаний. Джинни была уверена в этом, уходя из него и с трудом подавляя желание побежать.
Глава 2
Когда Джинни вернулась, на конном дворе уже все стихло – лошади устроены на ночлег, солдаты собрались у сарая. Деревянные ложки выскребали до чистоты железные миски с кашей, содержимое кружек исчезало в пересохших от жажды горлах.
Кухня была пуста. Джинни поставила корзину с фруктами и овощами на стол, с беспокойством думая, как выполнить работу, на которую она согласилась. Сколько офицеров под командованием полковника? И что она может им быстро приготовить? Он упомянул о многочисленных запасах, и у нее была возможность убедиться в этом. Да и плита уже растоплена, в кухне стало жарко. Ну что ж, сначала нужно выяснить, сколько человек ей предстоит накормить. Решительно выпрямившись, Джинни отправилась на поиски полковника.
Атмосфера в доме создалась довольно странная. После шестимесячной пустоты он наполнился звуками – но это было чужеродное присутствие враждебной армии-завоевательницы. Теперь дом и поместье не принадлежали дружной семье – это было конфискованное имущество противника короля.
И сама Джинни теперь здесь чужая, пленница в доме, который до ее замужества, четыре года назад, был ей родным. Два года она жила в имении Кортни в Дорсете, пока Гиллу не пришлось под давлением семьи встать в ряды защитников короля. После сообщения о его смерти, на следующий год после гибели ее отца, Джинни покинула семью Кортни, в удушливой атмосфере которой не могла оставаться, и с радостью вернулась домой исполнять обязанности заботливой дочери у постели больной матери. Это больше отвечало ее натуре, чем участь овдовевшей невестки, покорно сносящей язвительность свекрови и злобные нападки золовок. Вскоре после смерти матери Джинни обнаружила в саду молодого человека – сына одного из местных роялистов, который стал жертвой сторонников парламента. Его дом и имение были разграблены, все мужчины его семьи арестованы и отправлены в тюрьму Уинчестсра, где их немедленно судили и казнили. Удалось бежать только этому шестнадцатилетнему юноше. Зима была в самом разгаре, и все усыпано толстым слоем снега. Джинни спрятала беглеца в убежище, а через две ночи вывезла на лодке с острова. Ну и жуткая это была поездка, и не только из-за зимней непогоды, сделавшей течение вдоль острова стремительнее, чем обычно, но и из-за опасности со стороны замка Херст, построенного на оконечности материковой части Англии с целью защиты Саутгемптона и Те-Солента от вторжения из Франции. Джинни была вынуждена возвращаться окольными путями, чтобы миновать грозный замок и берег у Болье. Вернувшись, она отпустила всех слуг, не желая делать их невольными участниками борьбы, в которую вступила, и предоставила свой безопасный пока дом тем на острове, кто хотел бы присоединиться к роялистам в самой Англии. Паромы, ранее ходившие из Англии в Кауз, Ярмут и Райд, были запрещены комендантом Хэммон-дом, когда король Карл обратился к нему с просьбой об убежище. Тогда Джинни организовала собственные перевозки, и слух об этом быстро распространился. Она прятала людей и, дождавшись благоприятных погодных условий и подходящего прилива, доставляла их в Болье.
Но теперь она собиралась разделить судьбу с Эдмундом и Питером. Они так решили, ожидая прибытия оккупантов, которые, несомненно, должны были появиться в поместье Редфернов, как появлялись и в других имениях. Было решено также, что, когда война закончится, они с Эдмундом поженятся.
Давным-давно – ему было семь лет, а ей пять – они обручились. Но потом, когда выросли, Джон Редферн выдал дочь за Пила Кортни. Муж стал противен ей с первой минуты, но мать решительно напомнила, что он, по крайней мере, выглядит достаточно представительно и молод – всего двадцать пять лет. Она могла ведь оказаться замужем за человеком в два раза старше его, если так повелел бы ее отец. Такова была реальность, и Джинни, сунув шею в ярмо, терпела. В ее судьбу вмешалась гражданская война.
Теперь у нее не было ни мужа, ни наследства, ее жизнь целиком зависела от полковника Алекса Маршалла – до тех пор, пока Эдмунд не поправится. У нее никого не осталось, кроме Эдмунда, – их связывали узы любви и верной дружбы. Их любовь, лишенная пылкости, покоилась на прочной дружбе, а после брака без страсти, любви и дружбы жизнь с Эдмундом станет и раем, и прибежищем. Последние же годы принесли им обоим столько ненужных взрывов чувств, что хватит на всю жизнь… разве не так?
Она услышала голос полковника, доносящийся из столовой, и воспоминания о минутах, проведенных в молочной, когда она испытала нечто такое, чего ранее с ней никогда не случалось, накатились на нее неумолимой волной. Может, это поразительное чувство притяжения и есть страсть? Неоспоримое желание конкретной женщины конкретного мужчины – желание, стирающее все различия, которое может быть утолено лишь тогда, когда тела их сольются?
Нет! Этот человек взял ее в плен, он враг. Он также повинен в смерти ее отца и в ранении самого дорогого друга, как если бы он сам нанес эти удары.
Она подняла руку, чтобы постучать в дубовую дверь. Но с какой стати? Это же ее дом, а они – ее гости. Никому другому, может быть, ситуация и не представлялась именно в таком свете, но Вирджиния Кортни, урожденная Редферн, воспринимала ее только так. Она открыла дверь.
В ее столовой вокруг стола стояли двенадцать мужчин. Они изучали огромную карту. Все повернулись на звук открывающейся двери и попытались вежливо подавить удивление на своих лицах.
– Добрый вечер, господа. – Вирджиния присела в реверансе. – Простите за вторжение, но я не знаю точно, на сколько человек я должна готовить еду. – Взгляд скользнул мимо офицеров, отыскивая их командира.
– Вы ничего не должны, госпожа. – Голос полковника звучал тихо. – Если вы считаете, что это поручение выше ваших возможностей, мы будем обедать, как у нас принято.
– Прошу не беспокоиться, сэр. Я вполне могу справиться. – Дверь закрылась на этой отрывистой фразе, и Алекс, бормоча ругательства, направился за ней.
– Вирджиния!
Она остановилась возле двери в кухню.
– Да, полковник?
– Я полагал, что вы согласились называть меня по имени.
– Не помню, чтобы согласилась на это, сэр. – Она направилась в кухню, и полковник последовал за ней.
– А я думаю, что помните, – сказал он, наблюдая, как она закатывает рукава и высыпает муку на сосновый стол, готовясь делать тесто.
– Я помню, что вы бессовестно воспользовались беззащитностью пленницы, – заявила она, наполняя чашу водой из медного кувшина.
– Если это действительно было так, госпожа Кортни, то могу лишь принести свои извинения.
– А вы сомневаетесь в этом? – Ее руки привычными движениями разминали масло в муке. Если она сосредоточится на хозяйственных делах, то, возможно, ее кровь перестанет бушевать, и он оставит ее в покое. Мысли проносились одна за другой в ее голове. Она испечет мясной пирог. Говядины и почек в избытке, и она собрала корзину грибов утром… да, утром, прежде чем произошло это двойное посягательство, не только на ее свободу, но и на часть ее самой, о существовании которой она никогда раньше не подозревала.
В ответ Джинни не услышала слов, она почувствовала, как теплые руки легли на плечи, поворачивая ее лицом к нему. Их глаза встретились, и реальность кухни, сверкающего огня, гула голосов на конном дворе стали просто фоном, как на гобелене, где на первом плане вышиты они, застывшие до тех пор, пока автор вышивки не решит закончить картину. И вот он решился! Алекс наклонил голову, его полные губы захватили ее рот. Ее губы невольно раскрылись навстречу рванувшемуся вперед языку, который тут же начал изучать контуры ее щек, охватил ее язык, внезапно осмелевший и умелый в теплой, бархатной глубине его рта.
Джинни почувствовала, как напряглись ее соски, запылали, прижавшись к полотну лифа, ощутила удивительную слабость. В панике забормотав что-то невразумительное, она стала отбиваться от рук, отпустивших ее плечи и обхвативших ее бедра, прижав их к горячей, пульсирующей плоти. Это ощущение было хорошо знакомо ей. Сколько ночей за годы своего замужества она чувствовала готовность Гилла, его руки, нетерпеливо раздвигающие ее бедра так, что ее еще не готовое тело открывалось навстречу вторжению! Но сейчас все было совсем иначе. Она почувствовала влагу, когда тело, помимо ее воли, с готовностью откликнулось, заглушая все доводы разума.
– Нет! – Она снова повернулась к усыпанному мукой столу, руки ее дрожали. – Вы хотите мое тело, как и мое наследство, и мою свободу, полковник? Поразительное понятие чести; позволяющее домогаться беззащитной вдовы – вдобавок еще и пленницы.
Алекс побелел.
– Никаких домогательств, госпожа, не было. Ни одна женщина не отвечала на мои поцелуи так охотно. Вдовство явно оставило некоторые ваши желания неудовлетворенными.
Этот обмен колкостями был лишь слепой реакцией на взрыв чувств, чего они оба и не ожидали, и не могли объяснить.
– Как вы смеете? – Джинни резко обернулась. От возмущения она забыла о страхе.
Медленно Алекс положил руку ей на грудь, туда, где набухший сосок все еще выделялся на фоне лифа платья. Бровь насмешливо приподнялась, улыбка коснулась его полных губ, когда она застыла под этим гипнотизирующим касанием. Потом, шутливо поклонившись, он убрал руку и вышел из кухни.
Потрясенная, Джинни застыла на месте. Пульс бешено колотился, ее бросало то в жар, то в холод. И кого она собиралась обмануть этой своей эскападой? А кого она собиралась обмануть своими прежними мыслями о мирном и уютном браке без страсти? Ей девятнадцать лет, а она никогда не понимала до конца слово «страсть». Бормоча что-то неразборчивое, вспыхивая и едва не рыдая, Джинни выскочила из дома, стремительно пересекла двор, не обращая внимания на любопытные взгляды мужчин, и побежала к вершине скалы. Узкая скользкая песчаная тропинка вела вниз к берегу. Эта тропинка скорее годилась для горного козла, нежели человека, но Джинни взбиралась по ней с детства, едва научившись ходить. С Эдмундом они съезжали здесь вниз на спине. Волосы дыбом вставали от одного вида переплетенных в клубок рук и ног, а про разорванную одежду и говорить было нечего. Даже неизбежность наказания за такие отчаянные проделки не могла их остановить.
Но те дни давно миновали, и сейчас Джинни спускалась вниз с некоторым достоинством, упираясь ногами в песок, чтобы не поскользнуться. Небольшой пляж был пустынен. На чернеющем небе вечерняя звезда посылала свой свет темной стороне Земли, в надежде придать ей уверенность. Морская волна мягко вкатывалась в пещеру, накрывая песок с тихим, шуршащим вздохом.
Джинни подумала о своей лодке, спрятанной в пещере под скалой. Как легко было бы подтащить ее к берегу, поднять парус и уплыть отсюда, подальше от потрясений дня. Но лодка была единственным средством спасения для Эдмунда и Питера… да и для нее самой. У нее нет выбора. Придется терпеть.
Терпеть что? Джинни сидела на камне и смотрела на море, предоставляя невозмутимому ритму волн передаться ей и восстановить ее спокойствие. Она должна ради своих друзей вынести плен, условия которого, по правде говоря, далеки от жестких. Нет, дело не в этом. Она никогда не убегала от реальности и сейчас готова была прямо смотреть ей в лицо.
Брак с Гиллом Кортни был сущим кошмаром, пожизненным приговором к испытанию, которое становилось невыносимым из-за завистливого неприятия его матери и сестер, – они считали молодую жену единственного наследника недостойной его. Джинни, единственный ребенок баловавшего ее отца и болезненной матери, провела первые пятнадцать лет жизни с большим удовольствием у руля лодки, чем в винодельне или за прялкой. Но все же упреками и нотациями ей сумели внушить, что должна знать дочь лорда, которая когда-нибудь будет управлять собственным огромным домом.
