Текст книги "Ошибка Одинокого Бизона (илл. А. Вальдмана)"

Автор книги: Джеймс Уиллард Шульц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

10. НОВЫЙ ВОЕННЫЙ ВОЖДЬ

Да, снова услышал я в долине Покводж пронзительный боевой клич и военную песню моего родного народа – навахов. Это был тот самый отряд, который угнал наших лошадей.

Со всех сторон бежали по направлению к пуэбло люди, работавшие на полях. К ним присоединились и три сторожевых отряда. Мы знали, что пуэбло не выдержит натиска, так как там оставались только старики, женщины и дети. Несколько женщин влезли на крыши домов по обеим сторонам узкого прохода; остальные баррикадировали вход в пуэбло. Но я не надеялся на то, чтобы им удалось до нашего прихода удержать неприятеля за стенами пуэбло. Я сказал брату, не отстававшему от меня ни на шаг:

– Беги как можно быстрее! Когда мы подбежим ближе, крикни навахам, чтобы они перестали драться и заключили мир с тэва. Если наш дядя находится среди нападающих, мы обратимся к нему, потому что он любил нашу мать.

Мы пятеро бежали рядом – Огоуоза, Начитима, Кутова, брат и я. Справа от нас мужчины отдельными группами тоже бежали на защиту пуэбло, а наши помощницы женщины отстали. Оготы с нами не было. Оглянувшись на бегу, я увидел, что он бежит рядом с Чороманой. Южный сторожевой отряд уже спустился с утесов и догонял нас.

Мы находились на расстоянии нескольких сот шагов от пуэбло, когда навахи подошли к забаррикадированному входу и вступили в бой с первыми прибежавшими с поля работниками. Многих уложили они на месте дубинками и копьями. Мы знали, что Покводж навеки для нас потерян, если навахи успеют разобрать бревна, загромождавшие вход. Но мудрыми людьми были те, что строили это пуэбло. Крыши домов, ближайших к проходу, они подперли толстыми тяжелыми бревнами, а на крышах разложили длинными рядами большие камни. В случае нападения эти камни можно было сбрасывать вниз.

Когда навахи столпились в проходе, старики и несколько юношей начали стрелять в них из луков, а женщины, поднявшись на крыши домов, сбрасывали камни. К краям крыш они не подходили и, следовательно, могли не опасаться стрел. Но навахи понимали, что с женщинами справиться легче, чем с воинами, защищавшими проход, и вскоре придумали способ, как до них добраться. Человек пять или шесть подбежали к находившемуся неподалеку сараю, сорвали с крыши несколько тяжелых шестов и, прислонив их к стене, окружавшей пуэбло, начали по ним карабкаться на стену. Как раз в эту минуту мы и другие работники подбежали ближе, и Огоуоза закричал:

– Стреляйте в тех, кто карабкается на стену!

Но мы с братом стрелять не стали. Воины испугались падавших с крыш камней и выбежали из прохода. Их вождь, Горб Бизона (мы с братом сразу его узнали), скомандовал:

– Сюда! Защищайте воинов, которые по шестам влезают на стену! Они пробьют для нас дорогу к пуэбло!

Мы подбежали к нему, называя его по имени и умоляя прекратить бой и заключить мир. На языке тэва я обратился с той же просьбой к Огоуозе, но в пылу битвы вожди нас не слышали.

– Кричи громче! Беги быстрее! – понукал я брата.

Вдруг я заметил, что один из навахов прицелился, как показалось мне, в меня. Но стрела вонзилась в грудь брата, и он упал, широко раскинув руки. Я остановился. Увидев, как побелело его лицо, я понял, что он мертв. И в это мгновение угасла в моем сердце любовь к родному народу, ее сменила ненависть. Я выстрелил из ружья в навахов, толпившихся у подножия стены, потом бросил ружье на землю и взял лук и стрелы брата. Наклонившись к Одинокому Утесу, я крикнул, словно он мог меня услышать:

– Я отомщу за тебя!

И я побежал за нашим военным вождем.

Между тем женщины заметили, что враги пытаются взобраться на крыши домов. Некоторые, подбежав к краю крыши, уцепились за концы шестов и пытались их раскачивать, другие стали швырять камни. Но воины, находившиеся внизу, крепко держали шесты. Две женщины были убиты, а остальные испугались и спустились вниз, к старикам, защищавшим проход.

К тому времени почти все тэва, работавшие в полях, прибежали к стенам пуэбло, но неприятель превосходил нас численностью. Навахи стреляли в нас из луков, метали копья, размахивали ружьями, как дубинками. Я пробился вперед, к Огоуозе. Вокруг нас толпились люди, и было так тесно, что я не мог стрелять из лука. Вдруг я обо что-то споткнулся и, наклонившись увидел валявшуюся на земле палицу. Убитый воин еще сжимал в руке петлю, прикрепленную к ней. Я отбросил лук и стрелы и поднял палицу. Мы врезались в самую гущу врага и вступили в рукопашный бой. Я видел только головы – головы навахов, на которые опускалась моя палица, и, нанося удары, напрягал все свои силы. Медленно продвигались мы вперед и наконец пробились к шестам, приставленным к стене. Вскоре после этого мы завладели северной частью прохода.

– Вперед! Лезьте по шестам на стену! – крикнул Огоуоза, бросаясь к ближайшему шесту.

Начитима, я и еще несколько воинов последовали за ним, но вдруг Огоуоза упал, пронзенный копьем. Его место занял Начитима, но через минуту Горб Бизона, размахивая ружьем, словно дубинкой, нанес ему страшный удар.

Когда Начитима упал, у меня в глазах помутилось от ненависти и злобы. Я повел воинов в атаку и, наступая на навахов, окружавших Горб Бизона, крикнул ему на языке навахов:

– Убийца отца моего тэва, я убью тебя. И вы, убийцы моего брата, берегитесь!

Горб Бизона, услышав меня, вздрогнув и попятился. Его воины рванулись вперед и оттеснили меня; я не мог нанести ему удар. Тогда на помощь подоспели тэва. Ножами, копьями, дубинками пробивали они мне дорогу к вождю навахов. А я, нанося удары, кричал на языке навахов:

– Убийцы моего брата и отца, я отомщу вам!

Навахи, слышавшие меня, не понимали, почему один из тэва обращается к ним на их родном языке. Они растерялись, а я этим воспользовался и, пробившись вперед, к Горбу Бизона, сразил его палицей. Тогда навахи пришли в смятение и обратились в бегство. Громко кричали они, что вождь их убит. Они убежали в поля и дальше, на север, а мы их не преследовали, потому что должны были выгнать тех, кто успел пробраться в пуэбло. Когда опасность миновала, я бросился к Начитиме. Он был жив, я уловил слабое биение его сердца.

В пуэбло были убиты только пятеро навахов. Остальные – их было человек двадцать – спрыгнули с северной стены и спаслись бегством. Тогда женщины разобрали заграждение из бревен и бросились нам навстречу; одни отыскивали своих любимых, другие, узнав о смерти мужа или сына, громко рыдали. Я стоял на коленях подле Начитимы. Келемана подбежала ко мне и, убедившись, что он жив, спросила:

– Где Одинокий Утес?

– Убит! – ответил я, указывая на его труп.

Она бросилась к нему, обхватила обеими руками и заплакала.

Чоромана принесла воды. Мы обмыли голову Начитимы, а когда он очнулся, помогли ему сесть. Воины уносили мертвых и раненых в пуэбло. Пришли оба кацика и стали расспрашивать нас, велики ли потери. Вдруг зимний кацик воскликнул:

– А где же Огота?

Никто ему не ответил, и тогда он повторил свой вопрос. Вдруг Чоромана, ухаживавшая за Начитимой, вскочила и сердито сказала:

– Я тебе скажу все, что о нем знаю. Он был с нами, женщинами, в конце поля. Когда мужчины побежали сюда, к пуэбло, он отстал, бросился ко мне, схватил за руки и потащил за собой. Он хотел, чтобы я убежала и спряталась вместе с ним. А я расцарапала ему лицо и укусила его. Он меня отпустил. Тогда я догнала Келеману, и больше я его не видела. Огота трус! Должно быть, он прячется где-нибудь в кустах.

Когда Чоромана умолкла, воин, который был вождем южного сторожевого отряда, громко проговорил:

– Да, Огота там, в кустах. Но сейчас он не прячется. Он умер.

– Умер! – закричала его мать.

– Но навахов там не было. Кто же его убил? – вмешалась его тетка.

– Я могу только сказать, что он умер смертью труса, – ответил воин.

– Это ты его убил! – взвизгнула мать Оготы. – Ты или кто-нибудь из твоего отряда! Отвечай! Я требую, чтобы ты мне сказал, кто его убил! Убийца тоже умрет!

Воин упорно молчал.

Так погиб мой враг Огота.

Это был печальный день для нас, жителей Покводжа. Тридцать пять мужчин и семь женщин были убиты; вопли и стоны раздавались в каждом доме. Уложив Начитиму на мягкое ложе из одеял и звериных шкур, Келемана, Чоромана и я перенесли тело моего бедного брата к реке и похоронили его на берегу. С нами была и старая Поаниу, нашептывавшая слова утешения.

Настал вечер. В тот день мы не ели, но голода не чувствовали. Начитима глухо стонал, а мы с Келеманой оплакивали умершего. Потом пришла Чоромана, принесла сосновых щепок и развела огонь в очаге. Поцеловав меня, она уселась рядом с Келеманой, обняла ее и стала утешать. Вдруг мы услышали, как какой-то старик на площади повторяет снова и снова:

– Вы, оплакивающие умерших, утешьтесь! Настанет день, когда мы отомстим за них!

– Но никто не вернет моего дорогого сына, – со вздохом сказала Келемана.

Потом раздался голос нашего старого кацика:

– Слушайте, члены Патуабу! Совещания завтра не будет. Мы встретимся через шесть дней. Соберемся мы не здесь, а в киве зимнего народа.

Я совсем забыл о том, что завтра должна была решиться судьба моя и моего брата. А теперь уже никто не мог его осудить.

– Значит, вместо одного дня мне осталось жить еще шесть дней, сказал я.

– Ты с ума сошел! – воскликнула Келемана. – Сегодня ты спас Покводж. Неужели ты думаешь, что теперь Патуабу может тебя осудить?

– Ты можешь быть спокоен: все будут на твоей стороне, – слабым голосом проговорил Начитима.

Но мне показалось, что он сам далеко не спокоен.

– На этом собрании они выберут нового военного вождя – должно быть, тебя, Начитима, – сказала Чоромана.

– Нет, не меня, – отозвался он. – До конца жизни я буду Самайо Оджки.

– Я знаю, кого они выберут, – вмешалась Келемана.

– Я тоже знаю! Вождем будет Уампус, мой будущий муж! воскликнула Чоромана.

Я не хотел говорить о своих опасениях. Члены Патуабу, всегда собиравшиеся в летней киве, теперь должны были встретиться в киве зимнего народа, друзей и родственников Оготы. Это не предвещало добра. А мне сильнее, чем когда-либо, хотелось жить.

Несмотря на великое наше горе, мы должны были работать. На следующее утро Келемана и я засевали поле Кутовы, а потом стали чинить и прочищать ачеквиа – оросительные каналы на нашем участке. Работали молча и думали только об Одиноком Утесе, который навеки ушел от нас.

Настал шестой день. Наша работа в поле была окончена, и мы остались дома с Начитимой. Он еще не оправился и чувствовал себя беспомощным и слабым. День тянулся бесконечно долго, мы почти не разговаривали друг с другом. Когда солнце склонилось к западу, к нам пришла Чоромана. Грустно посмотрела она на меня и, не говоря ни слова села рядом с Келеманой. Время шло. Наконец на южной площади раздался голос нашего кацика. Он кричал, что солнце заходит, и призывал всех членов Патуабу в северную киву. Тогда Чоромана сказала, что поможет Келемане вести Начитиму. Женщины взяли его под руки и вывели из дома, а я остался один.

О, как хотелось мне жить, чтобы отомстить навахам за смерть брата и нападение на мирных тэва! Казалось, сердце мое вот-вот разорвется от ненависти к навахам, моему родному народу. Вернулись женщины, подсели ко мне и обняли меня за плечи. Я чувствовал, что они дрожат, словно им холодно. Мы долго молчали.

Наконец раздалось шарканье ног по крыше, и а комнату вошел юноша. Он сказал, что меня ждут в киве. Мы вышли вместе. Он проводил меня до северной площади, где собралась большая толпа. Я прошел мимо, ни на кого не глядя. Поднявшись по ступеням, я пересек крышу и спустился по лестнице во внутреннее помещение кивы. Все члены Патуабу сидели вокруг костра, а Поаниу заняла место в стороне. У ее ног лежала, свернувшись кольцами, огромная змея. Голову змея повернула к огню.

Я словно окаменел. Как сквозь сон, услышал я голос летнего кацика, назвавшего меня по имени. Я сделал несколько шагов и остановился перед ним и зимним кациком, который сидел по правую его руку.

«Сейчас меня приговорят к смерти», подумал я.

Подняв руку, чтобы привлечь к себе внимание, старый кацик сказал:

– Уампус! С того дня, как ты, пленник, вошел в Покводж, мы, члены тайного совета Патуабу, начали за тобой следить. В пуэбло были у тебя враги. Мы остались довольны тем, как ты к ним относился – всегда справедливо. Мы гордились, что ты – один из нас, когда ты убил большого медведя. Мы гордились тобой и были тебе благодарны, когда ты убил двух утов. Во время наступления навахов был убит наш храбрый военный вождь; мы знаем, что ты спас Покводж, убив вождя неприятельского отряда, убив человека, родного тебе по крови. Уампус, сегодня мы здесь собрались для того, чтобы рассмотреть выставленные против тебя обвинения и выбрать нового военного вождя. Все мы сразу признали, что тебя никто не смеет называть изменником, ибо всегда ты был смелым защитником Покводжа. Поаниу, сидящая здесь со своей священной змеей, оказала, что хотя ты и молод, но она за всю свою долгую жизнь не встречала воина более смелого, чем ты. Она предложила назначить тебя нашим военным вождем. Тогда я спросил остальных, согласны ли они с Поаниу, и все без исключения одобрили ее выбор. Уампус, мне не нужно спрашивать тебя, всегда ли ты будешь защищать Покводж от всех врагов. Твой ответ мы знаем. Уампус, военный вождь Покводжа, член тайного совета Патуабу, займи свободное место, где не так давно сидел наш доблестный вождь Огоуоза.

Был ли я удивлен, услышав эти слова? Друг мой, я не верил своим ушам. Растерянный, я озирался по сторонам, но даже те люди, чьей ненависти я боялся, ласково мне улыбались. Слезы выступили у меня на глазах. Спотыкаясь, я подошел к костру и занял место Огоуозы. Встал главный шаман и стал заклинать меня, чтобы я был верным защитником тэва. Когда он умолк, Поаниу наклонилась к своей священной змее, шепнула ей что-то и потом затянула песню. Это была та самая песня, которую я слышал много раз: снова почувствовал я волнение, и захотелось мне совершать великие подвиги. Песня оборвалась. Тогда я встал и, собравшись с силами, проговорил:

– Благодарю всех вас за то, что вы выбрали меня военным вождем и приняли в тайный совет Патуабу. Есть у меня одно желание, которое не дает мне покоя. Слишком долго навахи грабили и убивали беззащитных жителей наших пуэбло. Теперь я хочу пойти на них войной!

Спустилось молчание. Я сел, недоумевая, как осмелился я высказать вслух заветное мое желание. Наконец мне ответил старый зимний кацик:

– Мы, тэва, никогда не ходили воевать в страну неприятеля.

– Вот потому-то они вас и не боятся, – сказал я. – Правда, навахов очень много, но они разбиваются на отдельные маленькие отряды. Мы можем с ними справиться.

– Верно, верно! – воскликнула Поаниу. – Они убили наших близких, и мы должны отомстить.

Тогда и все остальные одобрили мое предложение. Меня стали расспрашивать, велики ли отдельные отряды навахов и где можно их настигнуть. Долго мы совещались. Наконец летний кацик сказал, что этот вопрос он обсудит с зимним кациком и главным шаманом, а на четвертый день вечером сообщит нам свое решение. Так закончилось совещание.

Я довел Начитиму до нашего дома и помог ему взобраться по лестнице на крышу. Навстречу нам выбежали Келемана и Чоромана. Они уложили Начитиму на ложе из звериных шкур и с тревогой посмотрели на меня. Я улыбнулся.

– Ты свободен, свободен! – воскликнула Чоромана.

– Да, он свободен, и члены Патуабу назначили его военным вождем Покводжа, – объявил Начитима.

Услышав это, обе женщины словно обезумели от радости. Они плакали и смеялись, обнимали и целовали Начитиму и меня. Потом занялись стряпней. Когда ужин был готов, Чоромана уселась подле меня и сказала:

– Уампус, скоро ты будешь моим мужем. Завтра я начну строить наш дом. Мне помогут Келемана, моя мать и тетка.

– Хорошо, – ответил я. – Дом будет готов к моему возвращению.

– К твоему возвращению? Разве ты уходишь? Куда?

– На запад. В страну навахов. Отомстить тем, кто убил моего брата и тридцать пять тэва.

– Нет, нет, ты не пойдешь! Тебя убьют! – закричала она, обнимая меня.

– Начитима, одного сына мы потеряли, – вмешалась Келемана, Уампуса я не отпущу! Он не пойдет воевать с этими страшными навахами!

– Слушайте, женщины! – резко сказал Начитима. – В эти дела вы не должны вмешиваться. Через три дня наши кацики и шаман примут решение. Если Уампус пойдет воевать с навахами, я пойду вместе с ним. Скоро мы узнаем, будем мы воевать или останемся здесь.

– А если вы пойдете на войну, я тоже пойду с вами! – раздался голос Кутовы.

Он пришел за Чороманой. Не говоря ни слова, та вскочила и выбежала из комнаты.

Рано утром она снова пришла к нам и сказала:

– Уампус, сегодня я начну строить наш дом. Я уверена, что кацики не позволят вам покинуть долину Покводжа.

– Мы вернемся в Покводж, и здесь, в этом пуэбло, я буду работать до конца своей жизни, – сказал я. – А ты начинай строить наш дом, чтобы он был готов к моему возвращению.

Спасаясь от упреков и жалоб Келеманы и Чороманы, мы с Начитимой взяли наше оружье и ушли в поле. Вечером, когда мы вернулись в пуэбло, я увидел, что Чоромана начала надстраивать второй этаж на доме своей матери.

Настал решающий день. Вечером мы с Начитимой пошли в северную киву, где уже собрались члены Патуабу. Не было только двух кациков и главного шамана, но вскоре явились и они. Летний кацик объявил нам, что они решили принять мое предложение и идти войной на навахов. Потом он спросил меня, обдумал ли я план наступления. Я ответил, что хочу выступить как можно скорее. Я поведу тех воинов, которые захотят за мной следовать, воинов не только из Покводжа, но и из других пуэбло тэва. Все члены тайного совета согласились со мной, а двое советников вызвались пойти в ближайшие пуэбло и сообщить тэва о предстоящем походе. Из Покводжа мы решили выступить через пять дней.

Спустя три дня вернулись советники и принесли радостную весть: многие воины из других пуэбло решили присоединиться к нашему военному отряду. К вечеру пятого дня все были в сборе, а на шестой день в сумерках мы вышли из Покводжа, было нас триста двенадцать человек.

Шли мы только по ночам и к утру третьего дня перевалили через горный хребет и увидели страну навахов. Только я один из всего нашего отряда знал эту пустынную страну, а спутники мои удивленно покачивали головой, недоумевая, как люди могут жить на этих бесплодных равнинах.

Опасаясь привлечь внимание неприятеля, я отвел воинов в длинный каньон, который тянется на северо-запад, к реке Сан-Хуан. Этот каньон испанцы называют каньоном Ларго. Здесь мы должны были скрываться до вечера.

Я хорошо знал это место, так как мой отец часто раскидывал лагерь в каньоне. Воины достали мешки с провизией и принялись за еду, но я не мог проглотить ни одного куска. Внезапно охватила меня гнетущая тоска. Я отошел от своих друзей и стал бродить по каньону, вспоминая отца, мать, игры со сверстниками. У подножия скалы я нашел маленький полуразрушенный шалаш из палок и веток; его я выстроил с помощью брата много лет назад. Я не мог удержаться от слез.

Когда я вернулся к моим спутникам, они заставили меня поесть сушеного мяса и маисовых лепешек, а Начитима расставил караульных и разослал разведчиков. Я лег и заснул, но и во сне не обрел покоя. Когда я проснулся, были уже сумерки. Тоска моя не рассеивалась. Мы тронулись в путь и шли всю ночь, а на рассвете снова спрятались в каньоне. Все время старался я понять, почему так тяжело у меня на сердце, и нашел наконец причину: я не хотел сражаться с навахами, моим родным народом. Но что было мне делать? Если бы я отказался вести дальше мой отряд, меня признали бы трусом. И вдруг вспомнил я слова, которые часто говорила отцу моя покойная мать: «Оставь в покое мирных землепашцев-тэва. Сражайся лучше с испанцами, которые мало-помалу завладевают нашей землей».

И тогда я понял, что мы, тэва, должны заключить мир с навахами. Не следует воевать с ними, когда нам угрожает враг, более страшный, испанцы, которые только и думают о том, чтобы завладеть нашей страной. Не лучше ли будет, если мы с навахами соединимся для борьбы с нашим общим врагом?

В это время пришли разведчики и сказали, что на равнине за каньоном они видели стадо овец и табун лошадей. Должно быть, мы находились неподалеку от лагеря навахов, так как вдали виден был дым от костров. Тогда воины взялись за оружие и подошли ко мне, ожидая моих приказаний. Я сказал им, что до вечера мы останемся в каньоне. Потом я отвел в сторону Начитиму, Кутову и нашего шамана и открыл им свои мысли. Выслушав меня, Начитима ответил:

– Сын мой, если удастся нам заключить мир с навахами, значит недаром умер Одинокий Утес.

– И те, что вместе с ним пали в бою! – подхватил Кутова.

– Отпустите меня! Я пойду в лагерь навахов и буду говорить с ними о мире, – сказал я. – Если я не вернусь, наш отряд отомстит за меня и сотрет их лагерь с лица земли. Навахов там не больше сотни, а нас триста человек.

Все трое одобрили мое решение. Узнав о нем, обрадовались и воины.

Было уже темно, когда я подошел к лагерю навахов и насчитал двадцать вигвамов. Громко крикнул я, что я – навах и возвращаюсь к моему родному народу. Люди выбежали из вигвамов посмотреть, кто я такой, а впереди шел мой дядя Белый Ястреб. Когда я назвал себя, он меня обнял и повел в свой вигвам. За нами последовало еще несколько человек и беседа наша продолжалась до поздней ночи. Я должен был рассказать им о своей жизни, о том, как добры были тэва ко мне и к моему брату. Я не забыл упомянуть, что брат мой был убит навахом, но ни слова не сказал о том, какое участие я принимал в последней битве. К счастью, в этом набеге не был повинен отряд моего дяди, и воины его не знали меня в лицо. Потом я предложил навахам заключить мир с тэва. Дяде понравились мои слова, но остальные сердито заворчали, а один из них сказал:

– Зачем нам заключать мир с тэва? Эти люди, словно муравьи, копошатся в своих пуэбло, а нам весело их убивать и угонять их лошадей.

Тогда я рассердился и крикнул:

– Плохо вам будет, если вы не заключите мира с тэва! Знайте, что тэва решили посылать большие отряды в страну навахов! Рано или поздно они перебьют всех вас, а вы не можете с ними справиться, потому что тэва живут в укрепленных пуэбло. Сейчас в каньоне триста воинов тэва ждут моего возвращения. Если я не вернусь к ним, все вы будете убиты. Я, военный вождь, привел их сюда, чтобы отомстить за смерть моего брата и многих тэва, павших в бою с навахами. Да, сегодня ночью вы были бы убиты, если бы я не решил заключить с вами мир и объединиться для борьбы с врагами всех индейцев, испанцами.

Услышав, что в каньоне скрывается отряд тэва, женщины, находившиеся в вигваме, подняли крик. Испугались и воины, которые сначала и слушать не хотели о мире. Дядя подошел ко мне и, поглаживая меня по плечу, сказал:

– Племянник, я горжусь тобой. Отныне не будет вражды между нами и твоими тэва. Я передам твои слова другим вождям нашего племени и они заключат с вами мир. Ты прав: не должны мы ссориться между собой, когда у нас есть общий враг – белые, которые притесняют всех индейцев. А теперь отведи меня в лагерь твоих воинов, я хочу с ними поговорить.

Придя в лагерь, мы сели у костра, и мой дядя до рассвета беседовал с нашим старым шаманом. Я был их толмачом. Начитима и Кутова слушали и одобрительно кивали. Дядя обещал привести через пятнадцать дней всех вождей навахов в Покводж и там заключить мирный договор с тэва. Потом дядя вернулся в лагерь. Весь наш отряд провожал его, и в тот день тэва пировали вместе с навахами. На следующее утро мы отправились в обратный путь. Теперь мы ехали верхом, так как навахи дали нам лошадей.

Солнце садилось, когда мы подъехали к Покводжу. Жители пуэбло выбежали нам навстречу. Велика была их радость, когда они узнали, что грозные навахи хотят заключить с нами мир.

Чоромана взяла меня за руку и повела на южную площадь, к дому своей матери. Второй этаж был уже выстроен, и Чоромана сказала мне, что она перенесла все свои вещи в новое жилище. По лестнице мы поднялись на крышу дома. В дверях Чоромана остановилась и шепнула:

– Теперь я могу сказать тебе: войди, мой муж!

Много лет протекло с тех пор, но я не забыл счастливого дня нашей юности. Теперь мы оба стары, очень стары, но счастливы по-прежнему.

В назначенный день приехали навахи – мой дядя и другие вожди, а также воины, женщины и дети. В подарок нам они привезли много одеял, и пригнали табун лошадей. Здесь, в нашей южной киве, был заключен мирный договор. Навахи и тэва не нарушают его и по сей день.

Когда умер старый летний кацик, члены Патуабу назначили меня на его место… Друг мой, слышишь? Нас зовет Чоромана. Я уверен, что она приготовила угощение – яичницу и маисовые лепешки.