Текст книги "Ошибка Одинокого Бизона (илл. А. Вальдмана)"

Автор книги: Джеймс Уиллард Шульц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Но я оказался проворнее его. Я натянул тетиву так сильно, что конец стрелы почти касался лука. Стрела рассекла воздух и вонзилась в бок лося.

Он побежал, я бросился за ним. Я кричал во всю глотку, чтобы спугнуть стадо и направить его по старой тропе к Питамакану. Мельком я видел лосей, прыгавших между елками, но все мое внимание было сосредоточено на пятнах крови на снегу, указывавших мне путь к моей добыче. Вскоре я наткнулся, на издыхающего лося; он лежал поперек бревна, покрытого снегом. Моя стрела пронзила ему легкие.

– Уо-ке-хаи! Ни-каи-нит-а ис-стум-ик! (Иди сюда! Я убил лося!) – закричал я.

Из дальнего конца ельника донесся ответ:

– Нис-тоа ни-мут-ук-стан! (Я тоже убил!)

Это была приятная новость. Как ни жалко было отойти хотя бы не надолго от моего лося, однако я побежал к Питамакану и увидел, что он убил большую жирную самку. Он выпустил три стрелы, и наконец животное упало на берегу реки.

Мы были так возбуждены успехом, что долго не могли успокоиться: делились друг с другом своими впечатлениями, хвастались меткими выстрелами. Наконец мы достали ножи из обсидиана и принялись за работу. Но работа шла медленно, так как ножи скоро делались тупыми. Провозились мы целый день и к вечеру содрали шкуры с обоих животных и перенесли мясо самки, убитой Питамаканом. Мясо самца, жилистое и невкусное, не годилось в пищу, но сухожилия его, шкура, печень и мозг представляли для нас большую ценность.

– Дела у нас по горло, – сказал Питамакан. – С чего мы начнем?

Стемнело. Мы собрали хворосту на ночь и грелись у костра.

– Прежде всего мы зажарим двух тетеревов, кусок печонки и ребра лося, – ответил я.

Нам обоим надоело кроличье мясо, и мы весело занялись приготовлениями к пиршеству. Сначала мы съели тетеревов и печонку, затем стали терпеливо ждать, пока не поджарятся ребра, висевшие на треножке над огнем. Я давно уже привык есть мясо без соли, а мой друг не ощущал в соли ни малейшей потребности. В те времена черноногие не употребляли соли, терпеть ее не могли и называли «ис-тсик-си-пок-уи» (жжет, как огонь).

– Ну, так с чего же мы начнем? – снова спросил Питамакан. – Нам нужны новые мокасины и лыжи, а также удобный вигвам.

– Сделаем прежде всего вигвам, – не задумываясь, ответил я. – Но как же мы его сделаем? Сначала нам придется убить двадцать лосей и выдубить шкуры, чтобы сшить покрышку для вигвама. На это потребуется много времени.

– Наш вигвам будет построен по-иному, – возразил Питамакан. – Когда ты ездил к верховьям Большой реки, ты должен был видеть жилища племени Земля. Вот мы и построим такой вигвам.

Поднимаясь с дядей по реке Миссури, я не только видел жилища племени Земля (Сак-уи Туп-пи), как называют черноногие племя мандан, но и заходил в них и убедился, что землянки эти очень теплые и удобные. Для постройки их нужны только столбы, шесты и земля. Мы с Питамаканом решили с утра приступить к работе и не ходить на охоту, пока наш дом не будет готов.

Место для него мы выбрали близко от реки и на расстоянии полутора километров от старого шалаша. Года два-три назад лесной пожар уничтожил на этом участке тысячи молоденьких деревцев, но пощадил вековые сосны и ели. За постройку мы принялись, не имея ни инструментов, ни гвоздей.

Вместо четырех тяжелых угловых столбов, какие забивают в землю манданы, мы выбрали четыре дерева, которые росли шагах в десяти одно от другого, образуя неправильный четырехугольник. Каждое дерево состояло как бы из двух деревьев, сросшихся вместе и раздвоившихся не очень высоко над землей. На развилины деревьев мы положили с двух сторон четырехугольника тяжелые шесты. Для того чтобы шесты посередине не провисали, мы соорудили две подпорки, на шесты положили более легкие жерди – и крыша была готова. В центре ее мы оставили небольшую дыру.

Теперь нам нужны были жерди для стен. Острыми камнями мы нарубили молодых деревцев, срезали с них ветки и приставили их к четырем сторонам крыши, оставив узкое отверстие с южной стороны. Оно должно было служить нам дверью. Затем мы покрыли стены и крышу еловыми ветками, а сверху насыпали на четверть метра земли. Так как стены нашего домика были не прямые, а с сильным наклоном, то слой земли держался на них. Вместо лопат мы пользовались лопатками лося, а за неимением тачки перетаскивали землю в шкуре.

Работали мы несколько дней не покладая рук. Наконец дом был готов. Как раз под квадратным отверстием в крыше мы развели костер, обложив его вокруг тяжелыми камнями. Постелью служили еловые ветки, накрытые медвежьей шкурой. Завесив дверь шкурой лося, мы присели у костра. Как мы гордились нашим уютным теплым жильем.

– Что же мы теперь будем делать? – спросил Питамакан, когда мы в первый раз завтракали в новом доме.

– Сделаем мокасины и лыжи, – предложил я.

– Эту работу мы отложим на вечер, а теперь…

Он так и не закончил фразы.

Что-то загрохотало, казалось, над нашими головами, – никогда не слышал я такого гула и грохота. Смуглое лицо Питамакана стало серым, как зола. Он вскочил и крикнул мне:

– Беги! Беги!

7. ГОРНЫЙ КОЗЕЛ

Мы выбежали из землянки. Грохот и гул нарастали. Мне казалось – мир рушится. Питамакан мчался прочь от реки, на юг, не успели мы пробежать и двухсот шагов, как шум внезапно стих. Задыхаясь, мы остановились, и я с трудом мог выговорить:

– Что случилось?

– Как! Разве ты не знаешь? – удивился Питамакан. – Вон с той горы сорвалась огромная ледяная глыба и понеслась в долину. Деревья, камни – все сметала она на своем пути. Я думал, что она сметет и наш дом.

Питамакану очень хотелось пойти на место обвала, но я убеждал его остаться дома и работать, пока мы не сделаем все нужные нам вещи.

Одну из шкур лося мы давно уже вымачивали в реке, чтобы затем легче было очистить ее от шерсти. Мы притащили ее в землянку и, положив на гладкое твердое бревно, стали скоблить тяжелым ребром лося, заменявшим нож. Край ребра мы заострили, но все-таки он был недостаточно острым, и нам приходилось изо всех сил на него надавливать, чтобы отделить волосы от кожи. Работая поочередно, мы только к концу дня сняли шерсть со шкуры.

Шкуру мы разрезали на две части. Одну мы высушили, из другой вырезали ремни для лыж. Скучная это была работа, так как мы не имели никаких инструментов, кроме ножей из обсидиана. Когда половина шкуры высохла, я долго втирал в нее мозг и печень лося, затем свернул ее и отложил в сторону дня на два, чтобы клейкость исчезла. Через два дня я ее вымыл, высушил и долго тер и скреб. Наконец мы получили большой кусок выдубленной кожи. Ее должно было хватить на четыре пары мокасин.

Мокасины мы с Питамаканом сделали очень большие, так как ноги мы обертывали кроличьими шкурками и на них натягивали обувь. Вместо иголки мы пользовались шилом, сделанным из кости лося; нитки мы заменяли сухожилиями.

«О-уам» («похоже на яйцо») – так черноногие называют лыжи. Но я не берусь определить, на что походили наши лыжи. Ободья мы сделали из березы, и ни одна лыжа не походила на другую – все четверо были разной формы. Как посмеялся бы над нашими изделиями индеец любого из племен, живших в лесах! Соплеменники Питамакана и другие индейцы прерий не пользовались лыжами, а я никогда не видел ни одной пары. Мы оба знали о них только понаслышке и, право же, неплохо справились с непривычной работой. Лыжи наши вышли тяжелые и неуклюжие, но вполне пригодные для ходьбы по глубокому снегу. Они погружались в снег только на несколько сантиметров.

Когда у нас готовы были мокасины и лыжи, поднялась метель, непрекращавшаяся двое суток. Мы поневоле отказались от охоты. Эти два дня мы занимались улучшением нашего жилья, построили очаг из тяжелых камней, которые согревали хижину, когда мы ложились спать.

Вход мы завесили шкурой лося, но пришлось оставить щель, в которую проходил холодный воздух, – иначе не было бы тяги. Мы мерзли, пока я не вспомнил, что манданы ставят в своих землянках заслоны между дверью и костром, чтобы холодный воздух поднимался к крыше.

Мы тотчас же сделали заслон из жердей и присели на постель у костра. Теперь из двери не дуло, и в землянке стало теплее. Однако по ночам, когда угасал костер и остывали камни, мы должны были вставать и подбрасывать хворост, чтобы не мерзнуть. Если мы хотели спать не просыпаясь, следовало позаботиться о теплых одеялах. Питамакан заявил, что здесь в горах водится белая горная коза с густой шерстью и шкура этой козы толще и теплее, чем шкура бизона.

На третье утро метель улеглась, и я предложил идти в горы охотиться на коз, но приятель мой наотрез отказался.

– Сегодня мы не пойдем на охоту, – заявил он. – Мне приснился дурной сон: медведь меня терзал когтями, а козел вонзил мне в бок острые рога. Быть может, этот сон предвещает несчастье. А может быть, я не должен спать на медвежьей шкуре. С тех пор, как мы на ней спим, мне часто снятся дурные сны.

– А я ничего во сне не вижу! – воскликнул я.

– Больше я не буду спать на этой шкуре, – решительно сказал Питамакан.

– О, сны никогда ничего не предвещают, напрасно ты обращаешь на них внимание, – отозвался я. – Белые не верят в сны.

– Пусть белые не верят, а мой народ верит, и я буду верить, – очень серьезно заявил Питамакан. – Во сне мы узнаем, что мы можем и чего не можем делать. Не говори со мной о снах, если не хочешь причинить мне зло.

Мне очень хотелось рассеять суеверие Питамакана, но он был крайне упрям, и я не стал с ним спорить, зная, что спор может привести к ссоре.

К счастью, он видел во сне только медведя и козла; следовательно, мы могли охотиться на других животных. Надев лыжи, мы побежали расставлять западни. Для куниц мы сделали небольшие западни, затем пошли к верховьям реки посмотреть на тушу медведя и убитого мною лося. Нашли мы только два скелета; кости были почти дочиста обглоданы росомахами, рысями и горными львами. Здесь мы устроили две большие западни, тяжелые брусья которых подперли старыми бревнами. Из такой западни не вырвался бы и самый крупный хищник, если бы пошел на приманку.

Когда мы покончили с этим делом, спустились сумерки, и мы поспешили домой. На снегу мы видели отпечатки копыт оленей и лосей, но у нас не было времени выслеживать дичь. Не успели мы войти в хижину, как снова поднялась метель, но это было нам наруку. Чем больше снегу, тем лучше: копытные животные не смогут от нас ускользнуть, и мы будем выбирать самых жирных.

Много снегу выпало в ту ночь, и на следующий день нам пригодились лыжи. Ярко светило солнце; Питамакан не видел дурных снов, и мы пошли на охоту за козами. Поднявшись на склон горы против нашей хижины, мы добрались до выступа, откуда видна была долина, где мы жили. У самой вершины горы, очень крутой и высокой, начиналось ледяное поле, обрывавшееся у края скалы, с которой несколько дней назад сорвалась снежная лавина.

Стоя на выступе, Питамакан повернулся лицом к востоку и указал мне на горный хребет, покрытый снегом. Темными были только отвесные скалы, на которых не лежал снег.

– Там, в горах, снег глубже, чем в долине, – сказал Питамакан.

С тоской смотрел он на стену из камня и снега, отделявшую нас от равнин и родного народа. Но он ни слова не сказал о своей тоске; я тоже молчал. Я, кажется, отдал бы все на свете, только бы вернуться к дяде, в форт Бентон. Правда, у нас была теперь теплая хижина, было мясо, оружие, лыжи, но будущее наше представлялось мне туманным. Кто знает, вернемся ли мы когда-нибудь к берегам Миссури? Казалось, сама природа восстала против нас.

Питамакан коснулся моего плеча и прервал мои размышления.

– Здесь, на склонах этой горы, я не вижу козьих троп, – сказал он. – Но посмотри на соседнюю гору. Там на выступах как будто виднеются следы.

Да, на сверкающем снегу видны были узкие тропки, тянувшиеся между соснами. Но животных, проложивших эти тропы, мы не могли разглядеть. Они были почти такие же белые, как и снег, и мы увидели бы их лишь в том случае, если бы они стояли на фоне темных сосен или скал. Расстояние между двумя горами было не больше полутора километров, но разделяло их глубокое ущелье, и нам пришлось спуститься к реке и пойти в обход.

Путь наш лежал мимо трех западней, расставленных неподалеку от реки. В первой мы нашли большую куницу с густым темным мехом, вторая оказалась нетронутой. Куницу мы вытащили из-под упавшего бруса и повесили на ветку дерева. Приближаясь к третьей западне, мы еще издали увидели, что нас ждет добыча. Мы ускорили шаги.

– Попалась рысь, – предположил я.

– Росомаха, – высказал свою догадку Питамакан.

Мы оба ошиблись. В западню попал горный лев; тяжелая перекладина раздробила ему шейные позвонки. Черноногие, а также племена кроу и большебрюхие высоко ценили шкуру горного льва; ею они накрывали седла. Мы знали, что можем обменять эту шкуру на четырех лошадей и считали себя богачами. Оставив льва в западне, мы стали взбираться на гору.

Сначала подъем показался нам легким, но чем дальше, тем труднее становилось идти. Выйдя из лесу, мы стали карабкаться по крутому склону. Здесь лыжи не могли нам пригодиться; мы их сняли и, проваливаясь по колено в снег, брели от выступа к выступу. Старательно обходили мы заросли низкорослых сосен: там, между этими соснами, намело столько снегу, что мы увязли бы по уши.

Хотя мороз был лютый, мы обливались потом, но стоило нам остановиться, чтобы перевести дух, мы тотчас же начинали дрожать. Не раз подумывал я о том, чтобы отказаться от охоты, но мысль о теплых козьих шкурах, казалось, удесятеряла мои силы.

О, как завидовал я в тот день птицам! Ворона Кларка, которая отличается неприятным, хриплым голосом, пролетела над моей головой и, спустившись на ветку сосны, стала выклевывать зерна из большой шишки.

«О, если бы могли мы летать, как она! – думал я. – Как быстро добрались бы мы до горных коз!»

Как это ни странно, но здесь, среди холодных, неприступных скал, птиц было больше, чем внизу, в долине, покрытой лесом. Стаями кружились около нас маленькие певчие птички. Я не знал, как они называются. Лишь много лет спустя один натуралист сказал мне, что это были зяблики с серыми хохолками

– северные птицы, которые любят холод и метель.

Видели мы также птармиганов – маленьких белоснежных птичек из рода тетеревов. Глазки, клюв и лапки у них черные. Они никогда не спускаются в долину и круглый год живут на склонах высоких гор. Оперение у них густое, и даже лапки до самых пальцев покрыты перьями. В сильные морозы они не садятся на ветви карликовых сосен, а ныряют в рыхлый снег, прорывают туннели и сидят под снегом. Эти птицы оказались не пугливыми: они подпускали нас к себе шагов на восемь-десять и тогда только улетали или убегали. Иные, посмелее, задирали хвостики, когда мы подходили близко, и даже делали вид, будто хотят на нас напасть.

Наконец мы поднялись на длинный и широкий выступ, обрывавшийся в пропасть. Дальше, за пропастью, тянулся следующий выступ, являвшийся как бы продолжением первого. И там, у подножия скалы, увидели мы горною козла. Козел был большой и старый, он сидел на льду, как сидят собаки, и в этой позе, столь непривычной для травоядного животного, было что-то странное. Нам стало жутко: мы никогда не видели такого диковинного козла. Морда у него была длинная, с огромной бородой; голова, казалось, вросла в плечи. Передние ноги его были гораздо длиннее задних, их покрывала длинная шерсть, и можно было подумать, что на нем надеты панталоны с бахромой. Над плечами шерсть его поднималась сантиметров на двадцать. Хвост – короткий – был так густо покрыт волосами, что походил на толстую дубинку. Рога, полукруглые, черные, загнуты были назад и казались слишком маленькими для такого крупного животного; по форме они напоминали серп. Питамакан разглядывал козла с таким же любопытством, как и я.

– Что с ним приключилось? – задал он мне вопрос. – Не болен ли он?

– Вид у него такой, словно он о чем-то грустит, – отозвался я.

И в самом деле, вид у козла был сумрачный. Свесив голову на грудь, он тоскливо смотрел вниз, в долину, как будто на нем тяжким бременем лежали все горести земные. Заинтересовавшись козлом, мы не сразу заметили его собратьев, разместившихся на небольших выступах над его головой. Насчитали мы тринадцать коз и козлов: одни лежали, другие стояли на снегу. Один старый козел лежал под ветвями карликовой сосны; изредка поднимал он голову, набивал рот длинными иглами и медленно их пережевывал. Мы не понимали, почему стадо не обратилось в бегство. Неужели животные нас не заметили?

– Подойдем к самому краю пропасти и посмотрим, как перебраться на следующий выступ, – предложил Питамакан.

Сделав несколько шагов, мы убедились, что козы давным-давно нас увидели. Две или три посматривали на нас с любопытством, старый козел, восседавший над пропастью, глянул разок в нашу сторону и снова погрузился в мрачные размышления. Остальные не обратили на нас ни малейшего внимания: они никогда не видели человека.

Подойдя к пропасти, мы убедились, что должны вскарабкаться на широкий выступ, находившийся на высоте пятидесяти метров от нас, пройти по этому выступу над пропастью, а затем спуститься к козам.

Никогда не забуду я этого подъема! Снег был глубокий, но мы сняли лыжи и, пользуясь ими, как лопатами, прокладывали шаг за шагом дорогу. Иногда снег осыпался под нашими ногами, и мы скатывались на несколько шагов вниз. Один раз Питамакан был с головой засыпан снегом, и мне пришлось его откапывать. Он уже задыхался, когда я его откопал.

Добравшись до выступа, мы надели лыжи, но снова сняли их, когда начали спускаться по склону. Спуск оказался легким, так как гора обрывалась вниз уступами, и на каждом уступе мы делали передышку. Приблизившись к широкому выступу, на котором находились козы, мы натянули тетивы луков. Я, как плохой стрелок, оставил себе только одну стрелу, а остальные четыре были у Питамакана.

Мы вступили на тропу, проложенную козами и тянувшуюся вдоль выступа, который имел в ширину от двадцати до тридцати шагов. Кое-где преграждали нам путь карликовые сосны и можжевельник и заслоняли от нас коз.

Обойдя заросли, мы чуть было не налетели на большого козла. Когда он нас заметил, шерсть на его спине поднялась дыбом, и он двинулся нам навстречу. Шел он, опустив голову и словно приплясывая, а мы, увидев его, и удивились и испугались. При виде этих острых черных рогов мороз пробегал по коже.

– Сверни с тропинки! Беги направо! – крикнул, толкая меня, Питамакан. – А я побегу налево!

Конечно, бежать мы не могли. Свернув с тропы, мы шли вперевалку, проваливаясь в снег. Но козел не спешил, и мы успели отойти на несколько шагов от тропы.

Поровнявшись с нами, он остановился, словно размышляя, что теперь делать. Но Питамакан не тратил времени на размышления. Он выстрелил и не промахнулся. Старый козел подпрыгнул и мотнул головой; вид у него был жалкий и глупо удивленный; потом он тяжело упал на снег. Мы добрались до тропинки и осмотрели добычу, такой густой длинной шерсти я не видел ни на одном животном. На голове, там, где начинались острые рога, я заметил черные наросты, похожие на большие бородавки.

– Понюхай их! – сказал Питамакан.

Я понюхал и почувствовал острый запах мускуса. Питамакан вытащил стрелу; должно быть, она пронзила сердце козла. Потом мы решили подойти ближе к стаду и убить еще несколько животных. Мы нуждались в теплых одеялах и хотели раздобыть четыре большие шкуры или пять маленьких.

– Что же ты стоишь? – спросил я, видя, что Питамакан не двигается. – Иди вперед!

Он поднял руку и как будто прослушивался. Глаза его расширились от страха.

– Что с тобой?!

Он не отвечал и тревожно посматривал по сторонам. Вдруг я услышал слабый, издалека доносившийся гул. По-видимому, этот гул и встревожил Питамакана. Мы взглянули на вершину горы, окинули взглядом ближайшие склоны, но, казалось, нигде не было снежного обвала.

Гул становился протяжнее и громче, нарастал с каждой секундой, а мы дрожали от страха, не понимая причины этого странного явления.

Мы прислушивались. Страшный гул доносился, казалось, со всех сторон.

– Бежим! – крикнул Питамакан. – Бежим отсюда!

8. СЛЕДЫ ЛЫЖ

– Куда же бежать? – спросил я. – Этот рев несется как будто отовсюду и ниоткуда.

Бросив взгляд на вершину горы, на склоне которой мы находились, я увидел длинное облако снежной пыли, тянувшееся к востоку от вершины и напоминавшее гигантский флаг.

– Послушай! Да ведь это ветер воет! – воскликнул я. – Видишь, как он сметает снег с вершины.

– Да, пожалуй, это ветер, – согласился Питамакан. – Но вой доносится и с севера, и с юга, и с востока, и с запада. Посмотри, там наверху ветер дует как будто со всех сторон.

Питамакан был прав: ветер сметал снег со склонов гор, высившихся против нашей горы. Через несколько секунд пики горного хребта затянулись белой дымкой, исчезли в вихре снежной пыли. Но здесь, на склоне горы, дул легкий западный ветерок. Я вспомнил, что зимой, когда пролетали над равнинами северо-западные ветры, вершины Скалистых гор всегда были затянуты серо-белыми облаками.

– Странно, – сказал я Питамакану, – ветра здесь нет, а вой его мы слышим.

– Да, – отозвался мой друг, – странно все в этой стране. Здесь живет Творец Ветра и другие лесные и горные боги. Брат мой, я боюсь, как бы они не разгневались на нас.

В первый раз дул этот страшный зимний ветер. С тех пор мы часто слышали протяжное завывание, доносившееся неведомо откуда. Но в долине и даже на склонах гор никогда не бывало сильного ветра. Всегда Питамакан бледнел и пугался, заслышав жуткий вой; я пытался рассеять его суеверный страх, но он не обращал внимания на мои доводы.

Скользя и падая, мы спустились на следующий выступ и внизу, шагах в десяти от нас, увидели коз. Было их семь штук – три старые козы, два козленка и два молодых козла. Они стояли, сбившись в кучу, и, даже не помышляя о бегстве, смотрели на нас снизу вверх. Вид у них был удивительно глупый и растерянный.

Питамакан убил одну из коз. Я натянул было тетиву, но передумал: я боялся промахнуться и потерять стрелу. Но нелегко было мне овладеть собой и отказаться от охоты.

Питамакан не терял времени даром. Все четыре его стрелы попали в цель, и я отдал ему свою. Он прицелился в старую козу, которая, сообразив наконец, что происходит что-то неладное, побежала, неуклюже подпрыгивая, по склону горы. Питамакан убил ее наповал.

Как дети, радовались мы удаче. Я перебегал от одной козы к другой, щупал густую шерсть, поглаживал длинные рога.

У нас не было веревки, чтобы связать убитых животных. Вот что мы придумали: сделав надрез на задней ноге козы, мы просунули переднюю ногу второй козы между сухожилием и костью, затем сделали такой же надрез на передней ноге и вставили палку, чтобы нога не высвободилась из зажима. Так сцепили мы всех убитых нами животных – их было пять – и поволокли по склону.

Спуск был крутой, но благодаря глубокому снегу мы не скользили и не скатывались в пропасть. Добычу нашу мы тащили, словно на буксире. Опасаясь снежного обвала, мы старались держаться ближе к лесу. Я ступал осторожно, словно человек, идущий по тонкому льду, часто оглядывался, смотрел, не осыпается ли снег. Питамакан меня успокаивал.

– Если сорвется лавина снега, мы успеем добежать до леса, – говорил он мне.

Мы благополучно спустились к подножью горы и стали сдирать шкуры с убитых коз. Но до вечера мы успели ободрать только одну козу. Остальных мы положили на кучу еловых ветвей, а Питамакан водрузил над ними длинную палку и набросил на нее свою верхнюю одежду, чтобы вид ее и запах отогнали хищников – львов, росомах, рысей, которые могли завладеть нашей добычей.

Быть может, меня спросят, почему мы положили коз на еловые ветки, а не зарыли в снег? Мясо недавно убитых животных начинает портиться через несколько часов, если зарыть его в снег, а на морозном воздухе остается свежим.

Питамакан проявил большое мужество, сняв теплую одежду. Дрожа от холода, он побежал домой, а я шел медленно и нес шкуру и голову козы. В тот день мы не успели вытащить из западней горного льва и куницу.

Когда я вошел в нашу хижину, Питамакан уже развел костер и повесил над огнем оставшиеся ребра самки лося. Одежда наша промокла насквозь; пришлось ее снять и высушить у костра. Как приятно было растянуться на постели из еловых веток, смотреть на веселые языки пламени и отдыхать после тяжелого дня!

В течение следующих дней работа у нас кипела. Мы содрали шкуры с коз, вычистили их и сшили из них мешок шерстью внутрь. Вечером мы оба залезли в этот мешок и крепко уснули. Впервые с тех пор, как мы покинули лагерь черноногих, мы не мерзли ночью и не просыпались, чтобы подбрасывать хворост в костер.

Немало времени отнимали у нас наши западни. Каждый вечер мы их осматривали и находили двух, трех, а иногда и четырех пушных зверей. Вооружившись ножами из обсидиана, мы сдирали с них шкуру. Это была утомительная работа, и шла она медленно, но мы охотно ее выполняли и гордились своей добычей. В нашей хижине всегда сушились, растянутые на обручах, шкуры куниц, росомах, рысей, а в углу постепенно росла кипа ценных мехов.

Много снегу выпало за эти дни. Когда мы доели мясо самки лося, снежный покров достиг почти двух метров в толщину. В течение двух дней мы питались козлятиной, но она издавала неприятный запах мускуса. По словам Питамакана, это была «не настоящая пища».

Находя, что луки наши недостаточно упруги, товарищ мой мечтал сварить клею и обклеить оба лука сухожилиями лося. Материала для клея у нас было много, но мы не знали, в чем его варить.

– Манданы делают горшки из земли, – сказал я однажды. – Быть может, и нам удастся сделать горшок, который не развалится.

Мы спустились к реке искать глину. Там, где берега были крутые, я стал сбивать палкой снег, тонким слоем покрывавший почти отвесную стену, и между двумя пластами гравия мы увидели толстый пласт глины. Отломав несколько больших кусков – глина была, конечно, мерзлая, – мы отнесли их в хижину. Здесь мы раздробили их на мелкие кусочки, дали им оттаять, а затем, добавив немного воды, стали разминать руками липкую массу.

Питамакан – искусный гончар – вылепил изящный горшок, наподобие тех, какие он видел в деревне племени мандан. Что же касается моего горшка, то стенки его были толщиной в два с половиной сантиметра, и вмещал он не больше двух литров. Когда мы обложили оба горшка тлеющими углями, мой дал трещину, а горшок Питамакана развалился.

Неудача нас не обескуражила. Снова принялись мы за работу. Питамакан налил воды больше, чем в первый раз, а я – гораздо меньше. Когда горшки были готовы, мы стали их обжигать. Второй горшок Питамакана развалился, как и первый, а мой – с толстыми стенками, уродливый по форме, – казалось, не пострадал от огня. Я поддерживал вокруг него большое пламя, потом отгреб угли в сторону. Горшок был темнокрасного цвета; когда мы ударили по нему палкой, он зазвенел.

Но с одной стороны его тянулась трещина, и мы побоялись сдвинуть его с места. Трещину мы залепили глиной, налили в горшок воды, положили туда копыто лося и два козьих копыта и, поддерживая слабый огонь, вываривали их целый день. Изредка подливали мы воды в горшок и терпеливо ждали результатов. Вечером Питамакан окунул палочку в горшок и потрогал жидкость пальцами.

– Ай-и! – с восторгом воскликнул он. – Настоящий клей!

Размягчив в горячем клее сухожилия лося, Питамакан облепил ими оба лука. На каждый лук пришлось по два сухожилия; то место посредине, где сходились их концы, Питамакан скрепил перемычкой. Когда работа была окончена, мы положили луки в стороне от костра, чтобы они медленно сохли. Утром, выбравшись из мехового мешка, мы первым делом натянули тетивы, испытали оба лука и убедились, что они стали эластичнее. Наскоро поев козлятины, мы отправились на охоту: нам предстояло запастись мясом на зиму.

Питамакан слыхал, что зимой белохвостые олени спускаются с высоких гор к большому озеру в стране племени плоскоголовых; следовательно, до весны мы их не увидим. Но североамериканские олени и лоси зимуют в горных долинах.

Спускаясь к реке, мы шли зигзагами и внимательно осматривали заросли ивняка, попадавшегося на нашем пути. Мороз был трескучий. Рукавиц у нас еще не было, и мы засунули руки в рукава, а луки и стрелы держали под мышкой. Мерзли ноги, так как старые кроличьи шкурки, которыми мы их обертывали, облезли и протерлись.

Проходя вдоль реки, мы увидели выдру – она ловила рыбу в темной полынье. Растянувшись на льду, она потянула носом воздух, осмотрелась по сторонам и вдруг нырнула в воду. Через несколько секунд она выползла на лед, держа в зубах большую форель. Она тотчас же начала есть ее, а мы потихоньку ушли. Нас она не заметила. Выдры близоруки, но слух у них чуткий и обоняние развито сильно. Мы решили устроить неподалеку от этого места западню, если нам удастся поймать для приманки рыбу.

Отойдя на километр от нашей хижины, мы увидели тропу, тянувшуюся к зарослям ив и разветвлявшуюся на узкие тропинки. Она напоминала глубокую колею, врезанную в снег; по обеим сторонам ее высились сугробы. Этот ивняк служил зимним пастбищем для оленей: на многих деревцах веточки и кора были обглоданы. Кое-где виднелись большие углубления в снегу – здесь олени отдыхали и спали в то время, как один из них стоял на страже: горные львы охотятся на оленей, и стадо всегда выставляет сторожевого.

Мы добрались до середины пастбища, хотя нам стоило большого труда пересекать на наших лыжах глубокие колеи. Вскоре мы увидели дичь – двух самок, двух детенышей и двух годовалых оленей. Заметив нас, старая самка-вожак побежала рысцой по тропе, увлекая за собой остальных. Сворачивая на тропинки, ответвлявшиеся влево от главной тропы, она старалась забежать нам в тыл. Когда мы преградили ей путь, она бросилась в противоположную сторону. Питамакан побежал направо, я – налево, и вдвоем мы загнали маленькое стадо в дальний конец ивняка.

Здесь кончались тропинки. Сделав гигантский прыжок, старая самка нырнула в рыхлый снег и стала прокладывать дорогу, поднимая облако снежной пыли. Остальные животные последовали задней, и только один из детенышей вернулся в заросли. Вскоре к нему присоединилась его мать.

Олени находились так близко от нас, что, казалось, мы могли коснуться их рукой. Стрела Питамакана вонзилась в бок старой самки, а мне посчастливилось убить бежавшего за ней детеныша. Оба упали, но два годовалых оленя перепрыгнули через них и бросились в заросли.

Мы преследовали теперь вторую самку и ее детеныша. Она вырвалась из ивняка и бежала по глубокому снегу – бежала быстрее, чем мы, хотя у нас на ногах были лыжи. Мы дивились ее силе. Но шагов через триста она устала и остановилась, заслоняя своим телом детеныша. Шерсть на ее плечах и спине стала дыбом; глаза горели злобой. Казалось, она решила защищать своего детеныша до последней капли крови. Когда мы подошли ближе, она перешла в наступление. Мы отбежали в сторону, а она, выбившись из сил, снова остановилась. Я отвлек ее внимание, а Питамакан подкрался к ней сбоку и пустил стрелу. Самка опустила голову, глаза ее мгновенно потускнели, и она упала. Такая же судьба постигла и ее детеныша. Слишком легко досталась нам эта добыча, но убивать мы должны были, если хотели жить.