Текст книги "Космический госпиталь"

Автор книги: Джеймс Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Устройство действовало по принципу противовесов, поэтому тут не требовалось прилагать особых усилий. Тяжелый груз аккуратно опустился на спину малыша, нанеся ему ласковый шлепок. Несколько минут О'Мара отдыхал, потом уцепился за вторую веревку, груз которой, опускаясь, поднимал первый груз.

Наградив юного худларианина восемью шлепками, О'Мара обнаружил, что не видит конца веревки, хотя и ухитряется как-то всякий раз её найти. Его голова слишком долго была выше уровня тела, и он находился на грани обморока. Уменьшившийся приток крови к мозгу вызвал и другие последствия… О'Мара с удивлением услышал собственный голос, который, сюсюкая, приговаривал:

– Ну-ну… все в порядке… папочка сейчас приласкает… ну, сейчас… баю-бай…

Но ещё удивительнее было то, что он на самом деле ощущал ответственность и безумно боялся за малыша. Для того ли он его спас, чтобы сейчас с ним случилось этакое! Быть может, воздействие тяжести в три «же», прижимавшей его к полу, при которой от простого вздоха устаешь, словно неделю трудился не разгибаясь, а каждое ничтожное движение требует запаса всех сил, – быть может, это напомнило ему страшную картину: медлительное, неумолимое сближение двух огромных непонятных неуправляемых металлических глыб?

Несчастный случай…

В тот злополучный день О'Мара был ответственным за сборку, и только он включил предостерегающие сигналы, как увидел двух взрослых худлариан, которые гонялись за своим шаловливым отпрыском по одной из сближавшихся конструкций. Через транслятор он потребовал, чтобы они немедленно покинули площадку, предоставив ему самому поймать малыша. Габариты О'Мары были гораздо меньше габаритов взрослых ФРОБов, а потому сближавшиеся поверхности стиснули бы их прежде, а он выгадывал эти несколько лишних минут, чтобы прогнать малыша к родителям. Но то ли трансляторы у ФРОБов были отключены, то ли они боялись доверить спасение своего детеныша крохотному человеческому существу – как бы то ни было, но они оставались в зазоре до тех пор, пока не стало слишком поздно. И у О'Мары на глазах сближающиеся конструкции поймали ФРОБов в ловушку и раздавили их.

Малыш уцелел только потому, что был мал и теперь копошился возле мертвых родителей, О'Мара кинулся к нему. Прежде чем поверхности сошлись, ему удалось выловить маленького ФРОБа из зазора и выскользнуть оттуда самому. В какой-то миг О'Маре даже показалось, что он уже не выдернет из щели и ноги.

«Разве здесь место для детей, – сердито подумал он, глядя на дрожащего, покрытого ярко-синими шершавыми пятнами малыша. – Необходимо запретить взрослым, кем бы они ни были, – даже таким могучим, как худлариане, брать сюда детей.»

Но вот опять раздался голос монитора:

– Насколько я могу судить по тому, что слышу, – не без ехидства начал он, – вы самым лучшим образом заботитесь о своем подопечном. То, что малыш здоров и доволен, несомненно вам зачтется…

«Здоров и доволен, – подумал О'Мара, снова потянувшись за веревкой. – Здоров…»

– Но существуют и другие соображения. – Голос звучал все также спокойно. – Может быть, в несчастном случае повинны вы, потому что по небрежности не включили предостерегающие сигналы. К тому же, вопреки прежним отзывам, здесь вы проявили себя как человек грубый и задиристый, а ваше отношение к Уорингу… – Монитор неодобрительно поморщился. – Несколько минут назад вы заявили, что вели себя так, потому что вам все обрыдло. Объясните, что вы имели в виду.

– Минуточку, монитор, – вмешался Какстон, вдруг появившись на экране рядом с Крэйторном. – Я уверен, что все не просто так. Все эти задержки с ответами, это тяжелое дыхание и всякие там приговаривания «баю-баю, малыш» – это все разыгрывается специально, чтобы продемонстрировать, какая он великолепная нянька. Полагаю, следует доставить его сюда, чтобы он лицом к лицу…

– Вовсе не следует, – торопливо перебил О'Мара. – Я готов отвечать на любые вопросы сейчас.

Его воображение уже рисовало ужасную картину: он представил себе реакцию Какстона на состояние малыша; от этих мыслей О'Мара терял всякое самообладание. Какстон не станет долго думать, искать объяснений, не задастся вопросом, можно ли поручать младенца-инопланетянина человеку, который совершенно несведущ в его физиологии. Какстон будет просто действовать – и притом весьма энергично.

Что же касается монитора…

Из истории с несчастным случаем ему, может быть, и удастся выпутаться, думал О'Мара, но если к этому у него на руках умрет малыш, то тут уж не останется никакой надежды. Сейчас необходимо было выиграть время. Четыре-шесть часов, если верить справочнику.

Внезапно он понял, что малыш обречен. Ему становилось все хуже: он стонал и дрожал, вызывая жалость и отчаяние. О'Мара беспомощно выругался.

То, что он пытался сделать сейчас, следовало сделать с самого начала, а теперь уже поздно… Можно считать, что малыш погиб, а ещё пять-шесть часов – и О'Мара сам протянет ноги или станет инвалидом на всю жизнь. И поделом!

* * *

Малыш дал понять, что сейчас подаст голос, и О'Мара с мрачной решимостью снова приподнялся на локтях, готовясь к очередной серии шлепков. Следовало выиграть время, чтобы завершить начатую процедуру и ответить на все настойчивые вопросы монитора. Если малыш снова заревет, сделать это будет невозможно.

– …за ваше искреннее сотрудничество, – сухо продолжал монитор. – Прежде всего я попрошу объяснить, что произошло с вашим характером.

– Мне в самом деле все обрыдло, – упрямо повторил О'Мара. – Здесь негде развернуться. Может быть, я на самом деле стал нытиком. А теперь меня считают подонком, и я пошел на это вполне сознательно. Я достаточно читал, чтобы стать неплохим психологом-самоучкой.

И тут разразилась беда. Его локоть скользнул по полу, и он грохнулся навзничь с высоты трех четвертей метра. При утроенной силе тяжести это было равносильно падению со второго этажа. К счастью, тяжелый скафандр и шлем с прокладками смягчили удар, так что он не потерял сознания, но, падая, невольно судорожно схватился за веревку.

И это стало роковым.

Один груз опустился, другой резко взлетел и с треском ударился о потолок, сокрушив скобу, укрепленную на легкой металлической балке. Вся сложная конструкция стала разваливаться и, увлекаемая учетверенной силой тяжести, рухнула вниз прямо на малыша. О'Мара в своем состоянии не мог определить силу удара, который достался малышу, – был ли этот удар лишь немногим сильнее обычного увесистого шлепка или гораздо более сильным – но малыш сразу затих.

– Я вас в третий раз спрашиваю, – монитор повысил голос, – что там у вас происходит, черт побери?!

О'Мара пробормотал что-то нечленораздельное. Но тут вмешался Какстон:

– Там творится неладное, и я готов поклясться, что это касается малыша. Я сам должен взглянуть…

– Подождите! – в отчаянии воскликнул О'Мара. – Дайте мне ещё шесть часов!

– Я буду у вас через десять минут, – заявил Какстон.

– Какстон! – ещё громче рявкнул О'Мара, – если вы войдете в шлюз, вы меня прикончите! У меня внутренний люк раскрыт настежь, и, если вы откроете наружный, весь воздух улетучится, а монитор лишится своего обвиняемого.

Наступила внезапная пауза, потом монитор спокойно спросил:

– Зачем вам нужны эти шесть часов?

О'Мара попытался тряхнуть головой, чтобы отогнать дурноту, но голова его теперь весила втрое больше обычного, и он едва не свихнул себе шею. В самом деле, зачем ему эти шесть часов, внезапно удивился он, оглядевшись и увидев, что распылитель и пищевой резервуар раздроблены свалившейся на них системой полиспастов. Теперь он не мог ни накормить, ни обмыть малыша, едва видного из-под обломков. Оставалось только уповать на чудо.

– Я разберусь, – упрямо сказал Какстон.

– Нет, – возразил монитор по-прежнему вежливо, но тоном, не допускающим возражений. – Я хочу добраться до сути. Вы подождите снаружи, а я пока побеседую с О'Марой один на один. Вот так. Ну, а теперь О'Мара что там у вас… происходит?

Все ещё лежа на спине, О'Мара пытался собраться с силами. Он пришел к выводу, что разумнее всего будет рассказать монитору все, как есть, а потом просить, чтобы на эти шесть часов его оставили в покое. Только это и могло спасти малыша. Но во время исповеди О'Мара чувствовал себя прескверно, все вокруг плавало в тумане, так что временами он сам не понимал, открыты ли у него глаза или закрыты. Он заметил все же, когда кто-то подсунул монитору записку, но Крэйторн не стал её читать, пока О'Мара не кончил.

– Вы попали в передрягу. – Монитор бросил на О'Мару сочувственный взгляд, но тут же добавил уже суровее:

– При обычных обстоятельствах мне пришлось бы поступить так, как вы настаиваете, и дать вам эти шесть часов.

В конечном счёте справочник у вас и вам виднее, как поступить. Но за последние несколько минут ситуация в корне изменилась. Мне сейчас сообщили, что прибыли два худларианина, причем один из них врач. Так что, думаю, лучше вам уступить, О'Мара. Вы старались изо всех сил, но теперь предоставьте делать это квалифицированным специалистам. – Он помолчал и добавил: – Ради вашего же малыша.

* * *

Три часа спустя Какстон, Уоринг и О'Мара сидели за столом напротив монитора.

– В ближайшие дни я буду занят, – оживленно сказал Крэйторн, – так что давайте быстрее покончим с этой историей. Прежде всего – несчастный случай. О'Мара, исход вашего дела целиком зависел от того, поддержит ли Уоринг вашу версию. Мне известно, что у вас на этот счёт были какие-то весьма хитрые соображения. Показания Уоринга я уже слышал, но мне хотелось бы удовлетворить собственное любопытство, узнав, что он сказал по вашему мнению.

– Он подтвердил мои слова, – измученно ответил О'Мара. – У него не было иного выхода.

Он посмотрел вниз, на свои руки; мысленно он все ещё находился рядом с безнадежно больным малышом, которого оставил в своей каюте. Снова и снова говорил он себе, что не виноват в случившемся, но где-то в глубине души чувствовал, что, прояви он большую сообразительность и начни лечение в худларианских условиях раньше, малыш был бы сейчас уже вполне здоров. В сравнении с этим результаты расследования не имели сейчас для него никакого значения – равно как и показания Уоринга.

– Почему вы считаете, что у него не было иного выхода? – продолжал настаивать монитор.

Какстон только рот раскрыл, вид у него стал весьма растерянный.

Уоринг залился краской, всячески избегая взгляда О'Мары.

– Приехав сюда, – устало начал О'Мара, – я стал подыскивать себе какое-нибудь занятие, чтобы убить свободное время, и тут мне попался Уоринг. Я вел себя так в интересах Уоринга. Преследование было единственным способом воздействия на него. Но для ясности я должен вернуться немного назад. Из-за известной вам аварии реактора все ребята на нашем участке считали себя в неоплатном долгу перед Уорингом. Вы, вероятно, знаете подробности? Сам же Уоринг оказался не на высоте.

Физически он никуда не годился – ему приходилось делать уколы, чтобы нормализовать кровяное давление, сил у него едва хватало, чтобы управляться с приборами, и он буквально захлебывался от жалости к самому себе. Психологически он являл собой развалину. Пеллинг уверял его, что через два месяца уколы уже будут не нужны, но Уоринг убедил себя, что у него злокачественная анемия. Вдобавок он считал, что стал стерильным, – и это вопреки всем уверениям врача, – отсюда всё его поведение и все разговоры, от которых у любого нормального человека волосы вставали дыбом.

Такое поведение – типичная патология, а у Уоринга никакой патологии не было. Когда я увидел, как обстоят дела, я начал при каждом удобном случае поднимать его на смех. Я безжалостно преследовал его. Так что ему было за что подтвердить мою версию. У него не было иного выхода. Этого требовало элементарное чувство благодарности.

– Начинает проясняться, – заметил монитор. – Продолжайте.

– Все вокруг чувствовали себя в неоплатном долгу перед Уорингом, – продолжал О'Мара, – но, вместо того чтобы поговорить с ним всерьез, они буквально душили его своей жалостью. Уступали ему во всех стычках, играх, пикировках и вообще относились так, будто перед ними этакий хрупкий божок.

Я в этом не участвовал. Стоило ему только распустить нюни или напортачить в каком-нибудь деле, как я выдавал ему по полной, независимо от того, происходило ли это от его воображаемой, самому себе внушенной немощи, или от настоящей физической слабости, с которой он действительно не мог справиться. Может, иногда я бывал даже чересчур резок, но примите в расчёт, что я в одиночку пытался исправить тот вред, который причиняли ему пятьдесят молодцов, вместе взятых. Разумеется, Уоринг был бы рад съесть меня с потрохами, но зато со мной он всегда точно знал, чего он стоит. И я никогда не играл в поддавки. В тех редких случаях, когда Уоринг побивал меня, он знал, что это на самом деле и я сделал все возможное, чтобы этого не допустить. Именно в этом он со своими страхами больше всего нуждался, ему нужен был человек, который относился бы к нему как к равному, не делая ему никаких скидок. И когда начались все мои неприятности, я был абсолютно уверен, что он сообразит, какую услугу я ему оказал, и что элементарная признательность и порядочность не позволят ему утаить факты, которые могут меня оправдать. Я оказался прав?

– Да, – сказал монитор. Он жестом усмирил Какстона, который вскочил со стула от возмущения, и опять обратился к О'Маре:

– А теперь перейдем к вопросу о детеныше. Вероятнее всего, ваш малыш подхватил одну из тех легких, но редких болезней, которые поддаются успешному лечению только в условиях родной планеты. – Крэйторн внезапно улыбнулся. – По крайней мере, так считалось до сегодняшнего дня. Но сейчас наши худларианские друзья утверждают, что надлежащее лечение уже было организовано вами, так что теперь остается только выждать пару-другую дней и малыш придет в норму. Но они в претензии к вам, О'Мара, – сказал монитор. – Они говорят, что вы смастерили специальное устройство, чтобы ласкать и успокаивать малыша, и ласкали и успокаивали его гораздо чаще, чем нужно. Они считают, что вы самым настоящим образом перекормили и разбаловали их детеныша, так что теперь он общество человека предпочитает уходу своих соплеменников.

Какстон неожиданно грохнул кулаком по столу:

– Вы не должны ему спускать все с рук! – воскликнул он, побагровев. – Уоринг не всегда отвечает за свои слова…

– Какстон, – резко оборвал его монитор, – факты, которыми я располагаю, доказывают, что О'Мара не заслуживает ни малейшего порицания как в момент несчастного случая, так и позднее, при уходе за малышом.

Однако я хотел бы продолжить разговор с ним; полагаю, вы окажете мне любезность, оставив нас одних…

Какстон пулей выскочил из кабинета. Уоринг, помешкав, последовал за ним. У двери оператор задержался, отпустил в адрес О'Мары крепкое словцо, потом вдруг ухмыльнулся и вышел.

Монитор вздохнул.

– О'Мара, – сурово сказал он, – вы опять остались без работы, я стараюсь не лезть с непрошеными советами, но мне все-таки хотелось бы вам кое о чем напомнить. Через несколько недель начнет прибывать лечебный и технический персонал Госпиталя, куда войдут представители едва ли не всех обитателей Галактики. Моя обязанность – устроить их и не дать возникнуть трениям, чтобы со временем все могли как следует сработаться. Подобных прецедентов ещё не было, и когда мое руководство посылало меня сюда, мне было сказано, что для такой работы понадобится хороший прирожденный психолог, обладающий достаточной долей здравого смысла и не боящийся обоснованного риска. Думаю, не стоит пояснять, что два таких психолога лучше, чем один…

О'Мара слушал внимательно, но все ещё думал об ухмылке Уоринга. Он знал, что и малыш и Уоринг отныне пойдут на поправку, и, испытывая от этого немалое удовольствие, не мог ни в чем никому отказать. Но монитор, видно, не понял причины его рассеянности.

– Чёрт побери, я же предлагаю вам работу! Разве вы не видите, что она прямо-таки создана для вас?! Дружище, это Госпиталь, а вы только что вылечили вашего первого пациента!

Часть вторая
ГЛАВНЫЙ ГОСПИТАЛЬ СЕКТОРА

Глава 1

Словно лампочки на невидимой раскидистой новогодней ёлке, сверкали на фоне бледной россыпи звёзд огни Главного Госпиталя двенадцатого галактического сектора. Его иллюминаторы светились желтым, и багрово-оранжевым, и мягким прозрачным зеленым, и жестким синим цветом. А кое-где были темными. Там, за непрозрачными металлическими экранами, располагались секции, где освещeние было нестерпимо ярким или было темно и холодно, потому что тамошние обитатели не переносили даже слабого мерцания звезд.

А вот для тех, кто находился в тельфианском космическом корабле, только что вынырнувшем из гиперпространства и зависшем в двадцати милях от гигантского сооружения Госпиталя, ослепительная иллюминация видимых глазу излучений на таком расстоянии была слишком тусклой, чтобы различить её без помощи оптических приборов. Тельфиане питались, поглощая радиоактивную энергию. Корпус тельфианского лайнера окружало мерцающее голубоватое радиоактивное сияние, а во внутренних отсеках уровень жесткой радиации держался на высокой отметке, что, впрочем, по тельфианским понятиям было вполне нормальным. А вот в носовой части крошечного корабля царил хаос.

Тут по всему двигательному отсеку плавали части только что взорвавшейся сердцевины ядерного реактора – небольшие обломки с критической массой – и тут было слишком «жарко» даже для тельфиан.

Коллективно мыслящее групповое единство, которое являлось одновременно и капитаном тельфианского космического корабля и его командой, включило коммуникатор ближнего действия и заговорило на языке, который применялся для общения с существами, не способными к тельфианскому психослиянию, и сводился к стремительной череде жужжаний и пощелкиваний.

– Говорит тельфианское сточленное психоединство, – произнесло оно медленно и членораздельно. – У нас имеются пострадавшие, и нам требуется срочная помощь. Наша групповая классификация – ВТКМ, повторяю – ВТКМ…

– Пожалуйста, сообщите детали и степень срочности оказания помощи, – торопливо отозвался чей-то голос как раз в тот момент, когда тельфианин уже собрался повторить свое сообщение. Вопрос прозвучал на том же языке, которым пользовался капитан. Тельфианин поспешил сообщить подробности и замолчал в ожидании дальнейшего. Его мозг и многочленное тело состояло из сотни элементарных существ. Одни из них были слепы, глухи и, может быть, даже мертвы и не воспринимали никакой чувственной информации, но были и другие, которые излучали волны такой безмерной, мучительной боли, что коллективное сознание содрогалось и корчилось в безмолвном сочувствии. Да ответит ли он, наконец, этот голос, думали они, и, если ответит, сможет ли им помочь?

– Вам запрещается приближаться к Госпиталю более чем на пять миль, – внезапно проговорил тот же голос, – иначе вы создадите угрозу космическому транспорту, а также существам с пониженной устойчивостью к радиации.

– Понятно, – сказал тельфианин.

– Отлично, – отозвался голос. – Вам, должно быть, известно, что представители вашего вида слишком «горячи» для нас, что исключает непосредственное общение с вами. Но дистанционно управляемые механизмы уже на пути к вам и они облегчат проблему эвакуации, если вы доставите пострадавших к самому большому люку корабля. А если это вам не удастся, не стоит волноваться: мы располагаем механизмами, которые сумеют проникнуть внутрь вашего корабля и вынесут пострадавших.

Голос сообщил ещё, что Госпиталь надеется помочь пациентам, хотя точный прогноз в настоящее время невозможен, и умолк.

Тельфианин подумал про себя, что скоро боль, которая терзает его мозг и многочленное тело, исчезнет, но с нею исчезнет и добрая четверть самого тела…

* * *

С ощущением счастья, которое испытываешь, только когда позади у тебя восемь часов сна, внутри – отличный завтрак, а впереди – увлекательная работа, Конвей поторопился к своей палате. Строго говоря, это нельзя было назвать «своей палатой» – если бы там произошло что-либо серьезное, то самое большее, чего ожидали от него, – это призыва о помощи. Однако Конвей находился в Госпитале всего лишь два месяца, а потому не придавал этому особого значения, понимая, что ему не скоро доверят большее, чем самые простые процедуры. Всякую информацию о любой форме внеземной психики можно получить за считанные минуты с помощью мнемограммы, но умение использовать полученные сведения, особенно в хирургии, приходит только со временем. И Конвей готов был посвятить этому свою жизнь.

В поперечном коридоре он заметил своего знакомого из класса ФГЛИ, стажера-тралтана, горбатую слоноподобную тушу на шести губчатых ногах.

Сегодня короткие ноги тралтана, казалось, прогибались больше обычного, а маленькое существо ОТСБ, жившее в симбиозе с громадной тушей, пребывало в бессознательном состоянии. На радостное: «С добрым утром!» – Конвей получил в ответ переведенное транслятором и потому, конечно, невыразительное: «К-ш-ш-ш!» Он усмехнулся в ответ.

Накануне в Приемной и вокруг нее царило заметное оживление. Конвея туда не пригласили, но тралтан выглядел так, словно не успел за ночь ни отдохнуть, ни разогнуться.

Через несколько шагов Конвей встретил второго тралтана, который неторопливо шествовал рядом с маленьким существом класса ДБДГ, сходным с самим Конвеем. Впрочем, не совсем сходным: термин ДБДГ означал всего лишь групповую классификацию, которая учитывала только основные физические признаки, вроде количества рук, ног, голов и их положения на теле. Это существо было семипалым, возвышалось над полом всего лишь на четыре фута и походило на кудлатого плюшевого медвежонка.

Руки ДБДГ были сплетены за спиной, а сосредоточенно-отсутствующий взгляд устремлен вниз. Его неуклюжий спутник выглядел таким же сосредоточенным, только его взгляд был устремлен вверх – вследствие иного расположения зрительных органов. И у того и у другого были профессиональные знаки отличия – золотые шевроны на рукавах, означавшие, что их владельцы являются по меньшей мере почтенными диагностами.

Поравнявшись с ними, Конвей воздержался от приветствий и даже ступать постарался как можно тише.

Вероятно, они погрузились в глубокие размышления над какой-то медицинской проблемой, но с равным успехом могли просто повздорить и намеренно игнорировали друг друга. Диагносты вообще были странными существами.

Из громкоговорителей на каждом перекрестке раздавалась какая-то внеземная тарабарщина, которую Конвей слушал вполуха, но, когда диктор внезапно переключился на земной язык и он уловил собственное имя, то от удивления замер как вкопанный.

– …к двенадцатому входному шлюзу немедленно, – монотонно повторял голос. – Доктор Конвей, немедленно отправляйтесь к двенадцатому входному шлюзу. Классификация ВТКМ-23…

В первый момент Конвей подумал, что это к нему не относится, потому что речь шла о серьезном клиническом случае, ибо цифра 23 после классификационного индекса означала количество подлежащих лечению пациентов. И вдобавок сама эта классификация была для него совершенно новой. Правда, он подозревал, что такое сочетание букв вполне возможно, так могла обозначаться некая разновидность телепатических существ, жизнедеятельность которых основана на прямом потреблении радиации, и такие организмы, как правило, существуют в виде тесно взаимодействующей группы, или психоединства. Он все ещё соображал, способен ли справиться с таким случаем, а ноги уже сами несли его к двенадцатому шлюзу.

Пациенты ожидали его возле шлюза в небольшом металлическом экранированном свинцовыми брусками ящике, погруженном на самоходную тележку. Санитар кратко объяснил Конвею, что существа называют себя тельфианами и, судя по предварительному диагнозу, работать с ними придется в радиационной операционной. Благодаря портативности своих пациентов, добавил он, Конвей может сэкономить время, взяв их с собой в секцию мнемограмм и оставив за дверью на время, пока он сам будет впитывать там тельфианскую мнемограмму.

Конвей благодарно кивнул, лихо прыгнул в тележку и включил мотор, будто делал это по сто раз на дню…

В той приятной и деятельной жизни, которую он вел в этом весьма необычном месте, именуемом Общим сектором, только одно претило ему, и сейчас он снова столкнулся с этим, войдя в секцию мнемограмм: там находился на дежурстве монитор. А мониторов Конвей не выносил. На присутствие кого-либо из них он реагировал примерно так же, как на носителя особо страшной инфекции. Конвей считал себя существом разумным, цивилизованным, не лишенным нравственных начал, а потому не способным всерьез возненавидеть кого-либо или что-либо, однако это не мешало ему совершенно не выносить мониторов. Он знал, разумеется, что время от времени в любом коллективе случаются срывы и всегда нужны люди, которые в этом случае предпримут определенные меры, необходимые для сохранения порядка. Но испытывая отвращения ко всякому насилию, Конвей органически не мог хорошо относиться к тем, кто такие действия предпринимал.

Да и было ли что этим мониторам вообще делать в Госпитале?

Человек в темно-зеленом комбинезоне, сидевший перед контрольной панелью информатора, заслышав шаги, торопливо обернулся, и Конвей испытал ещё один удар. В добавление к майорским нашивкам на плечах монитора красовались значки с изображением жезла и змеи – эмблемы врача!

– Меня зовут О'Мара, – достаточно приветливо представился он. – Я главный психолог этого бедлама. А вы, полагаю, доктор Конвей?

Он улыбнулся.

Конвей заставил себя улыбнуться в ответ, прекрасно сознавая, сколь вымученная его улыбка, и опасаясь, что собеседник это тоже понимает.

– Вам нужна тельфианская мнемограмма? – спросил О'Мара, голос его звучал уже менее приветливо. – Ну, доктор, на этот раз вам выпал действительно фантастический случай! Только закончив работу, постарайтесь как можно скорее стереть мнемограмму. Поверьте, это отнюдь не те воспоминания, что хотелось бы сохранить надолго. Поставьте вот здесь отпечаток пальца и присядьте вот туда.

Пока О'Мара закреплял на его голове налобную ленту и электроды образовательной машины, Конвей старался выглядеть особенно невозмутимым и не избегать жестких и умелых рук. Короткие волосы О'Мары отливали тусклым металлическим блеском, и взгляд у него тоже был металлический, колючий.

Конвей понимал, что этот взгляд сейчас фиксирует все его реакции, а острый, проницательный ум делает соответствующие выводы.

– Ну, вот и все, – сказал наконец О'Мара, когда сеанс закончился. – Да, пока вы не ушли, доктор, вот ещё что: думаю, нам с вами не мешало бы провести небольшую беседу установочного характера, если можно так выразиться. Не сейчас, конечно, сейчас у вас серьезный случай, но и особенно не откладывая.

Конвей спиной ощущал на себе его цепкий взгляд, пока шел к двери.

Как ему сказали, он должен гнать из головы лишние мысли, чтобы вновь приобретенная информация улеглась в голове соответствующим образом. Однако он неотвязно думал о назначении монитора, который относился к высокопоставленной части постоянного персонала Госпиталя, да к тому же ещё был врачом. Как можно совмещать две такие разные профессии? Конвей подумал о нарукавной повязке, которую носил. На ней были изображены черный и красный круги тралтан, пылающее солнце дышащих хлором илленсанов и обвивающая чашу змея земных медиков – известные всем медицинские символы трех главных рас Галактического союза. А тут этот доктор О'Мара, чьи петлицы на воротнике свидетельствовали, что он – целитель, а нашивки на рукавах говорили, что к медицине никакого отношения не имеет.

Одно теперь было ясно: отныне Конвей не успокоится, пока не разузнает, почему главный психолог Госпиталя является ещё и монитором.