Текст книги "Космический госпиталь"

Автор книги: Джеймс Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Глава 4

Конвей порой ворчал на тесноту каморки, где спал, хранил свои немногочисленные пожитки и изредка потчевал коллег. Но сейчас именно её теснота успокаивала его. Он сел – ходить было негде – и постарался прояснить картину, вспыхнувшую в его мозгу, когда они были в палате.

С самого начала все было очевидно. Во-первых, гравитационные установки: Конвей непростительно упустил из виду, что их можно регулировать, устанавливая любую силу тяжести от нуля до пяти «же». Затем сложная система подачи воздуха: она была противоречивой, только если считать её предназначенной для одного вида существ. А если для нескольких?

Наконец, физическое состояние пациента и ярко-оранжевая окраска корпуса.

Земные корабли такого типа обычно окрашены в белый цвет.

Потерпевший аварию корабль был «каретой скорой помощи»!

Но межпланетный корабль такого типа мог быть продуктом исключительно развитой цивилизации, охватывающей множество звездных систем. Значит, создавшая его культура достигла высокого уровня. В Галактической цивилизации такой ступени достигли лишь культуры Илленсы, Тралтана и Земли. Как же может случиться, что культура такого масштаба оставалась неизвестной?

Конвей поежился. У него был ответ и на этот вопрос.

Саммерфилд полагал, что найденная половина была наиболее поврежденной, и остальная часть корабля могла продолжить путь к ближайшей ремонтной базе. Таким образом, секция с пациентом оторвалась во время аварии и передвигалась в пространстве тем же путем, что и корабль до катастрофы.

Следовательно, корабль шел с планеты, зарегистрированной как необитаемая, но за сто лет кто-то основал там базу или даже колонию. И «карета скорой помощи» следовала с той планеты в межгалактическое пространство…

Цивилизация, способная преодолевать межгалактическое пространство и создавать базы на окраине другой галактики, внушала уважение и мысль о мерах предосторожности в обращении с ней. Особенно если учесть, что единственного её представителя пока при всех стараниях нельзя было отнести к сговорчивым существам. Его соотечественникам, искушенным в области медицины, не по душе придется, если кто-то станет плохо обращаться с их занемогшим собратом. Да и вообще при таком положении дел они вряд ли хорошо отнесутся к кому бы то ни было или к чему бы то ни стало.

* * *

Неожиданно загудел коммуникатор. Курседд сообщала, что пациент спокоен, но раковое поражение быстро распространяется, угрожая одному из дыхательных отверстий. Конвей ответил, что сейчас придет. Он вызвал к себе доктора Приликлу и снова уселся на диванчик.

Он не решался сообщить кому-либо о своем открытии. Сделать это означало послать в межзвездное пространство сторожевые корабли, которые могут установить преждевременный контакт – преждевременный, с точки зрения Конвея. Он опасался, что первая встреча двух цивилизаций может кончиться недоразумением, а спасение пациента смягчит обстановку, если, конечно, Федерации удастся вылечить его.

Естественно, не исключено, что пациент не типичен для расы, что у него, по предположению О'Мары, умственное расстройство. Однако вряд ли в глазах инопланетян это может быть достойным оправданием, чтобы не принять все меры для его спасения. Любопытно, что страх пациента был связан с ненавистью к лицу, старавшемуся его вылечить. На какое-то мгновение Конвею пришла в голову дикая мысль: не существует ли во Вселенной антитезной логики, согласно которой помощь вызывает не благодарность, а ненависть.

Даже тот факт, что существо было обнаружено в «скорой помощи», не мог развеять сомнений. Для людей, подобных Конвею, «скорая помощь» – олицетворение альтруизма, милосердия и тому подобного. Но многие расы, среди них и входящие в Федерацию, относились к болезни как к проявлению физической неполноценности.

Покидая комнату, Конвей все ещё не представлял себе, каким образом примется за лечение пациента. Не знал он, и сколько времени отпущено ему на это. Капитан Саммерфилд, Гендрикс и те, кто исследовал корабль, были сейчас слишком поглощены множеством загадок, которые тот преподнес, чтобы подумать о чем-либо ином. Но придет время и они задумаются над тем же, над чем ломал голову Конвей. Их отделяло от этого всего лишь несколько дней, а может, и часов.

Затем мониторы вступят в контакт с неизвестными, а те, естественно, захотят узнать о судьбе их больного брата, который к тому времени либо совсем выздоровеет, либо будет выздоравливать.

Или же…

Конвей всеми силами пытался отогнать мысль: «А что, если он умрет?»

* * *

Прежде чем приступить к очередному исследованию, он расспросил Приликлу об эмоциональном состоянии пациента, но не узнал ничего нового.

Существо было неподвижно и, по-видимому, находилось без сознания. Однако как только Конвей обратился к нему с помощью транслятора, больного снова охватил страх, хотя, как уверял Приликла, он понимал, о чем говорит Конвей.

– Я не причиню вам вреда, – медленно и четко выговаривая слова, Конвей приближался к пациенту. – Но мне необходимо до вас дотронуться. Поверьте, я не желаю причинять вам вред. – Он вопросительно посмотрел на Приликлу.

ГЛНО сказал:

– Страх и… беспомощность. И ещё покорность наряду с угрозой… нет, с предупреждением. Он явно верит вам, но пытается о чем-то вас предупредить.

«Ну, так-то лучше», – подумал Конвей: существо не возражало против прикосновения. Он подошел к нему и дотронулся рукой в перчатке до участка чистой кожи.

Руку его снова отбросило сильнейшим ударом. Охнув, он отскочил в сторону и, потирая руку, выключил транслятор, чтобы дать выход своим чувствам.

Чуть помолчав для приличия, Приликла счел нужным пояснить:

– Нам удалось получить очень важную информацию, доктор Конвей. Бурная физическая реакция пациента ничуть не изменила отношения его к вам.

– Ну и что из того?! – раздраженно воскликнул Конвей.

– А то, что реакция была непроизвольной.

Конвей подумал над выводом Приликлы и сказал не без горечи:

– Значит, общая анестезия исключена, даже если бы у нас и был подходящий наркоз – сердцем и легкими управляют непроизвольные сокращения мышц. А это ещё одно осложнение. Мы не можем его анестезировать, а он не собирается нам помочь…

Конвей подошел к контрольному пульту и нажал несколько кнопок. Замки сети раскрылись, и сеть оттянуло в сторону.

– Он сам себе наносит травмы, – пояснил Конвей, – бьется о сеть. Вы видите, он почти лишился второго щупальца.

Приликла возражал против того, чтобы убрать сеть, он считал, что, оказавшись на свободе, пациент может нанести себе более серьезные повреждения. Конвей возразил, что пострадавший в его положении вряд ли сможет свободно передвигаться. Ему пришла мысль, что поза, принятая существом, идеальна для обороны. Она напомнила позу кота во время драки, который опрокидывается на спину, чтобы пустить в ход все четыре лапы. Вот и этот десятилапый мог защитить себя от нападения с любой стороны.

Инстинктивные реакции существа были продуктом эволюции. Иначе зачем ему принимать эту оборонительную позицию, не подпуская к себе никого именно тогда, когда оно нуждается в помощи?..

И тут Конвея словно озарило – он нашел ответ на свой вопрос! Нет, поправил он себя, стараясь успокоиться; он уверен, что нашел ответ.

* * *

Все их выводы относительно сущности болезни изначально были неверными. Они пришли к ложному заключению, казалось, простому и единственному, – отсюда и диагноз. Если изменить этот диагноз, становятся объяснимыми физическое и моральное состояние пациента, истоки его враждебности. Тогда нащупывается и единственно верный метод лечения.

Больше того, появляются основания полагать, что пациент отнюдь не так злобен и враждебен, как это могло показаться.

Единственным слабым местом в теории Конвея была вероятность того, что она могла оказаться ложной.

Конвей не мог ни с кем обсудить намеченный курс лечения – это привело бы к служебным неприятностям. Вздумай он настаивать на этом лечении, в случае неудачи и смерти пациента его бы, как лечащего врача, просто уволили.

Конвей снова приблизился к пациенту и включил транслятор. Он знал наперед, какой будет реакция пациента – ведь то, что он собирается сделать, было жестоким испытанием для больного, но Конвей не мог поступить иначе. Он сказал:

– Не беспокойтесь, молодой человек, мы вас быстро вернем в нормальное состояние…

Реакция пациента была настолько бурной, что доктору Приликле, который следил за чувствами пациента, пришлось покинуть палату.

И лишь тогда старший терапевт принял окончательное решение.

* * *

Три следующих дня Конвей регулярно посещал пациента. Он отмечал, с какой скоростью растет жесткий покров, охвативший уже две трети тела пациента. Не было сомнений, что поражение распространяется чрезвычайно быстро, и опухоль становится все толще. Он отослал образцы в Лабораторию патологии. Оттуда ответили, что пациент страдает весьма активной формой рака кожи, и запрашивали, возможно ли хирургическое вмешательство или лечение радиоактивными изотопами. Конвей отвечал, что и то и друге исключено, так как усилит опасность для жизни пациента.

Конвей распорядился, чтобы никто не смел утешать больного, ибо он и так уже достаточно пострадал от такой доброжелательной тупости. Если бы Конвей мог запретить доступ в палату всем, кроме себя, Курседд и Приликлы, он сделал бы это, не задумываясь. Однако Конвею все время приходилось убеждать себя, что он поступает правильно.

Со дня первого консилиума он сознательно избегал доктора Маннона, не желая обсуждать с ним ход болезни, – старый друг был слишком умен и его невозможно было провести, а правду Конвей не мог сказать даже ему. Он страстно желал, чтобы капитан Саммерфилд был с головой занят делами на корабле, чтобы О'Мара и Скемптон забыли о существовании Конвея, а Маннон не совал нос не в свое дело.

Однако этого не случилось.

* * *

Когда утром пятого дня Конвей вторично зашел в палату, его там поджидал доктор Маннон. Согласно всем правилам хорошего тона, он попросил разрешения взглянуть на пациента. Затем, покончив с формальностями, сказал:

– Послушайте, юный наглец, мне надоело смотреть, как вы разглядываете свои ботинки или потолок, стоит мне только подойти к вам. Не будь у меня такой же непробиваемой шкуры, как у тралтана, я бы не выдержал подобного пренебрежения. Известно, что вновь назначенных старших специалистов первые недели работы прямо-таки распирает от самомнения, но ваше поведение переходит все границы.

Подняв руку, он остановил попытку Конвея ответить, и продолжил:

– Принимаю ваши извинения. Теперь перейдем к делу. Я говорил с Приликлой и с ребятами из патологии. Они сказали мне, что поражено все тело, что новообразование непроницаемо для рентгеновских лучей безопасной концентрации, а потому о состоянии внутренних органов можно только догадываться. Удаление наростов исключено – для этого требуется парализовать щупальца, а это в свою очередь может остановить сердце. При действующих щупальцах операцию тоже нельзя провести. В то же время пациент слабеет день ото дня, но вы не можете накормить его, не освободив ему рот.

К тому же последние анализы свидетельствуют, что опухоль распространяется не только вширь, но и вглубь, и есть основания полагать, что, если не провести операцию немедленно, хвост полностью срастется со ртом. Разве не так?

Конвей кивнул.

– Допустим, – переведя дух, продолжил Маннон, – вы ампутируете конечности и удалите опухоль с головы и хвоста, заменив кожу подходящим синтетическим материалом, а как только пациент достаточно окрепнет, повторите эту операцию на остальных участках тела. Согласен, этот путь невероятно сложен, но в настоящих условиях он предоставляется единственно возможным. Конечно, можно создать ему искусственные конечности…

– Нет! – с чувством воскликнул Конвей. Если его теория правильна, то всякая операция на этой стадии окажется роковой. Если же нет и если пациент на самом деле такой злобный и непреодолимо враждебный, как представляется с первого взгляда, и если друзья его разыщут…

Чуть успокоившись, Конвей пояснил:

– Представьте, ваш друг с заболеванием кожи попал в руки к инопланетному доктору и тот не придумал ничего лучшего, как заживо содрать с него кожу и оторвать ему руки и ноги. Обнаружив его в таком состоянии, вы придете в негодование. Даже если предположить, что вы цивилизованное, терпимое и готовое на компромиссы существо – а эти качества мы пока не можем приписать нашему пациенту, – я беру на себя смелость предположить, что вы выйдете из себя.

– Это же несопоставимо, вы же отлично понимаете! – горячо возразил Маннон. – Порой приходится рисковать. Перед нами как раз такой случай.

– Нет, – ответил Конвей.

– Может быть, у вас есть лучшие предложения?

Конвей не спешил с ответом, тщательно взвешивая каждое слово:

– У меня есть одна идея, но пока я не хотел бы её обсуждать. Если что-нибудь получится, вы узнаете об этом первым: Если не получится – все равно узнаете. Узнают все.

Пожав плечами, Маннон направился к двери, но, не дойдя до нее, остановился.

– Что бы вы ни делали, – произнес он, – это достаточно серьезно, раз вы решили держать все в секрете. Однако, если вы поделитесь этим со мной, в случае неудачи я разделю с вами и вину…

«Все-таки есть настоящие друзья», – подумал Конвей. Соблазнительно было бы поделиться с Манноном – он был дотошным, добрым и весьма знающим специалистом, чрезвычайно серьезно относившимся к своей профессии, хотя и имел обыкновение подшучивать над собой. Однако вряд ли он сможет делать то, о чем его попросит Конвей, и вряд ли он будет хранить тайну, если этим Конвей займется сам.

И Конвей с сожалением покачал головой.

Глава 5

Когда Маннон ушел, Конвей возвратился к своему пациенту. Теперь больной напоминал не просто баранку, а баранку, ссохшуюся и изрезанную морщинами. Конвею трудно было убедить себя, что с того дня, как пациент прибыл в Госпиталь, прошла всего неделя. Его задетые опухолью щупальца напряженно торчали под разными углами, подобно засохшим сучьям на мертвом стволе. Понимая, что опухоль закроет дыхательные пути, Конвей вставил в них трубки, чтобы обеспечить нормальное дыхание. Трубки помогли, однако дыхание пациента замедлилось и утратило глубину. Биение сердца участилось, удары его ослабли.

Неуверенность изматывала Конвея.

Он записал в историю болезни пульс и частоту дыхания больного и решил, что пришло время чаще его осматривать, а также договориться с Приликлой, чтобы делать это вместе.

Курседд не спускал с Конвея глаз. Он не стал предупреждать ее, чтобы она молчала, так как это породило бы ещё больше разговоров и сплетен.

Конвей и так стал уже притчей во языцех у медсестер, а в последнее время обратил внимание, что старшие медсестры отделения стали относиться к нему с заметной прохладой. Но, если повезет, руководство ещё несколько дней не будет знать об этом.

Три часа спустя он вернулся в палату вместе с Приликлой. Сам снова проверил пульс и дыхание, а ГЛНО выяснил эмоциональное состояние пациента.

– Он очень ослабел, – задумчиво сказал Приликла. – Жизнь в нем еле теплится. Дыхание почти неощутимо, а пульс частый и слабый… – Мысль о смерти была особенно невыносима для эмпата, и чувствительный Приликла не смог заставить себя закончить фразу.

– Убедить его мы ни в чем не можем, – размышлял вслух Конвей. – Питаться он не способен, запасов энергии почти не осталось…

Конвей продолжил осмотр, но его неожиданно прервали.

* * *

Существо, что с трудом протиснулось в дверь, было тралтаном. Трудно отличить одного тралтана от другого, но этого Конвей узнал. Это явился не кто иной, как Торннастор, диагност, заведующий лабораторией патологии.

Выпучив глаза на Приликлу, он загудел:

– Выйдите, пожалуйста. И вы, сестра. – Затем он обратил все четыре глаза на Конвея.

– Я решил поговорить с вами один на один, – сказал Торннастор, когда Приликла и медсестра вышли. – Так как мои отдельные замечания будут касаться вашего профессионального поведения, я не хочу смущать вас присутствием свидетелей. Но начну я с добрых вестей. Нам удалось подобрать средство, останавливающее разрастание опухоли. Оно не только прерывает рост злокачественного образования, но и размягчает уже пораженные участки, а также регенерирует ткани и поврежденные сосуды.

«Черт побери», – подумал Конвей, а вслух воскликнул: – Замечательное достижение!

И это было правдой.

– Мы не добились этого, если бы не направили на погибший корабль нашего сотрудника с инструкциями исследовать все, что касается обмена вещeств пациента, – продолжал диагност. – Совершенно очевидно, что вы недооценили этот источник информации, ибо занялись им лишь однажды, впервые ступив на корабль. И потому вам удалось найти лишь малую долю того, что там было. Позвольте сказать вам, что я считаю это вашим просчётом, доктор, больше того: лишь ваши прошлые заслуги спасли вас от понижения в должности и отстранения от пациента… Наш успех оказался возможен только потому, что мы обнаружили весьма прилично оборудованную аптечку. Её содержимое, а также другие принадлежности среди оборудования корабля подтолкнули нас к выводу, что корабль этот был специализированным медицинским судном. Офицеры монитора были весьма взволнованы, когда мы им это сообщили…

– Когда? – резко спросил Конвей. Все его построение рухнуло в мгновение ока, Конвей почувствовал, как у него похолодели руки. Но, может быть, ещё не поздно? – Когда вы сказали им, что это медицинский корабль?

– Такого рода информация не может представлять для вас особый интерес. – Торннастор извлек из сумки большую колбу, помещённую в футляр.

– Вы должны интересоваться в первую очередь пациентом. Вам понадобится вот это средство и в большом количестве. Мы принимаем все меры, чтобы ускорить его синтез. Однако и того, что я даю, достаточно для пораженных участков головы. Проводите инъекции согласно инструкции. Эффект скажется примерно через полчаса.

Конвей осторожно взял колбу. Стараясь потянуть время, он спросил:

– А каковы побочные эффекты?.. Не хотелось бы рисковать…

– Доктор, – перебил его Торннастор, – мне кажется, ваша осторожность граничит с глупостью, даже преступлением. – Голос диагноста звучал в трансляторе монотонно, но, и не будучи эмпатом, можно было догадаться, что собеседник крайне разгневан. Последние сомнения Конвея рассеялись, когда он увидел, как яростно посетитель протопал к двери.

Терапевт мрачно выругался. Вот-вот и мониторы вступят в контакт с колонией, если они это уже не сделали. Ещё немного – и соотечественники пациента окажутся в Госпитале и будут справляться, что же сделали с больным. И если их собрату будет плохо, возможны неприятности, какими бы доброжелательными ни оказались пришельцы. Но ещё скорее следует ожидать неприятностей в самом Госпитале – Конвею не удалось убедить Торннастора в своей профессиональной пригодности.

Конвей сжимал в руке колбу, содержимое которой могло помочь пациенту.

В любом случае оно уничтожит внешнюю причину его болезни. Поборов минутное колебание, Конвей упрямо решил держаться своей линии – решения, принятого им несколько дней назад. Он поспешил спрятать колбу, прежде чем вернулся Приликла.

– Послушайте меня внимательно, – проговорил Конвей прерывающимся голосом. – Я знаю, на что иду, но, если я ошибаюсь и вы примете участие в этом эксперименте, ваша репутация пострадает. Вы понимаете меня?

Приликла заговорил, все шесть его тонких ног дрожали. Дело было даже не в словах, а в чувствах, охвативших доктора. Конвей понимал, что исходящие от него эмоции не могут благотворно действовать на Приликлу.

– Понимаю, – сказал Приликла.

– Отлично. Теперь вернемся к работе. Я хочу, чтобы вы вместе со мной проверили дыхание и пульс больного, не прекращая следить за его эмоциями.

Я ожидаю изменений в его состоянии и не хотел бы пропустить нужный момент.

* * *

Два часа кряду они неотрывно следили за пациентом, однако никаких изменений не происходило. Только на некоторое время Конвей позволил себе отвлечься, стараясь связаться со Скемптоном. Но ему ответили, что тот три дня назад спешно покинул Госпиталь, оставив координаты пункта своего назначения, однако установить с ним контакт пока не представляется возможным.

Конвей опоздал, не сумев помешать мониторам установить контакт с цивилизацией своего пациента. Единственное, что ему теперь оставалось, вылечить его.

Если только ему позволят…

Настенный динамик, прохрипев, произнес:

– Доктора Конвея просят немедленно пройти в кабинет главного психолога.

Конвей подумал, что это Торннастор, не теряя времени, успел уже пожаловаться. В этот момент Приликла подал голос:

– Дыхание почти исчезло. Пульс нерегулярный.

Схватив микрофон интеркома, Конвей крикнул:

– Говорит Конвей! Передайте О'Маре, что я занят! – Затем он обернулся к Приликле. – Вы правы. Как насчёт эмоций?

– При перебоях пульса эмоциональное излучение несколько возрастает, но теперь вошло в норму. Организм продолжает слабеть.

– Понятно. Будьте внимательны.

Конвей взял пробу воздуха из жабер и пропустил через анализатор. Даже при разряженности дыхания результат анализа не оставлял сомнений. Конвей почувствовал себя увереннее.

– Дыхание почти исчезло, – сказал Приликла.

Прежде чем Конвей ответил, в дверь ворвался О'Мара. Почти вплотную подойдя к Конвею, он нарочито спокойно произнес:

– Чем же вы так заняты, доктор?

Конвей едва не перебирал ногами от нетерпения.

– Ваше дело не может подождать? – умоляюще спросил он.

– Нет.

Да, ему не отделаться от психолога, не объяснив как-то свое поведение. Но так нужно было, чтобы хотя бы ещё час ему не мешали! Он быстро подошел к пациенту и, не глядя на О'Мару, в двух словах высказал главному психологу свои соображения относительно инопланетной «скорой помощи» и колонизованной планеты, откуда она стартовала. Он закончил тем, что попросил О'Мару задержать Скемптона, пока не удастся получить больше сведений о состоянии пациента.

– Значит, вам известно было все уже неделю назад и вы мне ни слова не сказали… – задумчиво проговорил О'Мара. – Я способен понять ваши побуждения. Нo мониторы не впервые устанавливают контакт и обычно справляются с этим отлично. Это люди, специально подготовленные для таких встреч. Вы же действовали как страус – спрятали голову под крыло и ждали, что проблема разрешится сама собой. Что же касается цивилизации, способной преодолеть межгалактическое пространство, – тут никак нельзя уклониться.

Подобную проблему следует решать быстро и позитивно. Идеальной демонстрацией наших добрых чувств было бы – вернуть им больного выздоровевшим…

Тут О'Мара перешел на яростный шепот, приблизившись к Конвею так, что тот почувствовал на своей шее его горячее дыхание.

– При первом же осмотре пациента вы убежали в свою комнату, никак не облегчив его участи. Это позорно с профессиональной точки зрения, но я отнесся к этому снисходительно. Впоследствии доктор Маннон предложил лечение, хотя и рискованное, но вполне допустимое и явно показанное пациенту. Вы отказались что-либо предпринять. Патологи разработали вещeство, способное за считанные часы вылечить пациента, но вы не захотели использовать даже это средство!

Обычно я не обращаю внимания на слухи и сплетни в Госпитале. – О'Мара повысил голос. – Но когда эти слухи становятся столь настойчивыми, особенно среди медсестер, которые знают, о чем говорят, я вынужден обратить на них внимание. Мне стало совершенно ясно, что, несмотря, на постоянное наблюдение, частые осмотры, многочисленные образцы, что отправлялись вами в патологодиагностическую лабораторию, вы ровным счётом ничего не сделали для пациента. Он умирал в то время, как вы делали вид, что лечите его. Вы были так перепуганы возможными неблагоприятными последствиями для себя, что оказались не в состоянии принять простейшее решение.

– Нет, – возразил Конвей. Обвинение задело его, хотя и было необоснованным из-за недостатка информации. Гораздо хуже слов было выражение лица О'Мары – на нем читались гнев, скорбь и разочарование в человеке, которому он доверял и как профессионалу, и как другу и который его так жестоко подвел. О'Мара корил себя не меньше, чем Конвея.

– Осторожность можно довести до абсурда, – продолжал он почти грустно. – Иногда приходится быть смелым, если надо принять рискованное решение, вы должны принять его и стоять на своем, как бы…

– А что же, вы полагаете, черт возьми, – яростно воскликнул Конвей, – я делаю?!

– Ничего, – ответил О'Мара. – Ровным счётом ничего!

– Правильно! – крикнул Конвей.

– Дыхание исчезло… – тихо сказал Приликла.

Конвей повернулся к пациенту и нажал кнопку звонка, вызывая Курседд.

Затем спросил:

– Сердце? Мозг?

– Пульс участился. Эмоциональное излучение несколько усилилось.

Появилась Курседд, и Конвей начал давать указания. Ему нужны были инструменты из соседней операционной ДБЛФ. Он уточнил: никакой асептики, не нужна и анестезия. Лишь большой набор режущих инструментов. Сестра исчезла. Конвей вызвал лабораторию патологии и спросил, какой коагулянт они могут рекомендовать для пациента, если потребуется длительная операция. Они обещали прислать препарат через несколько минут. Как только Конвей отошел от интеркома, О'Мара заговорил снова:

– Вся эта ваша бурная деятельность – одно очковтирательство, она ничего не доказывает. Пациент перестал дышать. Если он ещё не мертв, то настолько близок к этому, что здесь почти нет разницы. И вы за это в ответе.

Конвей покачал головой.

– Я не могу сейчас объяснить вам всего, но буду очень признателен, если вы свяжетесь со Скемптоном и попросите его не торопиться. Мне нужно время, но сколько именно – не знаю.

– Не знаете, когда поставите на этом крест, – зло сказал О'Мара, но тем не менее подошел к интеркому. Пока он добивался связи, Курседд вкатила столик с инструментами. Конвей установил его рядом с пациентом, затем через плечо бросил О'Маре:

– Подумайте вот над чем: последние двенадцать часов из легких пациента выходил совершенно чистый воздух… Пациент дышит, не видоизменяя состав воздуха в организме…

Наклонясь к больному, он приложил стетоскоп. Удары сердца участились, тоны усилились, но пульс оставался нерегулярным. Доносившиеся сквозь толстую твердую оболочку, покрывшую коркой все тело, звуки казались гулкими и искаженными. Конвей не был уверен, биение ли это сердца или что-то ещё. Он не знал, нормальное ли это состояние или нет.

– Что вы несете?! – прервал ход его мыслей О'Мара. Конвей понял, что размышляет вслух. – Не хотите ли вы сказать, что пациент вовсе не болен?..

– Мать перед родами может страдать, но её не назовешь больной… – рассеянно отозвался Конвей.

* * *

– Конвей! – О'Мара с таким шумом втянул воздух, что слышно было по всей палате. – Я вышел на связь с кораблем Скемптона. Они уже установили контакт с той цивилизацией. Сейчас Скемптон подойдет к микрофону… Я усилю звук – вы тоже услышите, что он скажет.

– Не слишком громко, – предупредил Конвей. Затем обернулся к Приликле:

– Каково эмоциональное излучение?

– Повысилось. Я снова улавливаю различные эмоции. Подавленность, нетерпение, страх – возможно, клаустрофобия, – состояние, близкое к панике.

Конвей внимательно, не спеша осмотрел неподвижного пациента и отрывисто произнес:

– Дальше мы не можем рисковать. Может быть, он слишком ослабел, чтобы справиться самому. Ширму, сестра.

Ширма была предназначена лишь для того, чтобы О'Мара не мог следить за ходом операции. Если бы главный психолог мог следить за тем, что намерен делать Конвей, он пришел бы к ещё более ложным выводам и прибегнул бы в отношении Конвея к силе.

– Растет беспокойство, – внезапно произнес Приликла. – Ощущение боли отсутствует, но начались интенсивные схватки…

Конвей кивнул. Он взял скальпель и начал резать опухоль, стараясь установить её толщину. Она была похожа на пробку и легко поддавалась ланцету. На глубине восьми дюймов он обнаружил нечто похожее на сероватую, маслянистого вида податливую мембрану, однако никакой жидкости в операционном поле не появилось. Конвей с облегчением вздохнул, убрал скальпель и сделал следующий разрез. На этот раз мембрана была зеленоватой и слегка вибрировала. Он продолжал резать.

Оказалось, что толщина опухоли достигает в среднем восьми дюймов.

Работая с лихорадочной быстротой, Конвей сделал надрезы в девяти местах, примерно на равном расстоянии друг от друга по всему кольцу тела. Затем вопросительно посмотрел на Приликлу.

– Гораздо хуже, – сказал тот. – Невероятная моральная подавленность, отчаяние, страх, чувство… удушья. Пульс учащается и остается нерегулярным – большая нагрузка на сердце. Пациент снова теряет сознание…

Не успел эмпат договорить, как Конвей взмахом скальпеля соединил разрезы в одну глубокую рану. Он жертвовал всем ради быстроты. При всем желании его действия нельзя было назвать хирургической операцией – любой мясник с помощью тупого топора провел бы её аккуратней.

Закончив, он какое-то время смотрел на пациента. Не уловив никакого движения, Конвей отбросил скальпель и начал руками рвать кору.

Внезапно палату заполнил голос Скемптона, который возбужденно рассказывал о посадке в иногалактической колонии и об установлении связи с её обитателями.

– …Послушайте, О'Мара, – продолжал он, – социологическая структура тут невероятная. Ни о чем подобном я не слышал. У них две различные формы…

– Принадлежащие к одному и тому же виду, – вставил Конвей, не прерывая работы. Пациент явно оживал и начинал помогать врачу. Конвею хотелось кричать от возбуждения, но он продолжал:

– Одна форма десятиногий друг, что лежит здесь. Правда, ему не положено совать хвост в рот. Но это лишь переходная ступень… Другая форма, это… это… Конвей замолчал, вглядываясь в появившееся на свет существо. Куски «опухоли» падали на пол. Отчасти её срезал Конвей, а отчасти сбрасывал и сам новорожденный.

– Кислорододышащее, – продолжал Конвей. – Яйценосное. Длинное, гибкое тело, снабженное четырьмя ногами, как у насекомого, манипуляторами, обычными органами чувств и тремя парами крыльев. Внешне напоминает стрекозу. Похоже, что первая форма, судя по примитивным щупальцам, приспособлена для тяжелого труда. До тех пор, пока она не минует стадию «куколки» и не превратится в более подвижное, изящное существо, она не может считаться полностью сформировавшейся и готовой к исполнению ответственной работы. Полагаю, это и ведет к созданию сложного общества…

– Я как раз собирался сказать, – в голосе Скемптона звучало разочарование человека, которого лишили возможности произвести сенсацию, – что два таких существа находятся на борту нашего корабля и они возьмут на себя заботу о пациенте. Они настаивают, чтобы с пациентом ни в коем случае ничего не делали…