Текст книги "Последняя из могикан, или Небо в алмазах"

Автор книги: Джеймс Типтри-младший

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Джеймс Типтри-младший
Последняя из могикан, или Небо в алмазах

Об авторе

Как вы все уже вероятно знаете, многократный лауреат премий «Хьюго» и «Небьюла» Джеймс Типтри-младший – одно время фигура, настолько загадочная, чтобы считаться Б. Трейвеном научной фантастики, – на самом деле псевдоним покойной доктора Элис Брэдли Шелдон, вышедшей на пенсию психолога-экспериментатора, которая также публиковалась иногда под псевдонимом Ракуна Шелдон. Трагическая смерть доктора Шелдон в 1987 году оборвала карьеры «обоих» авторов, но прежде она успела написать произведения, удостоенные двух премий «Небьюла» и двух премий «Хьюго» (под псевдонимом Типтри) и еще одной премии «Небьюла» (под псеводнимом Ракуна Шелдон), а также завоевать, не важно, под каким именем, славу одного из лучших писателей в жанре научной фантастики.

Хотя «Типтри» опубликовал два сравнительно неплохо принятых публикой романа – «Вверх по стенам мира» и «Яркость падает с неба», – ей, как и Деймону Найту и Теодору Старджону (двум писателям, которым она была более всего близка эстетически), больше других импонировал и лучше удавался рассказ. Несколько ее рассказов стоят в ряду лучших из всех, написанных в семидесятые годы: «Лет отверткой», «Девочка, которая подключалась», «Женщины, которых мужчины не видят», «Отправь нас лучом домой», «И я проснулась и обнаружила себя на склоне Холодных гор», «Я слишком большой, но люблю играть», «Человек, что шел домой пешком», «Медленная музыка», «Дым ее поднимался вечно». И уже сейчас ясно, что эти рассказы будут читать еще долго. Они – и десятки других, ничуть их не хуже – показывают, что Элис Шелдон была просто одной из лучших авторов нашего времени, работавших в жанре научно-фантастического рассказа. На деле ее высокий темп подачи материала и развития сюжета, забота об интересах общества, ее страсть ко всему новому и неожиданному, любовь к исследованию, интерес экспериментатора к реакциям людей на сверхнормальные стимулы и эксцентричные ситуации, пристрастие к катастрофам и пестрым драматическим сюжетам, ее поглощенность мутациями времени и бескрайностью космоса сделали Элис Шелдон прирожденным автором фантастики. Сомневаюсь, что какой-либо иной жанр позволил бы ей с той же полнотой реализовать свои особые таланты, впрочем, идея сменить жанр как будто вовсе ее не интересовала. В то время когда множество других писателей-фантастов с тем же или даже с большим удовольствием писали «мэйнстрим» и посмеивались над художественными и финансовыми ограничениями жанра НФ, она желала быть автором научной фантастики; это была ее мечта и ее страсть.

Шелдон явно любила космические одиссеи, и звездные оперы, даже самые примитивные, расхожие и дешевые – из разряда того, что поглощаешь со смешанным с чувством вины удовольствием, зная, что тебе это Вредно, что это, вероятно, засоряет артерии, – и включала вариации разгульных космических одиссей во многие свои рассказы и в оба романа, хотя зачастую эти мотивы обыгрывались в диссонирующем, темном – и нередко монотонно мрачном – минорном ключе со множеством любопытных перепевов флейты и эксцентричных аппликатур. (В восьмидесятые годы, под конец жизни она сознательно предприняла попытку писать в стиле «ретро», создать Ностальгическую звездную оперу – в таких рассказах, как «Единственно, что можно сделать аккуратно» и «Столкновение», которые впоследствии вошли в сборник «Звездный разлом». Хотя эти рассказы сами по себе очень неплохи, тон их был, пожалуй, слишком скованным, чтобы они могли стать в ряд с ее ранними, не столь манерными и более наивными и искренними – пусть даже временами более шероховатыми и топорными – экспериментами в жанре рассказа.) Существенное влияние Типтри на последующие поколения писателей-фантастов наиболее явно сказалось на киберпанках – которые сами причисляют рассказ «Девочка, которая подключалась» к своим прямым предшественникам, но, на мой взгляд, она оказала также значительное влияние на будущую эволюцию космической одиссеи. Взять для примера рассказ «Последняя из могикан, или Небо в алмазах»: хотя это не самый известный рассказ Типтри и упоминания о нем крайне редко встречаются в критических статьях, следы его видны во множестве последующих произведений – от текстов Джона Варли, вышедших несколько лет спустя, до ранних рассказов Брюса Стерлинга, таких как «Рой», и до современной барочной звездной оперы девяностых годов.

Сам рассказ «Последняя из могикан, или Небо в алмазах» трудно назвать элегантным: он настолько нашпигован новыми идеями и вывертами сюжета, что вызывает ощущение почти что клаустрофобии. Это потное, плотное, выматывающее чтение, в жестоком темпе, здесь нет ни перемен настроения, ни «спокойных мест», чтобы перевести дух, такое построение много лучше подошло бы для повести (как говорят, в письме, в котором он отказывался взять рассказ на публикацию, Джон У. Кэмбелл назвал его «сжатой повестью» – в чем он, во всяком случае, был прав). Но взгляните на процесс мышления, какой происходит на заднем плане рассказа: Шелдон с начала и до конца заново выдумывает цивилизацию Пояса астероидов, уже описанную в фантастике прошлых лет, заменяя ее притягательным и причудливым социумом собственного изобретения. Здесь появляются рабы киборгов, которыми те управляют посредством радио и проводов, биологически измененные люди, адаптированные к жизни в космосе. Здесь существуют космические корабли и поселения, представляющие собой мономолекулярные пузыри «квазиживой цитоплазмы». И что главное, здесь в ходу совершенно иные психологические установки, радикально отличные от наших собственных и от тех, какие были свойственны обитателям Пояса астероидов, какими их описывала научная фантастика прошлых времен. Вы еще увидите, что эти тропы вновь и вновь возникают в фантастике восьмидесятых и девяностых годов, как будет все чаще проявляться но страницах произведений научной фантастики мысль о том, что люди, которые будут жить в будущем, будут отличаться и от вас, и от меня, что у них будут иные виды на будущее, иные цели и иная мораль, сформированные технологией и социальными переменами, вызванными той самой технологией, и новой средой обитания. В безжалостно ужатом тексте менее чем из 10 000 слов этот небольшой рассказ таит в себе споры растений, которые расцветут, взаимно оплодотворят друг друга, мутируют и, наконец, дадут богатый урожай рассказа будущих лет…

Под псевдонимом Джеймс Тилтри-младший Элис Шелдон опубликовала девять сборников рассказов: «Десять тысяч световых лет от дома», «Миры теплые и не очень», «Звездная песнь о древнем примате», «Из Отовсюду», «Повести Кинтаны Ру», «Байт прекрасный», «Звездный раз-лом», посмертно были опубликованы сборник «Корона из звезд» и недавний итоговый сборник «Дым ее поднимался вечно».

Последняя из могикан, или Небо в алмазах

– Поступил сигнал, инспектор.

Оператор «Корониса» показала розовый кончик языка безобразному мужчине, ожидающему в патрульном катере Пояса астероидов. Катер завис в полумиле от базы «Коронис». «Весь щетиной зарос, – подумала оператор. – Брр…» И спрятав язычок, мило прощебетала:

– Это с… ага… с Франшизы Двенадцать.

Лицо человека на патрульном катере сложилось в еще более безобразную гримасу. Звали его инспектор космической безопасности Голлем, и у него болел живот.

Известие о том, что инспектора Компании мучают боли, порадовало бы всех до одного пузыресквотеров от Деймоса до Колец Сатурна. Разве что они бы, пожалуй, удивились, что у инспектора вообще имеется желудок, а не бобина магнитной ленты с записью контактов. Голлем, говорите? Да, всех друзей Голлема хватило б, чтобы основать колонию на мезоне, и сам он прекрасно это знал.

Впрочем, его желудок х этому привык. Желудок начал даже привыкать к работе на «Взаимный фонд Коронис», а его хозяин еще не оставлял надежды, что ему удастся пережить своего босса по имени Квайн.

Убивала его вовсе не желудочная колика, нет, дюйм за дюймом его снедало то, что он спрятал за Франшизой Четырнадцать, на самом краю сектора «Коронис».

Голлем, хмурясь, смотрел на экран, куда девица Квайна как раз вносила беды его следующего обхода. Считалось, что живая девица за консолью коммутатора повысит боевой дух служащих. Но при виде ее настроение у Голлема не улучшалось. Он знал, как выглядит, и нутром чуял, что это за вспышка была у Двенадцатой.

Когда набитые девицей данные вышли к нему на экран, он сразу понял, что это и впрямь жалоба на «барабашку», Призрачные сигналы в линиях.

О боже, нет. Только не это.

Он ведь только что все исправил и замел следы.

Франшизу Двенадцать держала «Уэст Хем Химикаты», жутковатая компания, которой заправляли киборги. Если он не доберется туда в ближайшее время, они пошлют следопыта. Но как ему туда попасть? Он только что оттуда, и к тому же по расписанию он должен двигаться вверх во Франшизу Один.

– Развернуть обход, – буркнул он в микрофон терминала. – Начать с Франшизы Четырнадцать. Цель: внеплановая проверка наращивания конгломерата на Одиннадцатой плюс экстренный ответ на вызов с «Уэст Хем». Выделить два дополнительных блока питания.

Девица занесла все в журнал базы; ей решительно не было дела до того, что инспектору взбрело в голову начать свой обход с космоклоаки.

Обрубив связь, Голлем ввел код нового курса, пытаясь не думать о том, как будет объяснять Квайну, на что пошли излишки питания. Если хоть кто-нибудь залезет в его терминал и найдет в бортжурнале фиктивные записи, грузить Голлему до конца жизни руду, да еще с электродами за ушами.

Он набрал с клавиатуры код инъекции «Вэйгиз», чтобы снять боль в желудке, и поймал ошибку в коде, какую исправил без особой радости. Большинство «пояснйков» (так звали жителей Пояса астероидов) приняли переход на реактор, работающий от накопителя гравитации, с распростертыми объятиями. Голлем терпеть его не мог: какая радость висеть, качаясь вверх-вниз задницей, вместо того чтобы самому гнать жестянку, куда пожелаешь. Как по старинке, по-настоящему.

Я последний фанат машин, думал он. Богом забытый динозавр в космосе…

Но у динозавра хватило бы ума не связываться с мертвой девчонкой.

И с «Рагнарёком».

Стрелка на индикаторе суммарного давления атмосфер качнулась и подпрыгнула, и патрульный катер ввинтился в нод искривления поля – Голлем, во всяком случае, надеялся, что так это произошло. Он отпихнул щупальце нового биомонитора, какой ему запихнули в корабль, и стал смотреть на звездную россыпь на обзорных экранах, пока искривление пространства не превратило эти звезды в кашу. В Поясе всегда есть на что поглядеть. На сей раз это была буря из мелких полумесяцев, хвостом тащившихся за его кораблем и поблескивающих, когда кувыркались камешки.

«Небо в алмазах…»

Из больших иллюминаторов «Рагнарёка» видно голое и пустое пространство космоса. Вот как когда-то умели летать. Его Железная Бабочка. Он поскреб в бороде, подсчитывая: заглянуть к сквотерам на Четырнадцатой, а потом пять часов до «Рагнарёка».

Пискнул сигнал сводки погоды, указывая на то, что с тех пор, как он вводил курс, изменилась скорость перемещения завихрений поля. Он покрутил тюнер, настраиваясь на волну сводки и спрашивая себя, каково бы жить при погоде, сплошь состоящей из вихрей ветров газа и жидкой воды. Сам он воспитывался на Луне.

Вспышка, о которой бубнила сводка погоды, оказалась парой беглых астероидов, на всех парах несущихся прочь с орбиты Большого Юпа. Старик: Юпитер еще мог время от времени разразиться парой-другой астероидов-камней. Эта парочка напоминала беглых троянцев, и направлялись они, похоже, в Дальний от «Коронис» нод, в сектор Темис. Сектор, по сути, пустовал, там не было ничего сколько-нибудь значительного, кроме какой-то новой медбазы. Впрочем, это дело не его, а инспектора с Цереса, придурковатого малого по имени Хара. Хара, вероятно, слишком занят сейчас тем, что толкает мутировавший бактериофаг, чтобы заметить, как они пролетели. А жаль – троянцы богаты газами.

Время кормежки. Голлем вскрыл пакет «овипафф» и врубил музыку. Свою музыку. Старый хеви-метал времен фронтира. Эти бьющие на подсознание новые биостоны не для него. Чумовые электронные децибелы вдарили по переборкам. Большими бесполезными зубами Голлем жевал пасту, кабина сотрясалась.

 
«Не найти мне удоВЛЕТВОРЕНЬЯ!»
 

Биомонитор поджал все свой ложноножки. Поделом тебе. Никто не звал тебя на Голлемов корабль, симбиот сосущий.

Хеви-метал сделал свое дело. Голлем занялся упражнениями зарядкой. Нельзя запускать себя, полагаясь на волю невесомости, как Хара. Как все они теперь. Изящество движений в невесомости? Дерьмо собачье. Немодное тело Голлема сгибалось и распрямлялось.

Горилла. Ничего удивительного, что собственной его матери хватило одного взгляда на него, чтобы броситься наутек. «3а две тысячи световых лет от дома...» А где у Голлема дом? Спросите у Квайна, спросите у Компании. Космос давно поделили Компании с большой буквы.

Пора тормозить в Четырнадцатую.

Франшиза Четырнадцать радовала своей неизменностью: беспорядочный и беззаконный муравейник налепленных одна на другую икринок и переходов меж ними. Когда разрешение стало лучше, икринки превратились в скопление пузырей-хабитатов с мономолекулярной оболочкой. Конгломерат астероидов, к какому они крепились, был синхродеформирован задолго до того, как Голлем начал обходы. Первые колонисты делали это с помощью реактивных двигателей. Круто. Теперь любой ребенок с сумматором гравитации как хочешь выправит тебе орбиту.

Пузырей на Четырнадцатой становилось все больше – и все больше детишек. Пузыри со всех сторон облепили астероид. Резервуары для выращивания тканей, продукция которых оплачивала франшизу, пока оставались нетронутыми, но во всех остальных местах пузыри лепились один на другой. Причем самые новые из них закреплены были довольно хлипко. У ребятишек скоро кончится камень, на котором работает их метаболит. Всякий раз проходя через Четырнадцатую, Голлем занудно напоминал им об этом.

– Где ваши толкалки для камня? – спросил он и теперь, когда на экране у него возникло лицо старшего сквота.

– Скоро, скоро, инспектор Голлем, – ответил худой скинхед с прилепленным к уху биотюнером.

– Компания расторгнет ваш контракт, Джуки. «Фонд Коронис» вычеркнет вас из списка держателей страхового полиса, если вы не будете поддерживать подлежащую страхованию систему жизнеобеспечения.

Джуки улыбнулся, помял зеленый ком за ухом. Да уж, они оставляют камни, поднимаются на высшую ступень эволюции, уходят в мир симбиотической косможизни. За спиной Джуки маячила пара боссов постарше.

– Вы не можете позволить себе, чтобы вас отрезали от сервиса, какой предоставляет Компания, – сердито сказал им он. Никто лучше Голлема не знал, сколь ничтожен этот сервис, но без него, что тогда? – Достаньте себе еще камня.

Он не мог больше тратить здесь время.

Выходя на малой скорости из Четырнадцатой, он заметил, что один из незакрепленных пузырей подернулся болезненно пурпурной пленкой. Не его забота, да и времени у него нет.

Чертыхнувшись, он подошел поближе и осторожно ввел зонды стыковочного устройства в мономолекулярную кожу пузыря. Когда зонды вскрыли замок, в кабину катера повалила вонь. Натянув дыхательное устройство, Голлем двинулся в загнивший пузырь, в ярости сжимая зубами сосок подачи кислорода. Посреди хабитата плавали, сбившись в невесомости в кучу, шесть или семь тел – словно моток желтой проволоки.

Он выдернул одно, плеснул мальцу в лицо струйку кислорода. Это оказался «сумковый малец», рожденный в невесомоста и никогда не ведавший, что такое гравитация. Когда веки его медленно разошлись, Голлем толкнул его к гниющей сердцевине метаболита. – Вы кормили его фагом. – Он отвесил мальчишке затрещину! – Думали, фаг станет самовоспроизводиться, да? Вы его отравили.

Глаза парнишки сошлись у переносицы, потом кое-как выправились. Вероятно, он ни слова не понял из фразы Голлёма: диалект Четырнадцатой быстро мутировал. Может, кое-кто из них и впрямь начал общаться без слов, посредством своих симбиотов. Телепаты-овощи.

Толкнув мальчишку назад в груду тел, Голлем пинком выбросил мертвый метаболит в мусоросборник. Изголодавшийся молли-пузырь был испещрен пятнами некроза, вообще держался лишь чудом. Окатив его CО₂ из своего баллона, Голлем пополз к себе на корабль за запасным ядром метаболита. Когда он вернулся, квазиживая цитоплазма пленки пузыря уже начала прочищаться. Она регенерирует, если детишки снова не отравят ее каким-нибудь мутафагом, связывающим СО₂. Вот так теперь человечество строит себе космические дома – из мягких гетерокаталитических пленок, которые питаются светом звезд, дышат отходами жизнедеятельности человека.

Голлем порылся в куче слабо шевелящихся тел, пока не нашел мешок с фагом, зажатый между женщиной и ее младенцем. Она захныкала, когда он выдернул наркотик. Голлем унес его к себе на катер и осторожно отчалил, выпустив облачко питательного геля, чтобы заплавить дыру от зонда. Молли-пузырь сам себя исцелит.

Наконец он волен держать путь на «Рагнарек».

Он ввел курс на Двенадцатую, потом ловко вставил в код «заплатку» обходного лога и ввел истинную свою траекторию. В журнал пойдет что-нибудь из тайной библиотеки дубликатов, такие дубликаты были против всех планов Компании, и лучше бы никто их не нашел. Потом он ввел в журнал запись о только что израсходованных запасных материалах и, как всегда, слегка преувеличил их количество. Приписки, растраты. В животе у него забурчало.

Голлем врубил бурю рока, чтобы утихомирить желудок. Была одна старая песня о парне, который ходил, привязав себе на шею мертвую птицу. Воистину у него, Голлема, есть своя мертвая птица. Все, что было хорошего, мертво. Все, что было свободного, буйного, человеческого, – все мертво. Он и сам чувствовал себя призраком, уж поверьте. Дохлым призраком, случайно затесавшимся сюда из тех времен, когда люди сами вели свои машины к звездам, а водоросли оставались в кюветах. До того, как ученые напридумывали все эти метаболизирующие марсианские макромолекулы, которые, цитирую, укротили космос, конец цитаты. И есть теперь укрощенные мужчины, женщины и дети, которые с помощью этих молекул дышат и прокладывают дороги в пространство, ими питаются и творят музыку ими… Быть может, с ними совокупляются или спариваются!

Степной волк зарычал, оскалив зубы, подергал из стороны в сторону щупальце биомонитора. Пискнул радар. «Рагнарек!»

Время съежилось, и на экранах его вспыхнуло прошлое. Он позволил себе один быстрый взгляд.

Огромный, одетый в золото корабль парил в свете звезд, и крохотное солнце за ним подернуло его алмазной пылью. Последний «Арго», самая одинокая из всех «Контестога». «Рагнарек». Необъятная, гордая, громоздкая звездная машина, словно гербами, украшенная знаками примитивных технологий, забросивших человека. в космос. «Рагнарёк», открывший путь к Сатурну и тому, что лежало за ним. Кулак человека в лицо богам. Остов, дрейфующий в море, которое он покорил. Потерянный и забытый всеми, кроме затхлой тени, призрака-инспектора Голлема!

«Рагнарек!»

Нет сейчас времени натягивать скафандр и бродить по нему внутри и снаружи, разбирать, протирать, возиться о его архаичной арматурой. Его реактор давно уж умер и остыл. Голлем не решался даже запустить его; тронься он с места, и забьются в истерике все радары зоны. Украденное у Квайна электричество – вот и все, что теперь согревало корабль.

А внутри него – мертвая птица.

Голлем легко скользнул к главному шлюзу, который давно уже переоборудовал под свое стыковочное устройство. И в этот самый момент, ему показалось, он заметил, как в грозди подсобных; пузырей, какие он повесил на грузовой шлюз «Рагнарека», вспучивается новая «ягода». Что еще задумала Топанга?

Стыковочный фал вошел в шлюз с умиротворяющим душу щелчком, и, ожидая, пока откроется внутренний люк, Голлем стоял нос к носу с двумя старыми чудовищных размеров скафандрами, какие висели в шлюзе «Рагнарека». Просто невероятно, насколько они громоздкие и обременительные. Как в те времена вообще могли в них двигаться? Он оттолкнулся от переборки в сторону полутьмы на мостике.

На одно мгновение его девочка была там.

Широкие иллюминаторы – сплошь вращающийся лабиринт звездного света и усеянных огнями теней. Она сидит, откинувшись в кресле пилота, смотрит в космические глубины. Он видит ее чистый, энергичный профиль, силуэт девичьего тела среди теней. Глаза, голодные до звезд.

Потом ее взгляд сместился, зажегся свет. Его звездная девочка исчезла в то самое, что убило ее.

Время.

Топанга, больная, выжившая из ума старуха на заброшенном корабле.

Лицо – словно обломки кораблекрушения, и улыбка спасшего.

– Голли? Я вспоминала…

Что за удивительный инструмент человеческий голос, этот хрипловатый юный голос из недр звездной дымки! Какие сказки складывал он за прошедшие годы! Она не всегда была такой. Когда он только-только нашел ее – больную на бесцельно дрейфующем корабле, тогда еще она была Топанга. Последняя оставшаяся.

– Ты пользовалась устройством вызова. Я предупреждал тебя, они слишком близко. А теперь они поймали твой сигнал.

– Я ничего не посылала, Голли. – Странно голубые, широко открытые старческие глаза напомнили ему о месте, которого он никогда не видел.

Он начал проверять контрольные устройства и индикаторы, какие из предосторожности повесил на блоки ее консоли. Трудно поверить, но эти древние приборы еще функционировали. Корабль – целиком и полностью неорганический, тонна увесистых микросхем. Топанга утверждала, что не может активировать радио и радары, но когда с ней случился первый ее припадок безумия, Голлем убедился, что это не так. Он тогда прятал «Рагнарёк» во Франшизе Четыре, на большой космосвалке. Тогда Топанга начала забивать все частоты сигналом разрешения стыковки, обращенным к людям, умершим более двадцати лет назад. Команда по сбору трофейного имущества компании едва не взорвала ее тогда, прежде чем поспел на место Голлем: ему пришлось тогда даже подделать столкновение кораблей, чтобы как-то объяснить произошедшее Квайну.

Контроллер и радио были теплыми на ощупь.

– Топанга. Послушай меня. «Уэст Хем Химикаты» собираются послать за тобой следопыта. Ты забивала частоты их роботов-рудокопов. Знаешь, что они с тобой сделают? В лучшем случае – в самом лучшем случае ты попадешь в гериатрическую клинику. Иголки, Топанга, трубки. Врачи, указывающие, что тебе делать, обращающиеся с тобой как с вещью. Они захватят «Рагнарёк» как космический трофей. Если только не взорвут тебя сперва.

Ее лицо собралось безумными морщинами.

– Я сама могу о себе позаботиться. Я сожгу их лазерами.

– Ты их даже не увидишь. – Он свирепо уставился на непокорного призрака. Он может делать здесь что пожелает, что его может остановить? – Топанга, я собираюсь разбить устройство вызова. Это для твоего же блага.

Она выставила искалеченный временем подбородок, качнулись волоски на нем.

– Я их не боюсь.

– А надо бы бояться лечебницы с ночными горшками. Ты что, хочешь кончить как клубок трубок? Под наркотиками? Я его разберу.

– Нет, Голли, нет! – Руки-палочки панически забарабанили по подлокотникам, из стороны в сторону замотались складки кожи. – Я и пальцем его не. трону, я не забуду. Не оставляй меня беспомощной. Ну пожалуйста, не надо.

Ее голос сломался, и желудок его тоже… Он не мог выносить этого, не мог видеть существо, которое пожрало его девочку. Топанга ведь где-то там внутри. Молит о свободе, об опасности. Безопасность, беспомощность с кляпом во рту? Нет.

– Если я вытолкну корабль из зоны «Уэст Хем», ты окажешься на территории трех других Компаний. Топанга, детка, я не могу снова и снова спасать тебя «в последний раз».

Теперь она обмякла, погрузившись, словно в саван, в складки марсианского кислородного одеяла, какое он ей привез. Он уловил синий отсвет среди теней, и желудок послал ему в горло струйку желчи. Отпусти, ведьма. Умри прежде, чем утащишь и меня за собой.

Он начал вводить код в сумматор гравитации, который установил на мостике. Для массы «Рагнарека» сумматор никак не годился, но ради толчка его можно было и перегрузить. Он стабилизирует корабль при следующем обходе, если только сможет найти его, не истратив слишком много горючего.

За спиной у него раздался хрипловатый шепот:

– Так странно быть старой… – Призрак сочного девичьего смеха. – Я тебе когда-нибудь рассказывала о том, как сдвинулось поле? Это было на Тетис…

– Рассказывала.

«Рагнарёк» пробуждался.

Звезды, – мечтательно сказала она… – Харт Крейн был первым поэтом космоса. Слушай. «Звезды нацарапают морозные саги в твоих глазах, блестящие песни космоса необоримого. О серебряная жила…»

Голлем услышал, как что-то гулко лязгнуло об обшивку.

Кто-то пытался тайком выскользнуть с «Рагнарека».

Оттолкнувшись от консоли, он нырнул вниз по шахте в грузовой отсек, увидел, как закрывается люк шлюза, и рывком дернулся вверх, чтобы через главный шлюз добраться до своего корабля. Слишком поздно. Когда он влетел в кабину, экраны показывали, как из-за нового пузыря отчаливает странная шлюпка.

Болван, тупица…

В главном шлюзе он поспешно натянул скафандр и, выбравшись наружу, побрел, спотыкаясь, по внешней обшивке «Рагнарека». Новый пузырь был еще мягким и состоял по большей части из питательного геля. Пытаясь рассмотреть, что там внутри, Голлем уткнулся лицом в пленку и расколол дыхательное устройство.

К Топанге он вернулся, почерневший от ярости.

– Ты позволяешь причаливать к «Рагнарёку» торговцу фагом.

– А, так это был Лео? – неопределенно рассмеялась она. – Он курьер из соседней зоны. Темис, так она называется? Он иногда заскакивает. Он был ко мне так чудно добр, Голли.

– Он вонючий торговец фагом, и ты это знаешь. Ты покрываешь наркодельцов. – Голлема подташнивало. Топанга былых времен вышвырнула бы Лео из мусоросборника. – Никакого фага. Никакого фага в дополнение ко всему остальному.

Древние веки опустились.

– Брось, Голли. Я столько времени провожу одна, – прошептала она. – Ты так надолго оставляешь меня одну.

Ее усохшая лапка потянулась отыскать его руку. В старческих коричневых пятнах, расчерченная пронзительными венами лапка. Наросты, жилы, И это руки той девчонки, что удержала лагерь на Тетисе?

Он поднял взгляд на строй голограмм над иллюминатором и увидел эту девочку. Камера уловила ее усмешку, устремленный в черную бесконечность и бешеный свет сатурновых колец, отраженных в ее золотисто-рыжих волосах…

– Топанга, матушка, – мучительно выдавил он.

– И не зови меня матушка, ты, пластиковый космосвинья! – взорвалась она Возмущенный вопль выбросил ее из кресла пилота, и ему пришлось упаковать ее назад, хотя ему мучительно не хотелось касаться ее. Одной четвертой гравитации хватит, чтобы сломать эти палочки. – Мне следовало умереть, – пробормотала она. – Не долго осталось ждать. Ты скоро избавишься от меня.

«Рагнарёк» был запущен, он мог идти.

– Марсианка, космопроходец, держись, – сердечно сказал он. Желудок знал, что ждет впереди. И ничто в ближайшем будущем не предвещало ничего хорошего.

Уходя, он слышал, как она весело говорит «Джимбол, проверка» своему мертвому компьютеру.

Нагоняя упущенное, он двинул к Франшизе Двенадцать и «Уэст Хем». Как раз тогда, когда он вносил изменения в бортжурнал, чтобы привязать его к реальному времени, загудел приемник. Экран остался пустым.

– Идентифицируй.

– Ждал тебя, Голлем, – раздался невнятный тенор. Борода Голлема дернулась.

– Охренненый корабль, – хмыкнул голос. – Большая шишка в «Ко'онис» еще как на него клюнет.

– Хочешь остаться на свободе, держись подальше от «Рагнарёка», – сказал торговцу фагом Голлем.

– Мои предки сто пудов по мне поплачут, инспектор, – снова захихикал голос.

Послышался щелчок, и Голлем услышал собственный голос, говорящий: «Топанга, детка, я не могу снова и снова спасать тебя «в последний раз».

– Мировая, инспектор, мировая. Зачем нам война?

– Плевать мне на твои поганые пленки, – устало отозвался Голлем. – Ты не сможешь вертеть мной, как вертишь Хара.

– Топанга, – раздумчиво произнес Лео. – Трехнутая, крутая старая лиса. Она тебе рассказала, как я выправил ей провода-шмувода?

Голлем оборвал связь.

Толкач, наверное, сам пережег провода, чтобы, починив их, завоевать ее доверие. Желудок Голлема сочился кислотой. Такая ранимая. Старый больной орел в мертвой зоне, и крысы отыскали ее…

И ведь они не отстанут. На «Рагнарёке» есть воздух, вода, питание. Передатчики. Возможно, это они пользовались устройством вызова, возможно, она говорила правду. Они могут захватить корабль. Выбросить ее из шлюза…

Рука Голлема зависла над консолью.

Если он повернет сейчас, его бортжурнал все покажет. Перелет скрыть тогда не удастся. И чего ради? Нет, решил он. Они подождут, они сперва все вокруг разнюхают. Они захотят и меня заодно прижать к ногтю. Они захотят проверить, что из меня можно выжать. Молись, чтобы они этого не узнали.

Надо раздобыть где-то блоки питания, чтобы хватило на скачок для «Рагнарёка». Как, как? Это все равно что пытаться спрятать Большой Юп.

Тут он заметил, что скомкал биомонитор в тошнотворного вида желтый ком, и зашвырнул его через всю кабину. Сколько еще ему удастся водить за нос «Коронис»?

И словно услышав его мысли, заблеяла горячая линия связи с базой Компании.

– Вы почему не во Франшизе Два, Голлем?

Горлодер Квайн собственной персоной. Сделав глубокий вдох, Голлем повторил свой план обратного курса обхода, глядя, как морщится рыльце Квайна.

– С сего дня будете сперва спрашивать у меня разрешения. А теперь слушайте сюда, Голлем. – Квайн откинулся рыхлой тушкой на спинку биофлекса. «Коронис» не признавала

неблагоприятных условий труда на головной базе. – Не знаю, что вы там затеяли во Франшизе Три, но я хочу, чтобы этому был положен конец. Шахтеры подняли крик, и наша Компания такого не потерпит.

Голлем потряс косматой головой, словно оглушенный бык. Франшиза Три? Ах да, предприятие по добыче тяжёлых металлов.

– Они перегружают свои лучевые тягачи на высокоскоростной выемке. Это есть в моем отчете, – объяснил он Квайну. – Если они и дальше будут так гнать выработку, то перекроют все лимиты по контракту, то есть придется говорить о его переформулировке. А страховка этого не покрывает, поскольку в приложении к их контракту лимиты ясно оговорены.

Брыли Квайна зловеще дернулись.

– Голлем, я снова вас предупреждаю: не ваше место толковать контракт держателю страховки. Если шахтеры намерены добывать свою руду быстрее за счет аннулирования контракта, это их дело. Ваша задача заявить о нарушении контракта, а не надоедать им формальностями. В настоящий момент они злятся на вас, ни на кого другого. И надеюсь, вы не думаете, что наша, – почтительная пауза, – Компания одобряет вашу инициативу?