Текст книги "Акулья хватка"

Автор книги: Джеймс Мэйо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Айвори все ещё не уходила.

– Чарльз, иди ко мне, я хочу с тобой поговорить. Ну иди сюда...

Худ упал на кровать и отключился.

10

Над Вандомской площадью ярко светило солнце. Мсье Генри Харуэлл, владелец знаменитой галереи искусств, поклонился, целуя руку леди Кэлверт. Это был старосветский пустячок, но женщины обычно таяли, особенно иностранки. Мсье Харуэлл тешил себя мыслью, что изрядная доля успеха, который сопутствовал ему в бизнесе, зависела от целования женских ручек.

– Благодарю вас, леди Кэлверт. Спасибо, сэр Ричард. Подумайте о Делакруа. Как бы там ни было, я все же надеюсь, что все мы будем иметь удовольствие добавить Луара в вашу коллекцию. Восхитительное полотно, не правда ли?

Он доверительно понизил голос:

– Вы очень проницательны, сэр Ричард. Выбор картин сделан безупречно, – и понимающе кивнул.

– Мы подумаем. Всего доброго, Харуэлл.

– Всего доброго.

Кэлверт с супругой перешли через улицу и направились к "роллс-ройсу". Шофер услужливо придержал открытую дверцу. Они сели сзади и машина тронулась. Ричард Кэлверт вздохнул.

– Не стоит и думать о Делакруа. Но насчет Луара он прав. Картина, по-моему, очень хороша. Остается только надеяться, что он не набивает цену. Три сотни гиней – довольно кругленькая сумма.

– Он говорил, что картина висела в нескольких музеях.

– Да, в провинциальных, там хватает всякого хлама.

– Наряду с шедеврами. – Дези Кэлверт обожала, когда ей целовали руки.

– Это правда, дорогая. Луиджи Луар... Не скажу, чтобы я много знал об этом художнике.

– Но тебе понравилась картина, Дик? Да?

– Да. Хотя триста гиней мне нравятся не меньше. Жаль, что с нами нет Чарльза, сейчас бы так пригодился его совет. А раз его нет, то и не о чем разговаривать.

Машина выехала на бульвар Капуцинок в направлении площади Мадлен. Леди Кэлверт почувствовала, что перспектива покупки картины становится весьма туманной, и сделала последнюю попытку.

– А где Чарльз? Может быть, он скоро появится?

– Очень сомневаюсь, – отсутствующим голосом отозвался Кэлверт.

По его тону она поняла, что скорее всего это действительно так. Леди Кэлверт откинулась, глядя немигающим взглядом за окно. Порой она уставала сражаться с официозным миром, пытаясь завоевать внимание мужа.

Поток машин медленно продвигался по бульвару Капуцинок.

– Я и не знала, что нас сопровождает эскорт, – заметил леди Кэлверт.

– Эскорт? – он проследил за взглядом жены через лобовое стекло. Прямо перед "роллс-ройсом" стоял мотоцикл, на котором восседал французский полицейский в шлеме. Широко расставив ноги, он приподнялся, пытаясь вглядеться далеко вперед, туда, где виднелся конец огромной пробки. Наверно, увидел флажок. Кстати, он там?

– Да. – На крыле был установлен маленький "Юнион Джек". – Хотя не следовало бы, ведь мы просто ездим за покупками.

– Я считал, что полицейский эскорт состоит из ребят специального дежурного подразделения, – сказал Кэлверт, посмотрев на мотоциклиста. Странно...Должна была быть какая-то причина.

– Никогда не знаешь, какой фокус выкинут эти французы в следующий момент. Если задуматься, эскортом мы обязаны американцам. Кстати, во время пробок довольно удобная штука Они говорят, это непозволительная роскошь, когда их посол задерживается и теряет время на дорогу. В результате Сэм Хэблен получил эскорт. И срабатывает, они действительно вытаскивают из пробки. Полиция, наверное, решила прикрепить к каждому из нас по полицейскому. Хотя, я бы не сказал, что этот парень очень уж полезен.

Действительно, мотоциклист не размахивал руками, не гудел и не демонстрировал иными путями свою власть и служебное положение. Он праздно сидел на мотоцикле с выключенным двигателем. Ричард Кэлверт становился все более заинтригован.

В это время поток машин впереди начал медленно продвигаться. Полицейский мгновенно оттеснил к обочине грузовик, начал свистеть в свисток и подавать знаки шоферу Кэлверта, приглашая следовать за ним. Перемена в его поведении выглядела разительно неожиданной и странной. По крайней мере, так показалось Кэлверту. Однако...

Машины впереди сбились на одну сторону, уступая полосу движения черному "роллс-ройсу", следовавшему за мотоциклетным эскортом. Они промчались через перекресток бульвара в самый последний момент, когда мигнул глазок светофора.

– Ну вот! – расцвел Кэлверт. – Эффективно работают. Интересно, почему раньше мы никогда не пользовались их услугами?

11

Худ проснулся со страшной головной болью. Голова раскалывалась.

На прикроватной тумбочке разрывался телефон. Он протянул руку и снял трубку. Пришлось сглотнуть слюну, прежде чем он смог заговорить.

– Алло?

– Доброе утро, сэр! Какие будут пожелания по поводу завтрака? – Это был Перрин.

Худ все ещё пребывал в наваждении после событий, приключившиеся с ним накануне. Он расслабил галстук и расстегнут верхнюю пуговицу рубашки.

– Алло, сэр?

– Стакан фруктового сока. – Он облизнул губы. – И черный кофе.

– Слушаюсь, сэр.

Худ положил трубку. С минуту он полежал. Затем, несмотря на головную боль, расхохотался. Интересно, что она ему подсунула? Он не представлял, каким ещё способом мог бы выбраться из этого безумия, не выведи себя из сознания другим наркотиком.

Часы стояли. Должно быть, уже поздно. Худ встал, отпер дверь каюты и пошел в ванную. Дверь осталась приоткрытой. Он принял две таблетки от головной боли на основе, сбросил туфли, разделся и встал под душ. Пришлось слегка согнуться, потому что голова почти касалась распылителя. Открутив до упора кран холодной воды, он почему-то подумал о Ги де Мопассане, который, скитаясь по всему свету, доходил до сумасшествия, требуя все более и более холодную воду в душе – "душе Шарко, – как он говаривал, – способном свалить быка" Следовало признаться, что в этой схватке с Лобэром тоже присутствовал элемент сумасшествия.

Кто-то внес сок и кофе. Худ поинтересовался:

– Мистер Лобэр уже завтракает?

– Его нет на борту, сэр, – услышал он ответ Перрина.

– А миссис Трентон?

– Тоже нет, сэр.

– Спасибо. Вы свободны.

Перрин не ответил. Худ быстро вылез из душа, накинул на себя полотенце и вышел в каюту. Перрин уже подходил к двери, держа в руках пару коричневых туфель, в которых Худ спрятал восковой слепок ключа.

– Можете их оставить.

– Я тотчас принесу назад, сэр. Только почищу.

– Не стоит, поставьте их на место.

– Слушаюсь, сэр. – Перрин поставил туфли обратно в шкаф, поклонился и вышел. Худ нагнулся. Слепок был все ещё там. Он переложил его к себе в карман. На случай, если подвернется шанс. Хотя вряд ли.

Он стоял, завернутый в полотенце, и выглядывал в иллюминатор. Искрилась и вспыхивала морская рябь. Вдоль берега ползали морские велосипеды. Его глаза блуждали по склону горы, поднимаясь к её вершине. Там, над отвесным обрывом, стоял большой особняк с колоннами и греческим фронтоном – один из тех нелепых образчиков эпохи Эдуарда, когда миллионеры и куртизанки всей Европы застраивали побережье виллами в виде замков, неоклассических храмов и готических монастырей. Левее самолет, спускался к аэропорту Ниццы.

Худ выпил сок и налил себе чашку кофе. Тот был ароматный, крепкий и горьковатый, в самый раз. Худ решил съездить на берег. Ему хотелось выяснить, что происходит на вилле "Оливье" и узнать побольше о шофере.

Он выпил две чашки кофе и оделся, на палубе трудились матросы. Одну из групп возглавлял Насыр. Худ выглянул за борт и не обнаружил там шлюпок. Катер тоже до сих пор не вернулся.

Он небрежной походкой прошелся на корму. Там находилась маленькая рубка. Палуба с обеих сторон была перекрыта проволочным заграждением. Худ обернулся. Насыр следил за его передвижениями. Худ пересек палубное пространство, вышел к правому борту, облокотился на перила и мгновенно заметил за кормой моторную лодку. Насыр тоже перешел к правому борту и подошел поближе к Худу.

Худ закурил и расслабился, облокотившись о борт. Ему только оставалось надеяться, что Айвори не выйдет на палубу. Краем глаза он наблюдал за Насыром, которому, очевидно, приказали за ним следить. Худ смотрел на чаек, на море, незаметно разглядывая заграждение. Проволока тянулась от борта до борта, огораживая палубу, словно клеткой, футов на десять. "– Как насчет внезапно охватившего непреодолимого желания искупаться в море?" – спросил он себя, докурил сигарету и швырнул её за борт. Внизу он мог бы переодеться в легкие брюки и рубашку-поло, быстро прыгнуть за борт, и, прежде чем его схватят, добраться до лодки. Одежду придется сушить на берегу.

С палубы послышались крики – Худ обернулся, и вовремя. Произошло непредвиденное: оборвался такелажный трос и вместе с тяжеленной балкой летел прямо на Насыра. Тот в последний момент успел заметить опасность и отпрянул в сторону. Груз врезался в шлюпбалку. Насыр выпрямился, устремив мрачный взгляд в сторону матросов, которые к тому же перевернули бидон с краской и теперь жарко обсуждали случившееся. Его плечи угрожающе сгорбились, лицо исказилось яростью. Он направился в их сторону, растопырив свои гигантские клешни, как абордажные крюки.

У Худа не было времени посмотреть, чем закончится это происшествие. Он глянул за борт. В трех футах ниже уровня палубы внешнюю кормовую обшивку опоясывал привальный брус. Он был настолько узок, что на него с трудом помещалась часть ступни.

Он перескочил за борт, ухватился за штаг и встал носками на узкий деревянный выступ. Его пальцы напряженно сжимали такелаж. Если он соскользнет, все будет кончено. Худ так тесно прижимался к борту, что даже видел своих ног, зависающих над узенькой опорой, но продолжал продвигаться вперед. Он знал, что вскоре у него начнут трястись ноги. Так всегда бывало, если на пальцы перепадала длительная нагрузка.

С палубы все ещё доносились отзвуки перепалки и сердитые выкрики. Напряжение в пальцах стало невыносимым. Он уже почти добрался до того места, где кончалось проволочное заграждение, оставался всего один фут. Внезапно нога, не которую он перенес всю тяжесть тела, соскользнула. Худ пошатнулся, судорожно вцепился рукой в поволоку и в этот момент оступился на другую ногу. На несколько секунд он повис в воздухе, барахтаясь и царапая ногами обшивку в попытке нащупать брус, затем неимоверным усилием смог забросить на него одну ногу, и, перенеся на неё весь вес, подтянул другую.

Он перескочил через борт обратно на палубу и, метнувшись под спасительное прикрытие рубки, быстро бросился к корме. Моторка, слава богу, никуда не исчезла. С того места, где стоял Худ, к ней спускался веревочный трап. Оперившись на фальшборт, Худ уже занес ногу, чтобы перелезть на трап, как вдруг чья-то рука сзади сжала его плечо,

Худ резко обернулся. Позади стоял желтокожий рослый матрос с перебитым носом. Худ сбросил его руку и снова повернулся лицом к трапу. Но ещё не успел схватиться за веревку, как рука матроса мертвой хваткой сжала его горло. Желтокожий оттягивал его голову назад, стремясь завалить Худа на палубу. Худ пытался удержать равновесие и, отчаянно сопротивляясь, неожиданно упал вперед на колени. Матрос со всей силы врезался головой в перила, завыл и выпустил Худа.

Худ выпрямился и прыгнул назад. Матрос, одной рукой держась за разбитое лицо, выхватил кинжал. Взгляд Худа стал ледяным, лицо выглядело со стороны каменным и бесстрастным. Каждый мускул его тела замер, приготовившись отразить нападение. Он мысленно проигрывал ситуацию, оценивая свою позицию и шансы. Теперь он был открыт для удара, но все ещё обладал возможностью обороняться.

Словно прикованный цепью, он стоял без движения, давая возможность матросу подходить все ближе и ближе. В самый последний момент он слегка дернулся вправо, одновременно повернувшись к матросу боком. В таком положении он представлял из себя не такую удобную мишень. Матрос стремительно занес руку с кинжалом над головой. Когда рука начала опускаться, Худ сделал молниеносный выпад левой, блокируя кисть матроса, находившуюся ещё в поднятом положении. В тот же миг он быстро наклонился вперед, и, схватившись мертвой хваткой за внутреннюю сторону предплечья матроса, отразил удар. Рука нападавшего зависла в воздухе. Худ провел великолепный прием, заламывая её назад и наваливаясь на неё всей тяжестью своего тела. Под его сокрушительным натиском послышался какой-то треск. Рука сломалась, моряк попятился и опрокинулся на спину. Худ повалился вместе с ним, грохнулся на колени, ухватился за уши своей жертвы и дважды со всей силы ударил его головой о металлическую обшивку фальшборта.

Матрос остался лежать, Худ огляделся в поисках кинжала, но нигде его не увидел, возможно он перекатился через палубу и валялся у другого борта. Худ вскочил, перепрыгнул через бортовые поручни и ступил на веревочный трап. Спустившись по трапу, он заскользил по канату, которым крепилась лодка, и в два счета оказался на борту.

Якорь лодки был отдан. Худ втянул его на борт, открыл дроссельную заслонку в карбюраторе, помчался в носовую часть лодки и отвязал канат. Вернувшись на корму, он рванул на себя трос стартера. Мягко загудел джонсоновский мотор в восемнадцать лошадиных сил. Худ выжал сцепление, и плавно дал газ на полную мощность.

Он держал курс в сторону Ниццы. Индикатор показывал, что бак заправлен наполовину. Оглядываясь назад, он видел мечущиеся по палубе фигуры и среди них одну в белом кителе, вероятно, Перрина.

За ним пустятся в погоню не раньше, чем найдут, на чем. Он сладко потянулся. Эта авантюра доставляла ему огромное наслаждение.

Худ добрался до Ниццы, влетел в торговый порт и заглушил мотор у причала. Привязав моторку к другой лодке, которая покачивалась на волнах по-соседству, он поднялся на набережную.

В это время года маленький порт смотрелся очаровательно. Прозрачный воздух и синева высоких небес служили ему прекрасным обрамлением. С противоположной стороны бухты у причала высился пароход "Наполеон", направлявшийся на Корсику. На его носу красовалось имперское "Н", увенчанное зелеными лаврами. Худ насмешливо фыркнул. Его веселили французы, которые обожествляли Наполеона, душителя революции, деспота и тирана, палача целого поколения ни в чем не повинных людей.

Немного дальше толпа зевак наблюдала за тем, как большой кран спускал на воду быстроходную яхту класса "Дракон". Худ гулял по набережной, думая о том, как милы и симпатичны эти старые запылившиеся дома желтого, рыжего и розового цветов с крышами из красной черепицы. Невзирая на пыль времен, они выглядели куда более элегантными, чем современные каменные здания, краска с которых уже облупилась и выветрилась. По улице мчался экскурсионный автобус, из окон которого торчали чисто английские лица. Какой-то алжирец, нагруженный пледами, подхватив свои кожаные сумки и пуфик, на котором сидел, с надеждой бросился к автобусу, но тот уже пронесся мимо, сияя чисто вымытыми стеклами.

Худ поднялся по лесенке и перешел через дорогу. Проходя под колоннадой, он свернул на авеню де ля Виктуар и вновь подумал, как по-итальянски выглядит старый город с его цветными фасадами.

– Участвуете в розыгрыше? – женщина с загорелым лицом сунула ему под самый нос лотерейный билет.

Худ отрицательно тряхнул головой и пошел дальше. Послышалось шипение, и у обочины чуть впереди него раскрылись двери бело – голубого троллейбуса. Длинная, прямая, как стрела, улица служила своеобразной пограничной полосой. За ним облик города менялась. Пальмы исчезли. Вдоль улицы стройными рядами стояли серые некрасивые деревья с подрезанными в форме куполов ветвями. Это был жилой район, банальный, озабоченный своими ежедневными проблемами и разительно контрастирующий с другой частью города, по которой разгуливали туристы, наслаждаясь едва уловимым духом старого центра.

На Променад дез Англэз цветочницы обходили кафе, распевая свои неизменные "– Купите цветы, свежие цветы".

Сады и парки, как всегда, дышали закатом и увяданием. Они были царством полумертвецов. В них можно было увидеть трясущиеся пары, медленно проползавшие вдоль аллеи, древние существа, греющие старые кости оживших мумий на садовых скамейках. Они взирали на мир с опаской, как будто все время ожидали подвоха, и подозрительно оглядывали каждого прохожего, не говоря уже о велосипедистах, которых боялись как огня – а вдруг задавит? Рекламный щит со стены многоквартирного дома возвещал: "Проведем нашу старость, – счастливый вечер жизни, – на солнце".

"– Могу поспорить, что не доживу до такой солнечной идиллии," подумал Худ.

Какая-то древняя старуха приближалась к нему, опираясь на две клюки, по одной в каждой руке. На ней была черная шляпка, прозрачная черная вуаль, черное платье, черная горжетка и черные шнурованные ботинки. Безжизненное лицо, бескровные губы и щеки, впалый беззубый рот производили страшное впечатление какого-то привидения, похоронившего и пережившего всех сверстников, давно сошедших в могилу. Мысль о том, как она, должно быть, выглядит в домашней обстановке, заставила Худа поежиться. Она остановилась, рассматривая сквозь очки что-то у себя под ногами. Там полз жук. Старуха неимоверно сконцентрировалась, прицелилась клюкой и методично его раздавила. Худ предпочел перейти на другую сторону. Под аркой стояла миловидная жизнерадостная брюнеточка. Ее блузка просвечивала на солнышке, демонстрируя прелестные выпуклости. Это выглядело гораздо приятнее!

На следующем перекрестке он остановил такси и велел шоферу ехать к бухте Сент-Жан. Добрались они туда через двадцать минут. Неподалеку от пристани Худ расплатился и вышел из такси. Тихими боковыми улочками он дошел до маленькой заброшенной бухточки и начал взбираться на Кап Ферра. На дороге никого не было. В большинстве вилл, стоящих в глубине садов, были спущены жалюзи и наглухо закрыты ворота. На некоторых воротах висела предупреждающая табличка "Осторожно, злая собака". Проехал одинокий автомобиль, немного погодя – рабочий в спецовке на велосипеде.

На двери в высокой каменной стене висела бронзовая табличка с названием виллы – "Оливье". Чуть дальше располагалась ещё одна дверь поуже, "Служебный вход". Вдоль верхнего торца стены торчал слой битого стекла, металлических штырей и гвоздей. Худ прошел до конца стены. Следующая дверь вела сад соседней виллы, где лежала в беспорядке груда красной черепицы, оставленная рабочим. Это не выглядело многообещающе, и он вернулся назад.

С другой стороны виллы "Оливье" тянулся местами обвалившийся забор. Его окаймляли заросли кустов, буйно разросшихся на жирной земле. В глубине сада Худ увидел край фасада виллы викторианской эпохи, наполовину скрытой от глаз. К дереву был прибит небольшой деревянный щит с надписью "Продается" и названием агентства.

Мимо проехал мопед. Худ проследил взглядом, как он скрылся из виду, и вошел в ворота. Вилла напоминала осыпающийся кремовый торт. На её стенах шелушилась облупленная штукатурка. На плоской крыше был оборудован резервуар для сбора дождевой воды. Он протекал во многих местах, и весь фасад сверху донизу испещряли ржавые полосы потеков. Вдоль крыши тянулась лепная балюстрада в виде ножек концертного рояля. С одного из окон, словно шутовская гармошка, свисали сломанные жалюзи.

Худ продолжал обход. Вдоль бокового фасада по-прежнему тянулась стена, отделяющая этот участок от владений виллы "Оливье". Пробираясь вдоль стены, Худ вышел на площадку, с которой далеко внизу открывалась гладь залива. Почти на линии горизонта он различил корпус "Тритона". Одичавшие плодовые деревья покрывал поверхность склона всего лишь ярдов на двадцать. Ниже склон заканчивался крутым каменистым обрывом. Худ наклонился вперед и опустил глаза. Внизу отвесно вздымалось нагромождение валунов, о которые с шумом разбивались морские волны.

Каменная стена тянулась вплоть до самого обрыва и увенчивалась веером стальных остроконечных штырей. Под ними торчал ряд железобетонных брусьев. Вероятно, они должны были служить преградой на пути каких-то безумных альпинистов. По берегу моря тянулся ряд таких же заграждений, но гораздо более устрашающего вида.

Худ решил попробовать пробраться сквозь эти рогатины. По крайней мере, они не казались непроходимыми, и, в то же врем, выглядели довольно прочными, чтобы выдержать его вес. Тут о вспомнил о предупреждении "злая собака" и поскучнел. В этой части побережья ограбления вилл происходили настолько часто, что их владельцы частенько оставляли цепных псов непривязанными. Верные сторожа служили на совесть. Полуголодные, они метались по вверенной им территории в поисках жертвы, и если таковая подворачивалась, обходились с ней безжалостно. Но выбора у Худа не было. Он тешил себя надеждой, что будь на вилле "Оливье" сторожевой пес, его лай давно бы будоражил окрестности.

Ступив на край обрыва, он отряхнул руки и обследовал подошвы ботинок. Затем нагнулся, крепко уцепился руками за шипы и, оттолкнувшись, повис над пропастью.

Больно поцарапав колени об острые края штырей, он нащупав носками их стальную поверхность и поставил на них ноги, как на спицы колеса. Весь трюк заключался в том, чтобы не касаться края штырей. Постепенно переставляя ноги с одного штыря на другой, он двигался вниз, словно по ступенькам стремянки. До него доносился шум волн, разбивавшихся о валуны где-то у подножия утеса. Вниз он старался не смотреть. Колючий веер заканчивался острым, но коротким штырем, выступающим не больше, чем на пять дюймов. Высвободив левую руку и ногу, он схватился за штырь с противоположной стороны, и, подтянувшись к нему всем телом мимо заостренных пик, разжал и высвободил правую руку и ногу.

Повиснув на одной руке, он развернулся всем телом и, схватившись другой рукой за штырь, торчащий впереди по ходу, перемахнул на другую сторону. Стараясь обогнуть остроконечные выступы, он продолжал перемещаться вбок и вверх, осторожно выбирая опору для ног. Когда дальнейшее продвижение стало невозможным, он изловчился и, подпрыгнув, взобрался на край обрыва по другую сторону заграждений. Потом влез по склону наверх, туда, где начинался сад виллы "Оливье".

Огромный сад выглядел очень ухоженным: лужайки, газоны пальмы, экзотические растения, молоденькие деревца. Неподалеку расположились два гаража с квартирами наверху, возможно для смотрителей виллы. Собаки, слава Богу, не было.

Двойные двери одного из гаражей были распахнуты настежь Внутри стоял "линкольн континенталь" с номерными знаками Монако. Худ ждал, спрятавшись в тени деревьев, никто не появлялся. Он вошел в открытый гараж и потрогал капот машины. Мотор ещё не остыл.

Он стоял, оглядываясь по сторонам. На верстаке лежали инструменты, запасной руль, шины, все без единой пылинки. Стояла тишина. На крючках висела пара спецовок. Подойдя на цыпочках к двери, он прислушался. Ни звука. Тот, кто оставил эту машину, исчез, испарился. Тишина интриговала. За стеной, ограждающей территорию виллы, проурчала проезжавшая по дороге машина.

Худ вышел из гаража и обошел виллу кругом. Все двери заперты. Маленькое правило никогда не пренебрегать мелочами, вламываясь в чужой дом, иногда помогало Худу. Нагнувшись, он приподнял дверной коврик, под которым частенько хранились ключи. Увы, не на этот раз.

Он опять тщательно обследовал каждый уголок наружной части виллы и нашел одно незапертое маленькое оконце. Втиснувшись в него, он попал в туалет. Рядом находилась роскошная кухня: деревянная мебель, гриль, большой набор ножей для разделки мяса, медные кувшины, глиняные горшки и прочая утварь.

Открыв дверь, Худ перешел в главную часть здания. Здесь все утопало в роскоши. В глаза бросались сотни изящных вещиц, дорогих картин и ценных безделушек. Но сейчас ему было не до них, он заставил себя отключиться от их созерцания: в это момент они существовали для него как бы в ином измерении.

В огромной уютной гостиной со старинным камином стояли низкие стулья. На столе в высокой хрустальной вазе ещё не увяли розы. Дальше располагались комнаты поменьше, там разместились библиотека и кабинет – Худ бегло просмотрел содержимое письменного стола. В нем лежали открытки с видами Монако, довольно оригинальные, проспект какой-то горнодобывающей компании, неиспользованная чековая книжка, каталог картин, распродаваемых из частных парижских коллекций, пачки писчей бумаги, и стопка конвертов, адресованных на виллу "Оливье". Ничего путного он не обнаружил. В другом крыле виллы находились столовая и салон с картинами "голубого" периода Пикассо. Худ вышел оттуда на цыпочках. Тишина дома оглушала.

Он поднялся по лестнице. На втором этаже дверь в одну из комнат была заперта. Пощупав рукой обшивку, Худ обнаружил, что она бронированная. Осмотр продолжался. Чередой тянулись ничем не примечательные комнаты. В конце коридора он толкнул приоткрытую дверь ванной комнаты. На кафельном полу виднелись капельки крови, эмалевую поверхность умывальника покрывали какие-то грязные пятна.

Худ нагнулся пониже. Кровь на полу совсем свежая. Он осмотрел содержимое шкафчика с зеркальной дверцей. На одной из полок лежал чистый станок безопасной бритвы. Возле умывальника висел ряд наглаженных и накрахмаленных полотенец. Любопытно.

Возвратившись на лестничную площадку, он вдруг услышал какой-то странный звук. Застыв неподвижно. Худ попытался определить, откуда он донесся. Но опять повисла мертвая тишина. Он поднялся на следующий этаж. В четырех спальнях никого не было. На полу одной из спален стояла бутылка виски и стакан. Худ вышел и уже занес ногу на ступеньку, чтобы подняться на верхний этаж, как вдруг услышал громкий звук падения и приглушенное бульканий. Он на мгновение замер, потом медленно прокрался наверх. Первая дверь вела в спальню. Там было пусто. Он бесшумно заглянул в следующую комнату. В ней царил полумрак.

На полу скрючилась какая-то фигура, облокотившись спиной на ножку перевернутого стула. Вид обезображенного лица был пугающим. Оно представляло из себя кровавую маску. Глядя на Худа, человек испускал какое-то нечленораздельное мычание и что-то в его горле клокотало.

– Боже праведный, – воскликнул Худ.

12

Это был тот самый испуганный коротышка, исчезнувший тогда в Париже Туки Тейт.

Худ бросился к окну и поднял жалюзи. Затем вернулся к Тейту и опустился на колени. Глаза Тейта взирали на него с непередаваемым ужасом. Из его носа струилась кровь. Но Худ не сводил взгляда со рта Тейта. Губы страшно вспухли и были залиты кровью. Худ тихо проронил:

– О Боже!

Губы Тейта были плотно пришиты одна к другой.

Он мягко приподнял и перенес Тейта на кровать. Руки и ноги бедняги были связаны. Худ сбегал в ванную на этаж ниже и взял там лезвие. Разрезав веревки, стягивающие конечности Тейта, он рванул полотнище простыни и оторвал длинную белую полоску. С большими предосторожностями он промокнул ею кровь на губах и под носом маленького человечка. Тейт молящим взглядом глядел на Худа.

– Я все знаю, старина. Попытаюсь причинить тебе как можно меньше боли. – Он оторвал ещё одну полоску ткани от простыни, смочил её под краном и, придерживая голову Тейта руками, осторожно протер окровавленное лицо.

Опустив Тейта на спину, Худ встал. Он видел, что губы Тейта туго сшиты кетгутом и зажаты металлическими скобками. Видимо, в ход пошел один из тех скобосшивателей, которыми пользуются для бумаг в конторах.

Между изуродованными посиневшими губами пенилась и пузырилась кровь. Вглядываясь в лицо Тейта, Худ размышлял. Он видел, что если что-то срочно не предпринять, Тейт долго не протянет. Нагнувшись к самому уху Тейта, он внятно шепнул:

– Лежи смирно и не двигайся. Я скоро вернусь.

Тейт не шелохнулся.

Худ вышел, прикрыв за собой дверь. В доме стояла все та же тишина. Он быстро сбежал по лестнице. Кухня была заперта изнутри и ключ торчал в кухонном замке. Худ на цыпочках вышел из дома и обогнул гараж. В гараже ничего не изменилось. Он подошел к верстаку, нашел плоскогубцы и кусачки, и, захватив их с собой, вернулся в дом. В одной из ванных комнат стянул с вешалки два чистых полотенца.

Уже поднявшись на верхнюю площадку, он вдруг остановился. Ему послышалось или вправду внизу закрылась входная дверь? Им овладело искушение немедленно спуститься вниз и проверить. Но снизу не доносилось ни звука, и, секунду помедлив, Худ пошел к Тейту. Тот лежал все в той же позе.

Худ снял пиджак, засучил рукава и вымыл руки. Тщательно почистив головки плоскогубцев и кусачек, он выложил их на чистое полотенце. Потом стянул с Тейта пиджак, расстегнул рубашку и расслабил узел галстука. Подперев ему голову подушкой, ласково прошептал:

– Я сделаю все, что в моих силах. Буду работать быстро, чтобы тебе было не так больно.

Глаза Тейта вылезали из орбит. Но у него не было сил даже пошевелиться.

Худ промокнул с его губ кровавую пену и насчитал под ней пять скоб. Их концы загибались друг к другу. Эти торчащие металлические кусочки были чересчур короткими и слишком плотно прилегали к коже, чтобы за них можно было ухватиться. Лучше пытаться перекусить их в средней части. Он поднес нижний клюв кусачек к первой из скоб. Но плоть с обеих сторон от скоб вспухла настолько, что вонзенные глубоко внутрь они казались словно сросшимися с мясом. Худ попытался вставить кусачки между губами. Тейт издал звериный вопль, извергнув поток кровавой пены.

– Успокойся, старина, – пробормотал обескураженный Худ. Он промокнул кровь и вновь принялся за дело. Ему удалось коснуться одной скобы клювом кусачек. Но когда он попытался легонько подсунуть их чуть дальше, от невыносимой боли голова Тейта резко дернулась назад и все сбила. Худ видел только самый кончик скобки. Он сжал кусачки, и, придерживая Тейта за плечо, резко перекусил её.

Тело Тейта отяжелело.

Худ снова стремительно ввел кусачки и подцепил скобку изнутри. Сдвигая пальцами плоть, чтобы не зацепить и не поранить и без того измученного Тейта, он вновь щелкнул головкой кусачек. Тейт зарычал.

С одной скобкой было покончено.

Следующая скобка впилась в кожу гораздо сильнее. Она туго ухватила мясистую часть губы. Губа вокруг посинела, по ней липко сочился гной. Худ испытывал непреодолимое желание закурить. Следовало вывезти отсюда Тейта и мчаться с ним в госпиталь. Ему нужен хирург со специальными инструментами, наркоз и стерильность. Но это будет означать, что в дело непременно вмешается полиция. И тогда можно распрощаться с надеждой выяснить, чем же в конце концов занимается Лобэр. Тейт был ниточкой, которая могла привести Худа к цели. Он что-то знал, и очень важное. Это не вызывало сомнений.

Худ провел влажным полотенцем по лбу Тейта и промокнул кровь на губах. Потом собрал волю себя в кулак. Опершись на грудь Тейта, чтобы помешать ему дернуться вперед, он резко раздвинул пальцами мякоть по обе стороны скобки. Тейт схватил его за руки. В тот же миг Худ подцепил скобку кусачками и крепко сжал. Пузыри крови, вскипевшие на губах Тейта, помешали ему одним движением перекусить внутреннюю поверхность. Он промокнул пену чистым куском простыни и подложил его под подбородок Тейта. Биение пульса Тейта стало слабым и неровным, глаза его закрылись.