Текст книги "О всех созданиях – больших и малых"

Автор книги: Джеймс Хэрриот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

26

Сидя вечером в гостиной Скелдейл-Хауса, я предавался грустным размышлениям. Зигфрид еще не вернулся, мне не у кого было спросить совета, и я совершенно не представлял, что буду делать с коровой Дика утром. Когда я лег спать, решение было принято: если облегчение не наступит, придется взять скальпель и добираться до абсцесса снаружи.

Я знал его точное место, но он лежал за толщей мышц, а на пути к нему находились такие жуткие вещи, как сонная артерия и яремная вена. Я пытался забыть про них, но они снились мне всю ночь напролет – огромные пульсирующие трубы, бесценное содержимое которых грозило вот-вот прорваться сквозь тонкие стенки. Я проснулся в шесть, целый час тоскливо созерцал потолок и вдруг почувствовал, что больше не выдержу. Я торопливо оделся и поехал на ферму, даже не умывшись и не побрившись.

Опасливо проскользнув в коровник, я с ужасом увидел, что стойло Землянички пусто. Значит, все. Пала. Ведь уже вчера было видно, что она вряд ли протянет ночь.

Я повернулся, и тут меня с крыльца окликнул Дик:

– Я ее перевел в сарай по ту сторону двора. Думал, там ей удобнее будет.

Я кинулся, через мощеный двор и еще до того, как Дик открыл дверь, сарая, услышал мучительное хриплое дыхание. У Землянички уже не было сил стоять – переход через двор окончательно ее доконал, и теперь она лежала на груди, вытянув голову вперед. Ноздри ее были раздуты, глаза остекленели, щеки вздувались в борьбе за каждый вздох.

Но она была жива! Я почувствовал огромное облегчение, и оно подстегнуло меня, развеяло мои колебания.

– Дик, – сказал я. – Вашу корову необходимо оперировать. Он явно не успеет прорваться. Значит, теперь или никогда. Но я обязан предупредить вас об одном: мне придется вскрывать его из-под челюсти. Я никогда этого раньше не делал и не видел, как это делают, и не слышал, чтобы кто-нибудь когда-нибудь это делал. Если я задену проходящие там крупные кровеносные сосуды, она умрет через минуту.

– Все равно она долго не протянет, – буркнул Дик. – Терять нечего. Давайте.

Оперируя рогатый скот, мы обычно связываем животное, кладем его и даем общий наркоз, но для Землянички ничего этого не требовалось. Она была почти при последнем издыхании. Мне стоило легонько нажать на ее плечо, как она перекатилась на бок и замерла.

Я быстро сделал местную анестезию от уха до угла челюсти и разложил инструменты.

– Оттяните ее голову прямо, Дик, и чуть-чуть сдвиньте назад, – сказал я, опустился коленями на солому, сделал надрез, осторожно рассек длинный тонкий слой ключично-грудинной мышцы и раздвинул волокна корнцангами. Где-то ниже лежала моя цель, и я попытался мысленно нарисовать во всех подробностях анатомическую картину этого участка. Именно там челюстные вены сливаются в большую яремную вену, а глубже лежит еще более опасная ветвящаяся сонная артерия. Если нажать скальпелем прямо за подчелюстной слюнной железой, я попаду примерно куда надо.

Но когда я поднес острое как бритва лезвие к крохотному разрезу, рука вдруг затряслась. Я пытался унять дрожь, но меня словно била лихорадка. Пришлось взглянуть правде в глаза: я боялся резать глубже. Отложив скальпель, я взял корнцанг и ввел его в разрез, легонько и ровно нажимая. Казалось, он погрузился куда-то невероятно глубоко, но тут, не веря своим глазам, я увидел, что по блестящему металлу ползет струйка гноя. Я вошел в абсцесс!

Очень осторожно я раскрыл корнцанг как можно шире, чтобы увеличить дренажное отверстие, и струйка тотчас превратилась в кремовую струю, которая хлынула мне на руку и по шее коровы побежала на солому. Я замер и ждал, пока гной не перестал вытекать, а потом извлек корнцанг.

Дик поглядел на меня через голову коровы и негромко спросил:

– А что дальше, командир?

– Ну, я дал отток гною. Дик. И по всем правилам ей скоро должно стать заметно лучше. Давайте-ка перевернем ее на грудь.

Когда мы устроили корову поудобнее и для опоры положили ей под плечо тючок соломы, я посмотрел на нее с мольбой. Ведь должны же появиться признаки улучшения! Должна же она почувствовать облегчение, раз вышло столько гноя! Но Земляничка выглядела все так же. А дыхание стало, пожалуй, даже еще более затрудненным.

Я бросил грязные инструменты в ведро с горячей водой и антисептической жидкостью и, перемывая их, сказал:

– Я знаю, в чем дело. Стенки абсцесса утолщились и затвердели, потому что прошло столько времени. Надо подождать, пока они спадут.

На следующее утро, торопливо шагая через двор, я испытывал ликующую уверенность. Дик как раз выходил из сарая, и я крикнул ему:

– Ну и какова она сегодня?

Он ответил не сразу, и сердце у меня упало. Я понял, что он ищет слова помягче.

– Да все по-прежнему.

– Не может быть! Должно же наступить улучшение! Дайте-ка я ее погляжу.

Нет, не по-прежнему, а гораздо хуже. Вдобавок ко всем прежним симптомам глаза у нее глубоко запали – верный признак близкой смерти у рогатого скота.

Мы стояли рядом и оба смотрели на эту страшную тень еще недавно столь великолепного животного. И тут вдруг Дик сказал негромко:

– Ну, так как же? Послать за Мэллоком?

Фамилия живодера прозвучала как похоронный звон. Да и правда. Земляничка теперь ничем не отличалась от тех изможденных болезнью или старостью коров, которых он приезжал забирать.

Я неловко переступил с ноги на ногу.

– Не знаю даже, что и сказать, Дик. Я больше ничего сделать не могу. – Я снова поглядел на остекленелые глаза, на пену, пузырящуюся у ноздрей и губ, услышал хрип. – Вы ведь не хотите, чтобы она мучилась. Я тоже не хочу. И все-таки погодите звать Мэллока. Состояние у нее тяжелое, но настоящей боли она не испытывает, и я дал бы ей еще день, но если к утру ей лучше не станет, посылайте… – Я сам не верил тому, что говорил, и всем своим существом чувствовал безнадежность положения. Я повернулся и пошел к машине с таким тягостным ощущением неудачи, какого еще никогда не испытывал. Дик крикнул мне вслед:

– Да вы не принимайте к сердцу, и не такое случается. Спасибо вам за все, чем помогли ей.

Его слова хлестнули меня как кнутом. Если бы он обрушился на меня с бранью, мне было бы легче. Он меня благодарит, а корова лежит там и подыхает – единственная племенная корова, которую ему удалось купить. Для него это подлинная катастрофа, а он утешает меня!

Открыв дверцу машины, я увидел на заднем сиденье кочан капусты. Еще и миссис Рэдд! Я положил локоть на крышу машины и разразился монологом. Этот кочан словно распахнул шлюзы моей злости на себя, и я перечислил бесчувственной капусте все свои промахи и недостатки. Я подчеркнул всю несправедливость случившегося: Рэдды, прекраснейшие люди, которым так нужна была помощь искусного ветеринара, обратились к мистеру Хэрриоту, а он ударил лицом в грязь, да еще как! Я указал, что Рэдды, вместо того чтобы вполне заслуженно выгнать меня взашей, искренне меня поблагодарили и осыпали кочанами капусты.

Говорил я долго, а когда наконец умолк, на душе у меня стало чуть легче. Но только чуть, потому что всю дорогу домой я взвешивал возможности и не обрел ни проблеска надежды. Если стенки абсцесса могли спасться, это уже произошло бы. Нет, надо было послать за живодером – ведь все равно к утру она сдохнет.

Я был так в этом убежден, что на следующий день поехал в "Берчтри" не с утра, а побывав на других фермах, и, когда остановил машину во дворе Рэддов, шел уже третий час, Я знал, что увижу, – обычные мрачные свидетельства того, что ветеринар потерпел поражение: распахнутую дверь пустого сарая и тянущийся от нее широкий след, оставленный тушей, которую Мэллок воротом тащил к своему фургону. Однако двор выглядел обычно, и все же, подходя к двери сарая, откуда не доносилось ни звука, я стиснул зубы. Ну хорошо, живодер пока не приехал, но моя-то пациентка лежит бездыханная. Протянуть еще сутки она никак не могла. Мои пальцы долго не ухватывали щеколду, словно что-то во мне отчаянно этому сопротивлялось. Но я все-таки рывком распахнул дверь.

И увидел Земляничку. Она стояла у кормушки и ела сено. И не просто ела, а выдергивала его сквозь решетку, словно играючи – обычная манера коров, когда они получают от еды удовольствие. Казалось, она просто не успевает вытаскивать большие душистые клоки сена и отправлять их в рот сильным шершавым языком. Я смотрел на нее, и у меня в душе вдруг заиграл орган, да не какой-нибудь консерваторский, а могучий инструмент, сверкающие трубы которого уходят в сумрак под сводами собора. Я вошел в сарай, закрыл за собой дверь и сел на солому в углу. Сколько времени я ждал этой минуты! И намеревался насладиться ею сполна.

Корова превратилась в живой скелет – ее красивая шоколадно-серебристая шкура была вся в буграх и выступах костей. Вымя, прежде такое гордое, болталось между ногами, как смятый мешочек. Она дрожала от слабости, но глаза ее смотрели ясно, ела она с неторопливой жадностью, и я уже не сомневался, что скоро она снова станет прежней.

Кроме нас в сарае никого не было, и время от времени Земляничка поворачивала ко мне голову и внимательно смотрела на меня, ни на секунду не переставая двигать челюстями. Этот взгляд казался дружеским. По правде говоря, я не удивился бы, если бы она мне подмигнула.

Уж не знаю, сколько времени я просидел так, но каждая секунда была радостью. Мне довольно долго пришлось свыкаться с мыслью, что это происходит наяву, а не во сне. Глотала она без всяких усилий, слюна у нее не пенилась, дыхание было ровным и спокойным. Когда я наконец вышел и закрыл за собой дверь, кафедральный орган гремел в полную мощь, и ликующие звуки отражались от сводов собора.

Поправлялась Земляничка не по дням, а по часам. Когда я увидел ее три недели спустя, кости спрятались под мышцами и жиром, шерсть глянцевито блестела и, что самое важное, великолепное вымя было туго наполнено и четыре аккуратных соска гордо торчали по углам.

Я был очень доволен собой, но беспристрастная оценка случившегося показывает одно: с самого начала и до конца я громоздил ошибку на ошибку. Мне следовало бы как можно раньше вскрыть абсцесс скальпелем, добравшись до него через рот. Но тогда я просто не знал, как это сделать. Позднее я вскрывал сотни таких абсцессов, привязывая скальпель к пальцам и вводя руку через зевник. Операция довольно героическая, так как ни коровам, ни быкам это, естественно, не нравилось и у них возникало поползновение плюхаться на пол именно в тот момент, когда моя рука почти по плечо уходила в гортань. Я прямо-таки напрашивался на перелом.

Когда я рассказываю про это современным молодым ветеринарам, они смотрят на меня с недоумением, поскольку такие абсцессы чаще всего имеют туберкулезное происхождение и со времени введения туберкулинизации <Проверка коров на отсутствие у них туберкулеза>наблюдаются редко. Но, полагаю, мои сверстники задумчиво улыбнутся собственным воспоминаниям.

При заглоточной операций выздоровление бывало быстрым и эффектным, и я успел получить свою долю этих маленьких триумфов. Но ни один из них не доставил мне такой радости, как операция, которую я сделал не с той стороны. После выздоровления Землянички прошло несколько недель, я сидел в кухне Рэддов на своем обычном месте, окруженный всей семьей. Только на этот раз я против обыкновения не сыпал перлами мудрости, потому что пытался справиться с яблочным пирогом миссис Рэдд. Я по опыту знал, что они восхитительны, но этот был особый, испеченный "для полдника" во время работы в поле. Я въедался в толстый ломоть, пока у меня не пересохло во рту. Без сомнения, где-то в глубине прятался яблочный слой, но я все еще до него же добрался. Говорить я не рисковал из опасения поперхнуться, а потому наступила неловкая тишина, и мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь ее нарушил. Сделала это миссис Рэдд.

– Мистер Хэрриот, – произнесла она с обычной спокойной деловитостью. – Дик хочет сказать вам одну вещь.

Дик откашлялся и сел прямее. Я вопросительно обернулся к нему. Щеки у меня все еще раздувались от упрямого пирога. Дик выглядел непривычно серьезным, и мне вдруг стало не по себе.

– Я вам вот что хочу сказать, – начал он. – У нас скоро серебряная свадьба, и мы думаем отпраздновать ее как следует. И приглашаем вас.

Я глотнул так судорожно, что чуть не подавился.

– Дик, миссис Рэдд, я вам очень благодарен. С радостью приду… Почту за честь.

Дик с достоинством наклонил голову, сохраняя торжественный вид. Явно это было еще не все.

– Вот и отлично. Думаю, вам понравится, потому что праздновать мы решили по-настоящему. Сняли зал в "Королевской голове" в Карсли.

– Вот это да!

– Мы с хозяйкой все обсудили. – Он расправил худые плечи и гордо откинул голову.

– Будет горячий обед и музыка!

27

Время шло, голый костяк моих теоретических познаний мало-помалу одевался плотью личного опыта, и тут я осознал, что в ветеринарной практике есть сторона, о которой не пишут в учебниках. Денежная. Деньги всегда воздвигали стену между фермером и ветеринаром. По-моему, многие фермеры глубоко – возможно, даже на уровне подсознания – убеждены, что о своей скотине они знают больше кого бы то ни было и платить посторонним за лечение этой скотины – значит признать свое поражение.

Чаще всего фермеры проглатывают горькую пилюлю и достают чековые книжки, но некоторые – примерно десять процентов – прилагают все усилия, чтобы как-то увильнуть от этой необходимости.

Отношение Зигфрида к должникам было поразительно противоречивым. Порой он приходил в ярость при одном упоминании их фамилий, а иногда проявлял к ним саркастическую снисходительность. Если мы устроим когда-нибудь званый вечер для своих клиентов, говаривал он, то в первую очередь приглашение получат наши должники, так как все они на редкость обаятельные люди.

Впрочем, один из них такого приглашения не получил бы – некий мистер Хорас Дамблби, олдгрувский мясник. Хотя, как завзятый неплательщик, он, несомненно, отвечал важнейшему условию, но слишком уж мало было в нем обаяния!

Торговля в его лавке на главной улице живописной деревни Олдгрув шла бойко и приносила немалую прибыль, однако наибольший доход он получал, обслуживая окрестные деревушки и фермы. Обычно в лавке управлялись его жена и замужняя дочь, а сам мистер Дамблби совершал очередной объезд. Я часто заставал во дворах ферм его голубой фургон: задние дверцы открыты и фермерша терпеливо ждет, пока он нарубит мясо. Его дюжая бесформенная фигура наклонялась над колодой, и, когда он выпрямлялся, я успевал увидеть огромное бульдожье лицо и меланхоличные глаза.

Мистер Дамблби и сам был немножко фермер. Он продавал молоко от шести коров, стоявших в небольшом ладном коровнике позади лавки, а кроме того, откармливал несколько бычков и боровов, которые со временем появлялись у него на витрине в виде колбас, фаршей, вырезок и отбивных. Судя по всему, мистер Дамблби успел нажить круглый капиталец и, по слухам, владел кое-какой недвижимостью в Олдгруве и в окрестностях. Тем не менее Зигфрид редко видел, какого цвета его деньги.

У тех, кто не спешил с оплатой, имелось одно общее качество: они требовали, чтобы ветеринар являлся по первому зову, и не терпели ни малейшего промедления. "Вы приедете немедленно?" "Через сколько минут вас ждать?" "Вы поторопитесь, не правда ли?" "Сейчас же выезжайте, я настаиваю!" Я пугался, глядя, как на лбу Зигфрида набухают вены, как белеют пальцы, стискивающие телефонную трубку.

После одной такой беседы с мистером Дамблби в одиннадцатом часу ночи, в воскресенье, он пришел в бешенство и высказал мяснику все, что накипело у него на душе. Это не заставило мистера Дамблби раскошелиться, но чрезвычайно его обидело. Он явно не сомневался в своей правоте. И с тех пор, когда бы я ни встречал его голубой фургон, мистер Дамблби медленно оборачивался и устремлял на меня пустой взгляд. Но вот что странно: теперь я натыкался на него все чаще и чаще. Это даже начинало действовать мне на нервы.

Затем дело приняло совсем уж скверный оборот. Мы с Тристаном облюбовали уютный олдгрувский трактирчик, где пиво отвечало взыскательному вкусу Тристана. Прежде я как-то не замечал, что мистер Дамблби был его завсегдатаем и всегда занимал столик в углу. Теперь же, стоило мне посмотреть вокруг, я обязательно встречал укоризненный взгляд его больших печальных глаз. Стараясь отвлечься, я сосредоточенно слушал болтовню Тристана, но все равно ощущал на себе этот взгляд. Смех замирал у меня на губах, и я невольно оглядывался, после чего прекрасный портер приобретал вкус уксуса.

Редкие часы, которые мне удавалось проводить в трактирчике, обрели оттенок кошмара. Я лихо осушал очередную кружку, я смеялся, шутил, даже пел – и все время с тайным напряжением ждал минуты, когда не выдержу и обернусь.

Оставалось одно: больше не заглядывать в трактирчик и тоскливо выслушивать лирические восторги Тристана по поводу орехового аромата, который он обнаружил в тамошнем портере. Но трактирчик потерял для меня всякую прелесть: я просто больше не мог находиться под одной крышей с мистером Дамблби.

По правде говоря, я сумел-таки выбросить этого джентльмена из головы, но вскоре вынужден был про него вспомнить, когда в три часа ночи из телефонной трубки донесся его голос. Если телефон на тумбочке трезвонил у самого твоего уха в предрассветной мгле, это почти обязательно означало, что где-то начала телиться корова.

Звонок мистера Дамблби не составил исключения, но вот говорил мистер Дамблби с исключительной бесцеремонностью. В отличие от большинства фермеров он и не подумал извиниться, что звонит в такое время. Я сказал, что приеду немедленно, но ему этого было мало; он пожелал точно узнать, через сколько минут меня ждать. Еще не совсем проснувшись, я саркастически изложил свой график: столько минут на одевание, столько на то, чтобы спуститься вниз, столько – чтобы вывести машину из гаража… но, боюсь, он не заметил иронии.

Когда я въехал в спящую деревню, в витрине мясной лавки горел свет. Мистер Дамблби выскочил на улицу почти рысью и, пока я вынимал из багажника веревки и инструменты, нетерпеливо расхаживал взад и вперед, ворча себе под нос. "А больше года не платить по счетам ветеринара у него терпения хватает",– подумал я.

Чтобы попасть в коровник, нам пришлось пройти через лавку. Моя пациентка, крупная упитанная корова белой масти, относилась к своему положению с полным благодушием. Время от времени она тужилась, и наружу на несколько дюймов высовывались две ножки. Я внимательно их осмотрел – для ветеринара это первое указание, насколько тяжелая работа ему предстоит. Когда в первый раз телится молодая небольшая корова, два широких копытца способны сразу стереть улыбку с моего лица. Эти же копытца были широкими, но в меру, да и, судя по матери, плоду особенно тесно не было. Я прикинул: что же могло нарушить естественный ход событий?

– Я там пощупал, – сказал мистер Дамблби. – Голова близко. А сдвинуть никак не удается. Я за ноги дергаю целых полчаса.

Пока я раздевался по пояс (почему-то комбинезон все еще казался мне символом изнеженности), у меня сложилось убеждение, что ситуация могла оказаться и гораздо хуже. В каких только ветхих и холодных сараях не доводилось мне снимать рубашку! А это, во всяком случае, добротный современный коровник, где шесть коров с успехом заменяли центральное отопление. И электрическое освещение вместо обычного керосинового фонаря с закопченным стеклом.

Намылив и продезинфицировав руки по плечи, я произвел первое исследование. Обнаружить причину затруднения оказалось просто.

Действительно, две ноги и голова. Только принадлежали они разным телятам.

– Двойня, – сказал я. – Вы тянули за задние ноги. Спинное предлежание.

– Задницей, что ли, идет?

– Да, если вам так больше правится. А второй теленок идет головой, но ноги вытянуты вдоль боков. Мне придется отодвинуть его подальше назад, чтобы он не мешал, и сначала извлечь первого.

Будет-таки тесно! Я в принципе люблю принимать двойню, потому что такие телята обычно бывают очень маленькими, но эти казались довольно крупными. Я прижал ладонь к мордочке, сунул палец в рот и был вознагражден подергиванием языка. Жив, значит!

Ровным нажимом я начал задвигать его назад в матку, пытаясь представить себе, как все это воспринимает малыш. Он ведь уже почти появился на свет – от его ноздрей до вольного воздуха оставалось дюйма два, не больше, – и вот теперь его возвращают в исходную позицию.

Не понравилось это и корове. Во всяком случае, последовали могучие потуги – она явно старалась помешать мне. И почти преуспела, поскольку корова заметно сильнее человека. Но я не отнимал напряженной ладони от теленка и, хотя потуги отталкивали руку назад, продолжал нажимать, пока не отодвинул его из тазового отверстия. Тут я оглянулся на мистера Дамблби и прохрипел:

– Теперь его голова мешать не будет. Беритесь за ноги и вытаскивайте первого теленка.

Мясник грузно шагнул вперед и зажал ноги в тяжелых кулаках. Потом, зажмурив глаза, пыхтя и гримасничая, вроде бы принялся тянуть. Но теленок не сдвинулся ни на йоту, и у меня защемило сердце. Мистер Дамблби оказался кряхтелой! (Этот термин появился после того, как однажды во время отела Зигфрид и хозяин коровы ухватили каждый по ноге, но хозяин предпочел не напрягаться и только жалобно покряхтывал. Зигфрид поглядел на него и сказал: "Послушайте, давайте договоримся: вы тяните, а я за вас покряхчу".)

Было ясно, что помощи от дюжего мясника ждать нечего, и я решил попробовать сам. А вдруг повезет? Отпустив мордочку, и попытался схватить задние ноги, но корова меня опередила: мои пальцы еще не успели сомкнуться на скользкой шерстке, как она понатужилась – и второй теленок вернулся на прежнее место. Опять начинай все сначала!

Вновь я уперся ладонью во влажную мордочку, и мучительный процесс отжимания возобновился. Преодолевая мощные потуги, я невольно вспомнил, что в четыре часа утра человек редко бывает в наилучшей форме. К тому времени, когда я отодвинул голову из тазового отверстия, меня уже начала одолевать необоримая слабость – ощущение было такое, словно кто-то вынул из моей руки значительную часть костей.

На этот раз, перед тем как отпустить голову и вцепиться в ноги, я несколько секунд передохнул, но все равно опоздал. Корова с помощью точно рассчитанной потуги вышла победительницей из состязания. И голова перекрыла тесный проход в третий раз.

Ну хватит! Тут меня осенила мысль, что и теленок, наверное, устал от этого скольжения взад-вперед. Дрожа от озноба, я прошел через холодную пустую лавку на спящую улицу и достал из машины все необходимое для местной анестезии. Восемь кубиков в эпидуральное пространство головного мозга – и корова, матка которой совершенно онемела, утратила всякий интерес к происходящему. Она даже выхватила из кормушки клок сена и принялась рассеянно жевать.

Дальше все пошло как по маслу: то, что я отодвигал, отодвигалось и не выталкивалось назад. Когда я все наладил, единственной трудностью оказалось отсутствие схваток, которые теперь только помогали бы мне. Значит, придется тянуть самому. Я ухватил одну ногу, принудил пыхтящего от мук мистера Дамблби ухватить вторую, и теленок, шедший спиной вперед, скоро был благополучно извлечен. Он успел вдохнуть изрядное количество плацентарной жидкости, но я подержал его вниз головой, и он ее выкашлял. Затем я положил его на пол коровника, он энергично потряс головой и попытался сесть.

Тут настало время вернуться за моим старым приятелем, вторым теленком. Он лежал теперь в глубине и словно бы дулся. Когда я в конце концов вытащил его наружу, он пофыркивал, дергал ногами и, казалось, собирался сказать: "Так, значит, вы все-таки решили, в какую сторону меня двигать?" И надо признать, у него были для этого все основания!

Водя полотенцем по груди, я, как всегда, с особой пронзительной радостью смотрел на двух маленьких мокрых телят, которые барахтались на полу. Мистер Дамблби растирал их пучком соломы.

– Большие для близнецов-то, – пробормотал мясник.

Даже столь умеренное одобрение меня изумило, и я подумал, что не стоит упускать случая.

– Да, отличные телята. Когда они при родах перепутываются, как сегодня, то чаще рождаются мертвыми. Хорошо, что нам удалось сохранить их живыми! – После паузы я добавил: – А знаете, эта парочка немало стоит.

Мистер Дамблби промолчал, и я не понял, попала ли стрела в цель.

Я оделся, собрал свои принадлежности и следом за ним прошел из коровника через лавку мимо огузков на крючьях, потрохов на подносах и груды свежайших сосисок. У входной двери мясник вдруг нерешительно остановился. Он словно что-то обдумывал. Вдруг он обернулся ко мне:

– Может, желаете немножко сосисок?

Я даже пошатнулся от удивления.

– Благодарю вас. С удовольствием возьму.

Каким невероятным это ни казалось, но мне удалось тронуть его сердце!

Мистер Дамблби прошествовал к сосискам, отрезал фунтовую гирлянду, быстро завернул ее в пергаментную бумагу и протянул мне.

Я смотрел на пакет, ощущал в руке его вес – и все-таки не мог поверить. И тут мной овладела недостойная мысль. Я знаю, это было нечестно – благородные порывы наверняка лишь изредка возвышали душу бедняги мясника,– но какой-то внутренний демон толкал меня подвергнуть испытанию его щедрость. Я сунул руку в карман брюк, побренчал мелочью, поглядел ему прямо в глаза и спросил:

– Так сколько же я вам должен?

Дородная фигура мистера Дамблби вдруг окаменела, и несколько секунд он простоял, не сделав ни единого движения. Повернутое ко мне лицо не выражало ничего, но подергивающаяся щека и нарастающая мука в глазах выдавали кипевшую в нем битву. Наконец он хрипло прошептал, как будто каждое слово извлекали из него клещами:

– Два шиллинга шесть пенсов.