Текст книги "Возвращение к людям"

Автор книги: Джеймс Гривс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Дни вина и горестей

Могу с точностью до дня, часа, минуты и секунды указать момент, когда я сам себя приговорил к судьбе алкоголика. Это произошло, как только я поставил подпись под контрактом с клубом «Милан», связавшим меня по рукам и ногам.

Со дня заключения контракта и началось мое падение. Внезапно я превратился в потерянного и беспомощного мальчишку, оказавшегося в мире большого футбольного бизнеса. Примерно год жизнь моя вертелась в какой-то кошмарной карусели. Разочарование, страх, скука, раздражение, подавленность – полный набор того, что толкает человека к выпивке.

Правда, в законченного алкоголика я превратился много позже. Но капкан для себя я уже поставил. В течение нескольких месяцев до переезда в Милан и четырех мучительных месяцев там я все больше убеждал себя, что когда выпьешь, то легче справиться с терзающими тебя проблемами.

Черт с ними. Пойдем лучше пропустим пару кружек, Джимбо. И тогда полегчает. От выпитого проблемы, конечно, не испарятся, но зато покажутся не такими уж значительными.

Теперь, став старше, мудрее и опытнее, я могу с полным правом утверждать, что алкоголь не повышает тонус, как полагают многие, а понижает. Он погружает человека в иллюзорный мир, самоконтроль притупляется, слабеет способность критически оценивать свои поступки. И в результате язык «развязывается», болтовня и смех льются неудержимо, – и это воспринимается как повышенный тонус.

Изучая воздействие алкоголя на организм, я собрал немало доказательств того, что веселость и живость, которые появляются у человека после четвертой или пятой рюмки, вызваны подавляющим действием алкоголя на сдерживающие центры головного мозга. Но в то время я, двадцатилетний паренек, втянутый в безумную кутерьму перехода в другой клуб, ошеломленный происшедшими в моей жизни переменами, ничего об этом не знал. Сначала человек тянет чарку….

Чтобы лучше понять, почему я потянулся к рюмке, нужно вернуться к зиме 1960 года, когда я первый раз обратился к руководству «Челси» с просьбой отпустить меня в другой клуб. В тот момент у меня и мысли не было об Италии. Просто я хотел найти клуб, который бы более соответствовал моим честолюбивым устремлениям, чем «Челси».

Насколько я помню, первым о возможности работы в Италии заговорил Джо Мирс, бывший председатель клуба «Челси». Он позвонил мне через неделю после того, как я подал просьбу разрешить мне перейти в другую команду, и сказал, что у меня есть возможность получить работу в Италии, потому что эмбарго на иностранных игроков должно быть там отменено в конце сезона. Господин Мирс (теперь его сын Брайн – весьма деятельный и способный председатель клуба «Челси») спросил меня, как я отнесусь к предложению поехать в Италию.

В Италию! Тогда это было равносильно вопросу: «Хочешь ли ты получить долю на золотом прииске?»

Мой максимальный недельный заработок составлял двадцать фунтов, а итальянские футболисты получали гораздо больше. Заинтересует ли меня? Мое знание итальянского не шло дальше «спагетти», но я был готов всю дорогу до банка кричать: «Си! Си! Си!» У меня была семья, жена и дочь, скоро должен был родиться еще ребенок. Двадцати фунтов было явно недостаточно для того счастливого будущего, о котором я мечтал для своей семьи. К тому же несколько недель назад нас с Иреной постигло страшное горе. Умер от воспаления легких наш четырехмесячный сынишка Джимми. Это было жуткое потрясение, которое чуть не свело нас с ума. Переезд в Италию принес бы перемену обстановки и окружения, что было нам необходимо. «Заинтересует ли меня, мистер Мирс? – сказал я. – Да я готов лететь хоть сейчас».

Мистер Мирс взял с меня слово хранить все в тайне. У меня было такое впечатление, что ему не хочется перепродавать меня, но поскольку я твердо решил уйти, он предложил мне уехать в Италию. Там, по крайней мере, я не создам неловкой ситуации, забив гол в ворота своего бывшего клуба.

Я был только рад держать план переезда в Италию в тайне, но совершенно неожиданно ко мне обратился итальянский журналист, выступавший в качестве тайного посредника одного футбольного клуба. Это была явно какая-то закулисная махинация, попытка обделать делишки с черного хода, что, как я позже убедился, в Италии было обычным явлением. Я согласился вести с ним неофициальные переговоры, потому что уже загорелся идеей поехать в Италию и хотел начать хоть что-то делать в этом направлении.

Журналист сказал мне, что он выступает от имени определенного клуба. Он не назвал его, но то, что он вправе был предложить, меня вполне устраивало. Все выглядело весьма заманчиво. Наша следующая встреча состоялась в ресторане в Сохо,[7]7
  Район в центральной части Лондона. Средоточие ресторанов, ночных клубов, казино, стриптизов и других увеселительных заведений часто сомнительного характера.


[Закрыть] и на этот раз посредник открыл мне, что представляет клуб «Милан». В промежутке между встречами я многое обдумал и решил, что надо вести открытую игру с «Челси». Я попросил журналиста передать в «Милан», чтобы они приступили к прямым переговорам с «Челси». Может быть, в то время мы и были рабами своего клуба, но, по крайней мере, мы пытались быть честными рабами.

«Челси» и «Милан» вели переговоры за закрытыми дверями, а мне лишь было передано указание пойти в итальянский госпиталь в центре Лондона для медосмотра. Все это, конечно, происходило втайне. В госпитале мне только что не сделали вскрытия: у меня проверяли кровь, мочу, зрение, реакцию, каждую косточку скелета.

За два дня мне сделали около пятидесяти рентгеновских снимков, и в конце всего этого миланские представители покачали головами так недоверчиво и сокрушенно, будто для пациента не оставалось никакой надежды. Оказалось, что сломанные в детстве две небольшие косточки в поясничном отделе срослись. Из-за этого итальянцы засомневались, стоит ли в меня вкладывать деньги. Они боялись, что позже у меня могут возникнуть осложнения с позвоночником. Но, как оказалось, им следовало бы больше беспокоиться совсем о другом.

Результаты этого обследования напугали меня до смерти. Я уже представил себя в тридцать лет в инвалидной коляске. Но специалист с Харли-Стрит,[8]8
  Улица в Лондоне, где находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов.


[Закрыть] посмотрев мои рентгеновские снимки, сделал квалифицированное заключение, в котором говорилось, что сотни людей прекрасно двигаются с такой же аномалией костей. Он сказал, что у «Милана» нет оснований для опасений. Меня признали стопроцентно годным, и все было готово для подписания контракта.

Джузеппе Виани, менеджер «Милана», приехал в Лондон, чтобы подписать контракт. Мне предложили 10 тысяч долларов.

Они будут мне выплачены по 3 тысячи в год, и одна тысяча сразу, как только я поставлю подпись под контрактом. Это не такая уж большая сумма, если учесть постоянную инфляцию, но в Англии футболист, даже получая наивысшую ставку, может заработать столько лишь за десять лет.

«Челси» было выдано 80 тысяч долларов. Они неплохо заработали на игроке, с которым когда-то заключили контракт на 10 фунтов в неделю.

Уплаченная за меня сумма была в то время рекордной, но недолго: вскоре итальянский клуб «Торино» заплатил за Денниса Лоу 100 тысяч долларов клубу «Манчестер Сити».

Во время нашего разговора синьор Виани называл цифры, как ведущий в бинго.[9]9
  Азартная игра типа лото.


[Закрыть] Он сказал, что я смогу зарабатывать по крайней мере 5 тысяч долларов в год, если буду получать высокие премиальные. Основное жалование у них было только 20 долларов в неделю, но они выплачивали огромные премиальные. Единственно, что он намеренно не сообщил мне, была их система штрафов, по которой, попав в Италию, мне пришлось выплатить не одну сотню долларов.

И вот контракт, связавший меня с клубом «Милан», подписан. Однако оставшиеся несколько месяцев сезона я должен был играть за «Челси», дожидаясь, пока в Италии отменят эмбарго на иностранных спортсменов. Но я уже получил свою тысячу фунтов. «Челси» было выплачено 10 тысяч. «Милан» выдал задаток, как при покупке мебели.

Мои ноги оказались не дешевле ножек у кресла «чиппендейл».[10]10
  Стиль мебели XVIII века с обилием тонкой резьбы (по имени краснодеревщика Томаса Чиппендейла).


[Закрыть]

После подписания контракта начался один из худших периодов моей жизни. Но тогда я этого еще не знал, как не знал и того, что вступаю на долгий и скользкий путь алкоголика.

В то время, когда решался вопрос о моем переходе в клуб «Милан», в английском футболе повеяло переменами. Футболисты лиги, возглавляемые тогдашним председателем профсоюза Джимми Хиллом, выдвинули требование об увеличении зарплаты, не превышавшей 20 фунтов в неделю, и команды были готовы пойти даже на забастовку.

Я был всецело на стороне профсоюза и даже после подписания контракта с «Миланом» ходил на собрания в Лондоне, на которых велись серьезные разговоры о забастовке, грозившей прекратить все игры в лиге.

Но мой старый приятель Джимми Хилл – Бородач смог благодаря своему красноречию, которое впоследствии прославило его на телеэкране, так ловко повернуть это дело в пользу футболистов, что боссы в лиге сдались и согласились установить минимальную сумму оплаты. Рабы футбольных клубов были освобождены от кандалов.

Я был страшно рад за наших игроков, но сам чувствовал себя паршиво. То, что Денниса Лоу, Джо Бейкера, Джерри Хитченса и меня сманили клубы других стран, помогло остальным футболистам добиться нового трудового соглашения. Руководители лиги испугались массового ухода игроков и поэтому отступили. Джонни Хейнса, тогдашнего капитана команды «Фулхэм», хотела заполучить Италия, и председатель его клуба Томми Триндер поспешил заявить: «Джонни Хейнс – звезда первой величины, и платить ему будут, как примадонне. Я дам ему сто фунтов в неделю, чтобы он продолжал играть за „Фулхэм“.

По-моему, забавнее этого заявления Томми Триндер в жизни ничего не произносил, и мой добрый приятель Джонни Хейнс смеялся всю дорогу до банка.

Что же ты наделал, Джимбо? Приходится ехать в эту проклятую Италию, хотя за те же деньги я мог бы теперь играть и в Англии. Ну да ладно, к черту мрачные мысли. Пойду-ка лучше выпью.

Я связался с «Миланом» только из материальных соображений. Мне вовсе не хотелось играть в футбол в Италии. Я соблазнился мыслью быстро разбогатеть. Однако, осуждая мой поступок, не забывайте, что в то время мне было всего двадцать лет.

О моей тогдашней инфантильности говорит и то, как я распорядился тысячей фунтов, полученных по подписании договора: тотчас истратил их на подержанный «ягуар».

Чего я только не делал, чтобы расторгнуть контракт с «Миланом»! Особенно мне захотелось добиться этого, когда Джо Мирс сказал мне, что «Челси» готов платить мне сто фунтов в неделю, если я останусь играть в «Стамфорд бридже». Вместе с Джимми Хиллом, моим тогдашним советчиком Бейгнелом Харви, Джо Мирсом, менеджером сборной Англии Уолтером Уинтерботтомом и нашим выдающимся деятелем футбола сэром Стэнли Роузом мы старались найти выход из положения. С моим адвокатом Р. Льюисом я даже ездил в Италию, чтобы убедить «Милан» аннулировать контракт, но они пригрозили, что заставят меня покинуть большой футбол, если я отступлю от подписанного соглашения.

В конце концов я клюнул на их обычную приманку – деньги. Мне предложили заключить новый контракт. Сразу после подписания бумаг я должен был получить 15 тысяч фунтов. И все-таки я бы предпочел тогда остаться в Англии. Решающую роль сыграло мое плачевное финансовое положение. Я подписал второй контракт в июне. Мне выплатили 4 тысячи и сказали, что остальные 11 тысяч я получу в июле, когда приеду в Милан.

Меня совсем не радовал переезд в Италию, жаль было покидать родные места, но я знал, что необходимо смириться. Мало этого, напоследок возникли неприятности с «Челси». Мой последний матч состоялся в «Стамфорд бридже» против «Ноттингем Форест». Я забил четыре мяча, и болельщики «Челси» пронесли меня на руках вокруг поля словно кубок Футбольной ассоциации. Все наши были растроганы до слез. Потом клуб решил, что я должен выступить в незначительном товарищеском матче в Израиле. Я отказался ехать, и «Челси» отстранил меня от игры на две недели, лишив таким образом права выступать за Англию в международном матче с Мексикой на «Уэмбли».

До сих пор, как вспомню этот нелепый запрет, меня охватывает негодование. Я четыре года работал на них, забил 132 мяча в 169 играх лиги, и затем они получили 79 990 фунтов за мой переход в «Милан». И только из-за отказа поехать на второстепенный матч я был отстранен от игры до конца своего пребывания в «Челси».

Трудно было в такой ситуации удержаться от выпивки. В тот период я стал завсегдатаем пабов. Кружка пива помогала мне забыть все проблемы, связанные с «Миланом». Даже теперь я помню названия всех питейных заведений по дороге из Лондона в Саутенд.

В то время я стал сильно напиваться. Особенно запомнились два случая. Первый произошел, когда я должен был лететь в Милан для выступления в товарищеской встрече в «Ботафого» в июне 1961 года. Меня хотели показать болельщикам клуба. Затем по договоренности я мог вернуться в Лондон, потому что в следующем месяце у нас с Иреной должен был родиться ребенок.

Со мной в Милан летели Десмонд Хаккет, спортивный обозреватель «Дейли экспресс», и фоторепортер Норман Куик. У Десмонда Хаккета не было шаблонных материалов: о чем бы он ни писал, все у него выглядело ярким и живым. Но при этом он часто признавался: «Хороший сюжет для меня важнее фактов». Дес любил весело проводить время, и когда мы за два часа до отлета оказались в аэропорте Хитроу, он решил угостить меня омаром и шампанским за счет «Дейли экспресс».

Когда мы закончили вторую бутылку и подумывали, не заказать ли третью, Куик взглянул на часы. «Наш самолет, – сообщил он, – улетел десять минут назад».

Мы полетели следующим рейсом и приземлились, опоздав на шесть часов, в другом аэропорту. В это время в другом конце города – в аэропорту Линате – меня с возрастающим нетерпением ждала группа встречающих от «Милана». Но только к лучшему, что они не видели, как я выходил из самолета после приземления в Малпенсе. Я терпеть не могу летать на самолете. Чтобы придать себе смелости, я налегал на коктейли с шампанским, и к тому времени, когда мы добрались до Италии, мне уже море было по колено.

Я играл на следующий день и забил один гол в матче с очень сильной командой «Ботафого». Счет вышел ничейный – 2:2. Болельщикам моя игра, видимо, понравилась, и администрация «Милана» заявила, что будет с нетерпением ждать моего возвращения в июле после рождения нашего малыша. И с этого начались мои конфликты с клубом.

Ребенок (как потом оказалось, девочка) должен был родиться 15 июля, и я планировал вернуться в Милан 17-го. Наша восхитительная малышка Митци, как позволительно женщине, запаздывала, и я телеграфировал в Милан, что остаюсь с женой до рождения малыша. Они «вошли в мое положение», пригрозив мне штрафом в 50 фунтов за каждый день опоздания. После этого не могло быть и речи, что Джимми Гривс уживется с «Миланом».

Я послал ответную телеграмму, сообщая, что какие бы меры они ни приняли, я не намерен возвращаться до тех пор, пока не появится на свет мой ребенок. На этот раз они смирились, но все равно на душе у меня остался неприятный осадок.

Наконец шестого августа Митци соблаговолила появиться на свет. Спустя несколько часов после ее рождения я случайно столкнулся в роддоме с моим старым приятелем из «Челси» Джоном Силлетом. Мы решили зайти в ближайший бар «Олд Белл», чтобы парой рюмок обмыть появление малышки. Через семь часов, на рассвете, мы, счастливые, сидели в погребке «Олд Белла». За это время мы, скорее, не обмыли, а, так сказать, утопили младенца и уже не способны были сделать и шагу. Мы пережидали, пока не минует опасность в лице разъяренной тещи Джона, которая, должно быть, рвала и метала, ведь он обещал давно быть дома.

В баре все проблемы, связанные с «Миланом», вылетели из головы или, по крайней мере, казались далеко-далеко. Но спустя четыре дня я уже предстал пред лицом нового начальства. И для меня начался четырехмесячный кошмар. Может, это прозвучит слишком драматично, но я оказался буквально узником «Милана». Я, к своему несчастью, слишком поздно обнаружил, что порядки в итальянском футболе совершенно иные, чем у нас. С футболистами там обращаются, как с безмозглыми болванами, ни на йоту им не доверяя и нещадно наказывая увесистыми штрафами при малейшем намеке на непослушание. Эта обстановка действовала на меня угнетающе. Возможно, будь я постарше, то смог бы как-то приспособиться. Правда, будь я взрослее, соображал бы лучше и ни за что бы не согласился поехать в Италию. Но в ту пору я еще не созрел для решения серьезных проблем и постоянно делал ошибки.

Когда я подписал контракт с «Миланом», но еще не переехал в Италию, в клубе появился новый тренер – Нерео Рокко. Это был крупный, упитанный мужчина, страшный педант, а юмора у него было не больше, чем у разъяренного быка. Бедняга Нерео! Из-за меня его жизнь превратилась в ад. Но и он, надо сказать, не доставил мне особой радости.

Теперь, когда я вспоминаю прошлое, мне становится жаль Рокко. Его работа заключалась в том, чтобы выжать из меня все, на что я только был способен. Но я-то не был в этом заинтересован и поступал так, что жизнь Рокко становилась невыносимой. Будь у него другая натура, он, возможно, нашел бы способ наладить наши взаимоотношения. Но единственно, на что он, видимо, рассчитывал, пытаясь меня «приручить», была жесткая и жестокая дисциплина.

По приезде в Милан мне пришлось тотчас же отправиться за сорок миль от города в уединенный лагерь в Галаретте, где Рокко проводил тренировки с остальными игроками. Спортивный лагерь? Да он больше походил на тюрьму! Они считали, что если запереть всех нас вместе (без преувеличения запереть), то в команде возникнет дух коллективизма. Но это, по моему мнению, привело лишь к тому, что все игроки до смерти друг другу надоели еще до того, как вышли на матч. Ведь нам даже не разрешалось оставаться одним, проводить время вне команды. Наша жизнь походила на затянувшуюся и всем осточертевшую игру «делай как я»: впереди, покрикивая по-сержантски властно и угрожающе, Рокко, а все мы за ним, покорно и приниженно. Его английский был чуть лучше моего абсолютного незнания итальянского, и мы обычно объяснялись жестами, как глухонемые.

После завтрака мы гурьбой выходили на прогулку. Затем начиналась утренняя тренировка. Отдыхали мы все вместе. Всегда вместе. Нам никогда не разрешали покидать отель без Рокко. В нашей жизни все было расписано до мелочей, что еще больше подчеркивало приниженность нашего положения.

Рокко обычно сам заказывал мне еду и садился напротив, чтобы проследить, все ли я съем. Он разрешал нам только две сигареты в день: после ленча и после обеда. До перехода в «Милан» я курил довольно мало, но диктат, когда и сколько сигарет следует выкуривать, привел к тому, что я только и искал удобного случая сделать лишнюю затяжку.

Пить пиво считалось чуть ли не смертным грехом. Вино подавали к столу, но тот, кто пытался получить больше одного стакана, рисковал разгневать всевидящего Рокко.

Никому из игроков не нравилась такая жесткая дисциплина, но большинство настолько привыкли к ней, что считали ее неизбежной. Однако все пользовались малейшей возможностью, чтобы выкурить лишнюю сигарету или выпить украдкой кружку ледяного пива в баре, если были вполне уверены, что поблизости нет Рокко.

Джанни Ривера, тогдашний «золотой мальчик» итальянского футбола, с растущим недоумением наблюдал за тем, как я упорно сопротивлялся этой жесткой системе. Однажды он спросил меня на ломаном английском: «Джимми, зачем ты это делать? Зачем ты бороться с Рокко все время? Легче сдаться, делать, как он хочет. Деньги главное, нет?»

Вряд ли он со своим знанием английского мог понять меня, когда я пытался объяснить, что ценю свою личную свободу превыше всего. Никакие деньги не могут восполнить ее потерю. Всю жизнь я был бунтарем, и четыре месяца в Милане прошли для меня в постоянной борьбе за свою независимость и индивидуальность. Мне хватило пяти минут, чтобы понять, что с ними мне не ужиться. Вокруг слышалась лишь непонятная итальянская речь, и мне страшно захотелось домой. Я уже был готов укладывать чемоданы, когда в тренировочный лагерь приехал мой адвокат, чтобы узнать, как идут дела. Я устроил ему бурную сцену и высказал все, что думаю о «Милане», закончив словами, что «готов улететь отсюда первым же самолетом». «Три года такой жизни, – сказал я, – и меня можно будет отправить в сумасшедший дом».

Мой адвокат был чудесный человек, истинный англичанин (к несчастью, он погиб несколько лет назад в авиакатастрофе), он очень много сделал для меня в эпопее с «Миланом». Но, обдумывая сейчас свое прошлое, я жалею, что последовал его совету. Думаю, что, если бы в первые же дни прямо и решительно отказался играть в «Милане», им бы пришлось смириться. Но, начав действовать по правилам, я уже не мог отступить. Мне оставалось лишь соблюдать установленный порядок. Адвокат объяснил, что мой контракт составлен по всем правилам, не придерешься, и я не могу просто взять и порвать его. В одном адвокат все же помог: он уговорил «Милан» отпустить меня на пару дней домой повидаться с семьей и друзьями. И снова встретиться с добрым британским пивом.

Оказавшись дома, я совсем было раздумал возвращаться, но жена, здраво рассудив, убедила меня выкинуть эту дурацкую мысль из головы. Она всегда соображала лучше меня и не раз удерживала от глупых поступков. И я вернулся в Италию к началу сезона. Со мной приехал Джимми Хилл, только что с триумфом закончивший борьбу за новое трудовое соглашение для футболистов лиги. Он хотел попытаться как-то наладить мои взаимоотношения с «Миланом».

Его усилия лишь оттянули неизбежный разрыв. Играя за «Милан» (этот короткий срок показался мне вечностью), я был ведущим бомбардиром, забил 9 голов в 14 матчах. Но все-таки каждую секунду, проведенную на футбольном поле, я тогда ненавидел. Стиль игры у них строился на удушающей системе глухой защиты: атаковали всегда только два форварда. Я никогда не был скандалистом на поле, но все это настолько меня раздражало, что временами возникало желание стукнуть не только по мячу. Первый раз я рассвирепел, когда игрок в Генуе плюнул мне в лицо, поставив перед этим подножку. Я ему ответил ударом по голени, за что судья назначил штрафной удар. Они забили гол, и Рокко пришел в неистовство. Он наказал меня единственным доступным ему способом – штрафом.

Однажды мой шурин Том и его жена Нэнси приехали ко мне с Иреной, и будто солнце проглянуло, но вскоре я снова почувствовал себя в тюрьме. Дело было вот как. Через несколько дней после их приезда мы поехали посмотреть Венецию, за это я был оштрафован на 500 фунтов, так как игрокам «Милана» было запрещено покидать пределы города.

Том лучше, чем кто-либо, знает, что за муки я тогда испытывал. Как-то в предыдущий его приезд мы с ним сидели поздно вечером на балконе отеля, где жила наша команда, и пили пиво, наслаждаясь минутами отдыха. Один из доносчиков Рокко сообщил об этом «крестному отцу», и на следующий день ко мне в номер пришли двое рабочих и забили планками дверь на балкон. Я вышел из себя и сорвал их.

Рокко овладела идея подчинить меня во что бы то ни стало и превратить в еще одного барана в своем стаде высокооплачиваемых, но несчастных футболистов. Он не раз нарочно садился в холле нашего отеля, чтобы мне не удалось незаметно выскользнуть на свободу. Однажды мы с Томом, рискуя жизнью, все же попытались обхитрить его. Вылезши из окна четвертого этажа, мы пошли по узкому карнизу вдоль стены, думая спуститься по пожарной лестнице. А Рокко в это время охранял главный вход.

Мы с Томом хихикали, как мальчишки, радуясь, что обманули Рокко, и тут перед нами возникла каменная стена. Карниз привел в тупик. Однако нам все-таки удалось выбраться из отеля, направив нашего стража по ложному следу. Том специально заказал столько выпивки в номер, как будто мы собирались с ним пить весь вечер, и пока Рокко был занят аннулированием этого заказа, мы прокрались к заднему входу. Наш побег обошелся мне в 300 фунтов штрафа, но дело этого стоило.

Теперь, когда уже все позади, я могу согласиться с критикой, которой меня тогда подвергали. Английские газеты приклеили мне ярлык «балованного чада футбольной фортуны».

Многое из того, что обо мне писали, было правдой, но газетчики создавали неверное представление, будто я богат. Большая же часть 4 тысяч фунтов, полученных мною при подписании контракта, ушла на выплату гонораров адвокатам и на полеты в Англию и обратно, а «Милан», вполне понятно, даже и не помышлял о том, чтобы выплатить мне знаменитые 11 тысяч фунтов. Меня так часто штрафовали, что заработок бывал иногда ниже, чем в то время, когда я играл за «Челси». Возможно, я и был «чадом», но никто меня никогда не баловал.

Лучше расправиться со мной итальянская пресса не могла, даже если бы по заданию мафии убила меня. Типичный пример грязи, которой поливали меня, – история про дикую оргию в квартире, снятой для меня «Миланом». Газетная утка появилась после того, как некий репортер, наблюдая через бинокль за нашей гостиной, увидел Ирену и Нэнси, разгуливающих по квартире в шортах.

Через несколько дней Рокко опять вызвал меня на ковер за то, что я накануне матча поехал встречать Ирену в аэропорт. Мы сцепились с ним не на шутку, осыпая друг друга через переводчика всяческими оскорблениями. Итальянские клубы запрещали своим игрокам накануне или после матча даже близко подходить к своим женам, подружкам, любой особе в юбке. Они запирали своих игроков в отелях, чтобы оградить их от женщин. Я уже имел трехлетний стаж семейной жизни и не видел никакого вреда в том, чтобы встретить свою супругу, прилетающую в чужую страну. Рокко же, вероятно, был насторожен тем образом «сексуального маньяка», который создали в своих выступлениях обо мне итальянские газеты. Ему, должно быть, чудились картины, как Ирена и я бегаем голышом по взлетной полосе миланского аэропорта.

Томми Стил, великолепный актер и фанатик футбола, как-то навестил меня во время своей поездки по Италии. Он много слышал и читал о моих проблемах и захотел увидеть своими глазами, что тут со мной происходит. После матча я взял с собой Томми в столовую, и он был просто поражен, до какой степени нами командовали. Его неприятно удивил жесточайший порядок, превращавший самостоятельных людей в роботов. Нам говорили, что мы можем и чего мы не можем есть, что нам следует пить и когда нам надо идти в постель… естественно, только чтобы спать.

– Я тебя вызволю отсюда, Джимми, – сказал Том с горящим воодушевленным взором. – Я найму частный самолет, тайно проведу тебя на борт как одного из своих друзей, и не успеешь глазом моргнуть, как уже будешь дома.

Теперь Томми – один из лучших актеров-комиков мира, но в тот момент он был настроен чрезвычайно серьезно. Том начал разрабатывать план, как вызволить меня из Италии, и был уже готов пустить его в ход, как до меня дошел слух, что своим неповиновением я довел руководителей «Милана» до того, что они уже сами хотят со мной расстаться.

«Милан» перекупил одного бразильца мне на замену, отобрал у меня квартиру, нам с Иреной пришлось перебраться в маленькую захудалую гостиницу. Я не мог с этим смириться и за свои деньги снял номер в первоклассном отеле, где жили ребята из британских газет.

Там я чувствовал себя более свободным и много времени проводил в компании журналистов – отличных парней, которые помогли сделать мое пребывание в Милане менее мучительным.

Мы прекрасно ладили друг с другом и столько провели незабываемых вечеров вне досягаемости Рокко и его приспешников, что даже образовали клуб Джимми Гривса, и все репортеры, что виделись со мной в Милане, становились его членами и приобретали памятный галстук с изображением карты Италии, футбольного мяча и моими инициалами.

Для эмблемы, правда, больше подошла бы бутылка вина с вылетающей оттуда пробкой. Чаще всего я пил в кругу английских журналистов, а они снабжали свои газеты всякими историями о моих проделках. Я считал правильным почти все, что они писали, и был только рад поставлять им рассказы о своих скандалах с Рокко, так как знал, что «Милану» в конце концов все это надоест и они только будут рады распрощаться со мной.

Среди членов нашего клуба были Клайв Той, Дес Хаккет и Спиди Куик («Дейли экспресс»), Бил Хоулден и Кен Джонс («Дейли миррор»), Питер Лоренцо («Дейли геральд»), Морис Смит («Пипл»), Лори Пигнон и Тони Страттон-Смит («Дейли скетч»), Ян Вулдридж («Ньюс кроникл»), Питер Мосс, Рой Пескетт и Брайан Джеймс («Дейли мейл»), Дональд Сондерс («Дейли телеграф») и Брайан Глэнвил («Санди таймс»). Только эта компания и помогла мне не сойти в Милане с ума.

Обычным местом наших сборищ был либо ресторан «Ла Тампа», либо ночной клуб «Порто Дора», что находились в самом центре Милана. Там мы провели немало вечеров.

Однажды мы с Клайвом Тоем здорово подшутили над одним англичанином-журналистом, обосновавшимся в Италии.

Эта история должна представлять особый интерес для моего старого приятеля Джорджа Истхема, которого я знаю по сборной Англии. Как-то Клайв Той, ставший теперь влиятельным деятелем американского футбола, сказал мне, что кто-то поставляет в Лондон информацию за спиной у других ребят из прессы.

Ирена, которая всегда была более проницательной, чем я, вычислила, что этим «поставщиком» должен быть не кто иной, как некий английский журналист, постоянно проживающий в Италии. И вот мы с Клайвом подстроили дело так, чтобы этот человек смог услышать наш якобы конфиденциальный разговор о Джордже Истхеме: будто бы он переходит в клуб «Милан» за 100 тысяч фунтов.

Рыбка клюнула, но розыгрыш рикошетом ударил и по самому Клайву. На следующий день рано утром его разбудил телефонный звонок: редакция «Дейли экспресс» потребовала объяснений, почему не она, а «Дейли скетч» получила информацию о переходе Джорджа Истхема в «Милан» за 100 тысяч фунтов.

Теперь Джордж знает правду об этой истории с его мнимым переходом в клуб «Милан».

Теперь, восемнадцать лет спустя, когда я вспоминаю свою жизнь в Милане, мне кажется, что от нее меня отделяет целая пропасть времени. Издалека многое может показаться довольно забавным, но в действительности я находился тогда в очень угнетенном состоянии. Я подрывал свое здоровье постоянной нервотрепкой, терял в весе, и состояние мое все ухудшалось.

Я пил тогда изрядно, но в основном пиво, и был еще достаточно молод и крепок, чтобы пьянство не сказывалось на моей игре. Пристрастие к выпивке еще не превратилось в беду, но уже стало существенной частью моей жизни.

В то, что «Милан» готов отпустить меня, я впервые твердо поверил, когда Джо Мирс и его жена Бетти навестили меня, приехав в Италию в отпуск. С их стороны было очень разумно привести двухфунтовую пачку чая, но я бы больше обрадовался двум пинтам пива.