Текст книги "Пенитель моря"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава XII

На следующий день рано утром Олоф ван-Стаатс вышел на лужайку, чтобы подышать свежим воздухом. Он, как и другие обитатели виллы, не имел ни малейшего понятия о событиях, которые произошли накануне. Павильон был еще закрыт, но вблизи него уже виднелся Франсуа. Увидя слугу, патрон подошел к нему и завязал разговор.

– Какое прекрасное утро сегодня, Франсуа! – сказал он, с важностью приподняв шляпу в ответ на почтительный поклон слуги. – Здесь вообще приятно жить в жаркое время года. Надо почаще навещать эти места.

– Когда эта ферма перейдет в руки господина патрона, он может приезжать сюда, когда ему будет угодно, – ответил Франсуа, старавшийся, с одной стороны, избежать в своем ответе всего того, что могло бы связать так или иначе его госпожу, а с другой, желая сказать любезность гостю. – Господин патрон уже является собственником прибрежной области. Быть-может, он сделается в одно прекрасное утро и собственником приморской полосы.

– Я намерен последовать примеру альдермана, Франсуа, и построить на берегу моря виллу. Впрочем, об этом будет еще время подумать. Что, ваша молодая госпожа еще не встала?

– Нет еще, сударь, барышня спит. Это хороший признак. Молодые люди должны спать всласть.

– С другой стороны, приятно ведь и дышать свежим морским воздухом. Может-быть, добрый Франсуа, ваша госпожа не знает, который теперь час? Вы бы очень хорошо сделали, постучав в ее дверь. Признаюсь, было бы очень приятно видеть в окне ее личико среди этой роскошной природы.

Вероятно, никогда еще воображение патрона не работало так, как в данную минуту, и, судя по его растерянному виду, можно было предполагать, что он сам порядком струсил от своей смелости. Франсуа, не желавший противоречить молодому владельцу ста тысяч акров земли, был поставлен просьбой патрона в затруднительное положение.

– Мне очень хотелось бы сделать вам приятное, – ответил он, – но сон такая хорошая вещь для молодых людей, что было бы жаль прерывать его. К тому же, боюсь, госпожа рассердится… Впрочем, если господин патрон желает… Но вот идет господин Беврут. Не надо, значит, и стучать в окно. Честь имею кланяться.

Учтивый и в то же время осторожный слуга вышел таким образом из затруднения, в которое был поставлен желанием патрона.

По всему было видно, что приближавшийся хозяин дома был в отличном расположении духа. Прежде чем подойти и поздороваться со своим гостем, он три раза сильно вздохнул и потянул в себя воздух. Что хотел он этим показать; силу ли своих легких или чистоту воздуха в своем имении?

– Зефиры и ураганы! Вот подлинно полезное для здоровья местечко, не правда ли, патрон? – вскричал он наконец, когда его эволюции, были приведены к благополучному концу. – По-моему, здоровая грудь, морской воздух, спокойная совесть, удача в торговле способны сделать, легкие так же деятельными, как крылья у птицы.

– Действительно, воздух на вашей вилле такой живительный, что им следовало бы пользоваться почаще, – ответил патрон, имевший вообще более сдержанный характер, чем альдерман. – Жаль, что те, которые могли бы им дышать, не пользуются случаем.

– Вы намекаете на этих ленивцев, – сказал коммерсант, кивая по направлению к королевскому крейсеру. – Да, слуги королевы не очень-то торопятся. Что касается бригантины, которая перед вами в бухте, то она попала туда положительно волшебством. Держу пари, что мошенник прибыл не с добрыми намерениями. Не разбогатеет таможня от его прихода. Подойди-ка сюда, Бром! – прибавил он, обращаясь к старому негру, работавшему невдалеке. – Не видал ли ты лодок с этой подозрительной бригантины?

Негр отрицательно покачал головой.

– Ну-с, теперь можно приняться за завтрак, – продолжал альдерман, стараясь, повидимому, отвлечь внимание патрона от моря, за которым тот внимательно, следил. – Мои негры не зевали в эту ночь и наловили таких рыбок в реке, что, как говорится, за каждый глоток скажешь спасибо. А ведь облако-то там, в устьях Раритона, поднимается: будет, значит, западный ветер.

– Кажется, со стороны города идет какая-то лодка, – заметил патрон, неохотно повинуясь жесту альдермана, звавшего к завтраку. – Она что-то слишком быстро приближается.

– Значит, сильные руки гребут, вот и все. Вероятно, она идет к крейсеру. Нет, скорее приближается к берегу. Должно-быть, это жители Джерсея возвращаются из города к своему домашнему очагу. Идем же, патрон, зададим работу ножам и вилкам; покажем, что у нас здоровые желудки.

– Разве мы будем завтракать одни? – спросил молодой человек, не перестававший в продолжение речи альдермана бросать нетерпеливые взгляды на закрытые окна павильона.

– Твоя мать положительно испортила тебя, любезный Олоф! По крайней мере, кофе, не приготовленное красивою ручкою, теряет для тебя вкус. Знаю, знаю, на что ты намекаешь, и с своей стороны не вижу ничего дурного в этой слабости, весьма естественной в твоем возрасте. Мужчина только тогда чувствует себя вполне господином, когда ему перевалит за 40 лет. Подойди сюда, мэтр Франсуа! Пора стряхнуть моей племяннице свою лень и показать свое личико на солнце. Мы ждем ее услуг за столом. Отчего не видно этой лентяйки Дины?

– Мадемуазель Дина никогда не торопится вставать, – ответил слуга, – но, господин альдерман, обе они молоды, а сон так необходим молодым.

– Моя племянница не двухлетнее дитя, Франсуа. Постучи в ее окно. Что касается дерзкой негритянки, – мы сведем с ней счеты после. Пойдем, патрон! Аппетит не подчиняется капризам женщин. Сядем поскорее за стол.

Говоря это, альдерман шел в столовую, где их уже ожидал завтрак. За хозяином медленно плелся Олоф ван-Стаатс.

Бедный патрон все еще надеялся, что окна павильона откроются и в них покажется улыбающееся личико Алиды. Франсуа с своей стороны приготовился будить Алиду, стараясь при этом действовать, как подобало благовоспитанному слуге, возможно деликатнее. После некоторого колебания хозяин и гость сели за стол, при чем первый не упустил случая выразить неудовольствие по поводу необходимости ждать лентяек.

Вдруг, как-будто что-то вспомнив, почтенный коммерсант прервал поток своей речи и обратился к Эразму:

– Эразм, поди, взгляни, не поднялось ли облако над Раритоном.

Негр возвратился с ответом, что облако стоит попрежнему неподвижно. Потом как бы мимоходом сообщил своему хозяину, что какая-то барка пристала к набережной, и что целая толпа каких-то людей поднимается на холм, направляясь в Луст-ин-Руст.

– Ну, что ж! Пускай идут сюда во славу гостеприимства, – сказал альдерман веселым тоном. – Держу пари, что это честные фермеры, утомленные ночным трудом. Иди, скажи повару, чтобы он им выставил что есть лучшего и пригласи их войти. Да послушай: если есть между ними кто-либо почище, зови его сюда, за наш стол. Здесь не такая страна, – прибавил альдерман, обращаясь к патрону, – чтобы обращать внимание на качество сукна, надетого на госте. Чего еще ищет этот болван?

Эразм протер глаза, оскалил ослепительно белые зубы и наконец сообщил своему хозяину, что пришел негр Эвклид, родной брат Эразма по матери. Это сообщение заставило альдермана отложить в сторону нож и вилку. Прежде чем, однако, он успел что-либо сказать, обе двери в столовую разом отворились и в одной из них показалась благообразная физиономия Франсуа, в другой – лоснящаяся угрюмая физиономия Эвклида. Глаза хозяина поочередно остановились на том и на другом. Какое-то недоброе предчувствие сжало ему горло.

Лицо негра действительно выражало крайнюю степень испуга. Его длинное и худое лицо теперь, казалось, стало еще длиннее. Рот его был широко раскрыт, как-будто он задыхался. Водянисто-голубые глаза его были положительно вытаращены. Обе руки, приподнятые вверх, нервно мяли войлочную шапчонку. Плечи поднялись чуть не до ушей… Словом, было отчего взволноваться даже и такому рассудительному человеку, как альдерман ван-Беврут.

– Ну, – прервал, наконец, Миндерт молчание, – каковы известия из Канады? Королева умерла? Или отдала колонию Соединенным Провинциям?

– Мадемуазель Алида! – произнес со стоном Франсуа.

– Бедное животное! – пролепетал Эвклид.

Ножи и вилки выпали у альдермана и его гостя. Патрон даже невольно поднялся со своего места, между тем как альдерман еще более погрузился в свое кресло, точно готовился выдержать жестокий толчок.

– Что сказал ты о моей племяннице?.. Что сказал ты о моих лошадях?.. Ты звал Дину?

– Так точно, сударь!

– У тебя не украдены ключи от конюшни?

– Мой всегда держит их при себе.

– Ты велел ей разбудить барышню?

– Она ничего не отвечает.

– Ты давал им корм и питье, как тебе было приказано?

– Он не хотел кушать совсем, масса[22]22
  Масса – в устах негра означает «господин», (Прим. ред.).


[Закрыть].

– Входили вы в комнату племянницы, чтобы разбудить ее?

– Так точно, сударь!

– Что же, чорт возьми, сделалось с бедным животным?

– Он потерял аппетит, и мой думает, что уже давно.

– Господин Франсуа, я желаю знать, что велела передать племянница?

– Барышня не издала ни одного звука.

– Водопой и молния! Следовало бы дать ей пить и вообще лечить!

– Теперь уже поздно, масса!

– Экая упрямая девушка! Настоящая гугенотка!

Тут альдерман накинулся на негра:

– Ты должен был бы, черная твоя образина, послать за коновалом! Надо было лечить лошадь!

– Мой послал за мясником, масса, чтобы спасти кожу. Она издохла слишком скоро, чтобы ее можно было лечить.

Наступило молчание. Разговор происходил так быстро, вопросы и ответы, так же как и мысли альдермана, настолько перепутались, что при последних словах негра он сначала не мог сообразить, идет ли тут речь об Алиде или о фламандской лошади, только-что околевшей.

Огорченный неожиданным известием патрон вначале не принимал никакого участия в разговоре. Теперь же он счел долгом вмешаться.

– Очевидно, ван-Беврут, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – случилось какое-то несчастье. Мне лучше удалиться отсюда, чтобы вы могли свободно расспросить Франсуа о том, что случилось с мадемуазель де-Барбри.

Альдерман очнулся, наконец, от изумления. Он утвердительно кивнул головой, и ван-Стаатс вышел из комнаты. Вслед за ним хотел было шмыгнуть и Эвклид, но был остановлен своим господином.

– Мне еще надо поговорить с тобой, – дрогнувшим голосом промолвил альдерман. – Жди здесь, мерзавец, и будь готов ответить, когда я тебя спрошу. Теперь, Франсуа, я желаю знать, почему моя племянница отказывается разделить со мной и моими гостями завтрак?

– О, сударь! Невозможно мне ответить на ваш вопрос: чувства молодой девушки так трудно угадать.

– Ну, так идите, объявите ей, что я решил лишить ее моего наследства.

– Пощадите, сударь, вспомните о молодости моей барышни.

– Старая она или молодая, но мое решение неизменно. Иди. А ты, ты, адское отродье, ездил верхом на бедном животном и, должно-быть, загнал его до смерти?

– Умоляю вас, сударь, подумайте о вашем решении. Барышня, может-быть, еще возвратится, и я вам отвечаю за то, что она уже больше никуда не скроется.

– Что ты хочешь сказать? – вскричал альдерман, раскрыв от испуга рот. – Где моя племянница? Что значат твои слова?

– Дочь господина де-Барбри скрылась из дому! – вырвалось наконец из груди честного Франсуа. Его руки при этом были прижаты к груди, как-будто он испытывал острую боль. Вспомнив, однако, что он находился в присутствии человека, к которому он был обязан относиться с особым почтением, Франсуа отвесил ему глубокий поклон и тихо вышел из комнаты. Надо отдать справедливость альдерману ван-Бевруту: известие о необъяснимом исчезновении его племянницы значительно ослабило горечь от потери дорогого фламандского жеребца. Правда, допрос Эвклида сопровождался неоднократными проклятиями, но хитрый слуга с таким рвением бросился вместе с прислугою на поиски беглянки, что скоро заставил позабыть о своем проступке. Произведенный осмотр павильона не привел ни к чему. Наружные комнаты, прилегающие к помещению Алиды и занимаемые Франсуа и негритянкой Диной, находились в обычном виде. Только в комнате служанки разбросанные в беспорядке платья и белье служили очевидным доказательством, что ее обитательница покинула свою комнату крайне поспешно.

Что касается гостиной, туалетной комнаты и спальной, составлявших все помещение Алиды, то в них замечался обычный порядок: каждая вещь была на своем месте. Казалось, владелица этого помещения просто спряталась где-нибудь в порыве ребячьей шутки. Альдерман даже громко позвал ее по имени, но как ни напрягали слух все присутствовавшие, на его оклик не последовало ответа, и только эхо раскатилось по пустым комнатам.

– Алида! – кричал альдерман чуть не двадцатый раз. – Выходи, дитя мое! Я позабуду твою жестокую шутку и то, что я сказал относительно наследства. Выходи же, милое дитя! Обними твоего старого дядю!

Видя, что даже человек, настолько, повидимому, погруженный в житейские дела, как альдерман, уступил голосу чувства, патрон позабвил собственное горе и подошел к своему другу.

– Уйдем отсюда, – сказал он, нежно взяв его за талию, – а потом обдумаем на свободе, что нам делать.

Альдерман не противился. Однако, перед уходом он еще раз обшарил все уголки и ящики. Эти поиски уничтожили всякие сомнения относительно шага, предпринятого молодой наследницей. Оказалось, что платья, книги, принадлежности для рисования и музыкальные инструменты, – все исчезло вместе с нею.

Глава XIII

– Это была прелестная девушка, патрон, – с горечью говорил альдерман, ходя взад и вперед по комнате своими быстрыми и широкими шагами. Почтенный коммерсант говорил об Алиде в таком тоне, как-будто она уже не существовала на белом свете. – Правда, она была своевольна и упряма, как молодая невыезженная лошадь… Эта молодая девушка была усладою моих дряхлых лет. Как неразумно поступила она, покинув своего опекуна, нежно любившего ее, чтобы искать покровительства у иностранцев! Вот так-то судьба перевертывает вверх дном все наши самые умные и глубокие планы!.. Алида, Алида! – вдруг болезненно вырвалось из его груди. – Ты ранила сердце, желавшее тебе только добра! Ты оставила мне лишь безутешную старость!

– Что делать? Бесполезно бороться с сердечными наклонностями, – ответил патрон, вздохнув. – Я бы с радостью дал вашей племяннице социальное положение, которое с таким достоинством занимала моя почтенная матушка, но теперь слишком поздно…

– Пустяки! – прервал альдерман, который все еще надеялся видеть исполнение своего заветного желания. – Пока торг не закончен, нельзя отчаиваться.

– К сожалению, предпочтение, выказанное мадемуазель де-Варбри, так очевидно, что я не вижу для себя никакой надежды.

– Это просто кокетство с ее стороны, – убеждал альдерман. – Она для того скрылась, чтобы придать больше цены своему будущему согласию.

– Боюсь, что «Кокетка» играла в этом деле более деятельную роль, чем мне было бы желательно! – сухо заметил патрон.

– В настоящее время я еще не знаю, как должен реагировать на шаг, который, повидимому, роняет репутацию моей воспитанницы. Капитан Лудлов… Что такое, негодяй? Что ты суешься сюда?

В дверях стоял Эразм, удивленный секретною беседой, которую вел его господин с гостем.

– Он ждет господина.

– Да кто он? Что ты хочешь сказать, осел?

– Мой хочет сказать, масса…

– Капитан «Кокетки» прибыл сюда, чтобы сообщить нам о своем успехе, – заметил надменно ван-Стаатс Киндергук. – Я не буду нарушать своим присутствием беседу альдермана ван-Беврута и его племянника.

С этими словами оскорбленный патрон отвесил церемонный поклон растерявшемуся альдерману и поспешил оставить комнату. Вслед за ним негр отправился к капитану и пригласил его войти.

Сначала разговор носил натянутый характер. Альдерман принял самый недоступный вид, тогда как офицер готовился исполнить, по видимому, крайне неприятную для него обязанность. После предварительных церемоний капитан Лудлов приступил к цели своего визита.

– Не могу не выразить своего изумления тому обстоятельству, что такое подозрительное судно, как бригантина, находится в торговых сношениях с таким всеми уважаемым негоциантом, как альдерман ван-Беврут.

– Капитан Корнелиус Лудлов! Кредит моего торгового дома слишком прочен, чтобы его могло поколебать случайное появление того или иного корабля. Я вижу отсюда два корабля, стоящие перед моей виллой. Если бы меня пригласили на допрос в королевский совет, я бы сказал, что судно под королевским флагом больше делает несправедливостей подданным королевы, чем эта бригантина. В чем ее обвиняют?

– Буду говорить откровенно. По-моему, просто преступление, когда человек вашего положения, могущий пользоваться своими правами разумно…

– Гм! – прервал его коммерсант, которому очень не понравилась вступительная речь моряка, и в голове которого уже созрел план соглашения. – Гм! Удивляюсь вашей скромности, капитан Лудлов. Мне чрезвычайно лестно, что человек, родившийся в провинции, призван к ответственной и почетной должности в здешних краях. Садитесь, прошу вас, поболтаем немного. Что вы имеете сказать относительно бригантины?

– Надо ли указывать вам, столь опытному в коммерческих делах человеку, на характер корабля, носящего кличку «Морской Волшебницы», и его командира, пресловутого Пенителя Моря?

– Капитан Лудлов, надеюсь, не думает обвинять альдермана ван-Беврута в сношениях с этим человеком? – вскричал коммерсант, вскочив со стула и отступив назад как бы в порыве изумления и негодования.

– Я не имею права обвинять кого бы то ни было из подданных королевы. Мой служебный долг охранять ее интересы, сражаться с врагами и поддерживать уважение к власти.

– Очень почтенные обязанности, и я не сомневаюсь, что они имеют в вас надежного исполнителя. Но скажите, неужели эта бригантина имеет хотя бы отдаленное отношение к Пенителю Моря?

– Я имею основание думать, что этот корабль и есть пресловутая «Морская Волшебница», а его командир – не кто иной, как авантюрист, известный под кличкой «Пенитель Моря».

– Весьма вероятно… Но что же этот мерзавец может делать под носом у пушек королевского крейсера?

– Господин альдерман, вам известно то уважение, которое я питаю к вашей племяннице?

– Да… Я догадывался, – ответил Миндерт ван-Беврут, жалавший узнать, какие уступки намерена сделать противная сторона, чтобы затем уже разом покончить с этим, как он думал, торгом.

– Мое уважение к ней заставляло меня посетить ее в прошлую ночь…

– Вы поспешили, мой друг!..

– Откуда я и увел…

Здесь Лудлов остановился, как бы подыскивая подходящее выражение.

– Алиду де-Варбри! – подсказал альдерман.

– Алиду де-Барбри?! – с недоумением воскликнул Лудлов.

– Да, сударь, мою племянницу, скажу более: мою наследницу. Хотя ваша поездка и продолжалась недолго, но приз вышел недурной… если только в пользу части груза не будет объявлена привилегия нейтралитета.

– Ваша шутка остроумна, но мне теперь, право, не до шуток. Сознаюсь, я был в павильоне, и надеюсь, что при настоящих обстоятельствах прекрасная Алида не обидится на мое признание.

– Это будет удивительно с ее стороны после того, что случилось!

– Не берусь судить о том, что лежит вне моей службы. Увлекаемый служебным рвением, я завербовал в число матросов своего судна одного моряка оригинального склада ума и поразительной смелости. Вы, вероятно, вспомните его: он был вашим спутником на палубе периаги.

– Ах, да! Помню! Это моряк дальнего плавания, причинивший мне с племянницей и ван-Стаатсу Киндергуку немало беспокойства?

– Ну-с, так этот человек под предлогом исполнения обещания, наполовину вымученного у меня, попросил позволения сойти на берег… Я поехал вместе с ним. Выйдя на берег, мы пошли по вашим владениям…

Лицо альдермана выражало затаенный страх и такое жгучее любопытство, что рассказчик, взглянув на него, невольно остановился. Заметив это, альдерман быстро овладел собою и спокойно попросил продолжать.

– Не знаю, сообщу ли я альдерману ван-Бевруту новое для него, но только этот моряк дал мне войти в павильон, по выходе из которого я неожиданно попал в расставленную им ловушку. Люди моей шлюпки были схвачены еще раньше.

– Конфискация и гарантия! – вскричал коммерсант, выражаясь своим фигуральным языком. – В первый раз слышу о таком возмутительном поступке!

Лудлов, казалось, был доволен искренним негодованием собеседника и продолжал:

– Этого не случилось бы, если бы наша бдительность равнялась их хитрости. Я, не имея никакой возможности попасть на свой корабль и…

– Дальнейшее угадываю: вы пошли в магазин на набережную, откуда…

– Очень может быть, – ответил Лудлов, покраснев. – Я следовал более своему чувству, чем долгу. Итак, я вернулся в павильон, где…

– Где вы убедили мою племянницу забыть свой долг по отношению к ее дяде и покровителю?

– Какое жестокое и несправедливое обвинение и по отношению ко мне, и по отношению к Алиде! Я очень хорошо понимаю разницу, существующую между естественным стремлением приобрести соблазнительные предметы туалета, хотя и контрабандные, и правильно организованным незаконным промыслом.

– Так, значит, моя племянница имела бесстыдство принять у себя контрабандиста?

– Господин альдерман ван-Беврут! Сегодня утром были замечены лодки, сновавшие между берегом и бригантиной. Что касается периаги, то она покинула реку в неурочный час и направилась в город.

– Что ж такое! Судно отправляется в путь тогда, когда руки человека приведут его в движение. Против этого нечего спорить. Если товары ввезены без законного разрешения, надо поспешить их конфисковать. Если контрабандисты на берегу, надо их арестовать. Советую вам немедленно отправиться в город известить губернатора о пребывании здесь неизвестной бригантины.

– У меня другой план. Если товары уже сбыты с рук, то все равно поздно за ними гнаться, но не поздно захватить бригантину. Это последнее мне хотелось бы сделать так, чтобы никто из посторонних не пострадал.

– Хвалю ваше благоразумие. Действительно, кредит, это – нежный цветок, требующий особенно осторожного с собой обращения. Я вижу один способ уладить дело… но сначала надо выслушать ваше предложение. Вы ведь теперь говорите от имени самой королевы. Попрошу только, чтобы ваши выражения носили умеренный характер, как подобает между друзьями или, лучше – сказать, родственниками.

– С удовольствием принимаю ваше последнее слово, – ответил, улыбаясь, моряк. – Позвольте сначала на одну минуту сходить в прелестный «Дворец Фей», как называет павильон мадемуазель Алиды ее галантный слуга.

– Не могу вам отказать в этой просьбе, ибо вы и без того имеете теперь полное право входить туда, – ответил альдерман, указывая дорогу через длинный коридор, идя в опустевшие теперь комнаты племянницы и косвенно намекая на события предшествующей ночи. – Вот и павильон Алиды! Как жаль, что я не могу сказать: «Вот моя племянница».

– Разве прекрасная Алида не живет более здесь? – спросил Лудлов с таким искренним удивлением, которое исключало с его стороны всякое притворство.

Однако, осторожный альдерман не поверил словам капитана, несмотря на их искренний тон. Вспомнив, что ночью он видел в бухте какие-то шлюпки, альдерман холодно заметил:

– Хотя люди капитана Лудлова и захвачены в плен, но, думаю, они заблаговременно получили свободу.

– Положим, я знаю, куда их отвели, но судно исчезло, и вот я здесь.

– Должен ли я так понять ваши слова, капитан Лудлов, что Алида скрылась вовсе не на ваш корабль?

– Скрылась? – в ужасе вскричал молодой человек. – Алида де-Барбри покинула дом своего дяди?

– Капитан Лудлов, мы не играем здесь комедию. Дайте мне честное слово джентльмена, что вы не знали об отсутствии моей племянницы.

Вместо ответа моряк ударил себя с силою по лбу и пробормотал какие-то слова, не имевшие определенного значения. Когда первый порыв отчаяния прошел, он бросился в кресло и посмотрел вокруг себя с совершенно растерянным видом.

Для альдермана вся эта сцена носила крайне загадочный характер. Вместо того, чтобы разъясниться, дело все более и более запутывалось.

Несколько минут оба собеседника смотрели друг на друга.

– Не буду отрицать, капитан Лудлов, что в первую минуту я подумал о вас, как о виновнике бегства Алиды. Молодежь ведь так легкомысленна! Теперь я вижу, что ошибся. Что же касается Алиды, то я знаю теперь о ней столько же, сколько и вы. Сегодня рано утром ваше судно отправилось в город. Может-быть, она отправилась на нем?

– Нет, нет, это невозможно! Я знаю это достоверно!

– Но неужели эта несчастная… эта очаровательная… эта бесстыдная девушка навсегда потеряна для нас? – вскричал после короткого молчания в порыве отчаяния моряк. – На какое безумие толкнула ее жажда золота или…

Лудлов, казалось, позабыв окружающее, погрузился в свою скорбь, дядя же Алиды терялся в догадках. Хотя его племянница тщательно скрывала свои чувства от посторонних взоров, проницательный альдерман давно понял, что капитан «Кокетки», порывистый в своей любви, неминуемо должен был взять верх в сердце молодой девушки над холодным, расчетливым патроном Киндергуком.

Когда он убедился в исчезновении племянницы, первой мыслью альдермана было, что тут не обошлось без капитана Лудлова. Но отчаяние молодого человека было слишком искренно и очевидно. Приложив большой и указательный палец к широкому лбу, почтенный коммерсант погрузился на несколько минут в глубокое размышление. Было очевидно, что в голове его совершался трудный процесс мышления, вызванный вопросами, имевшими, конечно, отношение к занимавшему обоих событию.

– Углы и убежища! – пробормотал он наконец, скорее удивленный, чем огорченный. – В жилах моей племянницы течет слишком много нормандской крови, чтобы она находила удовольствие в подобных забавах. Нет сомнения, она уехала, – прибавил он, обыскивая все ящики и шкафы, – а вместе с нею и все ее драгоценности. Нет, например, здесь лютни, чудной голландской лютни, которая обошлась мне в сто флоринов. Исчезли все… гм!.. все недавно приобретенные вещи… Франсуа, Франсуа! Ты был доверенным слугой своей госпожи. Что же с ней такое приключилось?

– Увы! – с грустным видом ответил слуга. – Она ничего не сказала Франсуа. Пусть господин спросит лучше у капитана. Он, вероятно, знает.

– Идите попросите сюда господина ван-Стаатса Киндергука! – приказал альдерман.

– Подождите! – вскричал Лудлов и, обратившись к альдерману, прибавил: – Надеюсь, что дядя извинит заблуждение своей племянницы и не покинет ее на произвол судьбы.

– Я не привык оставлять без внимания даже незначительные вещи. Но вы говорите загадками. Если вам известно, где скрывается Алида, укажите мне это место, и я приму соответствующие меры.

Лудлов густо покраснел. Откинув свою гордость, он заметил с горькой улыбкой:

– Бесполезно притворяться более. Очевидно, она сделала более достойный выбор, чем тот, на который мы раньше с вами надеялись. Она нашла друга более подходящего, чем господин ван-Стаатс Киндергук или скромный капитан казенного судна.

– Крейсеры и фермы! Что это значит? Молодая девушка не здесь. Затем, вы уже подтвердили, что ее нет и на борту «Кокетки». Остается только…

– Бригантина! – вырвалось со стоном у капитана Лудлова.

– Бригантина! – протянул альдерман. – Но что моя племянница имеет общего с бригантиной? Алида де-Барбри не занимается торговлей.

– Прошлой ночью у нее в павильоне я встретил одного человека, наружность и манеры которого могли бы соблазнить, кажется, кого угодно. Ах, женщины, женщины! Пустота – ум ваш! Воображение – самый страшный враг!

– Как! – повторил совершенно растерявшийся альдерман. – Моя племянница, отпрыск стольких почтенных имен, уважаемых профессий, бежала с корсаром, если только ваше мнение о характере бригантины верно! Слишком невероятное предположение.

– Желал бы я, чтобы мои подозрения не оправдались! Но если ее там нет, то где же, наконец, она?

Альдерман уже начал соглашаться с Лудловым. Он припомнил все подробности разговора между Алидой и контрабандистом, принял в соображение то влияние, которое вообще оказывает на воображение женщины все новое, окруженное притом ореолом романического характера, наконец, остановился также и на тех фактах, которые были известны ему одному, и все это окончательно убедило его в вероятности предположения Лудлова.

– Женщины и безумие! – пробормотал он. – Их мысли так же неустойчивы, как счастье охотника. Капитан Лудлов, ваша помощь необходима в этом деле. Еще не слишком поздно. Моя племянница может еще одуматься и, быть-может, отблагодарит впоследствии за ваши заботы о ней.

– Я всегда к услугам Алиды де-Барбри, – холодно ответил моряк. – Но о награде речь должна итти только в случае успеха нашего предприятия.

– Будем поднимать поменьше шуму в этом чисто семейном деле. Будем хранить про себя и наши подозрения насчет бригантины, пока не будем лучше осведомлены.

Капитан Лудлов утвердительно кивнул головой.

– Да, а теперь пойдемте искать патрона. Он тоже имеет право на наше доверие.

С этими словами альдерман, сопровождаемый моряком, побрел из павильона Алиды. Лицо почтенного коммерсанта выражало теперь скорее скуку и досаду, чем действительное огорчение.