Текст книги "Избранные сочинения в 9 томах. Том 4 Осада Бостона; Лоцман"
Автор книги: Джеймс Фенимор Купер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]
Глава IX
Знамена выстави на стенах, Сейтон,
Опять кричат: «Идут!»
Шекспир, «Макбет»
Покинув дом миссис Лечмир, Лайонел направился в сторону Бикон-Хилла и, лишь взобравшись по крутому склону почти до половины холма, очнулся от задумчивости и вспомнил, по какой причине бродит он здесь один в столь неурочный час. Но ни единый звук не оповещал о том, что батальоны готовятся выступить, и Лайонел невольно поддался овладевшему им стремлению остаться наедине со своими мыслями и продолжал подниматься по холму, пока не достиг вершины. Здесь он остановился, стараясь проникнуть взором в окружающий мрак, а сладкие предчувствия и грезы уступили место мыслям о неотложных житейских делах. Из города доносился приглушенный шум: в окнах домов то тут, то там вспыхивали огоньки, а по улицам порой скользил свет факелов, и Лайонел подумал, что населению уже стало известно о готовящемся походе. Повернувшись в сторону плаца, Лайонел долго, тревожно прислушивался, но все было напрасно: оттуда не доносилось ни звука, ничто не говорило о том, что там идут какие-то необычные приготовления. Полуостров утопал во мраке: полукруглый амфитеатр холмов с глубокими ложбинами и море были невидимы. Временами Лайонелу казалось, что с противоположного берега до него доносятся какие-то голоса, что там тоже уже узнали о военных приготовлениях англичан, но, сколько ни напрягал он слух, ему не удалось различить ничего, кроме тихого мычания скота на лугу да плеска весел сторожевых лодок, патрулировавших вокруг полуострова. Впрочем, количество этих лодок само по себе указывало на то, какие меры предосторожности оказалось необходимым принять.
Лайонел стоял у края небольшой утрамбованной площадки на вершине холма, раздумывая о том, к каким последствиям может привести задуманный генералом план, и в эту минуту слабый луч света пробежал по траве, скользнул вверх по стене маяка и заиграл на ней, разгораясь все ярче.
– Негодяй! – воскликнул кто-то, выскакивая из укрытия у подножия маяка и бросаясь к Лайонелу. – Как ты осмелился зажечь маяк!
– Я бы спросил вас, как вы осмеливаетесь обращаться ко мне с такой грубой бранью, если бы мне не была ясна причина вашего заблуждения, – ответил Лайонел. – Это же свет луны, только что поднявшейся над морем.
– И в самом деле, – ответил тот. – А сначала я прямо готов был поклясться, что зажгли маяк.
– Как видно, вы верите, что в этой стране много разного колдовства и чертовщины. Ну как, если не с помощью черной магии, мог бы я зажечь маяк на таком расстоянии?
– Почем я знаю! Странный тут народ вокруг… Вот на днях украли пушку из арсенала. Всякий бы сказал: быть того не может, а вот украли. Как раз перед вашим прибытием, сударь. Я ведь вас узнал: вы майор Линкольн из сорок седьмого полка.
– На этот раз вы гораздо ближе к истине, чем в первом своем предположении, – сказал Лайонел. – Я, кажется, имею честь разговаривать с одним из офицеров нашего полка?
Незнакомец объяснил, что он прапорщик другого полка, но знает Лайонела. Он присовокупил, что ему приказано наблюдать, чтобы никто из жителей не вздумал зажечь маяк или с помощью каких-либо других сигналов оповестить о предстоящем выступлении.
– Как видно, дело принимает более серьезный оборот, чем я предполагал, – сказал Лайонел, выслушав объяснения молодого офицера. – Должно быть, главнокомандующий задумал что-то, что нам неизвестно, если уж дошло до того, что офицера ставят в караул, как простого солдата.
– Мы, прапорщики, весьма мало осведомлены о его планах, а проникнуть в них стремимся и того меньше! – воскликнул его собеседник. – Впрочем, должен признаться, мне просто невдомек, почему английские войска должны действовать под покровом ночи против кучки сельских ханжей, которые бросились бы наутек от одного вида наших мундиров при свете солнца. Будь моя воля, я разжег бы этот маяк так, чтобы пламя поднималось вверх на целую милю. Пусть-ка сюда явятся герои с берегов Коннектикута… Да эти собаки поползут на животе перед двумя ротами гренадеров… Ага! Вы слышите, сударь, вот они идут – гордость нашей армии! Я узнаю их твердый шаг.
Лайонел прислушался и тоже ясно различил четкий шаг большого военного отряда, направлявшегося, по-видимому, в сторону моря. Поспешно попрощавшись с молодым офицером, Лайонел спустился с холма и, направившись в ту сторону, откуда доносился топот марширующих ног, достиг берега одновременно с войсками. Уже издали он увидел два неподвижных темных пятна – две войсковые колонны. Когда он подошел ближе, его опытный взгляд сразу отметил, что на площади выстроилось никак не меньше тысячи солдат. Небольшая группа офицеров стояла у самой воды, и Лайонел направился туда, справедливо предположив, что офицеры окружили командира. Лайонел увидел подполковника, командира 10-го полка, он разговаривал с майором морской пехоты, с тем самым, о котором упоминал солдат, стоявший в карауле перед губернаторским дворцом. Лайонел обратился к подполковнику с просьбой разрешить ему сопровождать один из батальонов в качестве добровольца. Подполковник задал ему несколько вопросов, и разрешение было дано. Оба собеседника при этом тщательно избегали малейшего намека на секретную цель Похода.
После этого Лайонел разыскал своего конюха, которому было приказано следовать с лошадьми за войсками, и, дав ему необходимые распоряжения, отправился па поиски Полуорта. Он довольно быстро обнаружил его: капитан стоял перед своей ротой в голове колонны легкой пехоты. Место, где они находились, и черневшие у берега лодки говорили яснее всяких слов, что войска покинут полуостров не по суше, а посему оставалось только терпеливо ждать, когда будет отдан приказ грузиться в лодки. Ожидать пришлось недолго, а так как посадка производилась в образцовом порядке, то вскоре все солдаты уже находились в лодках, которые начали медленно удаляться от берега как раз в ту минуту, когда лучи луны, игравшие среди холмов и серебрившие шпили городских колоколен, озарили своим мягким светом залив и оживление, царившее на берегу, словно кто-то поднял театральный занавес перед началом увлекательной мелодрамы. Полуорт устроился рядом с Лайонелом и с наслаждением дал отдых своим усталым членам, а когда лодки медленно заскользили в полосе лунного света, красота ночи и разлитые вокруг мир и покой развеяли тяжелые предчувствия, невольно зародившиеся в его душе при мысли о предстоящих военных действиях и связанных с ними тяготах.
– Бывают минуты, когда я завидую морякам, – сказал Полуорт, лениво привалившись к борту и бороздя воду рукой. – Плавать в лодках не такая уж тяжелая работа, а свежий воздух, вероятно, весьма способствует пищеварению. Морской пехоте вольготно живется, как я погляжу!
– Говорят, они жалуются, что флотские офицеры посягают на их права, – заметил Лайонел. – И я сам не раз слышал, как они сетуют, что им месяцами бывает негде поразмять ноги.
– Ха! – воскликнул Полуорт. – На мой взгляд, ноги – наименее необходимая часть человеческого тела. Я часто думаю, что при сотворении его была допущена прискорбная ошибка. Вот, к примеру, и без ног можно быть очень хорошим лодочником… И хорошим скрипачом можно быть без всякого участия ног, и превосходным портным, и стряпчим, и врачом, и священником, и вполне сносным поваром, словом – чем угодно, за исключением танцмейстера. Какой, собственно, смысл иметь ноги? Разве только для того, чтобы было где угнездиться подагре… И во всяком случае, нога длиной в двенадцать дюймов ничуть не хуже ноги длиной в милю, и все эти излишки превосходно могли бы быть использованы для более благородных частей человеческого тела – таких, как, например, мозг или желудок.
– А что же будут делать офицеры легкой пехоты – ты забыл о них, – сказал Лайонел, рассмеявшись,
– Ну, им можно накинуть два-три дюйма, хотя, так как все в этом мире оценивается лишь путем сравнения, то, в сущности, и это не имеет никакого значения. По моей системе человек без ног так же годится для легкой пехоты, как и с ногами. Это только в значительной мере избавило бы его от весьма докучных маневров и прежде всего – от этих новых упражнении. Вот тогда это была бы поистине восхитительная военная служба, Лео! Осталась бы только вся поэтическая, так сказать, ее сторона, вот как сейчас. Чего бы еще, кажется, телу или душе пожелать? А к чему, позволь тебя спросить, нужны нам сейчас ноги? В лодке от них одна помеха и ничего больше. К нашим услугам мягкий свет луны и еще более мягкое сиденье… Эта морская гладь, бодрящий воздух… Вон там раскинулась прекрасная земля, и, хотя она плохо видна нам сейчас, мы знаем, что она плодородна, богата и изобильна… А там – живописный город, где для нас припасено много заморских специй… Гляди, даже эти бестии рядовые в алых мундирах, со сверкающими карабинами в руках, кажутся не такими уж грозными в нежном сиянии луны!.. Видел ли ты мисс Денфорт, когда заходил на Тремонт-стрит?
– Да, я имел это удовольствие.
– Она уже была осведомлена о предстоящих военных операциях?
– Настроена она была необычайно воинственно.
– Упоминала ли она о легкой пехоте или о ком-либо, кто в ней служит?
– Твое имя безусловно было упомянуто, – довольно сухо ответил Лайонел. – Она намекнула, что курятникам угрожает теперь немалая опасность.
– Ах, в мире нет ей подобных! Самые ядовитые ее замечания – самая сладкая музыка для моих ушей. Нет, для изготовления ее нрава не пожалели острых приправ! Ах, если бы она была сейчас здесь… Пять минут при лунном свете для истинно влюбленного стоят палящего солнца целого лета… Вот было бы ловко, если бы можно было увлечь ее в один из наших живописных походов! Ваш покорный слуга привык брать все штурмом – как крепости, так и женщин! Где сейчас твои соратники – твои артиллеристы и драгуны, твои саперы и штабные офицеры? Храпят себе в ночных колпаках все до единого, в то время как мы здесь наслаждаемся лучшим из десертов жизни – восхитительной ночью… Ах, я жажду услышать пение соловья!
– Ты слышишь крик одинокого козодоя? Он словно жалуется на наше приближение.
– Эти звуки слишком печальны и слишком монотонны. Слушать их все равно что питаться целый месяц одной свининой. Но почему молчат наши флейтисты?
– Музыка выболтала бы все наши тайны, и предосторожности целого дня оказались бы напрасными, – сказал Лайонел. – Твой пыл берет верх над твоим благоразумием. Неужто предстоящий нам утомительный переход со всеми его тяготами еще не остудил твою кровь?
– Какие еще тяготы! – воскликнул Полуорт. – Мы ведь просто займем позицию возле колледжей, чтобы обеспечить доставку продовольствия… Ты на минуточку вообрази себе, Лео, что в солдатских ранцах – книги да грифельные доски и все мы направляемся в школу, и ты сразу снова почувствуешь себя мальчишкой… Ловко я придумал, а?
После того как Полуорт приятно и удобно расположился в лодке и опасения, которые внушала ему мысль о ночном марше, рассеялись, в настроении его произошла поистине внезапная и разительная перемена, и он продолжал благодушно разглагольствовать на описанный выше манер до тех пор, пока лодки не причалили к пустынному мысу в западной части полуострова. Здесь отряд высадился и построился со всей возможной быстротой. Рота Полуорта опять была поставлена во главе колонны легкой пехоты, один из штабных офицеров выехал вперед на коне, и отряд получил приказ следовать за ним. Лайонел велел своему конюху идти позади вместе с лошадьми, а сам снова стал рядом с капитаном, и по команде все двинулись вперед.
– Ну, теперь – под сень Гарварда! – сказал Полуорт, указывая на скромное здание университета. – Вам предстоит в эту ночь наслаждаться пищей духовной, пока я займусь приготовлением чего-нибудь более су… Эй! Да этот квартирмейстер ослеп! Куда это он нас ведет? Не видит он, что ли, – луг весь залит водой!
– Живее, живее, не отставать от легкой пехоты! – раздался суровый голос старого майора, ехавшего позади верхом. – Кто это здесь боится воды?
– Мы не водяные крысы! – проворчал Полуорт.
Лайонел ухватил его за руку, и растерявшийся капитан не успел опомниться, как очутился по колени в болотной тине.
– Смотри, как бы твои увлечения не вынудили тебя подать в отставку, – сказал Лайонел бредущему по воде Полуорту. – Теперь тебе, по крайней мере, будет о чем порассказать, когда вернешься из похода.
– Ах, Лео! – с шутливой грустью отвечал капитан. – Боюсь, что нам не придется посвятить себя служению музам при свете этой волшебной луны!
– Можешь не сомневаться. Видишь: крыша этого храма науки остается слева, а нас выводят на большую дорогу.
Тем временем они уже покинули залитые водой луга и выбрались на дорогу, с каждым шагом уводившую их все дальше от моря.
– Ты бы лучше позвал своего конюха и сел в седло, – угрюмо сказал Полуорт. – Тут, я вижу, надо поберечь силы.
– Сейчас это было бы безумием: я промок до костей и, если не хочу отправиться на тот свет, должен идти пешком.
Настроение Полуорта снова испортилось, и разговор оборвался. Офицеры молча шагали вперед, лишь изредка перебрасываясь отрывочными замечаниями, когда в этом возникала необходимость. Вскоре стало ясно, что идти придется довольно долго, и притом форсированным маршем: об этом свидетельствовало как направление пути, так и скорость, с которой двигался возглавлявший колонну офицер. Впрочем, становилось прохладно, и даже Полуорт был как будто не прочь слегка подогреть кровь таким несколько необычным для него способом. Колонны шли нестроевым шагом – требовалось только не выходить из рядов и не отставать, в остальном каждый был предоставлен самому себе. Продвигались быстро и почти в полном молчании, ибо все уже начинали понимать серьезность положения.
Вначале местность, по которой они проходили, казалась погруженной в сон, но мало-помалу топот марширующих ног и лай собак начали привлекать разбуженных фермеров к окнам, и они в немом изумлении смотрели на проходящие мимо в лунном сиянии войска. Лайонел вглядывался в удивленные лица, мелькавшие в окнах одного из разбуженных среди ночи домов, как вдруг где-то вдали загремели глухие удары церковного колокола, и над долиной, по которой проходили войска, раскатились тревожные звуки набата. Все настороженно прислушивались к ним, но никто не замедлил шага, и тут внезапно вокруг затрещали ружейные выстрелы, эхом повторяясь в холмах, одинокому колоколу ответили другие – и близко и так далеко, что звон их сливался с шорохами ночи. Теперь уже кругом стоял, все нарастая, невероятный шум: казалось, все, что могло звенеть, стучать, греметь, все, что, удесятерив свою изобретательность, мог употребить фермер, призывая своих соседей к оружию, было пущено в ход. Трубили трубы, пели рожки, трещали мушкеты, звонили на все голоса колокола, на вершинах холмов запылали костры, и, наконец, послышался дробный топот копыт: казалось, всадники бешеным галопом проносятся где-то в темноте по обеим сторонам движущихся колонн.
– Вперед, вперед! – прозвучал среди всего этого шума голос майора морской пехоты. – Янки не спят, они зашевелились, а наш путь еще далек… Вперед, легкая пехота! Гренадеры следуют за нами!
Авангард ускорил шаг, и батальон устремился к своей неведомой цели со всей быстротой, какую он мог себе позволить, не нарушая строя. Так отряд маршировал несколько часов без передышки, и Лайонел пришел к заключению, что они продвинулись в глубь страны лишь на десять миль. Шум поднятой тревоги постепенно отодвинулся куда-то вперед – так далеко, что самый тонкий слух уже не улавливал больше ни звука, но бешеный топот копыт по-прежнему продолжал раздаваться с двух сторон, указывая на то, что кто-то спешит узким проселком к месту предполагаемой схватки. Наконец, когда обманчивый свет луны померк в живительных лучах утренней зари, прозвучала, пробежав от хвоста колонны к голове, желанная команда «стой».
Стой! – с таким усердием заревел Полуорт, что голос его прокатился по всем рядам. – Привал, пока не подтянется арьергард! Если я хоть что-нибудь смыслю в этом деле, то они должны были отстать от нас по меньшей мере на несколько миль! Нашим предкам следовало бы дать нам в наследство крылья, чтобы мы могли лететь так, сломя голову, целую ночь! Ну, следующий приказ будет – нарушить этот великий пост… Том, ты прихватил с собой кое-какую снедь, которую я прислал от майора Линкольна?
– Да, сударь, – отвечал Том. – Весь провиант навьючен на лошадей майора, они там, в арьергарде…
– Там, в арьергарде? Ах ты, болван! Там, в арьергарде, когда закуска требуется нам здесь, в авангарде! Как ты думаешь, Лео, не попытаться ли нам перекусить слегка вон на той ферме?
– Попытайся-ка лучше встать с этого камня, на котором ты так удобно расселся, и прикажи своим солдатам равняться. Вон видишь, Питкерн выводит вперед свой батальон.
Не успел Лайонел произнести эти слова, как раздался приказ: легкой пехоте осмотреть ружья, а гренадерам – заряжать. Появление впереди колонны старого майора морской пехоты заставило Полуорта воздержаться от дальнейших сетований; впрочем, ему уже было не до того, так как надо было спешить с исполнением приказа, а Полуорт, когда, по его собственному выражению, «дело доходило до дела», был, что ни говори, отличным офицером.
Три-четыре роты легкой пехоты получили приказ отделиться от колонны и построиться походным порядком, и командир морской пехоты, выехав вперед, приказал им следовать за ним.
Дорога спускалась теперь в долину, в глубине которой в предрассветном сумраке смутно белели домики небольшого селения, разбросанные вокруг скромной, но красивой церковки, какие часто можно видеть в Массачусетсе. Остановка и последовавшие за ней военные приготовления заставили насторожиться солдат, и они торопливо шагали за командиром, ехавшим впереди легкой рысью. Утро вступало в свои права, воздух потеплел, и глаз уже начал различать окружающие предметы. Солдаты оживились, быстрый шаг взбодрил их: ночью во мраке этот переход по неизвестной дороге к неведомой цели представлялся им нескончаемым, теперь же цель казалась близкой и достижимой, и они в суровом молчании устремлялись к пей. Церквушка и окружавшие ее скромные домики уже стали совсем отчетливо видны, когда несколько вооруженных всадников выехали из бокового проселка па дорогу перед самой колонной с явным намерением домешать ее продвижению.
– Проезжайте! – крикнул штабной офицер, ехавший впереди колонны. – Проезжайте, очистьте дорогу!
Всадники повернули коней и галопом поскакали прочь. Один из них выстрелил в воздух, как видно желая поднять тревогу. По рядам был негромко передан приказ прибавить шагу, и через несколько минут колонна приблизилась к селению, и церквушка, стоявшая посреди небольшой зеленой лужайки, открылась вся как на ладони. С лужайки доносилась дробь барабана, по ней бежали какие-то люди и присоединялись к выстроившемуся там отряду.
– Вперед, легкая пехота! – крикнул старик майор, пришпоривая своего коня и пуская его такой доброй рысью, что через мгновение и он и сопровождавшие его штабные скрылись за углом церкви.
Лайонел шагал вперед со стесненным сердцем, воображение уже рисовало ему страшную картину, когда до его ушей снова долетел резкий голос майора морской пехоты:
– Разойдись! Эй вы, бунтовщики, вам говорят: разойдись! Бросьте оружие и очистьте площадь!
И тотчас вслед за этими чреватыми столькими последствиями словами затрещали пистолетные выстрелы и прозвучал роковой приказ: «Огонь!» Солдаты с громким криком ринулись на лужайку, и прогремел залп.
– Боже милостивый! – воскликнул Лайонел. – Что вы делаете? Вы стреляете в ни в чем не повинных людей! Это же беззаконие, грубое насилие! Не давай им стрелять в людей, Полуорт! Прекрати эту пальбу!
– Стой! – заорал Полуорт, размахивая шпагой и врезаясь в гущу своих солдат. – Стоять смирно, или я вас самих уложу на месте!
Но расходившихся солдат не так-то легко было унять, когда часами нараставшее напряжение и давно нараставшая вражда между местным населением и английскими войсками прорвались наружу. Лишь после того, как сам Питкерн подскакал к солдатам и с помощью своих офицеров начал пригибать их ружья к земле, был восстановлен какой-то порядок.
Однако их противники, прежде чем разбежаться, успели дать несколько выстрелов, не причинивших англичанам, впрочем, никакого урона.
Когда пальба окончательно утихла, солдаты и офицеры минуту смотрели друг на друга в растерянности, словно уже предчувствуя, к каким грозным событиям приведет случившееся. Дым медленно поднимался над лужайкой и, сливаясь с утренним туманом, полз над селением, словно вестник того, что настал роковой час – оружие было пущено в ход. А затем все взоры с испугом обратились к гибельной лужайке, и у Лайонела защемило сердце, когда он увидел раненых, которые в муках корчились на земле, и среди них – пять или шесть распростертых тел, страшных своей мертвой неподвижностью. Отвернувшись от этого тягостного зрелища, Лайонел зашагал прочь, в то время как арьергард, встревоженный звуками выстрелов, уже спешил к товарищам на выручку. Погруженный в свои думы, Лайонел незаметно для себя приблизился к церкви и был немало поражен, когда из нее вдруг вышел Джэб Прей, чье лицо выражало гнев, к которому примешивался испуг. Один из смертельно раненных успел подползти к ступенькам храма, где, вероятно, он не раз возносил молитвы тому, перед кем предстал теперь до своего срока, и, указывая на труп, дурачок торжественно произнес:
– Вы убили божье создание, и бог вам этого не простит!
– Если бы убит был только он! – сказал Лайонел. – Но нами убиты многие, и еще неизвестно, когда кончится эта бойня.
– Так вы думаете, – сказал Джэб, украдкой озираясь вокруг, словно боясь, что их кто-то подслушает, – вы думаете, что. король может убивать людей в нашей колонии так же, как он убивает их в Лондоне? В Фанеле не станут молчать – об этом весь Бостон узнает.
– А что, друг мон, могут они сделать? – сказал Лайонел, забывая на минуту, что его собеседник обделен разумом. – Разве в состоянии эти разрозненные, необученные кучки колонистов противостоять мощи Англии? Благоразумие должно подсказать народу, что следует воздержаться от всякого сопротивления, пока не поздно.
– А король думает, что у лондонцев больше ума, чем у бостонцев? – сказал дурачок. – Если одна резня сошла с рук, зря он. думает, что и эта пройдет даром… Вы убили божье создание, – повторил он, – и бог вам этого не простит!
– Да как ты попал сюда? – внезапно опомнившись, спросил Лайонел. – Ты же сказал мне, что отправляешься за рыбой для своей матери.
– Стой! Стоять смирно, или я вас самих уложу па месте!
– Ну и что же, что сказал? – угрюмо возразил Джэб. – Разве рыба водится только в заливе, а в прудах ее уже нет и разве старой Нэб не может захотеться озерной рыбки? Джэб еще не слыхал о том, чтобы парламент запретил ловить форель в ручьях.
– Напрасно ты думаешь меня провести! Кто-то, зная, что ты дурачок, пользуется твоей простотой и дает тебе поручения, за которые ты когда-нибудь поплатишься жизнью.
– Король не может дать Джэбу поручений, – с важностью заявил дурачок. – Нет такого закона, и Джэб не станет слушаться короля.
– Твои рассуждения погубят тебя, глупый!.. Кто это обучил тебя тонкостям закона?
– По-вашему, бостонцы такой тупой народ, что им не по разуму понять законы? – с непритворным удивлением сиросил Джэб. – А вот Ральф… Он знает законы не хуже самого короля… Ральф сказал мне, что это против закона – стрелять в наших людей, если только они не стреляли первыми, – ведь колонисты имеют право обучаться военному делу, когда только им вздумается.
– Ральф! – воскликнул пораженный Лайонел. – Разве Ральф здесь? Но это невозможно! Я вчера навещал его, он был совсем болен… К тому же не станет он в его годы впутываться в подобные дела.
– Ральф-то, верно, видел в своей жизни войско и посильнее, чем эта ваша легкая пехота вместе с гренадерами и со всем гарнизоном, который остался в городе, – уклончиво ответил Джэб.
Лайонел был слишком благороден по натуре, чтобы, пользуясь простотой своего собеседника, выведывать у него секретные сведения, которые могли грозить тому лишением свободы. Но благополучие этого юноши, с которым его свела судьба, искренне заботило его, и поэтому он продолжал свои расспросы, стремясь, с одной стороны, предостеречь Джэба от опасных знакомств и с другой – узнать, не случилось ли чего-нибудь с Ральфом. Однако Джэб на все его вопросы отвечал очень сдержанно и осторожно: как видно, природа, не наделив его умом, в изрядной мере наградила вместо того хитростью.
– Да говорят же тебе, – теряя наконец терпение, сказал Лайонел, – что мне необходимо увидеться с человеком, которого ты называешь Ральфом, и я должен знать, не находится ли он где-нибудь поблизости.
– Ральф никогда не обманет, – отвечал Джэб. – Ступайте туда, где он обещал встретиться с вами, – посмотрите, он придет.
– Но мы не условились о месте… а этот злосчастный случай может внушить ему опасения или напугать…
– «Напугать»! – повторил Джэб и торжественно покачал головой. – Вам никогда не напугать Ральфа!
– Но его отвага может навлечь на него беду. Послушай, приятель, в последний раз спрашиваю тебя, был ли…
Но Джэб только сжался весь, насупившись и опустив голову, и Лайонел умолк. Оглянувшись, он увидел капитана гренадеров, который стоял, скрестив руки на груди, и безмолвно глядел на убитого американца.
– Ради всего святого, объясните мне, майор Линкольн, – сказал капитан, заметив, что за ним наблюдают, – почему погиб этот человек?
– Разве вы не видите раны у него в груди?
– Да, конечно, этот человек был застрелен, это так же очевидно, как и возмутительно, но почему, с какой целью?
– Этот вопрос, капитан Макфьюз, вам следует задать нашим командирам, – ответил Лайонел. – Впрочем, говорят, что цель нашего похода – захватить склады провианта и арсеналы, которые, как опасаются, колонисты создали с враждебными нам намерениями.
– Я, по моему скромному разумению, полагал, что перед нами стоит благородная задача! – сказал Макфьюз с выражением величайшего презрения. – Майор Линкольн, хотя вы еще молодой офицер, однако принадлежите к штабу, и поэтому вам, вероятно, известны намерения Гейжа: не хочет ли он воевать с безоружным противником? Теперь, когда после долгого затишья блеснула наконец надежда, что мы будем участвовать в деле, нам приказывают уничтожить то, без чего война становится невозможной.
– Не знаю, правильно ли я понял пас, сэр, – сказал Лайонел, – но, конечно, мы не покроем славой наши знамена, воюя с безоружными и не обученными военному искусству жителями этой страны.
– Именно это я и имел в виду, сэр. Очевидно, мы без излишних околичностей хорошо понимаем друг друга. Эти американцы неплохо постигают военную науку, и если бы мы оставили их в покое еще па два-три месяца, то после этого с ними уже можно было бы вести честную войну. Вы не хуже меня знаете, майор Линкольн, сколько времени требуется на то, чтобы обучить толкового солдата, а навязывая нм войну в такой спешке, мы прославим себя не больше, чем если бы нас послали сгонять скот вон с тех холмов. Благоразумный командующий дал бы хорошенько разгореться этому пламени, вместо того чтобы сразу принимать столь крутые меры. На мой взгляд, сэр, этот распростертый перед нами на земле человек пал не в честном бою, а был зверски убит!
– К сожалению, есть все основания опасаться, что ваше мнение будут разделять многие, – отвечал Лайонел. – Как знать, быть может, нам еще не раз придется пожалеть о смерти этого бедняги!
– Ну, о нем-то можно только сказать, что с ним произошло то, что должно было произойти и чего ему уже никогда не придется испытать снова, – холодно сказал капитан. – Для него самого смерть не такое уж большое несчастье, каким она может обернуться для нас. Если бы эти «мгновенные» – а это, как видно, очень справедливая кличка: ведь они но продержались и минуты, – если бы, повторяю, они стояли у вас на пути, сэр, вы могли бы прогнать их с этой лужайки просто шомполами.
Здесь есть один человек, который скажет вам, что с ними все же нельзя обращаться как с детьми, промолвил Лайонел, оборачиваясь к Джэбу Прею.
Однако, к немалому его удивлению, Джэб исчез. Пока Лайонел озирался вокруг, удивляясь, куда мог столь внезапно скрыться этот малый, барабаны забили сигнал «строиться», и все пришло и движение – отряд готовился двинуться дальше. Майор и капитан поспешили присоединиться к батальонам; они шли, раздумывая о только что происшедших событиях, но придерживались противоположной точки зрения на них.
Во время короткого привала была на скорую руку приготовлена и роздана пища. Если в первую минуту после неожиданной стычки с противником офицеры были ошеломлены, то теперь они испытывали несколько преувеличенную, принимая во внимание обстоятельства, гордость. И на многих лицах был уже написан военный азарт, когда, блистая оружием, с развевающимися знаменами, под веселую музыку барабанов и труб, они зашагали, горделиво и четко отбивая шаг, и, покинув место своей роковой стоянки, снова вышли на большую дорогу. Если первая стычка с неприятелем произвела подобное впечатление на кичившихся своей выдержкой офицеров, то ее воздействие на наемных солдат было еще более явным и еще более пагубным. Проходя мимо случайных жертв своего воинственного рвения, они окидывали их вызывающим взглядом и отпускали грубые шутки; почти на всех лицах были написаны свирепая радость и наглое торжество, и становилось ясно, что, отведав крови, они теперь, подобно диким зверям, готовы упиваться ею до полного пресыщения.
