Текст книги "Холодное, холодное сердце"

Автор книги: Джеймс Эллиот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 29

Специальный агент ФБР Джек Мэттьюз только-только вздремнул, когда в седьмом часу утра ему сообщили из полиции Ньюарка, штат Нью-Джерси, что один из барменов бара «Ханнигэна» в Мэнсфилде опознал фотографию Малика. Этот самый человек, по его словам, ушел вместе с девушкой, которую, как установили, звали Тамми Мальдинадо; она была подружкой Дуэйна Беккера, найденного убитым на автостоянке. Этого было достаточно, чтобы получить ордер на обыск в доме и магазине Малика.

Мэттьюз вытащил окружного помощника федерального прокурора из кровати, чтобы он одобрил и скрепил своей печатью быстро приготовленный им документ, а затем лично отвез его федеральному судье, чтобы тот выдал ордер на обыск. Судья как раз завтракал, когда к нему подъехал помощник прокурора, но ему пришлось прервать это приятное занятие. В семь тридцать из вашингтонской штаб-квартиры, на одном из реактивных самолетов Бюро, прилетела команда криминалистов. Они сразу же приступили к работе. Через час отпечатки пальцев, найденные как в доме, так и в магазине, были отправлены на самолете в лабораторию ФБР в Вашингтоне, где их пропустили через компьютерную базу данных. Через тридцать минут пришло заключение, разочаровавшее всех. В уголовных досье ФБР подобных отпечатков не было.

Едва Мэттьюз закончил разговор со штаб-квартирой, как остатки его оптимизма искоренил другой телефонный звонок: ему сообщили о зверском убийстве Кэрол Джордан в бруклинском районе Брайтон-Бич. Агенты из нью-йоркского отделения ФБР, вызванные на место преступления начальником Шестидесятого полицейского участка, сообщили, что найдена очередная записка со словами из песни в стиле кантри. Убийство, несомненно, было совершено Маликом.

Между тем один из людей Брейди опросил продавца местного хозяйственного магазина; тот опознал по фото Малика, купившего у него мощную дрель, примерно такую же, какой сверлили череп одной из убитых студенток.

К девяти тридцати были получены все данные о банке, телефоне и кредитных карточках Малика; сумма, израсходованная предыдущей ночью в баре «Ханнигэна», подтвердила то, что они уже знали. Оказалось, что все банковские счета были закрыты примерно тогда же, когда начались похищения студенток. Бюро также связалось с налоговой службой и получило немедленный ответ: налоговые платежи Малика начались лишь три года назад. К этому времени стало предельно ясно, что три года назад человек по имени Джон Малик просто-напросто не существовал.

Мэттьюз сидел в кабинете, выделенном шарлоттсвильским полицейским участком для смешанной группы расследования, просматривая донесения и отпечатанные компьютерные данные, ища то, что он мог упустить. В течение последних трех лет Малик получал свободное от налогов пособие в размере шестидесяти тысяч долларов, но при этом не прилагалось особой формы В2П, где указывался бы источник поступления денег. В этом было что-то непонятное. Свободная от налогов пенсия выплачивалась только по инвалидности. Может, он получал пенсию по военному ведомству? Или по полицейскому? Ведь Малик как будто заранее предвидел, каким путем пойдет следствие; так же действовал бы на его месте бывший полицейский.

Мэттьюза также беспокоило то, что ему доложил начальник группы судебных экспертов: и дом и магазин Малика недавно кто-то обыскивал. Вероятно, двое. Один работал внизу и хорошо знал свое дело, старался не оставлять следрв; другой орудовал наверху, и ему было явно наплевать, заметит ли кто-нибудь, что он здесь побывал.

Сперва было Мэттьюз подумал, что пара полицейских обыскала дом и магазин по своей инициативе. Подобное предположение немало разгневало Брейди, который клятвенно заверил его, что никто из подчиненных ему полицейских не входил ни в дом, ни в магазин.

Смущенный Мэттьюз понял, что сказалось чрезмерное напряжение предшествующих дней. Брейди был хорошим полицейским, все его люди прошли основательную подготовку. Именно в тот момент, когда Мэттьюз решил извиниться перед ним, Брейди вошел в кабинет и сел за длинный стол, напротив него.

– Послушайте, – сказал Мэттьюз, – я хотел бы извиниться за...

– Забудем об этом, – прервал его Брейди. – Вы же очень устали, вкалываете по двадцать четыре часа в сутки.

– Кто-нибудь работает над его телефонными счетами?

– Трое.

Мэттьюз энергично потер глаза ладонями. Никогда в жизни не испытывал он такой физической и умственной усталости.

– Как могло случиться, что три года назад его как бы вообще не существовало? – произнес он, обращаясь то ли к себе, то ли к Брейди. – Почти все люди имеют биографию, которую мы можем проследить вплоть до дня их рождения, как бы они ее ни скрывали. Но здесь мы ни черта не находим. Каким образом он мог начисто стереть все данные о себе?

– Мои люди докладывают, что все, кто более или менее регулярно встречались с Маликом, а таких немного ничего о нем не знали. Хозяин магазина, расположенного рядом с его магазином, сказал, что они здоровались при встрече, но никогда не разговаривали. Он заметил, что Малик говорил с каким-то очень легким акцентом, может быть, среднезападным, но он в этом не уверен. Этот человек явно избегал всякого общения. Мэттьюз недоуменно покачал головой.

– Лаборатория сообщила, что все отпечатки пальцев в доме принадлежат одному человеку. В магазине они нашли несколько других отпечатков, вероятно, принадлежащих покупателям.

– Совершенно одинокий человек, – сказал Брейди.

– Да, совершенно. И все же я не понимаю, каким образом он смог замести все следы.

Брейди встал, чтобы налить себе чашку кофе, и стоял, глядя на фотографии жертв. Внезапно он повернулся лицом к Мэттьюзу с таким видом, будто на него снизошло откровение.

– Сам он не мог этого сделать. За него это сделали другие.

Мэттьюз быстро поднял голову, его глаза были широко раскрыты.

– Черт! Конечно же, вы правы. Как мог я не подумать об этом? Может, сработала программа защиты свидетелей?

Мэттьюз подтянул к себе стоявший на столе телефонный аппарат и быстро набрал секретный номер секретаря заместителя директора, который координировал для него всю работу по расследованию в штаб-квартире ФБР. Он подключил спикерфон, чтобы Брейди мог слышать весь разговор.

– Джонсон, – коротко сказал заместитель директора, отозвавшись на первый же звонок.

– Том, говорит Джек Мэттьюз. Как быстро вы можете проверить, не проходит ли кто-либо по программе защиты свидетелей?

– Ты говоришь о подозреваемом. Джоне Малике?

– Да.

– Это займет несколько минут, – сказал Джонсон. – Не вешай трубку.

Лицо Мэттьюза просветлело, он оживился.

– Сейчас мы его найдем, шеф. Сейчас мы его найдем Через семь минут послышался щелчок, они оба наклонились к динамику.

– Извини, Джек. Джон Малик не проходил по этой программе.

– Вот чертовщина! – удрученно выругался агент. – А я был так уверен.

– Мысль была неплохая, но, к сожалению, не дала никаких результатов.

– Похоже, и в самом деле пустой номер.

Вошел один из сержантов Брейди и вручил Мэттьюзу факс на шести страницах.

– Только что получили из Вашингтона. Срочный факс.

Мэттьюз взял факс и быстро его просмотрел.

– Кое-что новенькое, – сказал он, тщательно перечитывая полученный материал.

– Что там? – спросил Брейди после ухода сержанта.

– Дополнительные лабораторные анализы с комментариями нашей контрразведки.

– Контрразведки? Они-то тут при чем?

Закончив читать абзац, Мэттьюз поднял глаза.

– Помните, что сказал медицинский эксперт об отверстии, просверленном в голове девушки? Для чего это делается?

– Чтобы терроризировать жертву, вынужденную наблюдать, как сверлят голову другой девушке.

– Эта пытка как будто бы применялась КГБ в тридцатые годы. Предполагают, что в последние годы к ней не прибегали, хотя нельзя исключить, что ее продолжали применять в некоторых странах Восточной Европы – в частности, в Чехословакии и Восточной Германии.

– Об этой пытке знал широкий круг лиц?

– Если верить нашей контрразведке, нет. Об этом вспомнил один старый работник контрразведки.

– Как же может знать об этом наш Малик?

– Хороший вопрос. Тут есть и еще кое-что. Помните наркотическое средство, которое не смогли идентифицировать лаборатории университетской больницы?

– Они сказали, что оно не лишает двигательной активности, но лишает способности сопротивляться, – сказал Брейди.

– Верно. Наши лаборанты установили его происхождение.

– Попробую угадать. СССР, прежний восточный блок?

– Совершенно точно. Его употребляли при допросах КГБ и Штази.

– А инъектор, которым, по предположению медицинского эксперта, вводилось наркотическое средство? – продолжал Мэттьюз. – В нашей стране действительно применяются автоматические иньекторы, но они заряжаются определенной дозой лекарства для введения людям с чрезмерной чувствительностью к укусам пчел и т. п. Но они одноразовые, и нельзя заменить их заряд. Факс сообщает, что КГБ и Штази применяли такие шприцы для похищения своих жертв.

Сморщив лоб, Брейди глубоко задумался. Затем вдруг произнес:

– Помните вчерашнее убийство? В Хэмпден-Сидни?

– Да. Ну и что?

– Как его звали... Спирко? Он был профессором. Преподавал русский язык.

– Русское наркотическое средство. Русский способ пытки. Русский профессор, – сказал Мэттьюз. – И сегодняшнее убийство в Бруклине, в Брайтон-Бич, там, где живет русское землячество. Сквозь все это проходит одна нить, и мне кажется, я знаю, кто плетет всю эту паутину.

– Русские? – спросил Брейди.

– Нет. ЦРУ, – сказал Мэттьюз. – У них есть специальная программа для перебежчиков, которых они привозят в нашу страну. Эта программа схожа с нашей программой защиты свидетелей. Я не знаю, как она называется, но могу это выяснить.

– Если это предположение верно, то обыск, произведенный в магазине и доме Малика, предстает в ином свете.

– Да. Примите мои извинения.

– Но если они уже знают, кто он такой, что же они хотели установить?

Мэттьюз улыбнулся, уверенный, что наконец-то добрался до правды.

– То же самое, что и мы. Если Малик бывший разведчик, которого они адаптировали к жизни в нашей стране, и если они знают, что он действительно маньяк-убийца, они ищут его еще более упорно, чем мы. Подумайте об этом.

– К тому же бывший офицер разведки превосходно осведомлен о процедуре расследования и методах криминалистики.

– Конечно. Недаром он оставлял нам ключи. Он знает, что мы можем проследить его лишь до ЦРУ. И также хорошо знает, что они ни за что его не выдадут.

– Вы говорите серьезно? – спросил Брейди. – Чтобы прикрыть свои задницы, они в самом деле не выдадут маньяка-убийцу?

– Вы абсолютно правы. Они постараются сами убрать свое дерьмо.

Подперев подбородок руками, Мэттьюз смотрел на стол.

– Послушайте, шеф. Мы должны молчать об этом открытии. Пусть ребята из Лэнгли не подозревают, что мы знаем об их причастности к этому делу. Я должен собрать убедительный материал, чтобы выступить против них.

– Никаких проблем. И как вы хотите все это провернуть?

– Прежде всего, я запрошу нашу контрразведку, не попадало ли в их досье имя Малика. Они следили за всеми иностранными разведчиками, которые действовали в нашей стране. Знают все их имена, включая фиктивные. Знают, сколько они у нас пробыли и куда были направлены, после того как покинули нашу страну. Если Малик бывший сотрудник русской, чешской или восточнонемецкой разведки и работал здесь до своего дезертирства на нашу сторону, у них должно быть досье на него.

– Может, есть смысл расследовать убийство... Спирко? Установить связь между ними, если такая связь была?

– Мы слетаем на вертолете в Хэмпден-Сидни, чтобы поговорить с его семьей, если она у него есть, и с людьми, которые его знали. Я хочу вооружиться до зубов, прежде чем пойти на конфронтацию с ЦРУ. Они дают информацию, только когда оказываются между Сциллой и Харибдой, а они там окажутся, помяните мое слово.

Глава 30

Дженни училась в Мэримаунт Манхэттен колледже, расположенном в Верхнем Ист-Сайде, в Нью-Йорке. Этот колледж она выбрала сама. Калли и его жена Джэнет сомневались, стоит ли ей жить в городе, особенно таком опасном для молодых неопытных девушек, как Нью-Йорк. Но Дженни сумела убедить их в своей правоте. Она хотела изучать искусство, с уклоном в театроведение, а Мэримаунт Манхэттен колледж располагал для этого широчайшими возможностями, ведь недалеко от него находились знаменитые библиотеки, музеи, художественные галереи. Дженни была умной, волевой, очень независимой девушкой, наделенной здравым смыслом и логикой, и в конце концов они дали свое согласие. Никто из них не решился отказать ей в исполнении заветного желания, они были слишком добры, чтобы навязывать ей свою волю.

Калли очень скучал о дочери, к тому же ему хотелось убедиться, что с ней все в порядке. Он доехал на такси до перекрестка Девяносто второй улицы и Лексингтон, где стояло роскошное высокое здание: одно из общежитий для студентов колледжа. Он был приятно удивлен, увидев в вестибюле двоих швейцаров и круглосуточную службу безопасности. У самого входа он замешкался, обдумывая, что ей скажет, и не зная, как она к нему отнесется после всего случившегося. Прошло лишь четырнадцать месяцев, но ему казалось, что между ними навсегда разверзлась непроходимая бездна.

Наконец, преодолев сомнения и страхи благодаря горячей любви, которую питал к дочери со дня ее рождения, он позвонил ей из вестибюля, но студентка, ее соседка, сказала, что Дженни только что ушла на работу – в кафе. Она сообщила Калли, как называется и где находится это кафе, а когда спросила, кто звонит, он повесил трубку. Он попросил одного из вахтеров опустить толстый пакет в почтовый ящик Дженни, затем поехал на такси в Верхний Вест-Сайд, где вышел на перекрестке Семьдесят второй стрит и Коламбас-авеню, в двух кварталах южнее кафе.

Калли медленно шел по улице, мимо сплошных рядов модных магазинов, киосков и японских ресторанчиков, которых тут было едва ли не больше, чем в Токио. Так сильны были его сомнения и страхи, что каждый шаг давался ему с большим трудом. За последнее десятилетие этот некогда заброшенный район превратился в процветающий деловой центр.

Достигнув угла Семьдесят четвертой улицы, Калли остановился напротив кафе, наблюдая, как официанты и официантки устанавливают на тротуаре, под бело-голубым полосатым навесом, столы и стулья, ожидая воскресного наплыва посетителей.

Сомнения и страхи не покидали Калли, и он готов был уйти, так и не повидав Дженни. Он просто не выдержит, если она отречется от него. Он ее отец и может помогать ей издали. Но у него нет права вмешиваться в ту жизнь, которую она без чьей-либо помощи создала для себя за эти четырнадцать месяцев, а ведь ей пришлось преодолеть немало препятствий. Она обрела независимость, взвалив на себя тяжкое бремя ответственности, вместо того чтобы вести, как многие другие, беззаботную студенческую жизнь.

Он решил, что посмотрит на нее издали и уйдет, с тем чтобы навестить позднее. Может, поговорит с ней по телефону. Так будет легче. Заметить боль и разочарование в ее глазах свыше его сил.

И вдруг он увидел, как она выходит из кафе, неся на подносе столовое серебро и посуду. Он наблюдал, как она помогает расставлять столы и стулья под навесом. Сердце его сжалось, к горлу подступил ком. Вот она, его маленькая дочурка, так похожая на мать, с тонкими аристократическими чертами лица, но с темными, как у него, волосами и темно-голубыми глазами. Она казалась совсем взрослой женщиной и была еще красивей, чем раньше. Ему ужасно хотелось обнять, утешить ее, сказать, что все будет в порядке, что очень раскаивается в случившемся и что никогда ее не покинет.

Он стоял, не сводя с нее глаз, и у него было такое чувство, будто к нему, пусть на мгновенье, вернулась часть всего утраченного. Оттуда, где он стоял, до нее было всего футов пятьдесят, и он хорошо видел, как она смеется и шутит с одним из официантов. В его уме теснились воспоминания о ней и Джэнет и их прежней жизни. Ему стоило большого труда удержаться от слез. Взволнованный до глубины души, все еще не зная, как она отреагирует на его появление, он так и не смог заставить себя подойти к ней, повернулся и пошел по улице.

* * *

Как раз в это время Дженни Калли поставила последний стол и, прежде чем возвратиться в кафе, огляделась. На ее лице появилась печальная улыбка. Кожаная куртка на человеке по другую сторону улицы ужасно походила на ту, что носил ее отец. Она отвернулась, затем посмотрела вновь; человек в кожаной куртке удалялся. Ее сердце учащенно забилось. Дженни стояла в смятении, не веря своим глазам. Пустой поднос, который она держала в руках, шумно брякнулся на тротуар.

– Папочка! – закричала она и, подбежав к кромке тротуара, остановилась, дожидаясь момента, когда можно будет перебежать заполненную машинами улицу.

Человек в кожаной куртке удалялся. Она лишь вскользь видела его лицо. Неужели обозналась? Может быть, кожаная куртка вызвала в ее памяти образ отца и она приняла желаемое за действительное? Но тут позади него затормозило такси, он повернулся, и она убедилась, что это ее отец.

– Папочка! – пресекающимся от волнения голосом закричала она, перебегая на другую сторону. Калли был всего в десяти футах от нее, он уже собирался отправиться на юг.

* * *

Расслышав в уличном шуме второй крик, Калли обернулся и увидел подбегающую к нему дочь. Она бросилась в его раскрытые объятия, и это в один миг уничтожило все сомнения и страхи, все муки и страдания прошедшего года.

– Папочка! – повторила запыхавшаяся Дженни, тесно прижимаясь к отцу. – Я не могу поверить, что это ты. Что ты тут делаешь? Когда я в последний раз говорила с твоим следователем, он сказал, что ничего не переменилось, тебя выпустят не раньше чем через два года.

– Кое-что изменилось, – сказал Калли. – Ты разговаривала с моим следователем?

– Каждый месяц. Я хотела знать, как ты там.

– Он ничего мне не говорил.

– Я просила его не говорить.

Они стояли посреди тротуара; справа и слева от них двигались толпы прохожих.

Калли отстранил ее от себя.

– Ты выглядишь просто замечательно. Как ты тут жила?

– Со мной все в порядке, папочка. А теперь, когда ты здесь, будет совсем хорошо.

– Я люблю тебя, Дженни. – Он уже не мог больше сдерживать слезы и отвернулся, чтобы она не видела их.

Дженни тоже заплакала и крепко-крепко обняла его.

– О'кей, папочка. Я тоже тебя люблю.

Они пошли по улице, и Дженни взяла его под руку, словно боясь, что он куда-нибудь убежит.

– А как твоя работа?

– Наплыв посетителей начнется не раньше чем через час. А вообще-то я могла бы отпроситься на весь день, – сказала она с надеждой в голосе.

– Я здесь по делу, – сказал Калли. – В моем распоряжении всего час.

– У тебя дела? Как и раньше?

– Вроде того.

Она не настаивала.

– Я работаю только до трех. А потом свободна.

– Прости, родная. Я не знаю, сколько времени еще буду занят.

– Надолго ли ты в город? Я хочу побыть с тобой подольше. Ты не мог бы выкроить для меня время?

– Сейчас не могу. Но скоро освобожусь. Обещаю тебе.

Дженни положила голову ему на плечо, продолжая держаться за его руку, и они пошли дальше. Оба молчали. Калли не мог произнести тех слов, которые повторял в тюрьме по ночам; все, что он хотел ей сказать, стерлось из его памяти. Они свернули налево, на Семьдесят третью улицу и пошли к Центральному парку, он был прекрасен в осеннем уборе. Они сели на скамью напротив озера и изящной арки низкого мостика.

– Как твоя учеба? – спросил Калли, все еще не в силах произнести слов, которые так долго вынашивал в душе.

– Я получила поощрительную стипендию, – гордо сказала Дженни, все еще держа его за руку. – И я неплохо обеспечена, можешь за меня не беспокоиться. В этом кафе я работаю по уик-эндам и три вечера в неделю; здесь дают хорошие чаевые. По четвергам работаю в другом месте, и еще при театре колледжа. Я вполне обеспечиваю себя, папочка. Я такая же крепкая, как и ты. И упрямая. Помнишь, ты однажды мне сказал: «Никогда не сдавайся».

– Помню.

– Благодаря упрямству возникает выносливость, выносливость способствует выживанию. Я выжила, папочка.

Калли молча смотрел на спокойные воды озера. Под мостиком проплыли в лодке мужчина и женщина с двумя детьми. Он повернулся к Дженни и наконец заговорил о том, что было для него мучительнее всего.

– Смерть нашей мамы – большое горе. И я знаю, что никогда не смогу возместить тебе эту потерю. И я пойму тебя, если ты меня не простишь.

– Мне нечего тебе прощать, папочка. Тут нет твоей вины. Мама долгие годы страдала депрессией. Тебя часто не бывало дома, а потому ты не видел, в каком она состоянии.

– Нет, родная. Я глубоко виноват в случившемся и буду жить с бременем вины, день за днем.

– Ты ни в чем не виноват. Мама уже однажды пробовала совершить самоубийство.

Калли недоверчиво поглядел на нее.

– Да, да, папочка. Когда мы приехали из Москвы и ты начал много путешествовать.

– Я не знал об этом.

– Она просила ничего тебе не говорить. Однажды, вернувшись из школы, я обнаружила ее без сознания. Она приняла целую пачку снотворного. К счастью, я пришла вовремя. Я вызвала «скорую помощь», ее отвезли в больницу и откачали.

Калли смотрел на дочь, ошеломленный услышанным.

– Я помню, что у нее подолгу бывало плохое настроение, но она каждый раз выкарабкивалась.

– Дело обстояло гораздо хуже, чем тебе представлялось. Ей не хватило выдержки, папочка. Но в твоем присутствии мама всегда бодрилась, папочка; она умела скрывать свою тревогу.

– Я все еще думаю о ней. Все время, – после долгого молчания произнес Калли.

– И я тоже. Я все еще люблю ее и ужасно тоскую по ней, и всегда буду тосковать. И я благодарна судьбе за то, что она была у меня. Но любовь не ослепляет меня, я знаю, почему она покончила с собой, и не виню ни тебя, ни кого-либо другого.

Глаза Калли вновь наполнились слезами.

– Мне так стыдно, родная.

– Стыдно, папочка? Но тебе нечего стыдиться. То, что ты сделал, не имеет ничего общего с добром или злом. Это была политика, в худшем ее виде. Но ты выстоял, сдержал свою клятву, защитил друзей, чего они не сумели или не захотели для тебя сделать.

Калли постепенно успокаивался.

– Я никогда не подозревала, что ты работаешь в ЦРУ, пока тебя не вызвали на слушания в Конгрессе, – продолжала Дженни. – Знаешь ли ты это? Все время, пока мама и я жили с тобой в Москве, я думала, что ты тот, за кого ты себя выдавал: политический советник Государственного департамента.

– Так ты и должна была думать.

– Когда начался твой процесс и я узнала, чем ты на самом деле занимался, то стала гордиться тобой еще больше. Ты был моим героем, папочка. И до сих пор остаешься им.

Калли положил руку на плечо дочери, привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.

– Тебе следовало бы остерегаться героев. Обычно они безрассудно храбры и не знают ни в чем меры. И в конце концов дорого за это расплачиваются.

– И обычно они верные, надежные и глубоко порядочные люди.

Калли повернулся к ней с улыбкой.

– Ты очень повзрослела, моя родная.

– Да, очень. Но во многом я все та же маленькая девочка, которая нуждается в отце, и это никогда не изменится.

– Ты правда хочешь, чтобы я вернулся в твою жизнь? Я теперь бывший зэк, и у меня не очень-то блестящие жизненные перспективы.

– Конечно, я хочу, чтобы ты вернулся в мою жизнь. И всегда был со мной.

– Я оставил для тебя конверт в общежитии. В твоем почтовом ящике, – сказал Калли. – Там пятнадцать тысяч долларов. Положи их на банковский счет. Они тебе пригодятся. Для оплаты учебы или для чего-нибудь еще.

– В этом нет необходимости. Я справляюсь. Честное слово.

– Я верю, что ты справляешься. Но я хочу, чтобы ты взяла эти деньги. Как только смогу, пришлю тебе еще.

– Когда мы увидимся снова?

– Не знаю. Дело, которое мне поручено, займет еще некоторое время.

– Ты опять работаешь в ЦРУ?

– Я не могу ответить на этот вопрос.

Дженни понимающе кивнула.

– Хорошо. Но обещай мне, папа, что никогда больше не попытаешься вычеркнуть меня из своей жизни.

– Обещаю.

– Ты поступил очень эгоистично и необдуманно, когда запретил мне писать тебе и навещать тебя.

– Знаю. Но я старался избежать всяких напоминаний о том, что я потерял и в какое трудное положение поставил тебя и маму.

– Меня ты, во всяком случае, не потерял, папа, и никогда не потеряешь. И это неверно, будто ты поставил нас в трудное положение. Мама была с тобой счастлива. Ты, может быть, этого не знаешь, но для нее ты был сказочным рыцарем в сверкающих доспехах; почти всей радостью, испытанной ею в жизни, она была обязана тебе. Она очень ценила время, когда вы бывали вместе. А в твое отсутствие часами прокручивала те записи, где ты поешь для нее, аккомпанируя себе на гитаре. Это помогало ей пережить трудные времена.

– Хотелось бы верить.

– Но это правда, папа. Ты знаешь, я никогда тебе не лгала.

Калли взглянул на часы и встал со скамьи.

– Мне пора. Я провожу тебя до кафе.

Покинув парк, они пошли по направлению к Коламбас-авеню. Дженни все еще держалась за руку отца. Они остановились на углу возле кафе, Калли положил руки на плечи дочери и посмотрел ей в глаза.

– Что бы ни случилось, знай, что я люблю тебя и никогда не хотел причинить тебе боль.

– Судя по твоим словам, тебе угрожает какая-то опасность. Почему ты не скажешь мне об этом?

– Я не могу сказать тебе многого. Но если от меня не будет никаких вестей, то не потому, что я не люблю тебя, не забочусь о тебе. Просто дела принимают непредсказуемый оборот. И если со мной что-нибудь произойдет, знай, что я всегда любил тебя, всем своим сердцем.

– Ты пугаешь меня, папочка. – Ее глаза опять наполнились слезами.

– Не надо бояться. Иногда события выходят из-под контроля. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы добиться благополучного исхода. И как только освобожусь, немедленно тебе сообщу.

Он вновь обнял ее, поцеловал и улыбнулся, прежде чем уйти.

– Знаешь, ты очень похожа на маму.

– Я знаю.

– Будь счастлива.

Дженни провожала взглядом отца, пока он не исчез за углом; тогда она тяжело опустилась на стул, закрыла лицо руками и зарыдала от радости.