Текст книги "Исчезающий гном (Приключения Джонатана Бинга - 2)"

Автор книги: Джеймс Блейлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Он ухмыльнулся Квимби, который стоял в своих брюках ловца устриц и туфлях с вентиляцией и выглядел как человек, утративший всякую надежду.

– Полезайте в телегу. – Возница указал большим пальцем себе за спину, на груду сена. На небольшом сиденье, установленном в начале телеги, было слишком мало места.

Джонатан не стал ждать, пока возница передумает, и забрался на деревянную раму телеги, стараясь не рассыпать лежащее там сено по всей дороге. Квимби, однако, не смог залезть наверх. Он пару раз подпрыгнул, поставил ногу на спицу колеса, соскользнул с нее и оказался сидящим на дороге. Возница с готовностью слез на землю и подтолкнул его снизу, в то время как Джонатан тянул сверху. Квимби, рассыпаясь в благодарностях, зарылся в сено и спустя несколько минут после того, как они со скрипом тронулись в путь, уже крепко спал.

Глава 14

Клубничный барон

Небо стало красным, потом серым, а потом приобрело глубокий синий цвет наступивших сумерек. На нем начали мерцать звезды, сначала одна за другой, затем сразу по нескольку. Джонатан спрашивал себя, те ли это звезды, что сияют над городком Твомбли. С виду это было несомненно так. Джонатану была приятна мысль, что в эту самую минуту мэр Бэстейбл, быть может, смотрит на те же звезды и думает о нем. Там была Большая Медведица и Плеяды, а когда еще больше стемнело, стал виден Млечный Путь, пересекающий небеса. Знакомые звезды и приветливый круглолицый возница значительно подняли Джонатану настроение.

По дороге он разузнал, кому и как давно принадлежат окрестные фермы и что на них выращивают. Там был один фермер по имени Стрефф, который, по словам возницы, был известен как Клубничный барон, потому что владел многими акрами клубники. Баржи, груженные клубникой, перевозили урожай с его полей вверх и вниз по реке Твит, и в пятистах милях выше по течению, в Саннибрае и Ферндейле, люди знали, кто такой Клубничный барон.

Все эти разговоры навели Джонатана на мысли о его собственном урожае клубники. Возможно, мэр Бэстейбл в этот самый момент принимался за миску его ягод. Джонатан решил, что, если они найдут Сквайра – когда они найдут Сквайра, – он расскажет ему о знаменитом Клубничном бароне. Сквайр Меркл, без сомнения, будет настаивать на том, чтобы заехать к нему и пожать ему руку. Клубничные бароны – это как раз в духе Сквайра.

Потом Джонатан спросил себя, какой эффект оказало бы на возницу упоминание имени Сикорского. Сообщение о том, что он, Джонатан, плыл на пароходе и что этот пароход был взорван Сикорским, могло быть абсолютно безопасным, а могло, опять же, и не быть таковым. Все-таки существовала тень шанса – кто знает, – что возница как-то связан с Сикорским, что он – один из его приспешников. Но это было маловероятно. Возница казался слишком приветливым и старался во всем помочь им. Однако, принимая во внимание стандартную реакцию на упоминание имени Сикорского, Джонатан решил не рисковать и не заводить о нем разговор. Если бы он был один, он бы все же рискнул. Самое плохое, что могло бы случиться, – это то, что он нагнал бы на возницу страху и опять вынужден был идти пешком по дороге. Но от этого пострадал бы Квимби. И, кроме того, решил Джонатан, он скорее всего покидает владения Сикорского и избавится от него навсегда. И слава Богу!

Тем временем они миновали две фермы, потом поднялись на пригорок, и их взорам открылось длинное озеро, усыпанное точками островов. Озеро уходило вдаль между холмами, и возница сказал Джонатану, что оно называется Низинным, потому что это не столько озеро, сколько большой участок низин, затапливаемых при разливе реки Твит.

На травянистых берегах виднелись то тут, то там домики. У длинных причалов стояло множество парусных шлюпок, гребных лодок и каноэ. Вода была темной и молчаливой, и на ее поверхности мерцал свет звезд. Луна только что начала подниматься на небо за ними, и ее первые бледные лучи освещали ближний край озера. На небольшом песчаном пляже горел костер, а рядом с ним сидел на деревянном стуле человек и удил рыбу.

– Зубатку ловит, – кивнул возница на одинокого рыбака. – Ее притягивает свет. В Низинном озере водятся крупные зубатки. Тридцать или сорок фунтов это еще мало. Мой старик раз поймал одну на крючок возле Узкого острова это вон тот большой, длинный остров примерно в полумиле отсюда, – так она протащила его и его лодку через все озеро. Когда он наконец ее вытащил, то накормил полдеревни. Он просто содрал с нее кожу и начал продавать мясо по двадцать центов за фунт. За нее спокойно можно было выручить столько денег, сколько за шесть недель работы. Я за всю свою жизнь так не объедался зубаткой. Впрочем, я никогда ее не любил.

– Я тоже, – поддержал его Джонатан. – Знаете на что, по-моему, похож вкус зубатки? На белую краску, вот на что. Вы знаете, какой запах у белой краски? Вот такой вкус и у зубатки. У меня создается впечатление, что я ем котлету из краски.

– Абсолютно точно, – согласился возница. – Грязные твари, весь день напролет едят ил и тину. И к тому же еще и уродливые.

Меньше чем через пять минут после того, как они проехали мимо рыбака, телега остановилась перед трехэтажным фермерским домом – сплошь камень, черепица и большие двустворчатые окна. Во дворе висела вывеска, которая гласила: "ТРАКТИР "В НИЗИНАХ" – ПОСТЕЛЬ И ЗАВТРАК".

– Если вы хотите остановиться в деревне, – сказал возница, – то это как раз здесь. В двух кварталах отсюда есть еще меблированные комнаты, но их хозяин – брюзга, который подает на завтрак вареную картошку и суп из спаржи. Я бы держался от него подальше. А здесь будет в самый раз – хорошая еда, выпивка и пуховые перины.

Джонатан пригласил его выпить стаканчик эля, но возница не позволил себя уговорить. Ему еще ехать и ехать, сказал он, прежде чем он доберется домой, а он и так уже запаздывает. Так что Джонатан разбудил крепко спавшего Квимби и помог ему слезть с телеги. Они постояли и посмотрели, как телега, раскачиваясь и скрипя, въезжает в деревню и в темноту.

– Я едва могу двигаться, – заявил Квимби. – У меня ничто не гнется. Что мне сейчас нужно больше всего на свете, так это горячая ванна. Ванна и шесть лет сна.

– А мне нужен ужин, – парировал Джонатан. С того момента, как возница упомянул о подаваемых в трактире эле и еде, небольшие кусочки окорока и сыра в мешке начали казаться Джонатану менее привлекательными. Сморщенное яблоко, каким бы питательным оно ни было, напоминало ему обезьянью голову. Он разделил всю эту снедь между шестью или семью кошками, болтавшимися перед трактиром. Похожее на обезьянью голову яблоко не очень-то привлекло и кошек, так что Джонатан забросил его на соседнее поле. Ему казалось вполне вероятным, что на него рано или поздно набредет какое-нибудь животное корова, белка, суслик или кто-нибудь еще, кто, в отличие от людей и кошек, очень уважает сморщенные яблоки.

Они с Квимби вошли в дверь трактира и, подойдя к пареньку в огромных очках, читавшему за деревянной стойкой толстую книгу, попросили у него две комнаты на ночь. Джонатан склонил голову набок, чтобы прочитать название на переплете. Его всегда так и подмывало выяснить, какие книги читают те люди, с которыми он сталкивается. Очень часто он мог сказать по виду обложки, что книга и гроша ломаного не стоит. Обычно, если обложка была такой, как надо, – темной, выглядящей старинной, с золотыми или алыми буквами, – то и содержание книги могло с ней сравниться. В том, что касалось Джонатана, правильная книга должна была таить в себе великие обещания. Та книга, которую читал юноша, была хорошей книгой. На ней был нарисован огромный корабль, идущий под всеми парусами и рассекающий носом волны; он шел мимо пустынного скалистого островка, и ветер раздувал его паруса. Заголовок гласил: "Великие дни пиратства на островах Флеппедж".

Упоминание о пиратах внезапно напомнило Джонатану о карте сокровищ, и он вдруг подумал, что карта, наверное, утонула вместе с кораблем. В конце концов, ведь ее не было у Профессора, когда он тем вечером вышел на палубу. Должно быть, она осталась в его каюте. Возможно, в этот самый момент ее изучали кальмары на речном дне.

Джонатан начал сожалеть о потере карты. Потом ему пришло в голову, что он еще не удосужился остановиться и пожалеть о потере Профессора или кого-нибудь из остальных. Разумеется, это объяснялось отнюдь не тем, что он был бесчувственным, просто он был убежден, что это дурной тон – оплакивать человека, который, возможно, еще не умер. То же самое, решил он, относится и к картам сокровищ.

Парнишка взял у них деньги, дал каждому по ключу от комнаты и, направив их по коридору и направо, где они могли, как он сказал, получить еду и питье, вернулся к островам Флеппедж. В зале их встретили скрип отодвигаемых стульев и звон стаканов. Из открытой двойной двери, расположенной примерно посредине боковой стены, клубами шел табачный дым. Совершенно очевидно, в трактире собралась веселая компания, потому что Джонатан услышал смех и чьи-то голоса, читающие стихи, по правде говоря знакомые стихи, и читали их голоса, которые он уже слышал раньше. Сопровождаемый Квимби, он вошел в большую общую комнату со столами, стульями и жарким пламенем, пылающим в просторном камине. Какой-то пес, дважды гавкнув, бросился к нему. Это был старина Ахав, и он тут же начал приветствовать хозяина и скакать взад-вперед. Он подлетел к Джонатану, попытался затормозить у его ног, но вместо этого врезался в него. Потом отбежал на несколько футов, раз или два подпрыгнул в воздухе на манер лягушки и опять бросился к Джонатану.

– Привет, старина Ахав, – сказал Джонатан, почесывая ему голову. – Это господин С. Н. М. Квимби, галантерейщик.

Квимби тоже потрепал Ахава по голове. Больше никто в комнате не обратил на них внимания. Все были заняты тем, что смотрели на Гампа, который стоял на стуле у камина и читал стихи с листочков бумаги, скрепленных вместе. Буфо сидел за столом рядом со стулом Гампа и удовлетворенно прислушивался. Как было известно Джонатану, это означало, что стихотворение явилось плодом совместного творчества. Если бы оно было результатом усилий одного Гампа, Буфо не выглядел бы и наполовину таким удовлетворенным. У него руки бы чесались выложить Гампу, почему именно стихотворение – сплошная нелепица.

– Стук и грохот машин! – выкрикивал Гамп. – Трубы, изрыгающие дым! Зловещий клубящийся туман! Летучих мышей писк!

На последних двух строчках он понизил голос до театрального шепота и растянул звук "ш" в слове "мыши" примерно на полмили. Дюжина или около того постояльцев, сидящих в комнате, разразились громкими аплодисментами, в основном инспирированными Буфо, который в конце стихотворения вскочил на ноги и неистово захлопал. Джонатану показалось, что это было хорошее стихотворение – в нем было много движения. Правда, он не был уверен, что одобряет попытку прорифмовать "дым" и "писк", но, вполне возможно, это было то, что один из его старых учителей называл половинной рифмой. В любом случае никто другой в комнате, похоже, не возражал против этого.

Гамп поднял глаза от своих листков со стихами и увидел, что в открытых дверях стоят Джонатан и Квимби.

– Бинг! – крикнул Гамп и стукнул Буфо по затылку.

– Эй! – послышался в ответ голос Буфо, и он попытался ударить Гампа, но опоздал. Гамп уже слезал со стула и бежал к Джонатану. Буфо быстро последовал за ним.

Какое-то время все пожимали руки и хлопали друг друга по спине. Джонатан боялся, что Гамп и Буфо начнут подшучивать над костюмом Квимби, но они этого не сделали. Буфо порывался было раз или два – или, по крайней мере, так показалось Джонатану, – но его дипломатичность одержала верх, и он промолчал. Направляясь к своему столику у камина, они с Гампом усиленно перемигивались, и Гамп, подтолкнув Буфо локтем, поддернул штаны до икр и на минуту принял унылый вид. Квимби, однако, ничего не заметил, так что это никому не повредило. Буфо и Гамп, как заметил Джонатан, были в прекрасной форме.

Никто из них еще не ужинал, поэтому, прежде чем начать разговоры, они заказали себе большой кусок мяса, пирог с грибами и по стакану эля. Потом Джонатан спросил у двух коротышек про Майлза и Профессора.

– Мы их не видели, – сказал Гамп.

– Ни малейшего следа, – добавил Буфо. – Мы бежали к тебе, а за нами гналось совершенно немыслимое чудовище.

– Я с ним встречался – человек без головы, – сказал Джонатан.

– Он самый, – подтвердил Гамп. – Без головы. Ты можешь себе это представить? Как, черт возьми, он мог видеть, куда идет? Вот о чем я спросил себя сразу же. Только вообразить себе – человек без головы. Кто это вообще?

– Какой-то демон из реки, – ответил Джонатан. – Кок говорил нам, что на южном берегу реки водятся привидения, что по ночам из леса выходят духи и тому подобная нечисть. Полагаю, он был прав.

Буфо скорчил гримасу, адресовав ее своему стакану с элем.

– Да, совершенно прав. Прошлой ночью я видел такие вещи, от которых можно сойти с ума. Та старуха с белыми глазами, которая прошла мимо нас, что-то напевая – на самом деле это было больше похоже на карканье. Мы сидели на второй палубе, покуривая трубку и сочиняя стихотворение, которое называлось "Бедный Сквайр пропал" – через минуту я тебе его прочитаю, – и тут идет она, шагает к нам с корзинкой в руках. Она остановилась и посмотрела на нас, и ее глаза были как тесто.

– Шары, наполненные молоком, – вставил Гамп.

– Это было ужасно. Ну и в общем, крышка корзины откидывается, и что же там внутри? Голова того безголового. Вся окровавленная, растрепанная, ужасная. По крайней мере, я полагаю, это была его голова. Она должна была быть его; они не могли бы проделать этот номер со слишком большим количеством людей.

– И она подает эту голову мне, – перебил его Гамп.

– Бог мой, что же вы сделали? – спросил Квимби, на чьем лице отразился ужас.

– Я ударил по этой чертовой штуковине, и она шлепнулась в реку, ответил Гамп. – Вышиб ее прямо из грязных рук этой старухи.

Буфо смерил его долгим взглядом:

– Ты молотил руками и вопил, вот что ты делал. Ты вовсе ничего не собирался сбрасывать в реку. Я раньше не видел подобных плясок. Это было потрясающе. Гамп был похож на одну из тех покачивающихся марионеток, которых делают эльфы. Какое зрелище! Вот он машет руками, как мельница, и – вжик скидывает эту чертову голову в Твит.

– Все было совершенно не так, – вспылил Гамп. – Я просто выбил эту голову у нее из рук. А раз уж мы говорим о марионетках и о том, что кто-то со страху лишился мозгов, то это был именно ты, кто понесся по палубе с воплями и криками, как какая-нибудь чертова комета.

– Это потому, что я увидел, как из лодки вылезает тот безголовый, объяснил Буфо. – Он тут ищет свою голову – так я рассудил, – а ты сбрасываешь ее в воду. И ты думаешь, он бы после этого не рассердился? С чужими головами так не обращаются.

– Обращаются, если они ни к кому не прикреплены! – вскричал Гамп. Обращаются, если какая-нибудь старуха с глазами как шарики для игры сует эту голову тебе в лицо. И всей этой банде еще повезло, что я не вышел из себя. Они бы у меня попели, голова там или не голова...

Буфо скорчил рожу и замахал руками, изображая, как Гамп в ужасе нападает на ведьму. Гамп не видел в этом ничего смешного и, казалось, был готов взорваться, так что Джонатан вмешался, чтобы разрядить обстановку:

– Так, значит, этот тип гнался за вами по палубе?

– Мы уводили его туда, где был ты, – пояснил Буфо. – Можно сказать, расставляли ему ловушку. Мы рассудили так, что прогоним его мимо тебя и ты сможешь вышибить ему мозги.

– Я был готов к этому, – честно заявил Джонатан. – Но потом внезапно начали взрываться бомбы, я оказался на куче веревок и увидел, как вся ваша компания летит в реку. Я боялся, что с вами все кончено.

– Мы тоже. Мы плыли в тумане. То привидение, которое гналось за нами, так и не показалось на поверхности. Наверное, не имея носа, оно не смогло задержать дыхание. Потом мимо проплыл большой обломок каюты, размером почти что с плот, и мы все забрались на него. На нем было холоднее, чем в Рождество, можешь мне поверить, но все же это было лучше, чем утонуть в какой-нибудь реке, населенной привидениями.

Упоминание о реке, населенной привидениями, напомнило Джонатану о тех тенях и неведомых существах, которые кружили вокруг него в воде той ночью.

– Насчет этого вы правы, – согласился он. – Река Твит – это не то место, где можно спокойно покупаться.

– Так что мы просто поплыли вниз по течению, – продолжал Гамп. – Должно быть, прошло несколько часов. Двигались мы, кажется, не очень быстро, просто вроде как неспешно дрейфовали. Постепенно туман начал рассеиваться, и рано утром мы вдруг увидели берег, который был совсем недалеко от нас. Мы оторвали пару досок от нашего плота, который все равно почти разваливался, и гребли как сумасшедшие, пока не добрались до суши.

– В любом случае ты не поверишь, когда мы скажем тебе, где оказались, вставил Буфо. – Мы взобрались на эту насыпь и очутились в клубничном раю. Примерно на шесть – десять миль вокруг ничего, кроме клубничных кустов с ягодами величиной с твой кулак. А по дороге шел этот удивительный тип, одетый как король, в соломенной шляпе и розовой рубашке, сплошь покрытой рюшами. "Я – Клубничный барон, – сказал он. – А кто вы?" И не высокомерно сказал, понимаешь ли, а очень по-джентльменски. Поэтому мы тоже представились...

– И он очень серьезно поклонился, – Гамп не собирался позволять Буфо присвоить себе все лавры рассказчика этой истории, – и спросил нас, не с парохода ли мы. "Да, – говорим мы. – Именно так". Он, разумеется, это знал, потому что мы все еще были довольно мокрыми и приплыли на обломке стены от каюты. Но он вел себя очень официально. Ничего не принимал на веру. "Прошу вас", – сказал он, и мы залезли в его коляску, поехали к нему в усадьбу и съели примерно четверть тонны клубники со сливками.

– И догадайся, кто там был? – спросил Буфо.

– Сдаюсь, – сказал Джонатан.

– Капитан Бинки, вот кто. Оказывается, они с Клубничным бароном большие приятели. Оба по-своему волшебники в том, что касается еды. Члены своеобразного клуба.

– А что стало с его кофе? – поинтересовался Джонатан, чувствуя облегчение при известии о том, что капитан Бинки выжил при взрыве.

– Все было там, вместе с ним. Все – кофе, кофейник и все остальное. Даже книга. Ничего не пострадало. Оказывается, он был готов к неприятностям. Он вывернул болты, снял кофейник, высыпал кофе в бочонок, уложил все это в ящик и поставил его в шлюпку. Счастливо избежал всех неприятностей. И кстати, еще спас несколько человек. Он не просто сбежал с тонущего корабля. Он говорил, что пошел бы ко дну вместе с ним, если бы не кофе. "Искусство прежде всего, а мораль – на закуску". Вот что он крикнул, когда отчаливал.

– Он здесь? – спросил Джонатан. – В трактире?

– Нет. Он пока остался у барона. Мы выехали в путь рано утром с фургоном молочника и решили остановиться здесь на ночлег. Мы планировали завтра пойти на встречу к почте.

– Я тоже.

Потом он рассказал им свою историю: как встретился с Квимби, о том, что погиб кок, и о том, как они прошли двадцать с чем-то миль вниз по течению, как их подвезли на телеге с сеном и они проехали мимо земель того самого Клубничного барона, который оказался таким гостеприимным.

– И кое-что еще, – сказал Буфо, выливая остатки эля в стакан Джонатана. – Похоже, для Сикорского наступают тяжелые времена.

– Приятное известие, – откликнулся Джонатан. – Какие именно тяжелые времена?

– Барон собрал отряд людей, целую армию, – местных фермеров, жителей деревни и так далее, – пояснил Гамп. – Эта история с пароходом была последней каплей. С них уже достаточно. На клубничных полях было, должно быть, сотни две людей в маленьких палатках. Капитан Бинки заставил их плясать под свою дудку. Они все были за то, чтобы выступить этим утром на лодках. Но барон не хотел и слышать об этом. Медленно и без суеты – вот линия поведения барона.

Квимби к этому времени заснул в своем кресле, храпя, как бульдог.

– Значит, завтра мы отправляемся в Лэндсенд, – подытожил Джонатан. Как далеко до него, как вы думаете?

– Двадцать пять миль, – ответил Гамп. – По крайней мере так сказал барон.

Джонатан указал на храпящего Квимби:

– Ему ни за что не пройти еще двадцать пять миль. Это займет у нас неделю вместе с ним, если только нас кто-нибудь не подвезет.

– Мы уже решили этот вопрос, – сказал Буфо. – Завтра утром отсюда отправляется почтовый фургон. Мы поговорили с возницей. Все с ним уладили. Он говорит, что у него есть свободные места. Мы дали ему пару монет, чтобы скрепить сделку.

– Я сделаю то же самое, – решил Джонатан. – Если он не сможет взять всех, я посажу Квимби в фургон, а сам пойду пешком.

– Что если мы оставим стихи на завтра? – внезапно спросил Гамп тоном, который давал понять, что Джонатан будет разочарован. – Я слишком устал, чтобы проникнуться соответствующим духом.

Джонатан проглотил остатки эля.

– Дух, как я понимаю, очень важен?

– Жизненно важен, – подтвердил Буфо.

– Я вымотан, – пожаловался Гамп. – За последние два дня мы не спали и четырех часов.

– Разумеется, – кивнул Джонатан. – Завтра нам предстоит долгий путь. У нас будет много времени для стихов.

И, покончив с разговорами, они разбудили Квимби и разошлись по своим комнатам.

Глава 15

Травы доктора Чена

На следующее утро у них не было никаких проблем с тем, чтобы добраться до Лэндсенда. Почтовый фургон был длинной крытой повозкой, вполне просторной для восьми или десяти человек или, в зависимости от обстоятельств, для множества больших мешков с почтой. Но на самом деле почты было не очень много. Вместе с нашими путешественниками ехали один-единственный мешок и с полдюжины коробок, так что возница был рад взять еще несколько пассажиров. Как оказалось, фургон отправлялся только около десяти утра, так что в Лэндсенде они должны были оказаться позже, чем надеялся Джонатан; но зато у всей четверки появилось время походить по магазинам в городе. Квимби купил себе новый костюм и туфли – все, как он пожаловался, сомнительного качества. Однако он признал, что эти вещи все же лучше, чем его старые, испорченные, которые он в конце концов подарил женщине – хозяйке трактира. Фургон еще не успел отъехать, как она обрядила в них свое пугало.

Остальные тоже купили себе несколько обновок – преимущественно одежду, а Джонатан приобрел куртку и рюкзак. Еще они прихватили с собой сухой паек на тот случай, если в пути проголодаются, и ровно в десять часов со стуком покатили по дороге. Хотя фургон был крытым, задней стенки у него не было, и время от времени путешественники видели небольшие участки широкой реки Твит, мелькающие за редкими, покрытыми зеленью холмами.

В полдень они распаковали свой обед и угостили несколькими кусками мяса, сыра и хлеба возницу, который, поскольку он был на диете, не взял с собой ничего, кроме салата из неочищенного риса и жестянки с пресными крекерами. Но когда Буфо предложил поделиться с ним окороком и сыром, он выбросил салат в канаву, что, как радостно заметил Буфо, и есть самый разумный способ обращаться с салатами.

– Так что вдохновило вас вновь заняться сочинением стихов? поинтересовался Джонатан.

– О, – откликнулся Гамп, – мы и не бросали этого занятия. Мы не можем так поступить. Это у нас в крови.

– Как зараза, – пояснил Буфо.

– Вот именно, – согласился с ним Гамп. – Некоторые вещи побуждают нас делать это: смена времени года, к примеру, или погода. Поэзия – это такая вещь, которая просто врывается в твою жизнь.

– Что-то вроде летучей мыши, которая запутывается в твоих волосах, вставил Буфо.

– Или опоссума, – заметил Гамп, почесывая голову, – который проникает в комнату по ночам и портит твои туфли.

– Именно так. Как видишь, подобные метафоры выскакивают, как воздушная кукуруза из сковородки. Поэт ничего не может с собой поделать. Он раб этой силы, – сказал Буфо.

Джонатан сказал, что он понимает. Квимби заявил, что он знал одного парня, который был поэтом: писал вдохновенные стихи для местной газеты. Очень прочувствованные. У Буфо был такой вид, словно ему было мало дела до вдохновенных стихов.

– Какие именно вдохновенные стихи? – спросил Гамп, который, как и Буфо, испытывал естественное недоверие ко всем остальным поэтам. – Вы можете что-нибудь вспомнить?

Квимби обдумал вопрос.

– Что-то насчет того, чтобы крепиться в трудные времена. Ну, знаете, не распускать нюни, не сгибаться и все такое прочее. Терпеть. Исполнять свой долг. На самом деле очень волнующе. Затрагивало за живое.

– Да уж, нечего сказать, – отозвался Буфо. – Думаю, можно было посмеяться над этим. Но это не то, что пишем мы. Ничего подобного. Не то чтобы в этом было что-то плохое, заметьте; этот ваш поэт скорее всего был в своем роде жемчужиной. Я поищу его книгу, когда вернусь домой.

Он подмигнул Гампу, чтобы дать ему понять, насколько остроумным было его последнее замечание.

– Ну так, значит, вы написали что-нибудь неплохое? – спросил Джонатан.

– Несколько настоящих шедевров.

Буфо согласился с ним:

– Это все благодаря взрывам. Мы были уверены, что ты, Профессор и Майлз... ну ты знаешь... Что вы не выбрались. Унылость – вот что дало толчок.

– Уныние, – поправил его Гамп.

– Что, прости?

– По-моему, это называется уныние, – повторил Гамп. – А не унылость.

– То, о чем ты думаешь, – это пористость, – сказал Буфо. – Как у тебя в голове.

Гамп смерил его взглядом. Но к этому времени он уже настроился на чтение своих стихов, так что тем дело и кончилось. Квимби заметил, что Буфо, вероятно, все равно прав и что его друг-поэт один раз написал это слово как "унылость", что в тех обстоятельствах казалось вполне уместным, поскольку оно в некоторой степени рифмовалось с "размытость", а именно это происходило в том стихотворении с душой парня – героя стихотворения. Буфо и Гамп какое-то мгновение выглядели так, словно то же самое происходило с их душами, но потом Гамп вытащил свои записи и прочистил горло.

– "Бедный Сквайр пропал", – прочел он скорбным голосом, а затем пустился в длинное стихотворное описание трагических странствий Сквайра в далекой Бэламнии. Чтение стихотворения заняло около получаса и, похоже, повергло бедного Квимби в бесконечное смятение: он, разумеется, понятия не имел, что Бэламния – это далекая магическая страна. Однако он, кажется, подумал, что стихи уже по самой своей природе весьма туманны и что именно труднообъяснимые куски – самые лучшие. Джонатан иногда и сам думал подобным образом. Стихотворение заканчивалось примерно так:

И вот идет наш бедный Сквайр,

Пиджак его златом горит

Творение Квимби, чьими руками

Массивный колпак его сшит.

Города переходят в леса,

Гоблины воют в тоске,

И безголовые люди в лодках

Плывут по бурной реке.

Он бродит, стеная, там и сям,

Бедняга осунулся и похудел,

И рядом с ним Надежда и Дом

Идут на восток, где рождается день!

Гамп закончил и остался сидеть в полном молчании. Это было грустное стихотворение, даже для Квимби, у которого к концу на глаза навернулись слезы. Он никогда раньше, как он утверждал, не был частью стихотворения. В тех стихах, что писал его друг, никто ничего не делал – не шил колпаков, не выл в тоске, не худел и так далее. Это стихотворение, как он сказал, производило ужасно сильное впечатление.

Джонатану оно тоже понравилось. На нем лежит безошибочно узнаваемый отпечаток личностей Буфо и Гампа.

– И вы собираетесь просто оставить его потерянным там? – спросил он. Разве вы не можете его спасти? Вытащить его оттуда?

– Мы не можем вмешиваться в реальность, – ответил Буфо. – Мы ее рабы. Это стихотворение останется написанным только наполовину до тех пор, пока мы не найдем бедного Сквайра.

– Незаконченная симфония, – вставил Гамп.

Джонатану это показалось логичным.

– Наверное, так оно и должно быть. Давайте надеяться, что вы сможете его закончить в самом скором времени.

Коротышки кивнули, но ничего не ответили. Джонатан предположил, что они думают о Сквайре. Он знал, что они чувствуют, – что до сих пор их экспедиция почти не продвинулась вперед. Но, впрочем, они ведь встретили Квимби и узнали кое-что о том, где был Сквайр. А если, приехав в Лэндсенд, они найдут Майлза и Профессора, то, по мнению Джонатана, они будут в очень благоприятных условиях. И им не придется долго ждать этого. Как раз в этот момент возница крикнул:

– Еще примерно с милю, ребята, – и слегка подстегнул лошадей, стремясь побыстрее въехать в город.

Лэндсенд был не совсем тем широко раскинувшимся по побережью портовым городом, который ожидал увидеть Джонатан. По сути, он был не крупнее города в дельте реки Ориэль. А Твит, разумеется, был в двадцать раз шире, чем Ориэль. Поэтому Джонатан предположил, что Лэндсенд будет примерно в двадцать раз больше. Впрочем, мало что можно было сказать о городе, который они видели из небольшого крытого парусиной почтового фургона. Но Джонатан сидел ближе всех к заднему борту, так что у него был наилучший обзор.

Они не видели океан, но в воздухе чувствовался резкий привкус соли. За городом поднималась гряда прибрежных гор, по склонам которых где-то на четверть мили карабкались дома, а выше рос густой лес. Фургон сделал поворот, и взорам путешественников открылась широкая речная дельта, сплошь усеянная рыболовными судами. Вдоль берега виднелись илистые отмели и затоны, представляющие собой переплетение оголившихся корней и прибрежной травы, среди которых сверкали в лучах полуденного солнца озерца стоячей воды. Их пересекали длинные узкие причалы, уходящие в солоноватую воду дельты. К некоторым причалам были привязаны небольшие лодки; другие, совсем обветшавшие, зачастую представляли собой лишь ряды сломанных свай, годящихся разве что на то, чтобы служить насестом для пеликанов.

Фургон, подпрыгивая на ухабах, проехал мимо верфей, где на огромных стапелях стояли скелеты недостроенных парусных судов и валялись обшитые досками каркасы кораблей, сгнившие настолько, что их уже невозможно было восстановить, заросшие снаружи и изнутри травой, дикими фуксиями и вьюнками.

Затоны, отмели и верфи в конце концов уступили место разбросанным в беспорядке трактирам и небольшим домикам. Повсюду были люди: продавцы мороженого, лимонада и свежих фруктов, группы раздетых по пояс моряков, праздные зеваки в дверях домов, толпы вышедших за покупками горожан на тротуарах, шмыгающие под ногами неугомонные дети. Впечатление было такое, словно возле каждого третьего или четвертого здания располагалось уличное кафе – из тех, в которых можно просидеть полтора часа над чашечкой кофе. Даже в четыре часа дня – время, которое Джонатан счел бы либо слишком ранним, либо слишком поздним для того, чтобы рассиживаться в уличном кафе, в них было очень мало свободных столиков.