Текст книги "Волк в овечьем стаде"

Автор книги: Джей Брэндон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Вы достигаете успеха в процессе лечения?

Она печально улыбнулась.

– Трудно однозначно ответить. Мы, то есть я и дети, достигаем определенных успехов. Я помогаю им сопоставлять то, что с ними произошло, с тем, как они это переживают. Часто, когда они прощаются со мной, я чувствую, что они достаточно окрепли, чтобы стать счастливыми, или, по крайней мере, у них появился шанс наравне с другими. Но научная литература утверждает, что последствия сексуального насилия сказываются на детях многими годами позже, иногда спустя десятилетия. Так что я не могу применить слово «излечение».

Я помолчал, как будто пытался примириться с этой несправедливостью.

– И какие последствия могут напомнить о себе через много лет? – спросил я.

Дженет снова помедлила, обдумывая ответ. Она со всей серьезностью отнеслась к моему совету. Она выглядела одновременно профессионалом и положительным человеком. Но на этот раз ее пауза дала Элиоту возможность вмешаться.

– Протестую, ваша честь. Это неуместно. В этом деле объявлен только один пострадавший. Выводы из наблюдений над другими детьми здесь не к месту.

Я тоже готовился встать, но судья Хернандес сказал:

– Протест принят, – прежде чем я успел отодвинуть стул.

– Тогда давайте поговорим о Томми Олгрене, – сказал я. – Вы лечили его, доктор?

– Да, но только последние два месяца, с тех пор как он рассказал, что с ним произошло.

– Вы достаточно разговаривали с ним, чтобы составить профессиональное мнение?

– О да, – сказала Дженет. Осторожно. И в то же время эмоционально.

– Он говорил вам, что с ним произошло?

– Да.

– Вы можете описать его психологическое состояние?

– Да.

– Он действительно пострадал?

– Определенно. – Дженет посмотрела на меня, она не хотела продолжать, но, когда я слегка кивнул головой, быстро проговорила, обращаясь к присяжным: – Томми Олгрену десять лет. Мне приходилось напоминать себе об этом, пока я лечила его, потому, что он кажется гораздо более зрелым. Он ведет себя как маленький мужчина. Томми подражает насильнику, который, должно быть, человек несколько…

Она повернулась и в упор посмотрела на Остина, который ответил ей таким взглядом, будто его утомил малозанимательный фильм и ему больше хотелось выйти в фойе и купить попкорн.

– Протестую, – раздраженно сказал Элиот. – Трудно поверить, что доктор Маклэрен может нарисовать чей-то портрет, судя по наблюдениям за кем-то другим.

– Выводы в компетенции суда, ваша честь, – быстро вмешался я в надежде, что смогу подтолкнуть судью к решению в мою пользу.

– Если только это не вопрос закона, – сказал Элиот. – Доктор обладает квалификацией именно детского психолога.

– Протест принят, – лаконично сказал судья.

– Так что насчет Томми, доктор? – спросил я.

Она оторвала взгляд от Остина, сжала губы.

– Иногда, – медленно начала она, затем продолжила со все возрастающим убеждением, – ребенок попадает ко мне начисто опустошенным. Нам приходится начинать с нуля, чтобы сформировать новую личность. Ребенок так глубоко уходит в себя, что ничего другого не остается. Известны случаи, когда подвергшийся насилию ребенок становится совсем другим, например более агрессивным. В его поведении появляются какие-то странности.

Я посмотрел на Элиота, который внимательно разглядывал свидетельницу и не думал расслабляться. Я нахмурился и попытался поставить себя на место Элиота. Почему он не протестовал?

– Случай с Томми самый сложный во многих смыслах, – продолжала Дженет. Она обращалась прямо к присяжным, и они с увлечением следили за ней. – Потому что на первый взгляд он не кажется ущербным. Но я обнаружила, что его зрелость – это тонкая скорлупа, за которой скрывается ранимая личность. Стоит надтреснуть эту скорлупу, задать ему вопрос о выборе правильного поведения, как наталкиваешься на очень, очень маленького мальчика, который не имеет представления, как себя вести. Он не ребенок, но и не взрослый. Томми десять лет, он скоро станет подростком. Но он не готов. Он безнадежно испорчен в плане секса, безусловно, но проблема еще глубже. Он просто пытается справиться с этим, и не очень успешно. Например, у него нет друзей. Он отделился от тех, с кем дружил, потому что ему трудно держаться с ними на равных. Он не знает, что такое норма. Это очень одинокий, очень несчастный маленький мальчик.

Я не кивал в знак согласия.

– Похоже на то, доктор, что вы описываете обыкновенного мальчика, который стоит на пороге пубертатного периода. Разве нормальные дети не чувствуют себя дискомфортно в таком возрасте?

Она убежденно покачала головой.

– Не до такой степени. Нормальные дети, мы их называем нетравмированными, знают, где они могут быть самими собой. Школа может пугать их, но они чувствуют себя хорошо в семье. Или с друзьями. Или им нравится школа, и они чувствуют себя там спокойно. Или в церкви, или со мной, часто со мной. Но у Томми нет такого места. У него нет «себя». Он надевает маску в любом окружении, внутренне же он просто напуган до смерти. Он меня очень беспокоит.

Я ожидал, что это выражение личного участия вызовет новый протест со стороны Элиота, но защита зловеще молчала.

– Доктор Маклэрен, Томми скрывал происшедшее долгое время, более двух лет. А потом выложил все, увидев обвиняемого по телевизору. Вам не кажется, что он выдумал эту историю, чтобы привлечь к себе внимание?

– Протестую, ваша честь. Вне зависимости от того, насколько профессиональна свидетельница, она не может знать, говорит он правду или нет. Присяжные должны сами это решить.

Я почти заглушил слова Элиота в стремлении расположить судью к себе.

– Уверен, суд понимает, – мягко сказал я, – что я не прошу свидетеля подтвердить, что Томми говорит правду. Я спрашиваю, может ли доктор сопоставить его поведение с поведением других пациентов? Конечно, – добавил я в таком тоне, будто мы с судьей хорошо это понимали и я говорил для менее проницательных, – для этого и вызывается в суд профессионал.

Судья Хернандес кивнул.

– Протест отклонен, – сказал он.

Я поспешил повторить вопрос.

– Похоже это на ложь, доктор?

Дженет говорила так, будто только мне требовались разъяснения и я сбивал ее глупыми вопросами.

– Конечно, это могла быть выдумка, – сказала она, – исходя из тех фактов, которые вы мне предоставили. Но они также указывают на то, что Томми говорит правду. Повторяюсь, у детей разные реакции. Многие из них тут же после случившегося сообщают об этом. Но многие скрывают это, иногда годами. Они чувствуют за собой вину. И конечно, ребенок боится того, что подумают о нем люди, когда узнают. То, как Томми рассказал, что случилось, увидев этого мужчину спустя много времени, будучи в безопасности дома со своими родителями, и то, что он, наконец, не может справиться со злостью и болью, я считаю, что это соответствует поведению ребенка, пережившего сексуальное насилие.

Дженет повернулась ко мне. Только я заметил в выражении ее лица брошенный мне вызов. «Видишь? Я го-вори-ла, что смогу это сделать». Уголком глаза я уловил, как Элиот внимательно за ней наблюдал.

Дженет продолжила:

– То, как вел себя Томми после разоблачения, также убеждает меня в правильности его слов. Маленький врунишка давно бы сорвался, изменил рассказ, отказался от него. Томми настаивал на своей истории, рассказывал ее родителям, учителям, полицейским, служащим в прокуратуре и наконец мне, это заставляет меня очень сильно сомневаться в том, что он лжет.

Я решил удовлетвориться этим и сказал:

– Спасибо, доктор. Я… – Бекки писала мне записку – передаю свидетеля защите.

В записке было: «медицинское заключение».

– Я перейду к этому позже, – прошептал я.

Существует много хитростей в опросе свидетеля, и у каждого свой подход.

Ответы Дженет увели меня от темы, и я решил, что важнее зафиксировать самое важное, чем возвращаться в конце к наиболее уязвимому месту в обвинении: к медицинскому заключению. Я стараюсь передать свидетеля оппоненту в тот момент, когда прозвучал наиболее сильный аргумент в мою пользу, когда свидетель расположил к себе присяжных. Дженет произвела достойное впечатление. Пусть Элиот нападает на нее, присяжные поверили в ее искренность и профессионализм.

Элиот не стал вилять.

– Доктор Маклэрен, – сказал он без вступления или наводящих вопросов. – Вы сказали, что также осматривали Томми с физиологической точки зрения. Каков был результат осмотра?

Черт! Вот почему мне надо было первому затронуть эту тему, чтобы лишить Элиота преимущества. Я сам подбросил ему козырь.

– Медицинский осмотр подтвердил, что ребенок был подвергнут сексуальному насилию, – спокойно ответила Дженет.

О нет, только не это! Дженет хотела как лучше, но попалась в ловушку, поставленную Элиотом. Я бы и сам порадовался такому ответу, будь я на стороне защиты.

– Давайте уточним, – уцепился Элиот за ее промашку. – Вы обнаружили физическое подтверждение сексуального насилия?

– Косвенное подтверждение, – сказала Дженет, – судя по признакам…

– Какие-то повреждения анального отверстия?

– Нет.

– Или отечность?

– Конечно, краснота не могла бы сохраниться так долго, чтобы я…

– Да или нет, доктор?

– Нет.

– Увеличение прямой кишки?

– Нет, – холодно ответила Дженет.

Дженет мужественно отбивалась. Следовало бы объявить перерыв, чтобы успокоить ее. Это моя ошибка. Я передал ее Элиоту с мишенью на груди.

– Тогда, может быть, были повреждения ротовой полости? – резонно спросил Элиот.

– Нет, – сказала Дженет. – Это не обязательно…

– Другими словами, – заключил Элиот, – вы не нашли физиологического подтверждения сексуального контакта и все-таки настаиваете на своем утверждении. Правильно я вас понял?

– Я обнаружила, – не дала себя сбить Дженет, – что Томми обладает знаниями физиологии, несвойственными для своего возраста, если только у него не было опыта…

– Я спросил, доктор, о явственных признаках. Меня не интересовало психологическое заключение.

– Это не психология… – начала было Дженет.

Я перебил.

– Протестую, ваша честь. Заявление аргументировано. Адвокат оказывает давление на свидетеля.

Я обращался скорее к Дженет, чем к судье. Я пытался ей мысленно внушить, что не стоит спорить с адвокатом. Я исправлю положение, когда получу слово. Дженет глубоко вздохнула. Судья Хернандес отклонил мой протест. Дженет улыбнулась присяжным.

Элиот изменил тактику. Теперь он обращался с Дженет с позиции квалифицированного специалиста, подвергающего сомнению диагноз свидетеля.

– Давайте вернемся к реакциям пострадавших детей. Насколько я помню, вы утверждали, что изнасилованный ребенок замыкается в себе, избегает контактов с посторонними.

– Не помню, чтобы я утверждала, что он вовсе избегает контактов, но да, таковыми могут быть последствия сексуального насилия. Ребенок избегает общения с незнакомыми людьми, чурается даже родных.

Элиот кивнул.

– А если ребенок чрезмерно агрессивный, это тоже может быть признаком?

– Да, ребенок может проявлять агрессию по отношению к другим детям, особенно это заметно в сексуальном плане. – Дженет, похоже, хотела что-то добавить, но, видимо, вспомнила мой совет не давать Элиоту лишней информации.

Элиот казался удовлетворенным.

– Томми, по вашим словам, внешне абсолютно нормален, выглядит старше своего возраста, но это только маска, скрывающая глубокую уязвимость.

– Возможно, – осторожно сказала Дженет, начиная догадываться, куда клонит Элиот. – Многие дети кажутся счастливыми, в то время как…

– Иными словами… – не дал себя сбить Элиот.

Я так ненавидел это выражение, что, не сдержавшись, выдвинул протест.

– Он вкладывает слова в уста свидетеля, ваша честь.

– Пока нет, – резонно возразил Элиот. – Я не закончил мысль.

Судья Хернандес позволил ему продолжать.

– Итак, – сказал Элиот, – вы углядели в застенчивом ребенке признаки сексуального насилия. Вы же утверждаете, что и активность поведения может намекать на трагедию. Если ребенок не проявляет ни того ни другого, вы опять выдвигаете предположение, что и он подвергся сексуальному насилию.

Дженет не дала Элиоту переиграть себя.

– Реакции бывают различными, – сказала она.

– Боюсь, вы до смерти напугаете присяжных, – спокойно сказал Элиот. – Кое-кто после заседания может обнаружить у своих детей признаки сексуального насилия.

– Протестую, – сказал я, прежде чем он закончил. – Адвокат не задает свидетелю вопросы, а навязывает свое мнение.

– У вас есть вопросы? – мягко спросил судья Хернандес Элиота.

– Да, у меня есть вопрос. Доктор, – Элиот приложил усилия, чтобы было очевидно: он корректен только из вежливости, – вы сказали, что обследовали сотни изнасилованных детей. Вам когда-либо встречался ребенок, который не пережил сексуального принуждения?

Дженет не поняла.

– Конечно, я лечу детей с разными отклонениями. Я специализируюсь на перенесенных сексуальное насилие детях, но у меня есть и другие пациенты.

Элиот покачал головой.

– Я имею в виду другое, из той тысячи детей, которых вы обследовали, удалось выявить хотя бы одного, который лгал?

– Конечно, – подтвердила Дженет.

– И сколько? – спросил Элиот. – Из тысячи скольким вы не поверили?

– Протестую, – выкрикнул я, не задумавшись, как обосновать протест. Я решил прикрыться стандартной фразой. – Это несущественно. Мы говорим об определенном ребенке.

Лицо Элиота выражало крайнее удивление, когда он обернулся ко мне.

– Мне кажется, свидетель в своих показаниях упоминала других пациентов, – невинно сказал он.

– Протест отклонен, – согласился судья Хернандес. Он одарил меня таким взглядом, как будто увидел перед собой неопытного юриста, который впервые в жизни появился в суде и делает непростительные ошибки. – Вы сами дали такую возможность, прокурор, – добавил он в мой адрес.

– Так сколько? – напирал Элиот.

– Несколько, – сказала Дженет и тут же поправилась. – Совсем мало. Не могу назвать точное число…

– Несколько? – не веря своим ушам переспросил Элиот. – Из тысячи детей? Что значит «несколько»? Пять, шесть?

– Гораздо больше, – торопливо сказала Дженет. – Но вы должны понять, ко мне попадают дети, которым удалось провести многих людей. Я не…

– В первую очередь, конечно, своих родителей, они ведь потеряют голову, узнав, что их ребенок оказался в руках насильника, – сказал Элиот.

Он выглядел очень хладнокровным. Дженет, напротив, заволновалась, как человек, пытающийся отразить нападки.

– Да, конечно, – сказала она, – но и других людей тоже. Учителей, врачей, иногда даже полицейских.

– Но вы специалист, доктор. Вы оцениваете поступки детей, исходя из многолетней практики, – он произнес это вкрадчивым тоном, – и вы верите им всем, не правда ли, доктор? Вы безоговорочно верите ребенку, который утверждает, что подвергся сексуальному насилию?

– Это неправда, – возмутилась Дженет.

– Подскажите, какой процент, по вашим наблюдениям, составляют лгунишки?

– Довольно низкий, – признала Дженет.

– Просто низкий, так будет точнее.

Дженет напряглась. Она очень хотела быть понятой.

– Ко мне обращаются очень несчастные дети. Расторможенные. Трудно наверняка определить, что этот ребенок живет в придуманном мире.

– Хорошо, – согласился Элиот, – несчастье может быть вызвано различными причинами, не так ли? Ребенка можно обидеть и чем-то другим, вовсе не подвергая насилию, и это достаточный повод, чтобы солгать, вы согласны, доктор?

– Да, конечно.

– Некоторые дети лгут не переставая! Вам не случалось в своей практике встречаться с патологическими лгунами?

– Возможно, с одним или двумя. Настоящих патологических лгунов, как это ни странно, очень мало.

– По крайней мере, вы с ними сталкиваетесь не каждый день, доктор?

Дженет промолчала.

Элиот продолжил:

– Если ребенок открывается по горячим следам, это указывает на правдивость, не так ли? Ребенку, охваченному болью и страхом, можно верить?

– Да. Большинство из нас…

– Но неделя проходит за неделей, и, борясь с чувством вины или страха перед незнакомцем, он молчит, и это оправданно, доктор?

– Дети могут и так реагировать.

– Хорошо. Прошло два года, ребенок окружен заботой родителей, он в безопасности, ему не приходит в голову фантазия обвинить кого-то в извращенности, пока в один прекрасный день, устроившись поудобнее перед телевизором, он видит сюжет о несчастье, приключившемся с другими детьми, его родители завороженно смотрят на экран, они сочувствуют жертвам, и только тогда мальчик решается поведать о своей истории. В это тоже, по-вашему, можно поверить?

Элиот еле одолел такую длинную тираду.

– В данном случае – да, – сказала Дженет, сумев справиться с волнением. – Я общалась со многими детьми, которые хранили молчание месяцами или дольше, никому не раскрывая свою последнюю тайну. Это нормально.

– Можно ли делать выводы, основываясь на времени признания? – спросил Элиот, как будто убежденный ее аргументами.

Дженет собиралась достойно ответить. Элиот наблюдал за ее терзаниями. Мне не приходило на ум, как можно ее поддержать. Воцарилось молчание.

– Многие дети скрывают правду, – неуверенно повторила Дженет.

Элиот с минуту сидел, постукивая карандашом по столу. Бастер дергал его за рукав, но Элиот не обращал на него внимания.

– Доктор Маклэрен, вы заявили, что вас очень беспокоит Томми.

– Да.

Элиот кивнул.

– И конечно, вы стараетесь ему помочь. Вы верите в то, что он вам рассказал, не так ли?

Случись мне задать такой вопрос, тут же последовал бы протест защиты. Говорил ли Томми правду, предстояло решить присяжным, а не свидетелю; Сам Элиот не раз повторял этот тезис.

Я насторожился.

– Да, я ему верю, – сказала Дженет присяжным.

– Несмотря на долгое молчание и отсутствие физического насилия?

– Это вполне объяснимо.

– Да, – сказал Элиот. – Ваша вера заставляет вас игнорировать любые несоответствия.

– Протестую. Недоказуемо.

– Протест принят, – сказал судья Хернандес. – Не спорьте со свидетелем. Прошу не учитывать последнее замечание, – добавил он в адрес присяжных. Как будто можно было просто забыть сказанное.

– Я хочу выяснить, лжет ли Томми, – сказал Элиот. Чувствуя, что я закипаю, он поспешил добавить: – Учитывая ваш многолетний опыт и сотни пациентов. Поясните, пожалуйста, что бы вас навело на мысль, что ребенок лжет?

– Ну, искажение фактов, например. Минимум упорства, когда в нем сомневаются.

– Как Томми, – внезапно сказал Элиот.

Дженет нахмурилась.

– Нет, – сказала она.

Элиот не унимался, он, казалось, пытался воскресить нечто в памяти доктора.

– Ведь были случаи, когда он отказывался от своих слов, признавался во лжи?!

Дженет, нахмурившись, покачала головой.

– Он ни разу не говорил, что ошибся? Что между ним и Остином Пейли ничего не произошло!

– Никогда, – твердо ответила Дженет.

Элиот в недоумении уставился на Дженет. Я похолодел. Элиот не задавал пустых вопросов. Он что-то припас.

После того как весь зал оценил его удивление, Элиот взял себя в руки.

– Тогда что еще? – спросил он. – Что укажет вам на то, что ребенок говорит неправду?

Дженет задумалась. Я хотел помочь ей, но не имел повода для протеста. Вопросы были обоснованными.

– Оговорки, – наконец произнесла она. – Если ребенок упускает важные моменты, это безусловно указывает на то, что он говорит неправду.

– Пытается, – с готовностью добавил Элиот. – Забывает детали.

– Ну, конечно, иногда память нас подводит, и часто дети забывают…

– Доктор, – мягко произнес Элиот, – вы снова оправдываете его.

– Протестую.

– Протест принят. Пожалуйста, не принимайте во внимание.

– Я говорю о самом факте изнасилования, доктор, – продолжил Элиот. – О внешности преступника. Сначала ребенок убежден, что его изнасиловал этот человек, потом указывает на другого, затем возвращается к первоначальным показаниям, это ли не настораживает?

– Да, безусловно. Но дети менее точны в деталях, чем взрослые.

– Они ведь иногда лгут, правда, доктор?

Ей следовало сказать «да». Отрицательный ответ пошатнул бы ее авторитет. Но ожидаемое «да» косвенно подтвердило бы, что и Томми мог солгать.

– Да, – ответила доктор Маклэрен.

Элиот не сразу отступился. Он несколько минут сидел молча, давая волю нашей фантазии обратиться мысленно к маленьким врунишкам и тому вреду, который они приносят. Когда очередь дошла до меня, я выпалил:

– Но ведь вы не думаете, что Томми лжет, доктор Маклэрен?

– Нет.

– Отсутствие физических повреждений, – спросил я озабоченно, – редкое явление?

– Напротив. Это нормально. – Дженет села на своего конька, утверждая, что признаки насилия на теле жертвы не обязательны.

Я позволил ей углубиться в историю вопроса, пока тема не была исчерпана. Думаю, мой следующий вопрос несколько удивил ее.

– Можно ли сказать, что дети часто с недоверием воспринимают взрослых, доктор?

– Я такого не наблюдала, – сказала она.

Меня не удовлетворила расплывчатость ответа.

Дженет отмела сомнения и продолжила более уверенно:

– Дети обычно приравнивают всех взрослых к родителям. Они хотят быть на них похожими в буквальном и переносном смысле. Когда малыш напуган или обижен, он инстинктивно кидается за защитой к взрослому. Так он поступает всегда, пока кто-то не злоупотребит его доверием.

– Что сбивает ребенка с толку?

– Рушится незыблемость его внутреннего мира, – подытожила Дженет.

– Обжегшись однажды, ребенок уже не знает, кому можно доверять?

– Да, точно. Ему не к кому обратиться.

Я покончил с вопросами. Элиот не возражал тоже. Было около шести, присяжные устали. Я удивился, когда Дженет отпустили и судья Хернандес вопросительно уставился на меня. Я наклонился к Бекки.

– Я что-то не так сделал?

Она показала мне свою копию обвинения, где подчеркнула все детали преступления, которые мы осветили в ходе свидетельских показаний. Оставалось надеяться, что мы сумели убедить присяжных.

Меня угнетала неизвестность и не позволяла сказать то, что я собирался.

– Обвинение закончено, ваша честь.

Судья коротко кивнул, повернувшись к Элиоту.

– Вы будете готовы начать утром, мистер Куинн? У вас есть свидетели?

– Есть, ваша честь. Мы будет готовы.

– Теперь я могу всех отпустить… – Судья Хернандес проинструктировал присяжных, прежде чем дать им уйти.

– Вот черт, – сказал я.

Бекки показала глазами на Элиота.

– Мне надо извиниться перед доктором, – добавил я.

Дженет не успела покинуть зал. Я подбодрил ее парой фраз и похлопал по руке. Репортеры, ожидавшие сенсаций, быстро ретировались, услышав мои нарочито громкие разглагольствования: «Этот парень еще пожалеет, что взбудоражил наш округ, клянусь!» И мы двинулись к выходу. Бекки, доктор и я.

– Прости, – сказал я Дженет на лестнице. – Я был обязан первым спросить тебя насчет медицинского заключения. Мне следовало получше тебя подготовить к его нападкам.

– Эй, – просто ответила она. – Я же говорила тебе, что это для меня не в новинку. Я и не ждала, что легко отделаюсь.

– Ну и хорошо. Легко сейчас говорить о перекрестном допросе, но я видел, как ее бросало в пот во время суда. Я обнял ее, и она дотронулась до моей руки. Мимолетно. Поднимаясь по лестнице, мы были игроками одной команды.

Войдя в кабинет, я обратился к Бекки.

– Он что-то пронюхал. – Я говорил об Элиоте. Бекки не надо было отвечать. – Но что? – добавил я.

– Что он может вызнать? – переспросила Бекки.

– О чем вы? – не поняла Дженет.

– Томми однажды отступился от своего рассказа в моем присутствии, – сказал я, – кому еще он мог открыться?

Бекки пожала плечами.

– Может, родителям? Учителю или кому-то в интернате?

Я обратился к Дженет:

– Томми никогда не говорил тебе, что его обидчик кто-то другой, не Остин?

Дженет покачала головой.

– Клянусь, – улыбнулась она довольно иронично.

– Он блефует, – предположила Бекки. – Он стремится зародить у присяжных подозрения.

– Возможно, – сказал я. – Но это слабое утешение.

Элиот мастерски владел этой тактикой, в наших кругах подобное приветствовалось: посеять сомнение в показаниях свидетеля, но я бы очень удивился, если бы Элиот не имел на руках хотя бы каких-то доказательств. Он ведь об этом намекнул, когда убеждал меня, что Остин не виновен. Он был не промах.

– Нам ничего не остается, как только ждать, – покорно вздохнула Бекки, но ее хитрющая физиономия выражала совсем иное.

Она явно сейчас ринется за доказательствами. Я думаю, Бекки, будучи прекрасным юристом, блестящим прокурором, сожалела о своей неприметной роли на этом процессе. Но я не мог выпустить нити обвинения из своих рук. От этого дела зависела моя судьба.

– Как держался Томми? – спросила Дженет, она появилась в зале только в момент дачи показаний.

– Сносно. – Я не стал распространяться.

Бекки возразила мне.

– Чего уж там! Он так нерешительно прошел к месту свидетеля, что я решила: толку не будет.

– Ты тоже так подумала? – с облегчением сказал я, а Дженет спросила:

– В каком смысле?

– Марк переломил ситуацию, – восхищенно произнесла моя помощница. – Он заставил Томми вновь прочувствовать случившееся, мальчик вспомнил свой страх двухлетней давности и поэтому не скомкал свои показания. Он поначалу говорил, как сторонний свидетель, но потом разрыдался, и все увидели в нем несчастного маленького мальчика.

Дженет с сомнением выслушала Бекки.

– Надеюсь, это не выглядело нарочито, – сказал я.

– Я поверила ему, – убедила меня Бекки.

– Трудно сказать, как оценили показания Томми присяжные. Иногда в своих вердиктах они опирались на такие несуразные детали, о которых мы и понятия не имели.

– Мы не намеревались вызывать вас сегодня, – сказала Бекки Дженет. – Потребовалось объяснить долгое молчание Томми. Элиот сегодня постарался! – Бекки повернулась ко мне. – Ты ведь не предполагал, что доктор Маклэрен станет гвоздем программы?

Обе леди посмотрели на меня, как будто ожидая от меня пророчеств.

– Да, – подтвердил я. – Дженет была крепкой поддержкой Томми. Позволь доктор Маклэрен сбить себя с толку, Томми остался бы в одиночестве.

– Но он не стал слушать Томми, – сказала Бекки.

Да. Элиот ловко увернулся от капкана, который я ему расставил. Старый лис учуял подвох.

Дженет удивленно перевела взгляд с Бекки на меня. Затем она обратилась ко мне.

– Я тебе сегодня еще понадоблюсь, как ты думаешь? Мы могли бы пойти перекусить…

Бекки уставилась на нас.

– Я тебе позвоню, – сказал я Дженет. – Мне надо кое-куда заглянуть.

Я оставил их в недоумении.

Было поздновато для визита, но удивленные хозяева впустили меня. Они накинулись на меня с вопросами, чтобы избежать пресс-конференции. Я поспешил через элегантную прихожую в гостиную, выдержанную в белых тонах.

– Можно? – спросил я, они не препятствовали.

Миссис Олгрен взяла мужа за руку, он взглянул на нее удивленно, а я направился в комнату Томми.

Сквозь жалюзи от окна с кровати пробивалась прерывистая полоска света. Даже в темноте я понял, что Томми не спит. Он ждал меня. Я остановился посреди комнаты.

– Я пришел, чтобы сказать, ты держался сегодня молодцом.

Я видел в полумраке, как он замотал головой в знак несогласия.

– Нет, правда, – сказал я. Я нащупал спинку стула, что стоял у стола, и присел рядом с узкой кроватью, на которой сжался в комок Томми. Казалось, под одеялом лежит нечто бесформенное. Похоже, я не мог его переубедить.

– Простите, – прошептал он.

– Тебе не за что извиняться.

– Я не хотел… – сказал Томми.

– Это не твоя вина, – успокоил его я.

Поверх одеяла белела его рука, я прикрыл ее своей ладонью. Он вздрогнул.

– Это Остин попросил тебя?

Томми кивнул.

– Он звонил мне.

– Когда с тобой был мой сотрудник?

Он снова кивнул.

– Я обманул его, сказал, что звонил приятель.

Остин сумел с помощью самого Томми подобраться к нему.

– Не волнуйся, – подбодрил я.

Голос Томми прерывался.

– Он сказал мне, что его бросят в тюрьму и как ему там будет плохо.

– Остин заслужил наказание. Ты был слишком мал, Томми, ты не виноват. Он занимался этим давно. Пострадали другие дети. Мы должны остановить его.

Томми молчал. Сколько времени мальчик лежал в темноте, ожидая моего прихода, и сколько еще бессонных ночей ожидает его. Я снова сжал его руку.

– Он не посмеет больше приблизиться к тебе, – пообещал я.

Томми заплакал. И кто знает, то ли от облегчения, то ли от мысли, что навсегда потерял Остина.

Я обнял его, он потянулся ко мне. Во мне вспыхнуло то давнее чувство ответственности, когда у меня в руках были судьбы моих детей. Я крепко прижал его к груди, это мое объятие должно было остаться в памяти Томми надолго, на всю жизнь.

Мое плечо повлажнело от его слез. Он прошептал:

– Мистер Куинн знает.

– Забудь о нем, – попросил я. – Тебе уже не понадобится появляться в зале суда.

Томми замотал головой.

– Он знает, – упрямо повторил он.

Я пригнул его голову к подушке.

– Что знает?

Он промолчал.

– Что ты хотел помочь Остину? Это не имеет значения. Он никому об этом не скажет.

Я ушел не сразу, мы успели пошептаться в темноте. Поговорили о школе, о том, что его ждет впереди, я очень надеялся, что калейдоскоп событий увлечет его, и боль затихнет, и он забудет себя сегодняшнего, виноватого и беспомощного. Томми произносил слова все медленнее, часто затихая. Я укрыл его, убрал со лба прядь волос и поцеловал его.

– Спокойной ночи, – сказал я в дверях, в ответ мне донеслось едва различимое бормотание.