Текст книги "Соблазн"

Автор книги: Джессика Марч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Открыв глаза, Стиви не увидела ничего, кроме белого тумана. На какой-то миг ей пришло в голову, что она уже умерла. А это небеса. Но затем она почувствовала в голове тупую, пульсирующую боль. И когда мигнула несколько раз, перед ней сфокусировалась госпитальная палата. Зеленые госпитальные стены и белая занавесь вокруг ее кровати.

Стиви старалась повернуть голову, но не смогла. Ее тело, как ей казалось, было сломано во многих местах.

Откуда-то донесся ласковый женский голос:

– Рада видеть, что ты проснулась. Ты нас уже немножко беспокоила…

Голос не Ирэн, поняла она. Однако от чьей-то искренней заботы слезы выступили на глазах у Стиви.

– Я… – попыталась сказать она, однако ее голос казался ей хриплым и незнакомым.

– Не нужно говорить. – Стиви наконец увидела сиделку, сиделку военно-морского госпиталя, судя по ее одежде. – Какой ужасный случай, дорогая моя. Мы давали тебе лекарства, чтобы уменьшить боль. Дай мне знать, если тебе снова станет плохо. А пока просто лежи тихо и дай лекарству делать свое дело. И не успеешь оглянуться, как снова будешь бегать.

В памяти Стиви стали всплывать последние минуты перед тем, как она потеряла сознание, ужасный взгляд на лице адмирала, его кулаки, обрушившиеся на нее… Она задрожала.

– Не волнуйся, Стефания. Не надо, – успокаивала ее сиделка. – Все будет хорошо, я обещаю. Просто потерпи немного. Несчастный случай, который с тобой произошел, действительно шок для всего организма. Но ты молодая. И быстро поправишься.

Несчастный случай? Сиделка наклонилась ближе.

– А разве ты не помнишь? – спросила она.

До этого Стиви даже не понимала, что она говорит.

– Не было никакого несчастного случая, – пробормотала она.

Сиделка кивнула, но только не от того, что поняла; это была всего лишь профессиональная констатация смещения памяти у пациента.

– Конечно же, был, Стефания. Но это нормально, что ты не можешь вспомнить. Ты до сих пор находишься в состоянии шока. Ты упала с лестницы, и твой отец принес тебя сюда. К счастью, он был дома, когда ты так споткнулась. Кто знает, что иначе было бы.

Медленно, сквозь пелену наркотика, Стиви осознала услышанные слова. Адмирал едва не убил ее – а затем солгал, как делал это всегда. А теперь ей никто не поверит. Он ведь адмирал, а она никто. Он мог делать все, что ему заблагорассудится, а после этого выйти сухим из воды, как это ему всегда удавалось.

Стиви почувствовала себя еще хуже, когда поняла, что все ее маленькие победы, маленькие сражения ни к чему не привели. Адмирал показал ей, что властен над ее жизнью и смертью, что бы она ни делала. Слезы потекли по ее щекам.

Сиделка погладила лоб Стиви ласковым, вовсе не профессиональным жестом.

– Бедное дитя, – вздохнула она.

Дитя… Стиви совершенно позабыла про ребенка который был в ней.

– С ним все в порядке? – спросила она, с трудом извлекая слова. – С ребенком?..

Лицо сиделки потемнело, словно Стиви произнесла скверное слово.

– В твоем состоянии… ну, его нельзя было спасти. Но все это позади, милая. В твоем возрасте ты едва ли можешь жалеть… – Сиделка заколебалась, словно ожидая какой-то реакции, а когда ее не последовало, она продолжила утешать ее: – Когда ты вернешься в школу и заживешь прежней жизнью, все будет хорошо. Ну… мне нужно поглядеть на других пациентов, а ты отдыхай. Нажми на эту кнопку, если тебе что-то понадобится.

Она вышла из палаты, однако эхо от ее слов и ужасные откровения словно остались висеть в воздухе. Побои привели к потере ребенка. Мертвая внутри, а именно такой она ощущала себя в течение многих лет, она почувствовала в себе тогда новую жизнь, и у нее появилась мысль – мечта, – что этот ребенок станет для нее тем, кого она сама будет любить. Однако он выбил из нее дитя. Крик вырвался из ее рта, но она подавила его. Она никогда не доставит ему удовольствия почувствовать, что ребенок для нее что-то значил. Она спрятала лицо в подушку и велела себе забыться.

Стиви проснулась и поглядела на часы, стоявшие на тумбочке возле кровати. Три часа утра. Последний транквилизатор перестал действовать, и она испытывала слишком большое беспокойство, чтобы заснуть.

С трудом Стиви приподнялась на подушке и поглядела на свое отражение в блестящем хромовом контейнере для воды. Лицо, глянувшее на нее оттуда, показалось ей пугающе распухшим и бескровным, оно было искажено не только формой контейнера. Она упала снова на подушку, испытывая желание позвать сиделку и вымолить у нее столько пилюль, чтобы можно было заснуть навсегда. Но она знала заведенный порядок. Сиделка скажет ей, что пока еще не время принимать другое успокоительное, и ей придется ждать.

Чтобы скоротать время, Стиви включила маленький приемник, который ей дали на время. Она нашла музыкальную станцию и уменьшила громкость. Закрыв глаза, она старалась раствориться в музыке, в словах, говоривших о тоске и разочаровании, об отчаянии, боли и бесконечном одиночестве. И вскоре прозвучала песня номер один; шелковый голос Канды Лайонс, ведущей певицы группы «Уандерс», произнес: «Гляди, что сделала со мной любовь». Ирония названия песни вызвала улыбку на губах Стиви. Гляди-ка. Стиви скрестила руки на груди, бессознательно подражая Ирэн, – и подумала о смерти.

Есть ли там и вправду небеса, еще один шанс на счастье? Здесь, на земле, оно ей вовсе не светит, почувствовала она.

Помогите! – молча закричала она. Кто-нибудь может мне помочь?

Но никто не пришел.

4

Забрать Стиви домой приехал Сэнди Грейстоун. Сэнди и навестил ее единственный раз за те десять дней, в течение которых она была заточена в госпитале.

Когда он пришел, она сидела на единственном стуле в своей палате, одетая в большую тишотку и брюки из бумажной ткани. Косметики на лице не было, а светлые волосы, вымытые в то утро сиделкой, ниспадали прямой линией до подбородка. Если не считать ее опустошенного, загнанного взгляда, она выглядела словно маленькая девочка.

– Привет, дитя, – неловко сказал Сэнди, и на его лице появилось озабоченное выражение. – Ты как, ничего? Что-то ты очень стала тонкой…

Стиви не требовалось зеркало, чтобы узнать, что она была уже не той, что раньше, до того, как адмирал искалечил ее тело так, что погиб ребенок.

– Часть меня ушла, – сказала она спокойно.

Сэнди кивнул, наклонив голову, почти как виноватый мужчина, принимающий наказание. Интересно, знал ли он, что наделал адмирал? – подумала Стиви. Ругал ли он себя за то, что ничего не предпринял, чтобы помещать ему?

Морской офицер спокойно собрал вещи Стиви – маленький чемоданчик и увядшие цветы, которые он же и принес ей в прошлый раз. Он стоял и ждал, пока сиделка помогала Стиви сесть в кресло на колесах, которое доставит ее до выхода из госпиталя базы.

Выйдя наружу, он взял Стиви под локоть и помог ей влезть в его автомобиль. Когда реальность возвращения в дом на Тенистой аллее стала для нее очевидной, она помедлила у дверцы, которую распахнул перед ней Сэнди. Ледяные пальцы ужаса сжали ей живот и горло.

Сердце бешено заколотилось; в какой-то ужасный момент она подумала, что может потерять сознание.

Сэнди глядел на нее.

– Ты что, снова плохо себя чувствуешь, Стиви? Я могу вызвать сиделку…

Держа Сэнди за руку, она выпрямилась.

– Сейчас все будет в порядке, – сказала она наконец, хотя голос ее дрожал. – Но я не хочу возвращаться… сюда. – Она не могла заставить себя произнести слово «домой». Дома у нее никогда не было. Только убежище – казарма.

– Слушай, Стиви, – запротестовал Сэнди. – Адмирал велел мне поехать и привезти тебя. Он ждет тебя там. Это приказ, понимаешь…

Дрожь пробежала по телу Стиви, и ее беспокойство переросло в панику.

– Помоги мне убраться отсюда, – диким голосом взмолилась она, вцепившись в руку Сэнди так крепко, что он невольно вскрикнул. – Дай мне взаймы немного денег. Я верну тебе, честное слово. Адмирал не узнает. Пожалуйста, Сэнди, прошу тебя. Скажи… что я сбежала от тебя. – Отчаянный смешок смешался с ее мольбами. – Я будто военнопленная…

Он уставился вниз, пока отцеплял ее пальцы со своей руки.

– Он мой командир, – спокойно сказал Сэнди. – Я обязан выполнить его приказание.

Плечи Стиви поникли, когда она поняла, что все ее мольбы бесполезны. Она потерпела поражение. Сэнди не мог нарушить предписания устава. К кому же еще ей обратиться?

– Что ж, ладно, – сказала она устало. – Выполняй то, что приказал адмирал, хорошо это или нет, прав твой командир или нет. Ты хоть представляешь, что он со мной сделал, Сэнди? Ты даже…

– Стиви, прости. Я знаю, что он дерьмо. Но что бы он ни сделал, что он ни сделает… – Сэнди умолк.

Стиви мысленно договорила его слова – военная присяга на верность. Нечего было и говорить о ее бегстве. И они в полном молчании доехали до Тенистой аллеи.

Когда они остановились перед домом, Ирэн вышла из парадной двери, словно статист в пьесе. Стиви догадалась, что ее мать тоже получила приказ насчет этого «возвращения домой». Она рванулась вперед, когда Сэнди помогал Стиви вылезти из машины.

– Стефания, дорогая, – воскликнула она, делая попытку изобразить материнские объятья. Однако Стиви оттолкнула ее и направилась, гордо выпрямившись, по дорожке. Как только она шагнула через порог, воздух прямо-таки сгустился вокруг нее. Знакомая мебель, казалось, приобрела зловещий вид. Если адмиральский дом всегда казался удушливым и давящим на психику, то теперь все в нем казалось угрожающим и отравленным ядом.

Следуя за довольно нетвердыми шагами Ирэн, Сэнди помог Стиви подняться вверх по лестнице в ее спальню. Он подождал, когда она залезет под одеяло, а затем удалился, сказав на прощание ничего не значащее: «Скоро поправишься».

Ирэн немного посуетилась вокруг Стиви, по-дурацки сметая пыль отовсюду своим кружевным платочком. И наконец, присела на постель.

– Может, ты хочешь?..

Стиви ждала, что последует неизменное предложение чая или пирожных, но слова замерли на материнских губах. Потом грудь Ирэн начала вздыматься, а из глаз полился поток слез.

– Я так виновата, что не помогла тебе, Стефания. – Она наклонилась вперед, коснувшись щеки дочери. – Но отец… Если бы я это сделала, он никогда не простил бы меня…

Мокрые глаза Ирэн молили о понимании, однако Стиви уставилась в потолок, не в состоянии ответить.

Ее мать только что призналась ей, чье прощение было для нее действительно важно. И теперь Ирэн, казалось, кричала ей из-за стеклянной стены. Стиви показалось, что она уже находится за пределами того мира, в котором некогда жила.

Наконец Стиви повернулась лицом к стене, отгородившись незримым экраном от присутствия матери. Она старательно разглядывала рисунок на обоях и удивлялась: неужели родители действительно выбрали их для нее – эти розовые бутончики на белом фоне – или так уже было, когда они въехали в дом? Она стала считать мелкие цветочки, старательно следя за тем, чтобы не пропустить ни одного, и вскоре заснула.

У нее не было ощущения, что она проснулась, она только внезапно почувствовала его присутствие. Комната была освещена сумрачным вечерним светом. Все еще лежа лицом к стене, она услышала его приближающиеся шаги. Волосы у нее на загривке встали дыбом, и появилось предчувствие, что если бы она повернулась, если бы взглянула на него, то случилось бы что-нибудь ужасное. Поэтому она и лежала, как прежде, очень, очень тихо, едва осмеливаясь дышать, когда почувствовала, что он смотрит на нее сверху вниз.

Но затем он включил лампу, стоявшую на тумбочке, явно намереваясь поговорить с ней – произнести свою речь. Она повернулась, и они уставились друг на друга, словно два противника, встретившиеся на нейтральной земле. Он был одет в свой форменный белый китель, вероятно направляясь на какое-то официальное мероприятие.

– Я надеюсь, что ты кое-чему научилась, Стиви, – сказал он наконец. – Если ты собираешься вести со мной войну, ты никогда ее не выиграешь. Война – моя профессия. Я привык воевать. Поэтому тебе лучше заключить перемирие. Сейчас.

Глядя на него, она покачала головой из стороны в сторону.

– Не собираюсь сдаваться, – заявила она.

– Тогда убирайся. Я не потерплю тебя в своем доме.

Она встрепенулась. Что он предлагал ей, свободу, или же грозил полным поражением? Сможет ли она выжить, если окажется одна?

– Тогда дай мне достаточно денег, чтобы я могла куда-нибудь поехать, – попыталась торговаться она.

Он потряс головой:

– Если ты хочешь стать проституткой, то ты и сама достаточно быстро заработаешь себе денег.

Искра гнева вспыхнула в ней и погасла, потому что она решила держать себя под контролем. Она встала с постели, закутавшись в одеяло.

– Ладно, будь по-твоему. Но если я и уйду, не думай, что я перестану сражаться с тобой. – Она стояла посреди комнаты, вглядываясь в тень, которую отбрасывала маленькая лампа.

Казалось, эти слова угодили в цель, потому что он слегка дернулся.

– Ну, и как ты думаешь это делать?

– Еще не знаю. Возможно, стану всем рассказывать, что ты со мной сделал.

– Об этом я уже позаботился, – ответил он, пожимая плечами.

Уж в этом-то она не сомневалась.

– Тогда, возможно, я пойду по базе… и снова забеременею.

Его рука взлетела вверх, пальцы сжались в кулак, но потом он расслабился и опустил руку. Он понял стратегию ее игры: доводить его до белого каления.

– Боже мой, – сказал он спокойно. – По-моему, ты слишком легко отделалась…

– Ты хочешь сказать, что зря не убил меня?

– Нужно было бы тебя стерилизовать – приказать докторам, чтобы они там все вырезали. Чтобы не только не шла речь о беременности, но и вообще чтобы ты забыла, что это такое.

– Приказать им?.. – пробормотала Стиви, не веря своим ушам.

Понимание случившегося сошло на нее, и ее переполнил ужас и отвращение, вытеснив остатки тех чувств, которые она когда-либо испытывала к адмиралу. Потеря ребенка не была просто несчастным последствием избиения. Он сказал им уничтожить его – «приказал» им, как она только что от него услышала. И раз он это приказал, то не оставалось никаких сомнений, что ребенка можно было бы спасти, если бы не его власть и положение.

На какой-то миг она почувствовала импульсивное желание броситься на него с кулаками. Но ей вспомнились его угрозы. В подобном поединке он всегда выйдет победителем.

Когда она глядела на него ненавидящим взглядом, у нее возникло желание задать ему один простой вопрос: зачем? Зачем он вообще позволил ей родиться? Если он мог убить ее ребенка так бессердечно, если он был настолько не способен любить, зачем ему понадобилось заводить собственного ребенка? Но она и сама могла дать ответ на этот вопрос. Она просто была не тем ребенком, которого он ожидал – какого требовал его план жизненного сражения.

– Я уйду, – выдавила она наконец.

– Чтобы утром тебя здесь не было, – сказал он спокойно. После этого он вышел из комнаты. Его единственная человеческая черта, подумала Стиви, проявилась в том, что он не сказал «через шестьсот минут». Через несколько мгновений она услышала, как захлопнулась дверь, когда он вышел из дома.

Уже заливаясь слезами, она принялась за дело. Из обувной коробки, лежавшей в шкафу, она достала свою маленькую тайную копилку. Начиная с тринадцати лет она получала от родителей весьма скудные деньги. А достаточно часто адмирал вообще ничего не давал ей неделями, в наказание за какие-то незначительные проступки. Большинство денег уходило на косметику, на случайные лакомства или на обязательные подарки Ирэн и адмиралу к их дню рождения. Тем не менее, отчаянно стремясь обрести какой-то символ независимости для себя, она ухитрилась скопить пятьдесят пять долларов. Далеко ли она с ними уедет? – размышляла она, одеваясь и собирая чемодан с кое-какими пожитками. Ведь не было никакого резона дожидаться до утра. Как и не было никакого резона жить здесь уже давным-давно, как она внезапно с горечью осознала.

Направляясь к лестнице, она остановилась и заглянула в спальню матери. Как Стиви и думала, Ирэн лежала в постели, вздремнув, как обычно, к вечеру. Глядя на мать, Стиви сказала себе, что нет никакой необходимости будить ее и даже оставлять записку.

Она вообще не испытывала никакой привязанности к ней. Будто она и на самом деле была приемным ребенком все время, сколько могла себя помнить; что ее поместили в дом к людям, неспособным быть родителями. И если она окажется подальше от них, то все у нее в жизни наладится.

Вырвавшись из дома, она побежала, не останавливаясь даже для того, чтобы бросить прощальный взгляд назад – словно убежавший из плена солдат.

Но ее война на этом не закончена, подумала она, когда остановилась и перевела дыхание уже за воротами базы. Куда бы она ни направилась, это будет для нее лишь новым полем битвы.

КНИГА ВТОРАЯ

1

Энн Гарретсон бежала по длинному коридору, словно ребенок, который боится опоздать в школу. Однако, когда она оказалась возле Дневной комнаты номер три – известной также под названием «Эльдорадо», – навыки светской жизни одержали верх. Она остановилась, чтобы собраться с духом, затем открыла дверь и спокойно вошла внутрь.

Там больше никого не оказалось. Взглянув на часы, висевшие над дверью, она увидела, что стрелки показывали без шести минут десять. Ее гонка сломя голову оказалась бесполезной. Хотя, в конце концов, разве не в этом заключалась ее проблема? Ведь она всегда бегала слишком быстро, стараясь не останавливаться – даже если никто за ней и не гнался.

Энн присела на один из стульев, которые были расставлены полукругом, и перевела дыхание, оглядываясь вокруг. Стены были выкрашены в ярко-золотистый цвет; деревянная мебель на сельский манер и стулья, обтянутые сыромятной кожей, были изготовлены местными ремесленниками. Букеты дикорастущих цветов пустыни выделялись в комнате оранжевыми и красными пятнами, а в углу, в глиняных горшках стоял квартет грациозных пальм. Через сводчатые окна струился свет пустыни, и в «Эльдорадо» витала атмосфера оптимизма.

Прожив уже две недели в Оазисе, Энн до сих пор испытывала ровно столько же беспокойства, сколько и надежды. Поначалу она заметила странное чувство облегчения оттого, что вышла из игры, просто-напросто оставила позади себя все стрессы, что одолевали ее и выводили из строя. Ей нравилось, что она больше не должна принимать собственные решения, а делает то, что ей велят. Она мыла шваброй полы, убирала посуду, застилала кровати… Подобная работа, традиционно полагавшаяся «путницам», казалась простой, даже успокаивающей, по сравнению с бесконечным совершенством, которое полагалось демонстрировать жене политика. Питаясь простой, здоровой пищей и регулярно делая упражнения, получая определенное медикаментозное лечение, облегчающее отлучение от амфетаминных препаратов, Энн чувствовала себя здоровее обычного.

И все-таки под всем этим скрывалось то же самое смятение и сомнения в себе, которые и привели ее сюда. Что случится, когда она покинет утешительную изоляцию Оазиса и вернется в реальный мир? Внимание публики покажется ей тогда еще более пристальным и жестким, более непримиримым, чем когда-либо до этого – если об ее слабости станет известно. В этот раз она смогла уйти с горизонта достаточно просто, без каких-либо ненужных вопросов. Она приехала в Оазис как бы заодно, по пути на свою дачу в Новой Англии – «получив возможность немного отдохнуть и расслабиться вместе с детьми Гарретсонов, которые учились в колледже», говорилось в пресс-релизе, который они выпустили. Поскольку внимание прессы и телевидения было сфокусировано на Хэле, находившемся в это время за границей, знакомясь с европейскими лидерами – это являлось составной частью его программы создания своего президентского имиджа, – она получила возможность отправиться инкогнито в Нью-Мексико. Так что пока все шло неплохо. Стиви Найт оказалась достойным уважения человеком, она держала свое слово и всячески защищала имена своих гостей от гласности.

Но удастся ли сохранить этот секрет достаточно долгое время? Она и Хэл совместно выработали план игры. Разумеется, невозможно будет держать долгое время в тайне ее поездку в Оазис. Но если ей удастся освободиться от пристрастия к наркотикам прежде, чем об этом будет объявлено публично, ее мужество заработает аплодисменты, а пример ее будет превозноситься повсюду. Проблема будет переведена в мусорный ящик «старых новостей».

Что ежедневно беспокоило Энн, так это вероятность того, что новости просочатся слишком быстро. Среди обслуживающего персонала Оазиса действовала клятва о неразглашении; ну, а «путницы», естественно, оберегали друг друга. И все же… тут всего-навсего было достаточно одного слабого звена. И если новость просочится, то и она и Хэл уже больше не поднимутся. Как сможет она выдержать давление внимания публики, которое обратится на нее, если станет известно про ее болезнь до того, как она окажется в состоянии побороть ее?

По мере того как стулья вокруг нее оказывались заняты, Энн приветственно улыбалась каждому вновь прибывшему, нервно крутя в пальцах свой блокнот, который содержал ежедневные предписания, как бы «домашние задания». Прошлой ночью она долго трудилась, стараясь заполнить несколько строчек под предписанным заголовком: «Правда, которую я узнала о себе самой». Проведя два десятилетия за полировкой и оттачиванием той роли, которую она играла на публике, ей теперь казалось невероятно трудным отбросить прочь эту полировку и изыски обнажить свою душу перед комнатой, полной незнакомых людей.

Ровно в десять часов в комнату вошла Стиви Найт; ее высокая фигура с округлыми формами двигалась с уверенной грацией, и это казалось несочетающимся с неприкрытой уязвимостью, таящейся в ее глазах. Бессознательно Энн уселась более прямо на стуле, как мог бы сесть ученик, когда в класс вошел учитель. Хотя она и гордилась своим умением точно распознавать характеры, все же Энн ничего еще не могла сказать о Стиви. Она достаточно повидала, чтобы сознавать, что железная дисциплина и позитивный настрой в Оазисе, казалось, исходил единственно от энергии и решимости Стиви. Однако Энн не доверяла тому, чего не понимала, – а она никак не могла понять, что же крылось за методами сержантской муштры, которые применяла Стиви Найт. Тем не менее эта метода создала Стиви славу человека, спасшего очень много женщин, попавших в беду.

Доброе утро всем вам, – произнесла Стиви с приятной улыбкой. – Сегодня каждый из вас попробует посидеть на горячем стуле. Вам разрешается говорить только одну минуту – или десять. Единственное правило состоит в том, что вы должны придерживаться предписанного вам правила: говорить нам правду, которую вы узнали о самой себе. Кто начнет?

Костлявая рука поднялась кверху. Она принадлежала Фрэнси Эверс, пристрастившейся к героину девочке в очках, одной из «стипендиаток» Оазиса.

– Я буду первой, – сказала она и выдвинула свой стул в центр полукруга. – Вам не понравится то, что я скажу, но я не буду все-таки это скрывать. – Она с некоторым вызовом поглядела на Стиви. – Моя правда состоит в том, что я вовсе не хочу меняться. Мне нравится находиться под кайфом, понимаете? Я люблю наркотики и вовсе не боюсь от них умереть.

Некоторые из женщин тяжело вздохнули. Признание девочки задело такую же струну и в их душе. Конечно же, им хотелось стать свободными от своих пристрастий. Но порой цель эта не казалась заслуживающей тех мучений, через которые им приходилось проходить, порой они не могли припомнить более счастливого состояния, чем тогда, когда они терялись в наркотическом или алкогольном тумане.

– Ну, и что же, Фрэнси? – сказала Стиви скептически. – И это твоя большая вспышка правды? Почему ты не рассказываешь нам о чем-то, чего мы не знаем? Да уж конечно, ты влюблена в свои наркотики. Если бы мы не зацепились так прочно за что-нибудь, то уж наверняка не оказались бы здесь. – Стиви наклонилась вперед, пронзив девочку своим яростным взглядом. – Но ведь твоя правда смешана с ложью, Фрэнси, – большой, жирной ложью. Потому что ты заявляешь, что не боишься умереть из-за своих «колес».

– Но это правда, – выпалила в ответ Фрэнси.

– Тогда, видимо, ты ни черта не понимаешь в жизни, – рявкнула Стиви, повысив голос. – Ты просто тупое существо.

– Я уже навидалась такого, чего тебе и не снилось! Стиви ничего не ответила, а лишь усмехнулась с презрением во взгляде.

Лицо Фрэнси исказилось от злости и смущения.

– Я не какая-нибудь там проклятая врушка, – настаивала она, словно все ее самоуважение коренилось в этом заявлении.

– Да уж конечно, – ровным голосом сказала Стиви. – Все наркоманы вруны… мастера обмана. И знаешь почему, Фрэнси? Потому что, если ты поглядишься в зеркало и увидишь, что с тобой в действительности происходит, у тебя останется лишь выбрать одно из двух – либо отправляться прямо к чертям в ад, либо пройти через ад, чтобы найти себе после этого прямую дорогу.

– Я уже побывала в аду, – пробормотала Фрэнси. – А теперь вот я здесь, и ничего не помогает мне получать кайф, и я все-таки не могу понять, что же хорошего в том, чтобы идти прямо. Ты можешь мне это объяснить?

Стиви потрясла головой.

– Это не моя работа, детка, а твоя. Но понять ты это сможешь только одним путем. Впрочем, есть одна вещь, в которой я могу тебе помочь. Я намерена закончить твое воспитание прогулкой в поле. Мы пойдем с тобой вдвоем, ты и я. Мы совершим прогулку по полю воспоминаний… побываем у кучки других доходяг, которые слишком любили свои «колеса», чтобы отказаться от них. Поговорим после ланча.

Фрэнси молчала, ее брови нахмурились, когда она пыталась отгадать, что приготовила для нее Стиви.

– Кто на очереди? – продолжала отрывисто Стиви. – Энн… мы пока еще ничего от вас не слышали. Садитесь на горячее место, прошу.

Энн послушно села перед остальными. Прокашлялась.

– Я много думала над этим заданием, – сказала она, и ее голос дрожал и был еле слышен. – Моя правда в том, что, кажется, ничего не меняется…

– Это не правда, – заметила Стиви. – Это пирожок с начинкой. Расскажите нам про вас, а не про огромные тайны жизни.

Энн не могла огрызнуться в ответ на уколы Стиви так, как это только что сделала девочка-подросток. Пропитанная политическими уроками, она автоматически подавила в себе чувство обиды, которое могло бы заставить ее сказать что-нибудь опасное. Залившись густой краской от неожиданности, она ответила:

– Я хочу сказать, что физически чувствую себя лучше, но постоянно помню, что те самые стрессы постоянно дожидаются меня. И в ту минуту, когда я выйду отсюда, враги Хэла, да и друзья тоже, – они все будут смотреть на меня и ждать, когда же я поскользнусь. И это… это пугает меня.

Раздался презрительный смех Фрэнси.

– Ты хочешь что-то добавить? – резко спросила Стиви.

– Да-а, – ответила девочка. – Мне уже надоело слушать всю эту чушь собачью про то, какая тяжелая жизнь у миссис Гарретсон. Да по-моему, она даже не понимает, как хорошо устроилась в жизни. Я бы с удовольствием взяла бы ее в это чертово путешествие – чтобы она поменялась местами со мной на пару дней… пожила в трех мерзких комнатушках, повозилась бы с моими братьями и сестрами, а мой старикан задавал бы нам время от времени трепку, в любое время, когда у него плохое настроение. А иногда по ночам… по ночам он приползает ко мне и… – Ее голос дрогнул, и она посмотрела на Энн почти мстительным взглядом. – Просто поживите там немножко, леди, и тогда поймете, что такое стрессы. Ну и что, если вы выйдете отсюда и люди узнают, что вы глотаете пару пилюль, когда у вас кончается внутри горючее? Подумаешь, всего и говна-то!

Энн с трудом сглотнула, прогоняя с глаз слезы. Она все еще не могла привыкнут к тому, как тут разговаривают друг с другом в группе; да и вообще, никто и никогда еще не атаковал ее так, как эта девочка, даже в самые яростные припадки гнева.

Прежде чем она успела сказать что-то в свою защиту, как Джейн Петерс, ветеран трех разных антиалкогольных центров, взяла слово:

– Допустим, ты довершила дело, Фрэнси. Послушаешь тебя, так ни у кого больше и проблем нет, только ты у нас такая разнесчастная. Ты бы лучше помолчала и послушала, может, и научишься уму-разуму.

– Извини, Джейн, но тут я скорей согласна с Фрэнси, – вмешалась Стиви. – Сколько я ни слушаю Энн, но все же так ничего толком и не услышала, сплошное нытье и жалость к себе. В чем же трагедия? О чем разговор? Если ей не нравится быть женой сенатора, зачем за это цепляться? Что тут такого уж особенного – быть сенатором? Тех, с кем мне доводилось встречаться, ничего больше на свете не интересует, только карьера да фотографии в газетах. Так почему мы должны беспокоиться, если они время от времени попадают в небольшие неприятности?

– Это несправедливо, – не согласилась Джейн. – Неужели мы должны беспокоиться лишь о проблемах бедняков? Разве кто-то вроде Энн не имеет право иметь свои проблемы?

– Ну, я не знаю, – сказала простодушно Стиви. – А ты что думаешь, Фрэнси?

– Я думаю, что у тебя большой рот и подлые повадки, – рявкнула Фрэнси. – Возможно, я и не обижусь, если мне придется заткнуться и слушать, как мисс Гарретсон рассуждает о своих проблемах. Но ты ведь знаешь, Стиви, что тебя это тоже не обидит.

Стиви замахала руками.

– Эй, я хочу услышать рассказ о проблемах. А пока получается чушь собачья про «стрессы», да «имидж», да…

– Прекратите! – закричала Энн, и ее голос дрожал от гнева. – Хватит говорить обо мне, словно я какая-нибудь идиотка! И не смейте сравнивать Хэла Гарретсона с разными там дешевыми политиканами, которых вы встречали! Он приличный и умный, он действительно хочет сделать что-то хорошее для этой страны… и из него получился бы неплохой президент!

– Извините меня, – заявила Стиви с преувеличенной вежливостью. – Я и не знала, что тут дело в президентских выборах. Я думала, что мы говорим о вас.

– Речь идет обо мне, – сказала Энн упавшим голосом. – Я пыталась сказать вам… Я горжусь, что я жена Хэла, и хочу помогать ему всем, чем только могу. Делать для него все, что нужно, чтобы ему удалось победить на выборах. Я знаю, что он… что мы сможем все делать по-другому… Вот ради чего мы работали всю свою жизнь.

– Так позволь мне сформулировать проблему прямо, без обиняков, – сказала Стиви как само собой разумеющееся. – Ты гордишься быть женой сенатора… но тебе не нравится делать такие вещи, благодаря которым ты смогла бы считаться хорошей женой? Посмотри, что у нас получается, Энн? Разве это не абсурд? Ты превратила себя почти в инвалида – пристрастилась к стимуляторам, потому что ты ненавидишь стрессы, получающиеся от пребывания все время па виду, от необходимости все время быть хорошей? Черт побери, жизнь на виду – это факт твоей жизни, друг мой, и если ты не можешь справляться с этим без наркотиков, тогда почему бы тебе не пожалеть себя и не выйти из игры? Отправляйся в тихое место, и пусть кто-то другой занимается всем этим. Энн теперь рыдала, наклонив голову.