Текст книги "Соблазн"
Автор книги: Джессика Марч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Стиви уже выбила из равновесия стычка между Энн Гарретсон и Ливи, и простой телефонный звонок буквально сбил ее с ног. Голос в трубке принадлежал Ли Стоуну.
Он тепло поздоровался с ней, пожалуй, слишком уж сердечно, как подумалось ей, хотя она тут же упрекнула себя за такое самомнение. Скорее всего, она для него всего лишь старая любовь, которую приятно вспомнить.
– Все было так давно, – сказал он. – Слишком давно. Мне хотелось встретиться, однако… ну, ты знаешь, как это бывает.
– Да, – сказала она, – знаю. – Проще было оставить больные вопросы в покое, чем стараться воскресить нарушенные обещания любви, которая когда-то казалась такой вечной. – Судя по голосу, ты где-то недалеко, – сказала она, пытаясь казаться беззаботной.
– Да, это так, – ответил он. – Я в Санта-Фе… возле Лос-Милагрос.
Стиви невольно представила себе старую, романтическую гостиницу, где когда-то останавливалась одна, темную, уютную комнату с камином – идеальный приют для любовников.
– А что ты делаешь в Нью-Мексико? – поинтересовалась она, заставляя себя вернуться к реальности.
– Я приехал, чтобы повидаться с тобой, – ответил он торопливо. – Я понимаю, что у тебя могут быть срочные дела, что нужно было бы договориться заранее, но надеялся… Стиви, ничего, если я приеду завтра утром?
– Да, хорошо. Я буду ждать встречи с тобой завтра, – сказала она, и формальные слова опровергались ее бешеным пульсом и краской, выступившей у нее на щеках.
День казался невыносимо длинным, а ее возбуждение нарастало с каждым часом. Ночью она почти не спала, и ее попытки заснуть перемежались с мыслями о Ли, которые витали как неоконченная мелодия.
Невыспавшаяся и смущенная, Стиви даже почувствовала легкое головокружение, дожидаясь прибытия Ли. Она старалась как обычно провести утреннее собрание группы и поняла, насколько она рассеянна, лишь тогда, когда одна из женщин огрызнулась:
– Если мы так тебе наскучили, Стиви, почему бы тебе не отправиться к себе и поспать?
– Простите меня, – ответила она торопливо. – Я… у меня сейчас просто так много забот в голове. – Прекрати, сказала она себе, прекрати вести себя как влюбленная девчонка. Ли уже давнее прошлое, история, а твоя жизнь вся здесь.
Но когда он наконец приехал, когда обнял и прижал ее к себе на слишком краткий миг, весь здравый смысл куда-то улетучился, и Стиви обнаружила, что она хохочет и болтает в какой-то нервной лихорадке, словно можно было как-то заполнить годы, разделявшие их. Взяв Ли за руку, она устроила ему экскурсию по Оазису, с гордостью демонстрируя все свои достижения, словно желая раз и навсегда доказать, что она уже не та женщина, которую он осудил и отверг.
– Достаточно! – взмолился он со смехом, после того как они бродили, казалось, долгие часы. – Я достаточно повидал. Если ты хотела поквитаться со мной, то уже преуспела в этом, это тебе удалось.
– Поквитаться? – повторила она с озадаченным лицом. И потом вспомнила… пробежка ранним утром в горах вслед за Ли, а Стиви пыхтит и старается не отстать… Боже, это было так давно, целую вечность, и все-таки она, кажется, способна вспомнить любую подробность.
– Ничего, – сказал он, разочарованный, что Стиви, вероятно, забыла те счастливые дни. – Тут можно где-нибудь купить ланч?
– Ланч будет у меня дома. Я позвоню на кухню и распоряжусь, чтобы мне принесли его.
Она испытала приступ неловкости, когда Ли проходил через ее спальню, – припомнились ее ночные фантазии насчет него, – чтобы попасть в маленький садик на манер патио – испанского дворика. Она испытала его снова, когда Гас Тиммонс, старший на кухне Оазиса, доставил ланч. С изысканной ловкостью он накрыл столик в патио льняной скатертью, разложил салфетки, а затем извлек на свет Божий мастерски приготовленные куриные грудки с грибами на ослепительно белом китайском фарфоре. С утонченной церемонностью умелого виночерпия он налил сверкающую воду в два хрустальных стакана и добавил туда ломтики лимона.
– Что-нибудь нужно еще? – поинтересовался он у Стиви с широкой ухмылкой, а в глазах у него сверкали озорные искорки.
– Нет, спасибо, Гас… это все.
– Он думает, что между нами что-то есть, – заметил Ли довольным тоном, когда Гас удалился.
– Мы тут одна большая семья, – слабо улыбнулась она. – И каждый интересуется делами другого.
– Я это уже заметил. Стиви, ты представить себе не можешь, как горд я всем, что ты сделала.
– Я сделала это не одна, – перебила она его. – Ни одна женщина, подобная мне, не смогла бы сделать это в одиночку, Ли…
– Вот почему я здесь, Стиви… Я хотел узнать…
– Нет! Прошу тебя, не говори больше ничего, – взмолилась она, загоняя в глубь души память о несбывшихся желаниях. – Для нас уже невозможно…
Ли вспыхнул, и в какой-то момент она подумала, что он рассердился.
– Прости, Стиви… Мне следовало бы объяснить еще тогда, когда звонил. Причина, по которой я здесь… одна женщина. Ей нужна твоя помощь. Я надеялся…
– Понимаю, – ответила она, стараясь взять себя в руки. – Ты женат? – спросила она, стараясь как-то скрыть свое разочарование.
– Нет. – Он не стал подробней говорить об их отношениях, не сообщил никаких деталей. – Она… у нее громкое имя, Стиви. И ее тревожит, что пребывание в Оазисе повредит ее карьере.
– У нее нет необходимости беспокоиться. Все, что здесь происходит, строго конфиденциально.
Ли помотал головой, и его ясные серые глаза умоляли о понимании.
– Тут речь идет не о твоих принципах, Стиви… Она имеет дело со средствами массовой информации… Она думает, что правила честной игры соблюдаются повсюду, но все это – одни слова.
– У меня это не так, – ответила она спокойно. – Передай своей… подруге, что она может мне доверять. – Что ж, вопрос снимается, подумала Стиви. В конце концов, не я это выбирала.
Когда Ли возвращался из Оазиса, он не мог думать ни о ком, кроме Стиви, ставшей теперь еще красивей, чем она была, когда он влюбился в нее. В ее лице появились характер и сила, озаренные добротой и теплом. Он и до этого понимал, как трудно ему будет увидеть ее снова; но он даже и представить себе не мог, насколько болезненным окажется воспоминание о том, что он потерял навеки.
Он убеждал себя, что искал лишь возможности помочь своей любовнице, и все-таки ему было адски больно сознавать, что Стиви потеряна для него.
Брось все это, Стоун, подумал он. Ты даже не соизволил объяснить ей, как сильно ты изменился, с тех пор как расстался с ней. И все же, понимая, через что ей пришлось пройти, как мог он мешать ее счастью своими проблемами? Как мог он объяснить характер их отношений с этой женщиной, когда и сам едва их понимал? Она ворвалась в его жизнь словно тропический ураган, сокрушила все его устои, затянула на свою тропу…
Он приехал тогда в Вашингтон для участия, во встрече с японской торговой делегацией, намереваясь наладить новые деловые связи. Она будто свежий бриз, влетела в зал, и направилась прямиком к нему.
– Вы кто-то, кого я должна знать? – спросила она, не потрудившись представиться самой, очевидно уверенная, что ее и так все должны знать.
Захваченный в плен ее прямотой, Ли рассмеялся.
– Почему бы вам не решить это самой? – ответил он. Она не преминула это сделать. Она была такой живой и жизнерадостной, такой яркой и блестящей – и так великолепно владела собой, что была способна загипнотизировать целый зал своей неуемной энергией.
Она затащила Ли в постель с такой же целенаправленностью, какую проявляла и в своей деловой жизни, и на какое-то время он поверил, что жизнь дала ему еще один шанс. Она ворвалась в его одиночество, заставляла его поспевать за своим острым умом, неуемными амбициями – и бешеным темпераментом в любви.
Поначалу их занятия любовью казались ему чем-то совершенно для него новым; бешеные и самозабвенные, они превосходили все самые безумные фантазии, потому что она находилась рядом, такая живая и реальная. У них не было времени ни для благодушия, ни даже для того спокойного уюта, который приходит вместе с привычкой; она и не допустила бы его. Она постоянно нарушала границы их отношений в своей стремительной гонке навстречу… чему? Ли до сих пор затруднялся дать ответ на этот вопрос.
В первый раз, когда она попросила сделать ей больно, он подумал, что она просто шутит, что ей захотелось устроить нечто вроде игровой прелюдии к их любви. А потом она показала ему кожаные наручники, плетку…
Нет, заявил он, он никогда не ударит женщину.
– Ты ничего не понимаешь, – заявила она, обнаруживая гнев, который оказался настоящим, не шуточным. – Если ты хочешь сделать меня счастливой, то должен играть по моим правилам.
Наперекор своему инстинкту, желая сделать ее счастливой, Ли попытался. И тем не менее просто не смог заставить себя по-настоящему причинить ей боль, удовлетворить вызов ее сверкавших глаз.
И когда она увидела, что он не готов к игре, то осыпала его насмешками за его сдержанность, а затем, через миг, начала заниматься любовью с такой интенсивностью, что он не мог опомниться.
Она сводила его с ума своим непостоянством. Вечера любви чередовались с нарушенными обещаниями, когда она обманывала и не являлась. А потом следовали дикие, фантастические объяснения причины или вовсе ничего. Как-то раз, когда они договорились вместе отправиться на выходные за город, она попросту исчезла; он узнал у ее секретаря, что она улетела в Израиль брать интервью с премьер-министром. Вернувшись, она и не подумала извиниться, а лишь удивилась, как это он мог претендовать на ее время.
Память о Стиви, воспоминания о том, как он разорвал их отношения, заставляли Ли пытаться понять другого человека и его поведение.
И все же, по мере того как ее карьера продвигалась вперед с головокружительной скоростью, ее капризы становились все более странными и зловещими. Перед кинокамерой и на публике женщина, которую он обожал и любил, была вся как на ладони, но вот когда они оставались вдвоем, появлялась другая – гонимая своими потребностями, которые казались совершенно чуждыми Ли, и появлялась с пугающей регулярностью. И когда он предложил ей сходить к доктору, она устроила такую бурю, от которой у него захватило дух.
Мог ли он бросить ее тогда? – размышлял он. Он не мог этого сказать точно, поскольку, когда она сказала ему о своей беременности, узы между ними окрепли.
И все же она отказалась выйти за него замуж; даже отказалась жить вместе.
– Я должна быть свободной, – заявила она ему с горловым смехом. – Я должна летать на всех ветрах. Но я буду возвращаться к тебе, Ли, дорогой. Разве я не возвращаюсь всегда?
Как ни странно, отношения между ними стали еще прочнее, когда у нее случился выкидыш. Она уехала в Канны брать интервью у самой популярной и противоречивой супружеской четы Голливуда, парочки буйных кинозвезд, которые неизменно приводили в восторг прессу своими публичными ссорами и ураганными примирениями. Она просила Ли поехать вместе с ней, устроить себе отпуск, но в тот момент он никак не мог лететь с ней во Францию и обещал присоединиться через пару дней. К тому времени, как он приехал, она лежала в маленькой клинике на юге. Казавшаяся слабой и беззащитной, словно сама была ребенком, она сбивчиво рассказала ему, как поскользнулась и упала в ванной гостиницы, как некому было помочь ей… и что ребенка спасти было уже нельзя.
Исполнившись решимости сохранить их отношения, Ли решил поехать в Оазис. И все-таки как мог он сказать Стиви, что нуждается в ее помощи? У него не было никакого права, вообще никакого; уже давным-давно он потерял всякую надежду понять ее, а теперь… теперь жизнь показала, каким невежественным и самонадеянным он был.
2
Наслаждаясь тишиной своего кабинета, Стиви стояла у окна и глядела на пустынный ландшафт, палитру золотистых и красных оттенков, испещренную ломаными силуэтами кактусов. На фоне вечной красоты природы она искала душевного успокоения.
С тяжким вздохом она отвернулась от окна и протянула руку к проволочной корзинке со множеством писем. Работа была лучшим лечением от всех сердечных недугов; помогая другим, легче было отодвигать собственные огорчения. И средство это было безотказным.
Поставив корзинку в центр стола, Стиви села в кресло и достала горсть конвертов. Почти сразу же ее взгляд остановился на официальной печати, стоявшей на большом кремовом конверте из тонкого пергамента. Проворно вскрыв конверт, она прочитала лежавшее в нем послание, написанное красивым шрифтом:
Президент Соединенных Штатов
имеет огромное удовольствие объявить о присуждении
«МЕДАЛИ МИРА»
мисс Стефании Найт
за ее неустанные усилия и героическую работу
во имя…
Со все возрастающим волнением Стиви дочитала до конца послание, до того места, где она приглашалась в Белый дом через пару недель для получения награды из рук самого президента во время торжественного обеда, на котором подобной же чести удостоится лишь четверо других американских граждан – причем остальные были старше и знаменитей, чем она, и уже много раз отмечались разными наградами.
И как она могла усомниться в себе? – подумала Стиви. Она шла по верной дороге, и пусть даже это означало порой одиночество и тоску, она помогала менять жизнь других людей – и эти ее усилия получили признание даже в самых высоких коридорах власти.
Зажав письмо в руке, она выскочила из кабинета, В нетерпении поделиться новостью со своими сотрудника ми, с теми, кто работал в эти выходные. Но лишь только Стиви выскочила за дверь, она внезапно столкнулась с женщиной, шедшей по коридору, яркой блондинкой с топазовыми глазами и безупречной кожей.
– О, Боже, – сказала Стиви. – Простите.
– Ничего, – ответила женщина звучным, низким голосом, который составлял часть ее привлекательности. – В меня бросали и гранаты. Правда, это было ненамного хуже.
Голос показался Стиви знакомым, и когда она внимательно посмотрела в лицо женщины, оно тоже ей о чем-то говорило. Но имени вспомнить не могла.
Стиви стала торопливо помогать женщине собрать рассыпавшееся из ее сумочки имущество. По давней привычке она невольно все контролировала. Ее поразили две вещи: единственным стимулянтом, который мог считаться вредной привычкой, была пачка сигарет без фильтра; а кроме того там лежал небольшой нож с автоматически выдвигающимся лезвием. Стиви секунду колебалась, прежде чем бросить его к остальным вещам.
– Пожалуйста, – сказала она, защелкивая сумочку и вручая хозяйке. Глаза Стиви еще раз задержались на лице женщины, стараясь отгадать, кто она такая. Вероятно, она видела ее в какой-нибудь газете.
– Вы Стиви Найт, не так ли? – спросила женщина. И снова ее голос что-то напомнил Стиви, хрипловатый, горловой звук его говорил о бессонных ночах, виски и сигаретах.
Стиви кивнула.
Рыжеволосая особа критически рассматривала ее в течение нескольких секунд.
– Я как раз пришла с вами повидаться. Никакой предварительной договоренности с ней не было. Более того, всех посетителей принимали в специальном месте. Стиви поняла, что эта женщина словно таран пробивает все барьеры.
– Послушайте, – сказала Стиви, – все посетители должны записаться в…
– Я не посетитель, – объявила женщина. – Я пришла, чтобы зарегистрироваться… стать одной из ваших, как там они называются, путешественниц. – Она произнесла это слегка ехидным тоном, словно специально хотела настроить против себя Стиви.
– «Путниц», – спокойно поправила Стиви. – Если вам требуется помощь, мы должны поговорить и решить, каким образом вы сможете ее получить. Но сейчас я не могу уделить вам время, и вы не можете просто… «зарегистрироваться». Так у нас в Оазисе не полагается. Обычная процедура допуска…
– Мне все это известно. Я делала об этом репортажи, – нетерпеливо перебила Стиви рыжеволосая. – Или вы не знаете, кто я такая?
Внезапно Стиви осенило. Она видела это лицо по телевизору; если бы она смотрела передачи почаще, то скорее узнала бы его. Дени Викерс была самой высокооплачиваемой ведущей программы за всю историю американского телевидения, звезда в своей области, знаменитая своими репортажами из горячих точек и ситуаций, требовавших мужества даже от бывалых корреспондентов-мужчин. Дени проникала в Бейрут и брала интервью у террористов, отправлялась в трущобы Бронкса, чтобы уговорить сумасшедшего любовника с привязанным к его телу динамитом освободить женщину и нескольких ее детей, которых он держал заложниками.
А всего лишь на прошлой неделе, посреди повествования об отряде афганских моджахедов, передававшегося по спутниковой связи прямо из гор, окружавших Кабул, Дени Викерс вдруг оборвала свой рассказ и почему-то пустилась в воспоминания, достаточно фантастическое, как она в детстве совершила путешествие на Тибет. На экране сразу же появилась реклама, а когда она закончилась, вместо Дени репортаж продолжила другая женщина-репортер.
Дени заметила, как в глазах Стиви появилось узнавание. Не дожидаясь словесного подтверждения, она обрушилась на нее:
– Послушайте, Стиви, я… ну… повисла над пропастью. Мне необходимо доказать своему начальству, Что я не сломалась – либо, если и существует вероятность этого, что я что-то предпринимаю, чтобы привести себя в норму. И я не могу ждать шесть или восемь недель. Тогда я уже буду им не нужна. Там уже появится новое лицо… доказывая администрации, что незаменимых людей не бывает… – Она старалась говорить это с легкой усмешкой, однако Стиви видела, что на самом деле она была страшно напугана перспективой, что ее выставят, заменят кем-то еще.
Свободных мест у нее не было совершенно, она отрицательно покачала головой и тут обратила внимание на ногти Дени, наспех накрашенные и поразительно не вязавшиеся с ее безупречным экранным имиджем, на ссутулившиеся плечи и плотно сжатые губы. Она увидела, как Дени закуривает сигарету дрожащими пальцами, как делает затяжку с нервной жадностью, которая напомнила Стиви о том, как курила Пип, – и у нее не осталось сомнений, что эта женщина находится на краю. Преследуемая по пятам Дени, Стиви отступила внутрь кабинета и сверилась с графиком, где были написаны числа отъезда пациенток, а также график прибытия новых. Оазис был заполнен до отказа, немыслимо было задерживать приезд тех, кому уже было дано добро.
– Ничего нельзя сделать, мисс Викерс. Но если вам очень срочно нужна помощь, не теряйте надежды.
Дени с минуту помолчала.
– Моя проблема иная, чем у остальных, Стиви. Тут дело Не в том, чтобы приглушить пристрастие к спиртному, пилюлям или кокаину. Я просто не могу ждать. – Она наступала на Стиви, словно хотела, чтобы слова прозвучали для Стиви с такой же выразительностью, как с крупного плана на экране.
– Если вы откажете мне, Стиви, – просто сказала Дени, – то я умру.
Эти простые слова глубоко врезались в душу Стиви. Когда адмирал в свое время отказал ей от дома, выгнал ее, разве это не означало решающий шаг в ее долгом скольжении вниз?
– Я не стану отказывать вам, Дени, – сказала она. – Давайте поищем где-нибудь для вас место. А поговорим с вами уже потом, когда вы где-нибудь поселитесь.
3
Когда Дени шла вслед за Стиви по длинному коридору, она испытывала головокружительное чувство облегчения.
Теперь все будет хорошо, сказала она себе. Все будет хорошо. Она не сошла с ума и не заболела. Она просто очень устала и сейчас получит необходимый ей отдых.
Дени испытывала чувство, будто всю свою жизнь брела по воде, и когда уставала, когда ее рейтинг казался пошатнувшимся пусть даже чуть-чуть, ужас от того, что она утонет, охватывал ее до такой степени, что уничтожил всякую возможность наслаждаться той блестящей, восхитительной жизнью, которую она себе устроила.
Она использовала все шансы – дикие, безумные шансы, ведь только так можно было создать еще одну сенсацию, заставить боссов ее канала улыбнуться и сказать: «Молодчина, Дени, действуй!» – и она чуть подольше будет в безопасности, ее не уволят. Например, вести репортаж под огнем на одних нервах, а повсюду считалось, что у Дени Викерс железные нервы, и этот комплимент нравился Дени больше, чем все остальные. Это был знак одобрения, высший знак, которым удостаивал кого-нибудь ее отец; и уже после его смерти он стал стандартом, доминировавшим в жизни Дени.
Устроиться в уютной, но спартанской комнате было просто; Дени высыпала содержимое своей косметической сумочки на полку в ванной и поставила в шкаф объехавшую с ней вокруг земного шара сумку, ее ручной багаж.
Из сумки она вытащила маленькую серебряную рамку и поставила ее на белый березовый туалетный столик. В рамке была фотография Черного Джека Викерса, щеголя и в свои пятьдесят восемь лихого красавца, который смеясь «короновал» свою двухлетнюю дочку фуражкой яхтсмена. Даже сейчас, через двадцать лет после его смерти, он казался таким живым и излучавшим энергию. И разве удивительно, что всякий мужчина, ухаживавший за Дени и влюблявшийся в нее, казался бледным и тусклым по сравнению с ним? Истории, которые он рассказывал ей про свою жизнь – а также истории, которые они придумывали вместе, – казались такими же реальными и захватывающими, как все ее репортажи.
По любым стандартам Джек Викерс всегда жил полной жизнью. Бутлегер во времена «сухого закона», он снабжал вином и более крепкими напитками и нью-йоркских гангстеров, и жаждущую публику из высших слоев общества с одинаковым шармом в своем подпольном баре на Ист-Сайд. А после отмены «сухого закона» Джек моментально превратил свой бутлегерский бизнес в легальный, а свой бар в «Клуб Черного Джека».
Женщины сходили с ума от Джека; молодые и старые, богатые и бедные, они преследовали красивого, лихого холостяка, каждая надеялась, что именно ей удастся заманить его при помощи своей красоты или власти и привести к алтарю.
Среди тех, кому едва не удалось это, была Бренда Фрейзер, яркая и неунывающая, чьи сумасбродные выходки пользовались почти такой же известностью, как и приколы Джека. Когда эта парочка встретилась, то казалось, будто огонь встретился с пламенем. Их роман бушевал три неистовых месяца, уже поговаривали об их неминуемой помолвке. Затем все резко оборвалось.
Джек Викерс бросил красавицу Бренду, как говорили, после сокрушительной драки в его клубе, завершившейся тем, что она запустила ему в голову бутылкой шампанского и в ярости вылетела на улицу. Но Джека такие вещи не пугали, он любил, когда его женщины показывают характер. Он мог даже потом извиниться, ведь он знал, что женщинам требуется время от времени чувствовать, что им уступают. Однако, прежде чем это случилось, Бренда заявилась в «Клуб Черного Джека» с новым мужиком, хохоча и кокетничая с ним, словно она уже забыла своего прежнего любовника и увлеклась новым.
Естественно, все глаза устремились на Джека; был его ход, и он сделал его как блестящий актер. Высокомерным мановением руки он послал на стол Бренды большую бутыль хорошего шампанского, два с половиной литра, а вместе с ней улыбку – «не волнуйся, я не ревную». Он проделал это с видом джентльмена, щадящего уязвленные чувства брошенной им леди, и выполнил это так ловко, что все поверили, неважно, что бы потом Бренда ни говорила. Многие переменили бы потом свое мнение, если бы видели, что случилось в ту же ночь через несколько часов, уже под утро, когда клуб закрылся. Тогда Джек придрался к Обокену, самому крутому парню в портовом баре, и затеял с ним драку.
Он дрался яростно, срывая всю свою накопившуюся злость, и когда все закончилось, у его неудачливого противника была сломана челюсть и три ребра. Джек отсчитал три стодолларовых бумажки из пачки, которую всегда носил с собой, бросил их на грудь поверженного парня и ушел прочь с рваной раной под глазом и нетронутым чувством своего мужского достоинства.
Если другие мужчины могли перебеситься и остепениться, чтобы скрыть разочарование, Черный Джек Викерс развернул целую кампанию соблазнений, перед которой спасовал бы сам Дон-Жуан. Лишь приблизившись к полувековой черте, Джек начал оказывать знаки внимания Сьюзен Бельфорт, с видом, намекавшим на серьезные намерения. Сьюзен была красива и молода, ее семейство – почтенным и старинным. Ее увлек молодецкий шарм Джека, однако ее семья была напугана его репутацией.
Сьюзен пригрозили, чтобы она выкинула его из головы – иначе будет хуже. Она отказалась, предпочтя потерю большей части наследства, за исключением неотменяемого трастового фонда, и вышла замуж за Черного Джека Викерса. Сыграли вызывающую, сенсационную свадьбу из тех, к которым в семействе всегда относились с презрением. Две сотни гостей представляли весь диапазон от знаменитостей до известных всему городу лиц: киношники, люди искусства, гангстеры – определенно «не нам ровня, дорогая».
Совершив такую дорогостоящую сделку, Сьюзен Бельфорт Викерс героически старалась оправдать потерю денег. С присущим ей упорством, не уступавшим упорству Джека, она вознамерилась доказать, что ее родители ошиблись, предавая анафеме ее замужество. Джек в свою очередь доказывал, что ошиблась Сьюзен, продолжая затаскивать в постель всех понравившихся ему женщин, которых привлекала его опасная репутация.
Отчаявшись, Сьюзен разыграла козырную карту: забеременела. И на какое-то время перспектива стать отцом в пятьдесят шесть лет привязала Джека к дому. Вскоре появилась на свет маленькая Дениза, которой дали это имя в честь Денниса, отца Джека. Однако вскоре после этого Джек снова взялся за старое. У Сьюзен появилось множество симптомов – обмороки, провалы в памяти, периоды дезориентации, когда она воображала себя снова девочкой. И в последующие годы Сьюзен обитала то в дорогих лечебницах для душевнобольных, то в жилище Викерсов на Пятой авеню. Оставленной на попечение нянек и экономок, Дени порой доставались бешеные приступы внимания со стороны ее обожаемого папочки, и ее эмоциональная диета колебалась между полным забвением и чрезмерным обилием общения.
Встревоженное слухами о душевной болезни дочери, семейство Сьюзен наконец простило ей бунтарский акт и прислало целый отряд специалистов. Одни объясняли ее состояние гормональными изменениями во время беременности и родов, другие стрессами от несчастного замужества. Джек обвинял во всем наследственность Бельфортов.
– Слишком много родственных браков, черт побери, – заявил он своим родственникам со стороны жены, когда те предложили развод. – Идите и забирайте ее! Она мне такая не нужна! – бушевал он, а маленькая Дени слушала все это, стоя за дверью.
Затаив дыхание, с болезненным холодом под ложечкой она слышала, как произносят ее имя, разговор шел про какую-то «опеку», его смысла она не понимала.
– Если бы она была парнем, я бы убил вас всех, прежде чем позволил забрать ее! – ревел Джек своим бывшим родственникам.
Это Дени поняла и почувствовала себя униженной словами отца, но и восхищенной его экстравагантностью. Потом она росла уже в доме матери, в тени ее безумия, о котором говорилось только шепотом и осторожными эвфемизмами.
«Твоя мама сегодня устала» – эти слова могли означать что угодно, как со временем поняла Дени, – слезы, истерику, молчание или – хуже – галлюцинации, когда Сьюзен разговаривала с плодами собственного измученного воображения. В этих печальных декорациях Дени становилась молчаливой бунтаркой и освобождалась от своей подавленности, лишь когда бывала у отца, становясь неистовой просительницей, жаждущей любви и поддержки.
Она научилась курить, пить и ездить верхом. Научилась охотиться рядом с отцом – на уток в Айдахо, на медведей и оленей в Мэне – и оценивать лошадей на коневодческих племенных фермах в Кентукки и Ирландии. Подражая бесшабашной храбрости Джека, она всегда была готова принять вызов и пуститься в опасное мероприятие.
Высший комплимент Джек сказал Дени, когда той исполнилось шестнадцать лет. Он взял ее на сафари в Кению – настоящее, со стрельбой, «без всякой там ерунды с фотоаппаратами», как заявил он, и она первой застрелила носорога.
– Сына у меня нет, – прокаркал он у костра в ту ночь, – но слава Богу, что есть такая дочка, как ты.
Хотя желторотые юнцы и заглядывались на красоту и живость Дени, восхищались ее бесстрашием, она не могла испытывать к ним никакого интереса. Хоть она и не собиралась заниматься психоанализом, но причина лежала на поверхности: мальчики ее возраста не могли соперничать с Черным Джеком Викерсом. Она всегда предпочитала ужинать с отцом и его друзьями и не чувствовала никакой неловкости, флиртуя с мужчинами, которые были в три раза старше нее, вызывая их на соревнования, кто кого перепьет или у кого сильнее руки, и часто при этом выигрывала.
За неделю до ее семнадцатилетия Джек купил Дени «ягуар» с откидным верхом, способный развить скорость до ста шестидесяти миль в час.
– Жми до отказа, – приказал он, когда они отправились в свою первую пробную поездку по пустынной дороге на Лонг-Айленде. – Вот молодчина! – сказал он смеясь, когда она нажала на акселератор, не колеблясь ни секунды. – Вот это моя дочка, моя Дени!
Никогда не бойся и жизнь свою нажимать до отказа. А что-то меньшее – это для трусов и слабаков…
Он прав, думала Дени, когда мчалась мимо лугов и ферм на головокружительной скорости, безмерно разгоряченная резким ветром, бьющим в лицо, бешеным биением собственного непослушного сердца.
А после того как она прошла его последний тест, снова доказав, что может рисковать и оставаться целой, Джек передал дочери еще один подарок ко дню рождения – месяц круиза вокруг греческих островов на борту его парусной яхты.
Плавая по морям вместе с отцом, вдвоем, если не считать Никоса, молодого грека, их помощника, Дени никогда в жизни еще не чувствовала себя такой счастливой. Больше всего в жизни ей хотелось плавать так всегда, из океана в океан, вместе с отцом повидать мир и его чудеса. Под эгейским солнцем, которое сделало бронзовым ее тело и окрасило медно-рыжие волосы золотистыми бликами, она была похожа на юную языческую богиню.
Неудивительно, что Никос нашел Дени неотразимой, что он попробовал завести осторожный флирт, хотя бы для того, чтобы заполнить долгие часы плаванья. Дени отвечала на флирт скорее машинально, чем всерьез, поскольку, хоть и любовалась сильным, мускулистым телом парня, настоящего интереса к нему испытывать не могла. Он просто был гораздо ниже уровня ее идеала. Джек Викерс, казалось, не возражал против их флирта, гордясь яркой красотой Дени и забавляясь тем, как она закружила голову простоватому молодому моряку. Однако как-то днем, начав пить раньше обычного, он допился до того, что вид хохочущих вместе Дени и Никоса вогнал его в черную, безобразную депрессию.
Вечером, когда яхту поставили в уединенную бухту, Дени старалась поднять настроение отца, вызвав его на состязание, кто кого перепьет, его излюбленным солодовым виски. И все же алкоголь только сделал Джека плаксивым; он, казалось, был занят лишь подсчетом собственных дней рождения и не обращал внимания на Дени.
