Текст книги "Философ"

Автор книги: Джесси Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава одиннадцатая

Чтобы добиться личной встречи с Ясминой, пришлось долго ее уламывать – ей хотелось ограничиться телефонным разговором. Делать было нечего, я разыграл единственную мою козырную карту: день рождения. Выпей со мной чашку кофе – так ли уж о многом я прошу? Все решило мое предложения выпить ее в нашем давнем пристанище, в норд-эндском кафе, где эспрессо заваривали в машине размером с танк «Шерман». Ясмина сдалась, в каковом исходе я, собственно, и не сомневался. Как ни стремилась она удержать меня на расстоянии вытянутой руки, любовь к горячим напиткам пересилила.

Мы пришли туда, и кафе оказалось закрытым. Я постарался не увидеть в этом дурного знамения. Ясмина горестно вскрикнула.

– Когда же они успели? Я была тут всего две недели назад.

В витрине висело извещение, датированное двадцать третьим марта.

Нашим дорогим клиентам – спасибо за чудесные двадцать лет. С печалью сообщаем вам, что после долгого сражения с раком Этторе скончался. Кафе было его жизнью, он любил каждого, кто сюда заглядывал. Нам будет всегда не хватать его.

От мысли, что Этторе (имени его я до той минуты не знал) открыл свое кафе примерно в то же время, когда мой брат сорвался на грузовике в реку и утонул, меня проняла дрожь.

Мы прошли под скоростной автомагистралью, решив посидеть в «Старбаксе», стоящем неподалеку от «Фэньел-Холла». Заказав кофе, Ясмина сразу же попыталась расплатиться за нас обоих.

Я остановил ее:

– Сделай мне подарок, оставь хоть чуточку самоуважения.

Она улыбнулась, криво, однако промолчала.

– Я тебе несколько недель звонила, – сказала она, когда мы уселись. – И ничего, кроме гудков, не услышала.

– Это уже не мой номер.

– Ты его сменил?

– У меня больше нет телефона.

– Почему?

– Ты его отключила.

– И ты не обзавелся новым?

– Нет.

– Я сделала это не потому, что… послушай, сам посуди, один твой счет я оплатила. И решила, что ты заведешь новый.

– Не завел.

– Да. Ну… Ну, извини.

– Все нормально.

– Мы не поговорили об этом. А надо было.

– Все нормально.

– Я была ужасно зла на тебя.

– Знаю.

– Но все равно следовало сначала сказать тебе.

– Пусть тебя это не заботит. На самом деле отсутствие телефона – это новая степень свободы. Хоть в это и трудно поверить.

– Ладно. – Она помолчала. – Так в чем же дело?

– Ни в чем. Мне захотелось написать тебе. Вот я и написал. Я не думал, что у нас объявлен мораторий на электронную почту.

– Не злись.

– Я и не злюсь. Просто не понимаю, чего уж такого страшного в том, что я послал тебе по электронной почте письмо.

– Ничего в этом страшного нет.

– Тогда почему ты так нервничаешь?

– Я не нервничаю. Прошу тебя, Джозеф. Я… послушай, мы больше не вместеи…

– Я знаю. Очень хорошо знаю. Однако спасибо за напоминание.

– Прошу тебя, перестань.

Я молчал.

– Я рада, что у тебя все устроилось. Мне хочетсяузнать об этом побольше. Расскажи о твоей работе.

Я поразмыслил.

– Это что-то вроде исследовательской группы.

– Как… «мозговой центр»?

– Можно сказать и так.

– Здорово. Именно то, что тебе нужно. Я ведь всегда это говорила, верно? И квартира у тебя новая? Я думала, ты у Дрю живешь.

– Жил одно время. Теперь уже нет. Послушай. – Наш пустой разговор начинал меня раздражать. – Не знаю, как сказать…

– Погоди, – сказала она. – Погоди.

– Нет, я…

– Погоди минутку. Я знаю, что ты хочешь сказать.

– Ты не…

– Знаю, – заявила она. – И мне нужно…

– Твои родные? Дело было в них? Потому что если так, то…

– Дело было не в них. Они тут ни при чем.

– Так просвети же меня. Строго конфиденциально…

–  Прошутебя, прекрати. Мы не можем обсуждать это здесь.

– Тогда где же мы…

– Нигде. Нигде и ни в какое время.

– А, я начинаю понимать.

– Тут и понимать нечего.

– Понимать всегда есть что, – сказал я. – И мне оно по силам. Я же умный малый, Мина, я могу разо…

– Пожалуйста, не называй меня так, – попросила она.

Меня эта просьба уязвила.

– Это почему же?

– Потому что я тебя прошу.

– Но почему?

– И пожалуйста, пожалуйста, говори потише.

Люди уже начали поглядывать на нас поверх своих «латте».

– Давай прогуляемся, – предложил я.

Она потрясла головой.

– Почему?

– Я хочу остаться здесь.

– Почему?

– Это нейтральная территория.

Я удивился:

– Ты мне не доверяешь?

– Разумеется, доверяю.

– Тогда пойдем.

– Тебе хочется препираться со мной или просто поговорить?

– Мы же не разговариваем, – сказал я. – Ты мне не позволяешь.

– Джозеф, – она прижала ладони к вискам, – не заводись.

– Я всего лишь…

– Пожалуйста. – Она подняла на меня взгляд. – Дай мне хоть слово сказать.

На миг мне показалось, что она вот-вот заплачет. Я это видел, и не единожды. Лицо у нее становилось зеленоватым, как будто ее того и гляди стошнит. Я подавил желание коснуться ее. Ясмина еще раз потерла глаза, и на этот раз, когда она взглянула на меня, лицо ее оказалось совершенно спокойным.

– Я помолвлена, – сообщила она.

Теперь одна из наших соседок, девушка в черных пластиковых очках, действительно пожирала нас глазами. Еще бы, такое развлечение! Почище всякого «Жизнь дается только раз»! Я гневно уставился на нее, и она снова уткнулась в свою Афру Бен [17]17
  Афра Бен (1640–1689) – английская романистка и драматург, считается первой профессиональной писательницей в истории Англии.


[Закрыть]. Тем временем Ясмина пила кофе – быстрыми, маленькими глотками – и нервно посматривала на меня.

– Прошло пять месяцев, – сказал я.

– Шесть.

– Шести еще нет. Пять с половиной.

– И что?

– А то, что это смехотворно.

– Нет.

– Да. Абсолютно смехотворно.

– Думай как хочешь.

– Кто он?

– Его зовут Пит, – сказала она, – и « он» мой жених, так что, если ты не против…

– Пит.

– Да.

– Это его настоящее имя?

– Конечно, настоящее, – сказала Ясмина. – Что за странный вопрос.

– А фамилия у Пита имеется?

Напряженное молчание. И затем:

– Сулеймани.

– А, – сказал я.

– Что – а?

– Ничего.

– Это твое «ничего». Что ты имел в виду?

– Ничего, – сказал я. – Просто так я и думал.

–  Какты думал?

– Иранец, – ответил я.

– Да, иранец.

– Вот именно так я и думал.

– Прими мои поздравления. Ты угадал. Браво.

– Твой сарказм излишен.

– Он иранец. Это вас смущает, ваше высочество?

– Ну, вряд ли мое мнение может как-то повлиять…

– Нет, – сказала она, – не может, но кого это волнует? Кого волнует, что речь идет о человеке, которого я люблю? Дело же не во мне и не в нем, а только в тебе. Тебя всегда интересовал только ты сам. Ну так и скажи мне все, что ты думаешь. Выложи карты на стол. Давай, выскажись, тебе от этого только лучше станет.

– Хорошо, – сказал я. – Позволь мне догадаться: он живет в Лос-Анджелесе.

– В Нью-Йорке.

– Ладно, хорошо, в Нью-Йорке. Ему сорок пять, торгует автомобилями.

–  Тридцать, – с вызовом произнесла она, – инвестиционный банкир. Ты закончил? Потому что мне все это ни к чему, и если ты не перестанешь вести себя как младенец, то я лучше уйду. Я вообще не обязана тебе что-либо рассказывать. Хотеларассказать, из вежливости, чтобы ты услышал об этом не от кого-то, а от меня. Потому и звонила. Я стараюсь вести себя правильно, но ты делаешь это очень, очень трудным.

Долгое молчание.

– Прости, – сказал я.

Она не ответила.

– Мина.

– Не называй меня так.

Снова молчание.

– Давай попробуем еще раз, – предложил я. – Скажи мне, что ты помолвлена.

Она не сразу, но сказала:

– Я помолвлена.

– Поздравляю. Я счастлив за тебя. Счастливее некуда. Собственно, я не мог бы быть счастливее, даже если бы…

– Достаточно.

А по-моему, у меня получалось совсем неплохо.

– Где вы познакомились?

– У моей сестры.

– И… когда ожидается великий день?

– Не знаю. Он пытается добиться перевода на западное побережье. Я останусь здесь на весь следующий год, буду работать клерком у судьи Полонски. Так что в течение года ничего не произойдет.

– Значит, у меня есть время, чтобы вернуть тебя.

Ясмина округлила глаза.

– Поздравляю, – сказал я. – Честно.

– Ты правда?..

– Я стараюсь.

Молчание.

– Спасибо, – сказала она.

Молчание.

– Хочу кое о чем спросить тебя, – сказал я. – Только не злись. Договорились?

– Нет.

– Что ж, ладно, и все-таки… Пит его настоящее имя?

Не знаю, чего ей хотелось сильнее – расхохотаться или ударить меня.

– Сокращенное от Педрам.

– Понятно.

Молчание.

– Спасибо, что не наорала на меня.

Шипение пара, скрежет кофемолки.

– Это не то, что ты думаешь.

– А что я думаю?

– Он хороший парень, – сказала Ясмина. – Действительно хороший. Заботливый, умный. Окончил Нью-Йоркский университет.

Говорила она как-то слишком неуверенно, и я понял: если мненеобходимо надеяться, что у меня еще сохранился какой-то шанс, то и ейравно необходимо доказать – себе, мне, – что она не предала свои идеалы, обменяв меня на модель пошикарнее. Мне отчаянно хотелось объявить ей, что это не так, но я сказал лишь:

– Ничего иного я и не ожидал.

Заснуть я в ту ночь не смоги, когда на подъездной дорожке заурчал фургончик Дакианы, встал и вышел на кухню, где Альма разворачивала свежий батон хлеба.

– Раненько поднялись, мистер Гейст.

Я слабо улыбнулся:

– Чувствую себя не лучшим образом.

– Мне очень жаль. Возможно, нам снова придется отменить наши дебаты.

Предположение это меня расстроило: получится уже второй раз за неделю. Или она пытается выставить меня? Я приказал себе успокоиться. Бритьем я нынче пренебрег и, должно быть, выгляжу нездоровым. Она просто проявляет заботу обо мне.

– Я об этом вовсе и не думал, – сказал я. – Но спасибо.

– Решайте сами. – Она вручила мне батон – порежьте. – Должна извиниться перед вами за то, что не предупредила о появлении моего племянника. Я и предупредила бы, если бы знала, что он придет.

– Вам не за что извиняться.

– Прошу вас, мистер Гейст. Давайте будем честны друг с другом. Ваше раздражение просто бросалось в глаза.

Я, орудуя ножом, пожал плечами.

– Мне придется попросить вас терпеть его визиты сюда, поскольку они и неизбежны, и неизбежно повторятся.

Я сунул ломти хлеба в тостер и выключил посвистывающий чайник.

– Он – внук вашей сестры?

– Именно так. Последний лист, так сказать, оставшийся на древе, и за это я прощаю ему многие его изъяны. Я хоть и не считаю, что дурное воспитание оправдывает недостатки характера, однако значительная часть ответственности за воспитание племянника лежала на мне. Он осиротел очень рано и прожил со мной некоторое время. – Она вскинула руку, предупреждая мой ответ. – Не стоит так часто оправдываться, мистер Гейст. Я всего лишь хочу сказать, чтобы вы были терпимей ко мне и к нему.

– Могу я спросить, как он осиротел?

– Его родителей свело в могилу пьянство.

Вот теперь я и вправду почувствовал себя виноватым.

– Да, – сказала она, – печальная история. Как вы легко можете себе представить, мальчик мне достался почти неуправляемый, но, думаю, я к этим чертам его характера еще кое-что и добавила, во всяком случае, укрепила их. Дети выводят меня из себя тем, что изображают наличие у них разума, которым вовсе не обладают. А я то и дело забываю об этом, вот в чем моя и только моя вина. – Она помолчала. – Мне придется извиниться перед вами еще раз. Все это нисколько вас не касается. Я прошу лишь, чтобы вы не судили его слишком строго.

– Мне ведь за вастревожно.

– Тогда позвольте вас успокоить. Он моя головная боль, это правда, но я более чем способна справляться с ним. Однако я хочу, чтобы вы были готовы. У него есть обыкновение сваливаться точно снег на голову и так же внезапно исчезать. Поскольку я не видела его полгода, думаю, в ближайшие дни он еще не раз появится здесь.

Я молча смотрел на нее.

– Ему нужны деньги.

– Понятно…

Она не без раздражения сообщила:

– Он – единственный мой живой родственник, мистер Гейст.

– Конечно. Я не собирался лезть в ваши дела.

– Мои отношения с племянником всегда сводились и всегда будут сводиться к денежным подачкам. Да так оно и лучше – по крайней мере, он не утрачивает интереса ко мне, а я избегаю разочарований.

Меня так и подмывало спросить: да на что вам его интерес? На что, когда у вас есть я?

– Я понимаю, – сказал я.

Альма кивнула и вдруг обмякла, и я впервые увидел, насколько она стара.

– Ах. Это продолжается уже не один год. Я просто не привыкла к присутствию сторонних свидетелей.

– Он не имеет права расстраивать вас.

– И все равно расстраивает.

– Он не должен так поступать.

Она улыбнулась:

– Нет? И что же, вы убьете его за это?

– Я могу не впустить его в дом, когда он явится снова.

– Очень мило с вашей стороны, но, боюсь, согласиться на это я не могу. Конечно, Эрик – тяжкое бремя, но я несу его по собственной воле.

Ее усталый тон как-то не вязался со смехом, который вчера доносился из гостиной. Впрочем, я знал, как знают все, что любовь обращает каждого из нас в лицемера.

В соседней комнате загудел пылесос.

– Давайте поговорим о чем-нибудь более веселом. Вот, – Альма сунула руку в карман кофты и достала оттуда чек. – Это вам.

– Вы же заплатили мне вчера.

– Да. Но это подарок на ваш день рождения, который, как я понимаю, уже близок.

Если я и говорил ей о моем дне рождения, то не один месяц назад, и то, что она так долго о нем помнила, растрогало меня. Я хотел поблагодарить ее, однако, взглянув на чек, увидел сумму: пятьсот долларов.

– Мисс Шпильман, прошу вас.

– О чем, мистер Гейст?

– Я не могу это принять.

– Глупости. Вам нужно завести приличную пару обуви. Ученый не может ходить в рванье.

Новая обувь была мне и впрямь нужна, но не за пятьсот же долларов. Подумайте, сколько книг можно купить на эти деньги, сказал я.

– Человеку необходимо и многое другое, мистер Гейст. Книг у вас и без того предостаточно. А сейчас налейте мне чаю. Давайте попробуем навести порядок в нашей вселенной.

Глава двенадцатая

Как ни пыталась Альма умаслить меня, мне все равно казалось, что я стал для нее человеком второго сорта, а из-за новости, услышанной от Ясмины, чувствовал себя отвергнутым вдвойне. И я попросил Дрю собрать друзей на празднование моего дня рождения, – попросил, думаю, в отчаянной попытке как-то подправить мое пошатнувшееся самомнение. Если учесть, что времени у Дрю было мало, работу он проделал впечатляющую, набрав народу на целых две кабинки одного из местных баров – знакомых, которых я не видел со времени переезда к Альме, а если и видел, то не разговаривал с ними. Дрю хватило ума ограничиться одними мужчинами – коллегами по философскому отделению, аспирантами, там же были пара адвокатов и пара бизнес-консультантов. Как я поживаю, никто из них не спрашивал. Все спрашивали, не хочу ли я выкурить еще одну «Корону». Я хотел.

Потом кто-то поинтересовался, что происходит, когда тебе исполняется тридцать один год.

– Ты вступаешь в четвертый десяток лет.

– Нет, в четвертый десяток вступаешь, когда тебе исполняется тридцать. Это как с двухтысячным годом.

Разрешению этого вопроса и была посвящена большая часть вечера. Особенно много мне говорить не пришлось, за что я был благодарен. И, поскольку я сидел тихо, никто из подходивших ко мне, чтобы попрощаться и извиниться за ранний уход (работа, дети, будний вечер), не заметил, насколько я пьян, хоть я и добавлял к рукопожатию медвежье объятие. Оу! Ты как, в порядке? Да, в порядке. На деле же мне не терпелось тяпнуть еще одну.

В половине двенадцатого остался только Дрю.

– Ясмина помолвлена, – сказал я.

Брови его поползли вверх:

– Ишь ты!

Я допил остатки моего пива:

– Да уж.

Когда мы вышли на улицу, он поймал такси.

– Знаешь что, – сказал я. – Ты поезжай. А я пройдусь.

Он сразу понял, что спорить со мной бессмысленно. Пожелал мне счастливого дня рождения и уехал.

Я поплелся через «Выгон», спотыкаясь в весенней грязи и напевая под нос скорбную мелодию, происхождения которой припомнить не мог. Промурлыкал ее раз, потом еще раз, и наконец до меня дошло – Дакиана, это ее, какая-то цыганская песня, которой она любит будить меня и которая порождает во мне тягу к пирогам и самоубийству. Получи, товарищ. Вдоль Мэсс-авеню оранжево светились натриевые фонари. Воздух попахивал хлоркой. Сырой, возбуждающий запах. Я шел, пошатываясь и рыгая, в сторону Портер-сквер – окончательное место назначения неизвестно. Скоро покажется Дэвис-сквер. Почему тут что ни площадь, то и «сквер»? Планировщик города страдал четырехугольным фетишизмом. И никакие они не квадратные – все эти «скверы». Гарвард-сквер треугольная. Портер-сквер – трапеция. Инмэн-сквер – просто-напросто перекресток. А, вот он, дом, в котором я жил с Дороти, Келли и Джессикой. Я помахал рукой их этажу – надеюсь, они уже нашли себе жиличку, четвертую сторону квадрата. Как ее могут звать? Алисон. О нет. Миюнг. Звать ее должны Миюнг, а учится она на, ммммммм, на юридическом, в его приготовительной школе. И орать будет громче их всех, чтоб за две мили было слыхать.

Около бара «Колючка» стояла, покуривая, небольшая толпа. Пробираясь сквозь нее, я почувствовал, как на плечо мне легла чья-то рука.

– Привет.

Я неторопливо обернулся.

– Привет, – сказал мужчина. Его улыбка пыхнула табачным дымком.

Эрик.

Если бы я пребывал в каком-то другом состоянии, то пошел бы себе дальше, не желая, чтобы кто-нибудь увидел меня рядом с ним. Однако сейчас настроение мною владело экспансивное.

– Добрый вечер, – сказал я и поклонился в пояс.

Компанию ему составляли две женщины – бостонские ирландки, грузные блондинки с ногтями, покрытыми одинаковым жутким пурпурным лаком. Единственное приметное различие их состояло в том, что у одной пупок был с пирсингом, а у другой нет.

– Джои, так?

Меня даже смутила радость, которую я ощутил от того, что он помнит мое имя, – такая радость, что я и поправлять его не стал. Памятливость Эрика ничего для меня означать не могла. Однако означала.

– Точно. А вы Эрик. А ваши обворожительные дамы?

– Линдсей.

– Дэбби.

Кто из них кто, я так и не усвоил, поскольку в голове моей они уже обозначились как Пупок и Непупок. Я поклонился обеим.

– Честь и высокая привилегия для меня, – сказал я.

Обе хрипловато рассмеялись. Одна предложила мне курнуть. Я ответил отказом, пояснив:

– Вынужден беречь здоровье. Сегодня мой день рождения.

– Круто, – сказала Непупок. – Поздравляю.

Я поклонился еще раз.

– За это следует выпить, – сказал Эрик. Он взял Пупок за руку, и они вошли в бар. Я взглянул на Непупок, она улыбнулась, взяла за руку меня и потащила за ними.

В баре гремела музыка. Мы нашли себе место в углу, Эрик отправил девушек за выпивкой. Они с удовольствием подчинились и скоро вернулись с подносом, на котором стояли полные до краев стаканчики.

– Текииила, – сообщила Пупок. Говорила она с густым бостонским акцентом.

Все сыпанули себе на языки соли, выпили и закусили лимоном. Эрик послал девушек за пивом – отполировать.

Когда они отошли, я спросил – Пупок его подружка?

– Я с ними только что познакомился.

– Почему же тогда они покупают нам выпивку?

Даже напившись вдрызг, я всегда могу обнаружить логическую неувязку.

Он пожал плечами, подмигнул. Приобретя при этом сходство с Альмой – настолько разительное, что я едва не вскрикнул.

Дальнейшее вспоминается мне урывками. Помню, что мы продолжали пить. Помню, как все сравнивали свои татуировки. У Непупок на лодыжке резвился дельфин. Пупок повернулась к нам спиной, задрала юбку и показала «племенной» рисунок на пояснице. У Эрика имелся на одном плече АК-47, а на другом до странного старомодная – похоже, татуировщик скопировал разворот охотничьего журнала – голова оленя. Когда я сказал, что у меня татуировки нет, разговор пошел о том, что мне лучше изобразить, когда (не если) я надумаю ею обзавестись. Пупок высказывалась в пользу колючей проволоки вокруг бицепса. Непупок, похоже, считала, что во мне присутствует нечто китайское.

– Я сделаю Ницше, – переорал я музыку.

Их это озадачило.

Я объяснил, что это немецкий философ девятнадцатого века.

Они все равно ничего не поняли, пришлось добавить, что я тоже философ.

– О-о! – воскликнула Непупок. – Скажи что-нибудь умное.

Несколько позже я затеял растолковывать ей парадокс о груде песка.

– Бессмыслица какая-то, – прокричала Непупок.

Она уже сидела у меня на коленях.

– Потому и называется парадоксом, – прокричал я.

– О чем вы, на хер, трендите? – прокричала Пупок.

– О песке, – проревела Непупок.

– Каком, на хер, песке?

– Это метафора, – крикнул я.

Харизматичность – штука загадочная и мощная. Мне она досталась в количествах ограниченных, да и работающей лишь в ограниченном числе ситуаций. Женщины строго определенной разновидности – умные, наделенные сильной волей – находят меня привлекательным. Но я отнюдь не из тех, кто завоевывает сердца посетителей бара. А вот Эрик был совсем другим человеком. Что бы ни работало против него – та же борода, к примеру, – по жилам его текла энергия воздействия, куда более мощная, недоступная простым смертным вроде меня. Я упоминал уже о том, что Эрик обладал какой-то хищной красотой. Когда мы познакомились, он был так сдержан со мной, проявил ко мне интерес столь малый, что и я ничего любопытного в нем не увидел – если не считать сходства с Альмой. Однако сейчас, опьяневший, лишившийся надежд, я понял, что был не прав: Эрик обладал сверхъестественным обаянием, источал сексуальность, инстинктивно понимал, что хочет услышать каждая из женщин, с которой он разговаривает, и когда ей необходимо это услышать. Мне трудно припомнить, что именно говорил он тем девушкам, да оно и неважно, потому в соблазнении женщин, как и во всех видах маркетинга, форма преобладает над содержанием. Помню, я силился сформулировать вопросы, ответив на которые можно было установить, что он собой представляет. Мне хотелось понять, кто он, этот уверенный в себе человек, который, вполне возможно, займет мое место. Какая расплавленная субстанция бурлит в самой его сердцевине? Однако всякий раз, как я спрашивал его о чем-либо, он попросту не отвечал, оставляя меня в дураках. Делал вид, что не слышит меня, смотрел куда угодно, только не в мою сторону, тиская Пупок, нашептывая ей на ухо что-то, от чего она хихикала. Я наблюдал за тем, как ее палец, проехавшись по ложбинке его груди, поднялся к щеке Эрика, окунулся, согнувшись, за отвислый ворот его футболки. Наблюдал, как этот палец скользнул вдоль края ворота к загривку, сбежал, словно пританцовывая, по спине и замер над самыми ягодицами, там, где из-под поясного ремня торчала плоская резинка трусов. Эрик на эти заигрывания никакого внимания не обратил: он ожидал их и нисколько им не удивился. Непупок тоже наблюдала за ними. Моя рука могла обнимать ее, однако владел ее вниманием Эрик. И насколько ни был я пьян, а все же видел, как обе девушки реагируют на него, видел, что тела их открыты и жадно ждут, видел, что он их уже обворожил. Примерно так же выглядели женщины, разговаривавшие с моим отцом.

* * *

Проснулся я со смятой в гармошку физиономией. Поток теплого, затхлого воздуха омывал мою голую спину. Глаза пересохли, во рту вата. Я лежал, шаря пальцами по поверхности подо мной: похоже, диван, незастеленный.

Затем я услышал похрапывание, ощутил некое шевеление и понял: рядом со мной лежит еще чье-то тело. Попытался приподняться на локте, но это обратило простую головную боль в чистое сатанинство, и я откинулся назад, подождал, пока мир перестанет сыпать искрами, а затем соскользнул с постели и приступил к поискам одежды. Задача оказалась не из простых, поскольку пол комнаты покрывали груды разнообразного тряпья, – к тому же мне приходилось останавливаться и пережидать приступы тошноты.

Я отыскал оба моих мокасина, один носок, так и оставшуюся застегнутой рубашку, и тут из соседней комнаты донесся гневный крик:

–  Матьтвоювжопу!

Испугавшись, я уронил рубашку.

Лежавшее на кровати тело зашевелилось, село. Им оказалась Непупок.

– Эй, – произнесла она.

–  Сучий гад!

– Исусе, – произнесла Непупок. Она почесала нос, наблюдая за раскопками, которые я производил вокруг ее кресла-бабочки. – Что ты делаешь?

–  Матьтвоювжопу!

– Заткнись! – рявкнула Непупок. И предложила мне вернуться на ложе.

Я пробормотал что-то насчет необходимости найти штаны.

Из-за стены донеслась новая тирада.

– Эй! – крикнула Непупок. – Люди же спят, бессовестная ты пиз…

Дверь распахнулась. Я, так и не отыскавший трусы, пригнулся, прикрываясь. Пупок подобных колебаний не ведала. Она широким шагом вступила в комнату – в одной футболке, с размазанной до состояния боевой раскраски косметикой. И, остановившись посреди комнаты – руки в боки, бедра подрагивают, – взвыла:

–  Тыублюдокгденахермоедерьмо?

Я подхватил с пола заскорузлое кухонное полотенце, попытался прикрыться им.

– Пшла вон из моей комнаты! – завопила Непупок.

–  Ублюдина! – Пупок шагнула ко мне. – Где мое дерьмо?

Она обхватила меня мясистыми руками и швырнула на пол – мое превосходство в весе оказалось упраздненным похмельем и неожиданностью нападения. Падая, я заметил еще одну татуировку, о которой Пупок забыла упомянуть: изображение смятого трилистника и надпись: ИРЛАНДИЯ-ВСТАВЬ-СЕБЕ-САМА – все это на исподе левой ляжки. Глянув вверх, я увидел, как Пупок замахивается, чтобы врезать мне, но тут Непупок налетела на нее, и они закружили по комнате, подвывая и тягая друг дружку за волосы.

– Он спер мое дерьмо! Спер мое дерьмо!

– Сука чокнутая! Закрой хлебальник!

– Мое дерьмо!

С секунду я просидел в ошеломлении. А после вскочил, сгреб все мои находки и ударился в бегство.

Кухня – стаканы и переполненные пепельницы. Мои штаны на спинке складного кресла. Мне хватило присутствия духа проверить – до того, как я вбил босые ступни в ботинки, – на месте ли ключи и бумажник.

–  Вжопумать! – Пупок, раскинув руки на манер зомби, приближалась ко мне, волоча по полу цеплявшуюся за ее ноги Непупок. – В. Жо. Пу. Мать.

Вниз по грязной лестнице, оскальзываясь на поворотах, врезаясь в стены, спеша, спеша, пока меня не заставил замереть на месте дикий вопль боли.

– Постой!

Появилась задыхающаяся Непупок.

– Вот, – сказала она и сунула мне в ладонь клочок бумаги. – Позвонишь?

С помощью карты, которая висела на автобусной остановке, я установил, что нахожусь в Арлингтоне, в пяти милях к северо-востоку от Кембриджа. Я пошел пешком, то и дело оглядываясь, ожидая, что какая-то из этих баб, а то и обе, погонятся за мной. Магазины уже открылись, времени было сильно за девять, меня подташнивало. Завтрак с Альмой я пропустил. Я прибавил шагу, перешел почти на трусцу и наконец увидел такси.

В дом я вошел через заднюю дверь и на цыпочках прокрался в мою ванную комнату. Смывая с себя пот и табачную копоть, я вспоминал Пупок и ее истерические обвинения в том, что я спер ее так называемое дерьмо. Спер-то его, разумеется, Эрик, что, полагаю, делало меня – по ее представлениям – виновником по ассоциации. Но что он все-таки украл? Ее кошелек? Телефон? Наркотики? Чем бы оно ни было, я к краже отношения не имел, и потому несправедливые нападки повергали меня в негодование. В голове у меня застучало, я попил воды прямо из лейки душа, попытался по кусочкам собрать события прошлого вечера, а когда собрал, снова ощутил жуткую тошноту. Я вспомнил пьяные игры в квартире девиц, вспомнил, что все мы были раздеты до нижнего белья, вспомнил, как хватался за что-то потное, мясистое, – вот только кому оно принадлежало?.. Неужели все мы занимались этим в одной комнате? Неужели все было так плохо? И я прикасался к нему? И позволял ему прикасаться ко мне? Сказать что-либо наверняка я не мог, однако, что бы там ни случилось, этого уже не отменишь, оно так и будет вечно стоять между нами. Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Я былповинен – не в краже, но в том, что пал столь низко, а это было, в определенном смысле, гораздо хуже воровства. Я сам зачитал себе обвинительный акт: я сделал то, что сделал, сравнялся с ним. И ненавидел себя за это.

Когда я вышел на кухню, Альма выставила на стол тарелку с селедкой и большую чашку черного кофе.

– С добрым утром, мистер Гейст. Я так понимаю, повеселились вы неплохо. Думаю, это вам не помешает.

Щеки мои вспыхнули, и я уселся за Katerfrühstück.