Текст книги "Великолепные руины"

Автор книги: Джесс Уолтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

6. Наскальные рисунки

Апрель 1962

Порто-Верньона, Италия

Узкая тропинка струилась по скалам, как полоска шоколада по белому свадебному торту Поворачивала влево и вправо, обходила препятствия. Начиналась она позади деревни. Паскаль осторожно шагал вперед, постоянно оглядываясь на отстающую Ди. На самом верху дорожку смыло – зимой шли сильные дожди – и остались только голые камни. Паскаль обернулся и взял девушку за теплую руку. Впереди показалась совершенно неожиданная здесь апельсиновая роща – шесть кривых сучковатых деревьев, по три с каждой стороны тропы. Стволы были привязаны к скалистым стенам проволокой, чтобы их не сдуло в море.

– Чуть-чуть остается, – сказал Паскаль.

– Все хорошо, – ответила Ди.

Им оставалось взобраться на последний уступ. Внизу, в шестидесяти метрах под ними, показалась деревня.

– Плохо чувствуете? Остановиться или идти? – спросил Паскаль. Он потихоньку снова привыкал говорить по-английски.

– Не будем останавливаться. Так приятно прогуляться по горам!

Наконец они взобрались на самую вершину и встали на утесе. Ветер дул в лицо, внизу пульсировало море, укрывая камни под деревней белой пеной.

Ди стояла у самого края, такая хрупкая, что Паскалю хотелось схватить ее, чтобы ветер не сдул девушку в пропасть.

– Какой потрясающий вид, Паскаль!

Бледно-голубое небо с пятнышками перистых белых облаков переходило на горизонте в темно-синее море.

Вершины гор были опутаны паутинкой тропинок. Паскаль указал на одну из них, на северо-западе.

– Вон там Синк Терре. А там, – он махнул на восток, в сторону большого залива у них за спиной, – Ла-Специя. Вон наша дорога, на юге.

Тропа, по которой им предстояло пройти, поднималась еще на километр, а затем спускалась в никем не населенную бухту.

– Там Портовенере. Сначала легко, потом трудно. Из Венере только для коз.

Девушка шла за Паскалем. Впереди лежала легкая часть пути, повороты, вверх и вниз по холмам. Внизу море превратило горы в скалы, но здесь, наверху, местность была более пологой. И все же им пару раз пришлось хвататься за ветки апельсиновых деревьев и виноградные лозы, чтобы сползти вниз по крутому склону или взобраться на уступ. На одной из вершин девушка остановилась у развалин старого римского укрепления. Ветер и дождь обтесали их за долгие годы, и руины стали похожи на ряд торчащих из земли зубов.

– Что это? – Она погладила белый камень.

Паскаль пожал плечами. Тысячелетиями армии устраивали тут свои форпосты, наблюдая за морем. Развалин тут было столько, что Паскаль их уже не замечал. Иногда, правда, юноша смотрел на остатки старинных крепостей и ему становилось грустно. Вот все, что осталось от великой империи. Что же тогда после него останется? Пляж? Теннисный корт у моря?

– Идем, – сказал юноша. – Совсем чуть-чуть.

Они прошли вперед, и Паскаль показал девушке дорогу, спускавшуюся к Портовенере, до которой оставался еще примерно километр. Юноша взял Ди за руку, сошел с тропы и начал продираться через кустарник вверх по склону. Они выбрались на площадку, с которой открывался потрясающий вид на побережье, в обе стороны. Ди ахнула.

– Идем, – снова позвал Паскаль и начал осторожно спускаться на уступ.

Ди поколебалась, но пошла-таки следом, и вскоре они добрались до места назначения, небольшого бетонного купола, притаившегося среди камней. Его-то Паскаль и хотел показать американке. Купол уже так слился с ландшафтом, что лишь квадратные бойницы пулеметных гнезд выдавали его происхождение: дот, оставшийся здесь со времен Второй мировой.

Паскаль помог девушке забраться на крышу. Ветер совсем растрепал прическу Ди.

– Это с войны? – спросила она.

– Да, – ответил Паскаль. – Тут всюду война. Они смотрели корабли.

– Тут шли бои?

– Нет. – Паскаль махнул рукой на горы: – Место слишком… – Он хотел снова сказать «одиноко», но решил, что это слово не подходит. – Isolato?

– Изолированное? На отшибе?

–  Si,да. – Паскаль улыбнулся. – Война тут только мальчики стреляют лодка.

Дот построили в нише в скале, и сооружение совершенно сливалось с ландшафтом. Сверху его вообще нельзя было заметить, а снизу он казался обычным камнем. Три прямоугольных окна выходили на море. Внутри располагалось пулеметное гнездо. Берег отсюда просматривался от Порто-Верньоны до невысоких гор Пунта дель Луого и дальше, до самой Риомаджьорры, последней деревни в Синк Терре. Отсюда и Портовенере было видно, и даже остров Палмарла. И везде белела пена прибоя, поднимались ввысь скалы, зеленели сосны, оливковые деревья, виноградники и сады. Отец говорил Паскалю, будто древние верили, что этот берег – конец плоского мира.

– Как красиво! – Ди забралась на крышу дота.

Паскаль был очень рад, что ей понравилось.

– Хорошее место думать, да?

Ди улыбнулась:

– И о чем же ты здесь думаешь, Паскаль?

Старый вопрос. Как на него ответишь? О чем думают люди? Мальчиком он сидел тут и представлял себе, какой он, остальной мир. Теперь Паскаль в основном думал здесь о своей первой любви, Амедии, которая осталась во Флоренции. Проигрывал в голове их последний разговор, гадал, надо ли было сказать какие-то другие слова. А иногда просто размышлял о мире, о своем месте в нем. Такие большие и сложные мысли не перескажешь даже на итальянском, не то что на английском. И все же ему хотелось попробовать объяснить.

– Я думаю… все люди в мире… и я один, да? И иногда я смотрю здесь луну… да, для всех… все люди смотреть луну. Да? Здесь, Франция, Америка. Для всех людей, одно время, одна луна, да? – Он представил себе, как его милая Амедия смотрит на ту же луну, что и он, из окна ее дома во Флоренции. – Иногда смотреть одна луна хорошо… А иногда… очень грустно, да?

Она некоторое время пыталась понять сказанное.

– Да, я тоже так думаю, – наконец сказала Ди и сжала руку Паскаля.

Паскаль от такой сложной английской фразы совсем обессилел, но он и рад был, что ему удалось сформулировать абстрактную мысль. А то последние два дня он все больше про «как комната» и «еще мыла» говорил.

Ди смотрела в море. Паскаль знал, она ждет, когда появится яхта Оренцио. Он успокоил девушку, сказал, что отсюда они лодку непременно заметят. Американка села, поджав коленки, и принялась разглядывать дальний, более плодородный, чем в Порто-Верньоне, берег, поля и виноградники.

Паскаль махнул рукой в направлении деревни:

– Видите камень? Я строю теннис… там.

Ди изумленно посмотрела вниз:

– Где?

– Там. – Они ушли немного в сторону от деревни, и отсюда он едва мог разглядеть площадку. – Будет primoкорт.

– Подождите! Вы что же, корт прямо на скале строите?

– Мой отель станет destination primo,да? Очень роскошный.

– Я все равно не поняла, где он там поместится.

Паскаль наклонился поближе к ней и вытянул руку. Ди прижалась щекой к его плечу, чтобы смотреть точно туда, куда он показывал. Паскаль почувствовал, как руку пронзает электрический разряд, и воздуху снова не хватало. Ему казалось, что милая Амедия всему его научила и что смущаться он больше не будет, так нет же, вот он опять дрожит как лист на ветру.

Ди все никак не могла поверить своим глазам.

– Вон там? Там будет корт?

– Да. Я делаю камни… плоско. – Он вдруг вспомнил правильное английское слово. – Выравниваю, да? Будет очень известный, лучший теннис в Леванте. Primoкорт, прямо из моря.

– И что, мячики не будут все время падать в море?

Он посмотрел на девушку, потом на свою площадку. Интересно, она хоть раз в жизни в теннис играла?

– Нет, игроки ударять мяч, – он показал двумя руками, – с этой стороны и с этой.

– Да, но ведь они и промахиваются иногда?

Паскаль недоуменно взглянул на девушку.

– Паскаль, вы когда-нибудь в теннис играли?

Вот тут она ему наступила на больную мозоль. Для итальянца Паскаль был довольно высоким, но вырос он в Порто-Верньоне, какой уж тут спорт? Довольно долго юноша ужасно стеснялся этого обстоятельства.

– Я вижу много картинки, – сказал он. – И размеры из книги.

– Ну представьте, что игрок, тот, что у моря, промахивается. Мяч ведь улетит в море?

Паскаль задумчиво потер подбородок.

Ди улыбнулась:

– Вы можете забор повыше сделать.

Паскаль смотрел на море и представлял, как на волнах качаются желтые мячики.

– Да, – сказал он. – Забор. Забор! Конечно. – Вот он дурак-то!

– Я уверена, у вас выйдет прекрасный корт.

Паскаль искоса разглядывал профиль американки и развевающиеся на ветру волосы.

– Мужчина, который сегодня приедет… У вас… любовь? – Паскаль и сам не ожидал от себя такого вопроса. Девушка повернулась к нему, и он смущенно опустил взгляд. – Надеюсь, не плохо, что я спрашивал?

– Конечно-конечно. – Ди вздохнула. – К сожалению, да… кажется. Хотя не стоило бы.

– А он? Тоже любит?

– Да-да, конечно, любит. Только себя, и очень сильно.

Паскаль секунду соображал, потом понял, что она пошутила.

– А! Очень смешно.

Порыв ветра снова подхватил ее волосы, и она подняла руку, чтобы придержать пряди.

– Паскаль, я прочитала роман того американца.

– Книга… хорошая, да?

Мать Паскаля никогда Бендера не любила, не то что они с отцом. Если он такой великий писатель, говорила она, чего ж тогда только одну главу за восемь лет накропал?

– Она очень грустная. – Ди прижала руку к груди. Паскаль не мог оторвать взгляда от тонких пальцев.

– Простите, – он прокашлялся, – что вы читать грустная история в мой отель.

– Да нет, она очень хорошая. Там такая безысходность, что моя безысходная тоска показалась мне не такой уж и страшной. Я понятно выразилась?

Паскаль неуверенно кивнул.

– Я снималась в «Клеопатре», это фильм о разрушительной силе любви. Впрочем, наверное, все на свете истории как раз про это. Паскаль, вы когда-нибудь влюблялись?

– Да. – Он поморщился.

– Как ее звали?

– Амедия.

Сколько ж времени прошло с тех пор, как он последний раз произносил это имя вслух? Паскаля потрясла власть, которую имело над ним простое сочетание звуков.

– Вы ее по-прежнему любите?

Вот тут ему как никогда не хватало знания английского.

– Да, – сказал он наконец.

– А почему вы не с ней?

Паскаль резко выдохнул и сказал:

– Это не просто, да?

– Да, – согласилась Ди, глядя на череду белых облачков, вынырнувших из-за горизонта. – Это не просто.

– Идем. Еще одно.

Паскаль потащил ее к дальней стене бункера. Он отодвинул камни и ветки и показал девушке небольшую квадратную дыру в бетонной крыше. Потом протиснулся внутрь, соскользнул вниз и поднял голову Ди не тронулась с места.

– Безопасно, – сказал Паскаль, – вниз. Спускайтесь.

Ди проскользнула в щель и спрыгнула на пол. Внутри было темно, пахло чем-то затхлым, и приходилось нагибаться чуть-чуть, если не стоять в центре. Тусклый свет падал только из трех прямоугольных окошек.

– Смотрите, – сказал Паскаль, зажег спичку и поднял ее над головой.

Ди подошла поближе. На голой бетонной стене кто-то нарисовал пять картин, одну за другой, точно в галерее. Паскаль зажег еще одну спичку. Художник даже некоторое подобие деревянных рамок к ним пририсовал. И хотя писал он на бетоне и краски давно потрескались, все равно было видно, что художник очень талантливый. Первая картина изображала берег под окнами бункера, кипящие волны, крыши Порто-Верньоны в правом углу. На следующих двух были очень официальные портреты двух немецких солдат. И наконец, два одинаковых изображения одной и той же девушки. От ветра и холода краски со временем выцвели и поблекли, поток воды, стекающий по стене во время зимних дождей, стер часть пейзажа, трещина прошла через самый центр одного из портретов солдат и немного задела первое изображение девушки. Но в целом картины удивительно хорошо сохранились.

– Позже… солнце проходит сквозь них, – Паскаль показал на бойницы, – и тогда они… живые. Девушка molto bella,да?

Ди завороженно смотрела на стену.

– Да!

Спичка погасла, и Паскаль зажег следующую. Он обнял Ди за плечи и повернул ее к портретам солдат:

– Рыбаки рассказывал, два немецких солдата жили здесь в войну, смотрели море, да? Один нарисовал.

Юноша, совсем мальчик, на первом портрете смотрел куда-то в сторону. Гордо поднятая голова, мундир, застегнутый на все пуговицы. Второй, постарше, был изображен в рубашке с распахнутым воротом. Этот, казалось, смотрел Ди прямо в глаза. В его взгляде, хоть краски и поблекли, читалась настоящая страсть.

– Вот этот – художник, – уверенно сказала Ди.

– Откуда вы знаете? – Паскаль наклонился к картине.

– Не знаю. Он похож на художника. И он смотрит прямо на нас. Он, наверное, в зеркало смотрел, когда писал.

Ди подошла к бойницам и выглянула наружу.

– Как здесь здорово! Спасибо вам, Паскаль! – Она закрыла рукой рот, как будто старалась не заплакать. – Представьте себе: быть талантливым художником, жить здесь, рисовать и знать, что твои картины никто не увидит. Грустно, правда?

Она вернулась к стене и взяла у Паскаля еще одну спичку. По стене катились пенистые валы, два юноши смотрели вдаль, две девушки загадочно улыбались, обернувшись к зрителю вполоборота, – классические портретные позы.

– Смотрите, – сказала Ди. – Вот эта у него не вышла. И он исправил ошибку. Спорим, он рисовал по фотографии? Вот тут горбинка получилась слишком большой, и глаза запавшие.

Теперь Паскаль и сам понял, что американка права.

– Наверное, он очень ее любил, – сказала Ди.

Она повернулась, и в мерцающем свете спички Паскалю показалось, будто в глазах ее блеснули слезы.

– Как вы думаете, он вернулся домой живым?

– Да, – прошептал Паскаль. Они стояли так близко, что могли поцеловаться. – Да. Он видит ее снова.

Ди нагнулась и задула спичку. В наступившей полутьме она шагнула к Паскалю и крепко его обняла.

– Господи, как бы мне хотелось, чтобы так и было!

Было четыре часа утра. Паскаль лежал и вспоминал, как они сидели в темном бункере. Может, надо было ее поцеловать? За всю свою жизнь он целовался только с одной девушкой, с Амедией. Если честно, она первая его поцеловала. Может, он и решился бы, но ему до сих пор было ужасно стыдно за свою промашку с кортом. Как это он сам не додумался, что мячики будут падать в воду? На картинках игроки никогда не промахивались. Все-таки он идиот. Теннис казался ему зрелищем сугубо эстетическим. Ему нужен был не корт, а красивая картинка. Что там мячики! Сами игроки могут упасть со скалы. Ди Морей права. Он поставит забор повыше. Это просто. Одна беда, высокий забор испортит картинку. А он так здорово все представил: открытый всем ветрам корт высоко на скалистой площадке, игроки в белых костюмах, девушки, потягивающие коктейли под цветастыми зонтиками. Если поставить забор, то с моря, с яхт, корт никто не разглядит. Можно, конечно, сетку натянуть, но тогда вида на море с площадки не будет, и вообще, они же не в тюрьме? Кому нужен brutto,тюремный теннисный корт?

В тот вечер человек, которого ждала Ди Морей, так и не приехал. Паскалю стало стыдно. Он желал сопернику смерти в бурных волнах. А вдруг Бог услышал его и исполнил его просьбу? На закате Ди ушла в свою комнату, а с утра ей снова стало совсем плохо. С постели она вставала, только когда ее рвало. Потом в желудке уже ничего не осталось. Ди сидела в дверях ванной, по щекам ее катились слезы. Ей не хотелось, чтобы Паскаль видел ее такой, поэтому юноша устроился в коридоре у порога и держал прекрасную американку за руку. Внизу шумно возилась на кухне тетя Валерия.

Ди судорожно вздохнула.

– Расскажите мне что-нибудь, Паскаль. Расскажите, как художник снова встретился со своей девушкой.

– Они поженились и имеют пятьдесят детей.

– Пятьдесят?

– Может, шесть. Он стал известный художник и когда рисует женщину – только ее.

Ди снова вырвало. Отдышавшись, она спросила:

– Он не приедет, да?

Странная это была близость: они держались за руки, но находились в разных комнатах, разговаривали, но не видели друг друга.

– Приедет, – ответил Паскаль.

– Откуда вы знаете? – прошептала она.

– Знаю.

– Откуда?

Паскаль закрыл глаза и сосредоточился, чтобы все правильно сказать по-английски.

– Потому что… если вы ждете меня… я бы полз на коленях от Рима, – прошептал он.

Ди сжала его руку. Ее снова тошнило.

Он не приехал. Паскаль ужасно разозлился. Как он мог послать больную женщину в рыбацкую деревушку и забыть про нее?! Да что он вообще за человек?! Паскаль хотел было позвонить по телефону в Гранд-Отель из Ла-Специи, но потом решил лично посмотреть подонку в глаза.

– Я поеду в Рим, – сказал он Ди.

– Не стоит, Паскаль, ей-богу, это ни к чему! Я поеду в Швейцарию, как только мне станет полегче. Может, он мне туда написал, а я и не знаю.

– Мне надо в Рим. – Паскаль решил, что проще будет солгать. – Я найду этого Майкла Дина и скажу ему, что вы ждете.

Она на секунду задумалась, потом улыбнулась:

– Спасибо, Паскаль.

Он оставил тете инструкции, как ухаживать за прекрасной американкой. Пусть спит, сколько хочет, ест только то, что хочет, и никаких нравоучений насчет подобающей длины ночной рубашки. Если американка заболеет, надо послать за доктором Мерлоньи.

Перед поездкой Паскаль заглянул к матери. Антония ждала его.

– Я завтра вернусь, мама.

– Она такая высокая, здоровая, и грудь большая. У вас будут хорошие дети.

Паскаль попросил Томассо-коммуниста отвезти его на моторке в Ла-Специю. Оттуда поезд идет до Флоренции, потом пересадка, еще один поезд. В Риме надо будет найти этого Дина и наорать на него как следует. Как он посмел бросить больную девушку одну?!

– Мне бы, конечно, с тобой поехать, – сказал Томассо-коммунист. Мотор ревел и захлебывался. Паскаль устроился на носу – Американцы – ужасные свиньи. Особенно те, кто фильмы снимает.

– Да уж, отослать женщину и забыть о ней! – согласился Паскаль.

– Это их кино – издевательство над искусством. Они превращают подлинную скорбь в водевиль, и обязательно им надо, чтобы жирные мужики падали мордами в жирные торты. Кино должны снимать только итальянцы. Так нет же, эта зараза распространилась уже по всему миру, как дурная болезнь среди моряков. Comedia d'Italiana,пакость какая!

– А мне нравятся вестерны, – сказал Паскаль. – И ковбои нравятся.

– Пакость! – повторил Томассо-коммунист.

Паскаль уже отвлекся.

– Томассо, Валерия говорит, что в Порто-Верньоне никто не умирает. Только дети и старики. Она сказала, американка не умрет, если не уедет отсюда.

– Паскаль…

– Да я знаю. Это все россказни. Но ведь и правда, я не помню никого, кто бы умер здесь молодым.

Томассо задумчиво поправил на голове ленинскую кепку.

– Сколько лет было Карло, когда он умер?

– Шестьдесят три.

– По мне, так совсем молодой.

На подходе к Ла-Специи пришлось пробираться между больших кораблей.

– Томассо, а ты когда-нибудь в теннис играл?

В молодости Томассо попал в концлагерь под Миланом и там всякого насмотрелся.

– Играть не играл, но как другие играют – видел.

– И часто игроки по мячу промахиваются?

– Те, что получше, – редко, но все равно каждый сет кончается тем, что кто-то теряет мяч либо в сетку попадает. Иначе никак.

Паскаль ехал в поезде и думал о теннисе. Каждый сет заканчивается тем, что кто-то теряет мяч. Вроде жестоко, но очень жизненно. Удивительно, как английский повлиял на его мышление. Во Флоренции он изучал поэзию. Английские слова постепенно утрачивали старый смысл и обретали новый, наполнялись образами, превращались в цитаты. Вот, например: он спросил Ди Морей, любит ли тот человек так же, как она. Ди ответила: да, конечно любит. Себя. Паскаль очень гордился тем, что понял шутку, и своим знанием английского гордился тоже. Он снова и снова прокручивал в голове последний разговор. И еще другой, в бункере. Надо же, какое у Ди воображение! Как она сразу представила себе молодого солдата, рисующего портрет с фотографии!

Напротив Паскаля сидели две девушки. Обе читали один и тот же модный журнал. Они постоянно шушукались, обсуждали прочитанное, тыкали пальчиками в фотографии, хихикали и поглядывали в сторону Паскаля. «Брижит Бардо еще красавица, но скоро она станет толстой как корова». Девчонки не говорили, а кричали, наверное, из-за шума в поезде.

Паскаль закурил и вдруг спросил их:

– А там ничего про актрису Ди Морей не сказано? – Он и сам от себя не ожидал, что заговорит с ними.

Бедные девушки уже целый час на него поглядывали, а потому ужасно обрадовались. Та, что повыше, спросила:

– Она англичанка?

– Американка. Снимается в «Клеопатре», в Риме. Вряд ли она такая уж известная, но, может, про нее в журнале пишут?

– В «Клеопатре»? – Девушка полистала журнал, нашла фотографии потрясающе красивой темноволосой женщины, несомненно, куда более красивой, чем Ди Морей, и показала снимок Паскалю: – С Элизабет Тейлор?

Подпись под фотографией обещала читателям шокирующие подробности «американского скандала».

– Из-за нее Эдди Фишер и Дебби Рейнолдс разводятся, – доверительно сообщила Паскалю та, что повыше.

– Ужас какой! – добавила та, что пониже. – У бедняжки Дебби двое детей.

– А теперь она и Фишера бросила. У нее роман с этим англичанином, Ричардом Бёртоном.

– Бедный Эдди Фишер!

– А по-моему, это Ричард Бёртон бедный. Она же чудовище!

– Эдди Фишер специально прилетел в Рим, чтобы ее вернуть.

– А у самого двое детей! Вот стыдобища-то! Бросил их и ушел к этой Тейлор!

Паскаль был потрясен таким объемом информации. И откуда эти девицы все знают? Можно подумать, они свое семейство обсуждают, а не актеров. Теперь девушки принялись перемывать косточки Ричарду Бёртону и Элизабет Тейлор. Вот чего Паскаль к ним полез? Про Ди Морей девчонки и слыхом не слыхали. Она и сама ему говорила, что «Клеопатра» – ее первый фильм.

– Этот Ричард Бёртон – редкий бабник. Я бы на него и не взглянула.

– А вот и взглянула бы!

– Ну взглянула бы, да. – Девушка улыбнулась Паскалю.

Клуши захихикали.

– А Элизабет Тейлор уже четыре раза замужем была, – сказала Паскалю та, что повыше.

Юноше остро захотелось спрыгнуть с поезда на ходу. Девицы перекидывались репликами, как теннисным мячом, и ни одна не промахивалась.

– Ричард Бёртон тоже женат.

– А она змея!

– Да, но красивая змея.

– И ведет себя как дешевка. Мужчины таких насквозь видят.

– Мужчины видят только ее глаза.

– Сиськи они видят. А она дешевка!

– У дешевок таких глаз не бывает.

– Все-таки американцы ведут себя возмутительно! Ну просто как дети!

Паскаль притворился, будто на него напал приступ кашля.

– Простите, пожалуйста. – Он встал и, кашляя, вышел из вагона.

Юноша остановился у окна. Поезд подходил к вокзалу в Лукке. Вдали виднелся прекрасный мраморный собор. Главное, чтобы во Флоренции осталось время перед следующим поездом.

Паскаль закурил и прислонился к ажурной железной ограде на площади. Отсюда хорошо был виден дом Амедии. Они, наверное, только что закончили ужинать. Синьор Бруно любил в это время прогуляться с женой и шестью красавицами-дочерьми (а может, их теперь поменьше, если кого-нибудь удалось пристроить замуж). Синьор Бруно демонстрировал дочерей с гордостью, точно лошадей на скачках. Паскаль отчетливо представил себе лысого и вечно торжественного синьора Бруно.

Весь день было пасмурно, но на закате солнце выглянуло из-за туч и весь город высыпал на прогулку. Паскаль курил, наблюдал за парочками и ждал появления семейства Монтелупо. И разумеется, дождался. Через пару минут вся процессия появилась из-за угла: синьор Бруно с супргой, Амедия и две младшие дочери. Трех других, наверное, замуж выдали. Паскаль аж дышать перестал, когда увидел Амедию, так она была красива. Мать Амедии везла детскую коляску. Паскаль резко выдохнул. Так вот оно что.

Юноша всегда дожидался ее на свидания на этом месте. В груди что-то оборвалось, как обрывалось и раньше. Амедия заметила его. Она вдруг замерла и схватилась за стену. Неужели она каждый день ищет его? Ведь столько месяцев прошло! Сестры ушли вперед, и Амедия взяла себя в руки. Паскаль снял шляпу – это была часть их условного сигнала. Амедия покачала головой. Паскаль снова надел шляпу.

Какая-то пара остановилась поглазеть на младенца. Паскаль слышал их голоса через всю площадь.

– Какой он большой, Мария!

– Еще бы! Прожорливый, весь в папу.

Бруно гордо поднял голову и засмеялся.

– Ты наше прожорливое чудо! – сказал он младенцу.

Женщина ущипнула малыша за щечку:

– Мог бы и с сестрами поделиться, не жадничать, а, Бруно?

Младшие девочки слушали взрослых, Амедия не отрываясь смотрела на Паскаля, точно боялась, что отвернется – и он исчезнет.

Паскаль отвел взгляд.

Женщина повернулась к младшей из сестер, двенадцатилетней девочке:

– Доната, ты рада, что у тебя теперь есть братик?

Нравится, ответила девочка. Женщины начали обсуждать особенности кормления и прочую детскую лабуду. А потом Паскаль почти перестал их слышать. Так, какие-то обрывки. Про дождь, про то, что тепла им, видимо, еще долго не видать.

Молодая пара пошла дальше, членов семейства Монтелупо по одному поглотила резная дверь трехэтажного узкого дома. Последним вошел Бруно и торжественно запер за собой засов. Паскаль курил. Времени до последнего поезда на Рим было еще много.

Через десять минут вышла Амедия, она ежилась, точно от холода. Паскаль смотрел в ее бездонные карие глаза, на тонкие дуги бровей. Никогда он не мог разобрать выражение этих глаз. Даже когда Амедия сердилась (а сердилась она частенько), казалось, она готова немедленно все ему простить, потому что в глазах у нее постоянно словно бы стояли слезы.

– Бруно?! – сказал Паскаль, когда девушка подошла поближе. – Как ты могла разрешить им назвать его Бруно?

– Что ты здесь делаешь, Паскаль?

– Я хотел тебя увидеть. И его тоже. Ты не могла бы его сюда вынести?

– Не говори глупостей.

Амедия взяла у него из рук сигарету, глубоко затянулась и выпустила струйку дыма уголком рта. Паскаль уже и забыл, какая Амедия маленькая, маленькая и шустрая. Она была на восемь лет старше его и двигалась с почти животной чувственной грацией. Паскаль до сих пор волновался в ее присутствии. Когда-то она совершенно спокойно за руку притащила его в квартирку. Парень, с которым Паскаль делил жилье, днем учился. Амедия толкала юношу на кровать, расстегивала ему штаны, задирала юбку и устраивалась на нем верхом. Паскаль держал ее за талию, смотрел ей в глаза и думал: вот это жизнь!

– Что же мне, даже на сына своего нельзя поглядеть?

– Можно утром попробовать, когда папа уйдет на работу.

– Я сегодня вечером уезжаю в Рим.

Она молча кивнула.

– И что, ты притворяешься, будто это твой брат? И никому не странно, что между младшими детьми разница двенадцать лет?

– Не знаю я, что они думают, – устало ответила Амедия. – Папа отослал меня к тетке в Анкону, всем сказал, что тетка заболела и я за ней ухаживаю. Мама одевалась, как беременная, а под конец тоже поехала в Анкону, вроде рожать. Через месяц мы вернулись с младенцем. Моим братом. – Амедия равнодушно пожала плечами: – Чудо!

Паскаль совсем растерялся.

– Тяжело было? – спросил он.

– Рожать? Это как высрать живую курицу, – она улыбнулась. – А сейчас уже ничего. Он милый. Когда все спят, я иногда его к себе прижимаю и говорю: «Я твоя мама». А иногда и сама верю, что он мой брат.

Паскаля затошнило. Казалось, они не о живом ребенке, не о сыне говорят, а о каком-то чужом мальчике.

– Это же ненормально! На дворе шестьдесят второй год… – Паскаль осекся. Он-то в воспитании младенца участия не принимал.

Амедия молча посмотрела на него и сплюнула крошку табака, прилипшую к губе.

«Ведь я же просил тебя выйти за меня», – хотел сказать Паскаль, но передумал. Амедию это воспоминание о его… «предложении» только насмешит.

Амедия уже была однажды помолвлена. Ей было семнадцать, когда ее обручили с богатым сынком партнера Бруно, торговцем недвижимостью. Сынок был богатый и лупоглазый. Вылитая жаба. И вдвое старше ее. Амедия отказалась выходить за него, и синьор Бруно пришел в ярость. Выбирай, сказал он: можешь уйти в монастырь или остаться в доме прислугой для родителей и сестер. Ну и ладно, сказала Амедия, буду прислугой. Муж ей был совершенно ни к чему. Вскоре отцу надоело, что нахальная старшая дочь болтается по дому и мозолит ему глаза. Он позволил Амедии поступить на службу секретаршей в местный университет. Она проработала там шесть лет. Иногда заводила со студентами романчик, все не так одиноко. Как-то раз она пошла прогуляться и встретила на берегах реки Арно девятнадцатилетнего Паскаля (Амедии тогда было двадцать семь). Мальчик сидел на скамейке и читал учебник. Амедия остановилась и, когда он поднял голову, улыбнулась и сказала:

– Ух ты, какие у тебя глаза!

С самого начала его поразила ее кипучая энергия, ее острый ум и еще более острый язык. В тот первый день Амедия попросила у него сигарету, но он тогда не курил.

– Я здесь каждую среду гуляю, – сказала девушка. – Это на случай, если ты вдруг решишься начать курить.

Через неделю Паскаль вскочил со скамейки, едва завидев ее, и дрожащей рукой протянул ей сигарету. Она кивнула на книги на траве, сборник поэзии и словарь английского языка. Паскаль объяснил, что ему задали перевести на английский «Атоге è Morte».

– Великий Леопарди! – Амедия подняла тетрадь и прочла то, что он уже перевел.

 
Fratelli, а ип tempo stesso, Атоге е Morte
ingenerm la sorte.
Сестры Любовь и Смерть
Приходят вместе.
 

– Эк у тебя ловко вышло, – сказала она. – В этой песне музыки не осталось. – Амедия вернула ему тетрадь и пошла дальше. – Спасибо за сигарету!

В следующую среду Паскаль снова ждал Амедию. Он протянул ей сигарету и тетрадь. Девушка прочла вслух:

 
Любовь и Смерть всегда вдвоем,
И мы их сестрами зовем.
 

Амедия улыбнулась и спросила, далеко ли отсюда до его дома. Через десять минут первая девушка, которую он поцеловал в своей жизни, уже расстегивала его штаны. Следующие полтора года они встречались дважды в неделю. Амедия ни разу не осталась у него на ночь и на людях показываться с ним отказывалась. Говорила, что она ему не возлюбленная, а наставница. Амедия помогала ему учиться, воспитывала из него хорошего любовника, давала ему советы, как правильно разговаривать с девушками, как с ними знакомиться, чего не стоит говорить. Паскаль повторял, что ему другие девушки ни к чему, ему нужна именно она, но Амедия только смеялась. Еще она смеялась над его робкой попыткой поговорить с ней.

– Такие красивые глаза, а сказать-то и нечего! – говорила Амедия.

Она учила его смотреть собеседнице в глаза, глубоко дышать, думать, прежде чем говорить. Больше всего ему нравились уроки на матрасе. Что делать руками, как не кончить слишком быстро. Как-то раз Амедия скатилась с него на пол, перевернулась на спину и сказала:

– Все-таки я – хороший учитель! Повезет же твоей будущей жене!

Время, проведенное с Амедией, летело быстро. Паскаль готов был провести так всю жизнь: ходить на занятия и знать, что дважды в неделю к нему придет прекрасная Амедия. Как-то раз, после особенно бурного урока, он совершил ошибку.