Текст книги "Великолепные руины"

Автор книги: Джесс Уолтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Вы тут по делу или отдыхать, мистер Вилер?

– Хочу испытать судьбу.

– Страховку брать будете?

От страховки он отказывается, от дорогущего навигатора и экстренной заправки тоже и отправляется восвояси со связкой ключей и картой, нарисованной не иначе как десятилетним наркоманом. Садится в красную «киа», приводит сиденье в соответствие с географическим положением руля, шумно выдыхает и заводит машину В голове его вертится зачин сегодняшней речи: «Итак, живет на свете один парень…»

Через час он оказывается от места назначения дальше, чем был, когда прилетел. «Киа» его застряла в пробке, да еще и не в том направлении движется, похоже. Вернее, не движется. И чего он, идиот, от навигатора отказался? Шейн бросает бесполезную карту на сиденье и набирает мобильный Жана Перго. Абонент вне зоны действия сети. Звонит агенту, но его ассистент отвечает: «Простите, Эндрю сейчас недоступен», что бы это ни значило. От отчаяния Шейн звонит даже матери, потом отцу, потом домой. Да где же они все, елки-палки?! Дальше наступает черед бывшей жены. Вот уж кому бы он ни за что звонить не стал, так это Сандре. Но деваться уже некуда.

Наверное, его телефон еще забит в памяти ее мобильника, потому что, едва взяв трубку, она говорит:

– Надеюсь, ты звонишь, чтобы отдать мне долг?

Вот именно таких разговоров ему бы хотелось избежать. Целый год они спорили о том, кто кому испортил кредитную историю и кто у кого украл машину. Шейн вздыхает:

– Вообще-то, я как раз сейчас пытаюсь эти деньги заработать, Сандра.

– Опять кровь сдаешь?

– Нет, я в Лос-Анджелесе, продаю сценарий.

Она начинает хохотать и только потом понимает, что он говорит серьезно.

– Погоди-ка, ты что, пишешь сценарий к фильму?

– Нет, я пытаюсь его продать. Получить заказ.

– Теперь понятно, почему у нас такая дрянь на экраны выходит.

И в этом вся Сандра. Вроде официантка, но с замашками богемной поэтессы. Они познакомились в Таксоне. Сандра работала в кофейне, куда Шейн каждый день приходил писать рассказы. Он влюбился в ее ноги, в ее смех, в ее восхищение писателями, в ее готовность поддерживать Шейна во всех начинаниях. Именно в такой последовательности.

Ну а сама она, как призналась потом, влюбилась в его мечты.

– Слушай, – говорит Шейн, – давай ты потом современную культуру покритикуешь, ладно? Посмотри карту «Юниверсал», а то я потерялся.

– У тебя что, правда встреча в Голливуде?

– Да, – отвечает Шейн. – С одним известным продюсером.

– И что ты надел?

Шейн вздыхает и повторяет слова Жана Перго: одежда не имеет значения (если, конечно, у тебя нет говноупорного костюма).

– А я и так знаю. – И Сандра описывает то, во что он одет, до мельчайших деталей, включая цвет носков.

Шейн уже сто раз пожалел, что позвонил.

– Ты не можешь просто помочь?

– И как твой фильм называется?

Шейн снова вздыхает. Главное, помнить: они уже не женаты. К ее сарказму он должен быть равнодушен.

– «Доннер!».

Секунду-другую Сандра молчит. Но знает-то она его как облупленного. Знает, что он читает и чем увлекается.

– Ты сценарий про каннибалов пишешь?

– Я же тебе сказал, пока я просто идею продаю. И фильм не про каннибалов.

Конечно, мясной пир – не самый легкий предмет для описания. Тем более для фильма. Но тут ведь важна подача. Как сказал Майкл Дин в четырнадцатой главе своей книги: «Что общего у сфинктера и идеи? Они бывают в каждой заднице. Весь вопрос в том, как эту идею подать. Я бы мог прийти сегодня на киностудию “Фокс” и впарить им фильм про ресторан, где кормят жареными обезьяньими яйцами. Главное – правильно подать».

И Шейн подаст все в лучшем виде. Он расскажет не классическую историю похода Доннера, не про то, как люди застряли в лагере в заснеженных горах и поедают друг друга с голодухи. Нет, он расскажет историю плотника Вильяма Эдди, который собрал молодежь, в основном женщин, и вывел их из ущелья, и спас их. И – внимание, третий акт, – восстановив силы, он возвращается в горы за своей женой и детьми! Когда Шейн рассказывал эту историю агенту, Эндрю Данну, по телефону, его самого поразил героизм и стойкость персонажей. «Это будет фильм о триумфе! – кричал он Эндрю. – Фильм о преодолении, фильм с эпическим размахом! Смелость! Упорство! Любовь! Вот что важно!» И в тот же вечер агент назначил ему встречу с Клэр Сильвер. Ассистенткой самого Майкла Дина. Обалдеть можно!

– О как, – говорит Сандра, выслушав его. – И что, ты надеешься это продать?

– Да, – отвечает Шейн. Он действительно верит в успех. Это же главное – верить самому. «Действуй»! Его поколение выросло в святом убеждении, что неприятности мимолетны, что стоит только постараться, потерпеть минут тридцать, ну час, ну может, полтора – и все наладится.

– Ладно, – говорит бывшая жена. Все-таки его энтузиазм пока еще производит на нее впечатление. Сандра диктует, куда ехать. – Удачи тебе, Шейн!

– Спасибо, Сандра.

Как обычно, от ее спокойной доброжелательности ему становится ужасно одиноко.

Ну вот и все. Надо же было так сглупить – дать себе всего один день. Сколько раз Майкл ей говорил: мы не фильмы делаем, а в развлекательной индустрии работаем. День, понятно, еще не кончился, но тот, что назначен на 14.45, ковыряет прыщ на лбу и впаривает сериал. «Там, короче, коп – он по ходу вампир…» Впаривает и ковыряет, ковыряет, ковыряет. Клэр чувствует, как из нее по капле утекает оптимизм. Следующий, похоже, вообще не явится. (Как его там? Шон Веллер, что ли?) Клэр смотрит на часы: 16.10. Глаза покраснели и слезятся. Конец. Все дела она на сегодня переделала. Майклу Клэр ничего говорить про разочарование не станет – зачем? Предупредит за две недели, вещи соберет и отправится собирать сувениры для сайентологов.

А как же Дэрил? Его тоже сегодня надо бросать? Клэр и раньше пыталась с ним разойтись, только у нее ничего не выходило. С Дэрилом ссориться все равно что суп резать – сопротивления никакого. Она ему: нам надо поговорить, а он улыбается так спокойно, расслабленно, и через пять минут они в постели. Похоже, его это даже заводит. Клэр рассуждает про то, как у них ничего не складывается, а он уже рубашку снимает. Она жалуется, что ее достали его стрип-клубы, а он только кивает.

Она: Обещай, что больше туда не пойдешь.

Он: Обещаю, что тебя туда не потащу.

Дэрил не спорит, не врет, не переживает. Чувак просто ест, дышит и трахается. Как можно прекратить отношения, которых, по сути, нет?

Она познакомилась с ним на единственных в ее жизни съемках. На «Ночных охотниках». Клэр всегда очень татуировки возбуждали, а у Дэрила, который выходил (или выползал?) в роли зомби номер четырнадцать, все руки были в татуировках. Клэр обычно встречалась с тонко чувствующими занудами, на их фоне ее собственное занудство как-то бледнело. Ну еще с парочкой коллег, из которых амбиции торчали, как второй пенис. А вот с безработными актерами ей сталкиваться не приходилось. Впрочем, она ведь этого хотела, ради этого бросила докторскую – чтобы с головой окунуться в мир кино. Через тридцать шесть часов красавчик очутился у нее в постели. Выяснилось, что его поперла из дома девушка и ему негде жить. С тех пор прошло три года, роль в «Ночных охотниках» так и осталась лучшей в карьере Дэрила, и роскошное тело зомби номер четырнадцать украшает теперь кровать в спальне Клэр.

Нет, сегодня она его выкидывать не станет. И так день не задался. Сначала сайентологи, теперь эти дедули со своими внуками, зомби-копы и ковыряльщики прыщей. Клэр даст Дэрилу еще один шанс. Придет домой с пивом, устроится на его широком татуированном плече, они посмотрят кабельное вместе (ему нравятся передачи на канале «Дискавери», особенно про грузовики на льду). Она хоть живой себя почувствует. Конечно, Клэр не о такой любви мечтала, но, с другой стороны, вполне американский у нее оказался стиль жизни. Целая нация зомби несется по автострадам, сжигает в пробках полные баки бензина, старается поскорей попасть домой, а потом тупо пялится в телик, смотрит «Грузовики на льду» или «Фабрика любви» на огромном плоском экране.

Клэр берет куртку и идет к двери. Задерживается на пороге, оглядывается на комнату. Она мечтала создавать здесь великое кино. Глупая какая-то мечта, это ее Холли Голайтли сбила с толку. На часах 16.17. Клэр запирает за собой дверь, вздыхает и уходит.

Часы в «киа» тоже показывают 16.17. Шейн опаздывает. Ему конец. Твою мать! Он бьет кулаком по рулю. Развернуться-то он развернулся, но опять застрял в пробке, а потом не там съехал с шоссе. Вот и въезд на студию. Охранник пожимает плечами и говорит, что ему в другие ворота. Шейн опаздывает уже на двадцать четыре минуты. Тщательно выбранная одежда вымокла насквозь. Еще через четыре минуты он добирается до нужного въезда, еще через две охранник отдает ему права и выписывает пропуск на парковку. Шейн бросает картонку на лобовое стекло и заводит мотор. Руки дрожат.

До офиса Майкла Дина всего метров семьдесят, но взвинченный Шейн идет не туда. Бежит мимо огромных студий звукозаписи, мимо огромной складской территории, описывает круг и возвращается вдоль цепочки бунгало. Подъезжает трамвайчик, полный веселых туристов. Они гомонят и фотографируют, водитель-экскурсовод бормочет в микрофон, рассказывает им байки. Туристы восхищенно внимают, тут же находят аналогии в собственном прошлом. Им важно установить связь между жизнью обыденной и жизнью волшебной («Точно, помню, я это шоу просто обожала!»). Изможденного Шейна они оглядывают с любопытством. Перебирают карточки в банке данных. Может, это Шин? Или Болдуин? Опознать его никому не удается, но они все равно его фотографируют, так, на всякий случай.

Экскурсовод весело частит в микрофон про то, как известная любовная сцена из известного фильма снималась «во-о-он там». Шейн подходит ближе, и водитель знаком показывает, что надо подождать. Шейн потеет, на глазах выступают слезы, он яростно борется с желанием позвонить родителям. Про «Действуй» он давно забыл. На бейджике экскурсовода имя: «Ангел».

– Простите, пожалуйста! – теребит его Шейн.

Ангел прикрывает микрофон ладонью и говорит с сильным испанским акцентом:

– Чего тебе?

Возраста они примерно одного, и Шейн решает воззвать к поколенческой солидарности.

– Чувак, я трындец как опаздываю! Где тут у вас офис Майкла Дина?

Какой-то турист тут же фотографирует Шейна. Ангел молча тыкает пальцем куда-то за спину и трогается с места. Как только трамвай отъезжает, открывается вывеска «Майкл Дин Продакшнз».

Шейн опаздывает уже на тридцать шесть минут. Твою мать! Он бросается за угол, но дверь загораживает пожилой джентльмен с тросточкой. Сначала Шейн принимает его за Майкла Дина, хотя агент ясно сказал, что Дин будет на совещании. Нет, конечно, это не Дин. Просто какой-то старичок лет семидесяти, в темно-сером костюме и черной фетровой шляпе. Крючок тросточки висит у него на сгибе локтя, а между пальцами зажата визитка. Старик поворачивается на звук шагов и снимает шляпу. У него черные с проседью волосы и ярко-синие, совсем молодые глаза.

Шейн смущенно кашляет.

– Вы заходите? А то я ужасно опаздываю!

Старик протягивает ему визитку, старую, потертую, с истрепанными краями. Буквы почти стерлись. Визитка совсем другой студии, «Двадцатый век Фокс», но имя то же: Майкл Дин.

– Да, вы пришли по адресу, – говорит Шейн и достает свою, более новую версию. – Видите, он теперь в этой студии работает.

– Да, я идти сюда, – отвечает старик. Кажется, итальянец. Шейн год учился во Флоренции и потому сразу узнает акцент. Дед снова показывает на карточку: – Они сказали, идти сюда. – Он показывает на здание: – Только закрыт.

Шейн ушам своим не верит. Он обходит старика и дергает за ручку двери. Действительно, заперто. Ну все. Вот теперь действительно конец.

– Паскаль Турси. – Старик протягивает ему руку.

– Неудачник, – представляется Шейн.

Клэр пишет Дэрилу эсэмэску с вопросом, чего тот хочет на ужин. Приходит лаконичный ответ: «KFC». И следом второе сообщение: «+ фабр, любви без купюр». Зачем-то Клэр ему рассказала, что скоро в интернете появится более жесткая версия шоу, со всеми подробностями постельной жизни героев и прочей фигней, которую по телевизору показать никак нельзя. Ну и ладно, решает она, сейчас вернусь за диском с этим апокалипсисом, быстренько заскочу в «KFC», потом свернусь комочком под боком у Дэрила, а все решения отложу до понедельника. Клэр разворачивает машину, снова проезжает мимо охраны, паркуется рядом с офисом Дина и идет искать порно-DVD. Но тут видит у дверей даже не одного опоздавшего, а аж двоих. Клэр Сильвер останавливается. Ей ужасно хочется сбежать, пока не поздно.

Она часто старается угадать, откуда ее посетители знают Дина. Игра такая. Тот, что с большими растрепанными бакенбардами, в джинсах с фабричными потертостями и летней рубашке, – это, наверное, сын драгдилера, у которого Майкл когда-то брал наркоту. А вот с синеглазым стариком в темно-сером костюме все сложнее. Оргия у Тони Кертиса году этак в шестидесятом?

Взъерошенный молодой человек замечает ее первым.

– Простите, вы не Клэр Сильвер? – бросается он кней.

«Нет», – отвечает она про себя.

– Да, это я, – отвечает она вслух.

– Я Шейн Вилер. Простите бога ради! Пробки были ужасные, и я потерялся, и… Может, вы согласитесь все-таки поговорить со мной?

Клэр растерянно смотрит на старика, тот снимает шляпу, протягивает девушке визитку и представляется:

– Паскаль Турси. Я ищу… мистер Дин.

Красота! Целых две потеряшки. Пацан, не способный найти дорогу в Лос-Анджелесе, и итальянец, прибывший на машине времени. Оба таращатся на нее и протягивают визитки Дина. У того, что помладше, и визитка, естественно, поновее. На обороте подпись Майкла и приписка от агента, Эндрю Данна. Эндрю она недавно натянула. Не в смысле переспала с ним, это бы ей легко сошло с рук, а попросила придержать коней и не сливать журналистам инфу о новом шоу его клиента (что-то такое без сценария и про жизнь в мире моды, «Башмачок подошел»), подождать, пока Майкл примет решение. А Дин тем временем взял и вывел в эфир шоу конкурентов под названием «Фетиш» и успешно похоронил тем самым идею клиента Эндрю. В записке сказано: «Надеюсь, тебе понравится». То есть это он ей так отомстил. Жесть!

Вторая визитка совсем загадочная. Клэр в первый раз видит такую старую карточку, потускневшую и помятую, еще времен работы Дина на первой студии, «Двадцатый век Фокс». Клэр удивленно читает название должности. Пиар? Майкл начинал с пиара? Сколько же лет назад это было?

Нет, ей-богу, если бы Дэрил не прислал идиотские эсэмэски, не потребовал курицу и порнодиск, она бы послала этих ребят к черту. Сказала бы, что в пятницу вечером не подает. А может, это и есть Знамение? Может, один из них… Так, ну ладно. Клэр отпирает дверь и просит потеряшек еще раз представиться. Ага, растрепанные бакенбарды – Шейн. Пучеглазик – Паскаль.

– Проходите в переговорку, пожалуйста, – приглашает она обоих.

Они садятся под плакатами блокбастеров Дина. Времени разводить церемонии у Клэр уже нет. Впервые в истории она проведет прослушивание, не предлагая собеседникам воды.

– Мистер Турси, прошу вас, начинайте.

Старик растерянно оглядывается.

– А мистер Дин… нет? – спрашивает он с сильным акцентом, точно пережевывая и выплевывая каждое слово.

– Боюсь, его сегодня не будет. Вы с ним дружили когда-то?

– Я встречаю его… – Паскаль смотрит на потолок, – в… diciannove sessantadue.

– В шестьдесят втором, – говорит молодой парень. И пожимает плечами в ответ на удивленный взгляд Клэр: – Я год в Италии учился.

Клэр сразу представляет, как Майкл и эта древняя развалина рассекают по Риму шестидесятых в кабриолете, трахают актрисок и пьют граппу. Паскаль Турси, кажется, совсем растерялся.

– Он говорил… если… вам что-то понадобится…

– Ну разумеется, – отвечает Клэр. – Я обещаю непременно рассказать Майклу о вашем сценарии. Начинайте, пожалуйста.

Паскаль щурится, словно никак не может понять, что происходит.

– Я английский… совсем давно…

– С начала, – повторяет Шейн. – L'inizio.

– Один парень… – подсказывает Клэр.

– Женщина, – перебивает Паскаль. – Она приехать в мою деревню, в Порто-Верньона. В… – Он беспомощно оглядывается на Шейна.

– В шестьдесят втором? – переспрашивает Шейн.

– Да. Она… красавица. А я… строить пляж, да? И теннис? – Старик трет лоб, рассказывать ему явно тяжело. – Она… в кино, так?

– Актриса? – подсказывает Шейн.

– Да. – Паскаль задумчиво глядит в пространство.

Клэр смотрит на часы и пытается придать старику ускорение:

– Короче, актриса приезжает в городок и влюбляется в парня, который насыпает пляж?

– Нет, – отвечает Паскаль. – Не в меня… Может, да. Е 'il momento,да? – Он поворачивается к Шейну: – Il momenta che dura per sempre.

– Миг, который длится вечность, – тихонько повторяет Шейн.

– Да, – Паскаль кивает, – вечность.

Клэр зацепило: эти два слова рядом. Миг и вечность. Не то что «KFC» и порно. Она вдруг ужасно раздражается. На себя – за дурацкое пристрастие к романтике и неумение выбирать мужчин. На придурков-сайентологов. На отца за то, что он посмотрел «Завтрак у Тиффани» и бросил их с мамой. Снова на себя – за то, что вернулась в офис. И еще раз на себя, за дурацкий оптимизм. И на Майкла. Чтоб ему провалиться! Вместе с его дебильной работой, визитками, старыми пердунами друзьями, идиотской привычкой отдавать долги и помогать всем, кого он когда-то хоть раз поимел, а имел он все, что движется.

– Она болела, – вздыхает Паскаль.

– Чем? – сердится Клэр. – Волчанкой? Псориазом? Или у нее был рак?

При слове «рак» Паскаль внезапно вздрагивает и бормочет:

–  Si. Ma non è cosi semplic…

И тут встревает этот сопляк Шейн:

– Э… Мисс Сильвер, по-моему, он не сценарий рассказывает. – Шейн поворачивается к Паскалю и медленно, с трудом произносит: – Questo е realmente accaduto? Non unfilm?

Старик кивает:

–  Si. Sono qui per trovare il suo.

– Ну точно. Это реальная история, – поясняет Шейн. И спрашивает Паскаля: – Non l'ho piu vista da allora?(Паскаль отрицательно качает головой.) Он не видел эту актрису лет пятьдесят. И приехал, чтобы найти ее. – И снова Паскалю: – Il suo поте?

– Ди Морей, – отвечает тот.

Клэр чувствует, как что-то в ее груди вдруг лопается. Цинизм, который она так тщательно в себе культивировала, куда-то испаряется. Напряжение последних дней отступает. Имя актрисы ей ни о чем не говорит, но старик прямо преображается, когда произносит его, словно бы впервые за много лет. Да и в Клэр оно задевает какие-то струны. Как романтично, миг и вечность! Пятьдесят лет ожидания. Пятьдесят лет страданий. Клэр даже кажется, будто это ее страдания, да что там, страдания каждого человека на свете! И вот, наконец, имя произнесено, рана вскрылась и боль выплеснулась наружу. Клэр так потрясена величием момента, что у нее слезы наворачиваются и приходится смотреть в пол, чтобы никто не заметил такого позора. Шейн, кажется, тоже переживает. Имя зависает на минуту посреди комнаты и осенним листом, кружась, тихонько опускается на пол. Итальянец провожает его взглядом. А Клэр ждет, надеется, она все сейчас готова отдать, лишь бы только старик произнес это имя еще раз. Тихонько, чтобы подчеркнуть, какое оно важное, – так часто делают в сценариях. Но старик молчит. Просто смотрит на пол, туда, куда упало имя. И Клэр Сильвер приходит в голову, что она слишком много пересмотрела фильмов.

3. Гостиница «Подходящий вид»

Апрель 1962

Порто-Верньона, Италия

Целый день он ждал, что она выйдет из комнаты, но ни вечером, ни ночью девушка со своего третьего этажа не спускалась. И Паскаль занялся своими делами, которые скорее походили на метания сумасшедшего, чем на хлопоты серьезного предпринимателя. Но придумать себе другого занятия он не смог, а потому выкладывал в море камни и ровнял площадку для тенниса. И время от времени оглядывался на окна с белыми ставнями. Ближе к вечеру, когда кошки разлеглись на прибрежных камнях, чтобы погреться в лучах заходящего солнца, с моря налетел сильный ветер и поднял волну. Паскалю пришлось выбираться из воды. Он уселся на площади, в одиночестве наслаждаясь сигаретой: рыбаки еще не пришли за выпивкой. Из гостиницы не доносилось ни звука, словно прекрасной американки там и не было вовсе. Паскаль вдруг испугался, что ему все привиделось: и яхта Оренцио, и стройная девушка, грациозно поднимающаяся по ступеням к отелю, и то, как он поселил ее в лучшей комнате на третьем этаже. Привиделось, как она распахнула ставни, вдохнула полной грудью соленый воздух и сказала «как чудесно». Привиделось, как он просил ее позвать его, если что-нибудь понадобится, и повторял, как он «счастлив ее принять». Привиделось, как она поблагодарила его и закрыла за ним дверь, а он в одиночестве спускался по темной лестнице.

И тут – о боже! – оказалось, что тетя Валерия варит на ужин свою фирменную уху с томатной пастой, луком, белым вином и оливками, ciuppin.

– Ты что думаешь, я американской кинозвезде твою тухлую баланду из рыбьих голов понесу?

– Не захочет есть, пусть проваливает, – ответила тетя.

На закате, когда рыбаки втягивали свои лодки на каменистый берег, Паскаль понес по узкой выдолбленной в камне лестнице тетин суп и постучал в дверь на третьем этаже.

– Кто там? – спросила девушка. Было слышно, как скрипнули пружины кровати.

Паскаль откашлялся.

– Простите мое беспокойство. Хотите кушать ухи и antipasti,да?

– Уши?

Паскаль ужасно рассердился на себя за то, что не смог отговорить тетю приготовить ciuppin.

– Да, уха. С рыба и vino.Рыбная уха.

– А, уха, я поняла. Нет-нет, благодарю вас. Я пока ничего не могу съесть, – глухо ответила из-за двери американка. – Я еще плохо себя чувствую.

– Да, – ответил Паскаль. – Я понял.

Он спускался по лестнице, на все лады повторяя про себя слово «уха». А потом ел девушкин ужин у себя в комнате. Ciuppin,кстати, вполне удалась. Газеты, выписанные еще его отцом, до сих пор приходили раз в неделю. Паскаль их обычно не читал, но тут пролистал парочку – узнать, что пишут про «Клеопатру». Оказалось, ничего не пишут.

Чуть позже он услышал, как в траттории кто-то ходит, но это, конечно, была не американка, она так топать не стала бы. Зато оказалось, что за обоими столиками устроились все рыбаки деревни – причесанные, шляпы аккуратно выложены на стол. Всем охота была взглянуть на прекрасную актрису. Валерия подавала им суп, но они не супа хотели, а просто ждали Паскаля, чтобы его как следует расспросить. Сами-то они были в море, когда прибыла яхта.

– Говорят, в ней росту два с половиной метра, – сказал Люго, похотливый герой войны, хваставшийся, будто убил по одному солдату из армии каждой страны – участницы Второй мировой. – Великанша она.

– Хватит чушь молоть! – ответил Паскаль, разливая гостям вино.

– А сиськи у нее какие? – не унимался Люго. – Круглые, как холмы, или острые, как вершины гор?

– Ты лучше меня спроси, – сказал Томассо-Хрыч. Его двоюродный брат женился на американке, так что об американках Томассо, разумеется, знал все. Как, впрочем, и обо всем остальном. – Они одно блюдо на целую неделю готовят. Зато им до свадьбы можно, если в рот. Тут, прямо как в жизни, есть плохое, а есть хорошее.

– Я тебе корыто поставлю, будешь жрать со свиньями! – Валерия на кухне возмущенно сплюнула.

– Валерия, выходи за меня замуж! – закричал Томассо-Хрыч. – Мне и секса уже не надо, и глухой скоро буду как пень. Мы ж прямо созданы друг для друга.

Он достал изо рта трубку, которую задумчиво жевал на протяжении всего разговора. Томассо-коммунист Паскалю нравился больше всех. Старый рыбак считал себя большим докой по части кино, в особенности итальянского неореализма, а потому к американским фильмам относился с большим презрением. Томассо считал, что именно они привели к появлению нового течения, Commedia all'Italiana,глупых водевилей, пришедших на смену глубоким фильмам пятидесятых.

– Я тебе, Люго, так скажу. Американские актрисы только и умеют, что носить корсет в вестернах и визжать.

– Ну и ладно. Хочу посмотреть, как у ней сиськи раздуваются, когда она визжит, – упрямо ответил Люго.

– Может, она завтра загорать голышом на Паскалев пляж выйдет, – мечтательно проговорил Томассо-Хрыч. – Вот тогда мы на ее сисищи и посмотрим.

Триста лет в этой деревне ничего не менялось. Мальчики вырастали, отцы передавали им свои лодки, а потом и дома – дома обычно старшим сыновьям, – и сыновья женились на девушках из окрестных деревень. Кто-то привозил молодых жен в Порто-Верньону, кто-то уезжал, но число villagioоставалось неизменным, и двадцать с небольшим домов никогда не пустовали. Однако после войны все изменилось. Рыболовство приобрело промышленный размах, и местные уже не могли соревноваться с большими сейнерами, которые каждую неделю выходили из Генуи на промысел. Рестораны все еще покупали у старых рыбаков их нехитрую добычу, в основном потому, что туристам нравилось видеть, как на кухню приносят свежую рыбу, но жизнь уже была не та. Все равно что в парке развлечений работать: рыбалка ненастоящая, будущего у нее никакого. Молодежи пришлось уехать из Порто-Верньоны и поступить на консервные заводы в Ла-Специи, Генуе, а то и подальше. Любимый сын больше не мечтал о том, как унаследует лодку. Шесть домов уже опустело – некоторые стояли заколоченными, некоторые пришлось снести. И это было только начало. В феврале младшая дочь Томассо-коммуниста, косоглазая Иллена, вышла замуж и уехала в Ла-Специю. Томассо потом несколько недель места себе не находил. Как-то утром Паскаль, посмотрев на рыбаков, которые кряхтя и охая тащили лодки в море, вдруг понял, что кроме него в деревне никого моложе сорока уже не осталось.

Паскаль оставил рыбаков веселиться в траттории и пошел навестить маму. Она плохо себя чувствовала и уже две недели не вставала с постели. Мама лежала, уставившись в потолок, скрестив руки на груди и скривив рот в предсмертной гримасе, которую часто репетировала в последнее время. Седые пряди разметались по подушке.

– Мама, ты бы встала. Пойдем, поешь с нами.

– Не сегодня, Паско, – просипела она. – Сегодня я надеюсь умереть. – Антония Турси вздохнула, зажмурилась, затем осторожно приоткрыла один глаз.

– Валерия говорит, у нас гости из Америки?

– Так и есть.

Паскаль приподнял одеяло, чтобы взглянуть на ее пролежни. Оказалось, тетка их уже посыпала тальком.

– Женщина?

– Да, мама, женщина.

– Сбылась-таки мечта отца. Он все твердил, что американцы приедут, и оказался прав. Женился бы ты на ней и ехал себе в Америку. Там и теннисный корт сделаешь.

– Мама, ты же знаешь, я тебя не…

– Уезжай, а то сгинешь тут, как твой отец.

– Я тебя не брошу.

– Обо мне не беспокойся. Скоро я уйду к твоему бедному отцу и братьям.

– Ты пока не умираешь, – сказал Паскаль.

– Душою я уже умерла. Надо тебе было вывезти меня в море и утопить, как ту старую больную кошку.

Паскаль насторожился.

– Ты же говорила, она убежала, пока я был в университете?

Она искоса глянула на сына:

– Это такое выражение.

– Нет, не выражение. Нет такого выражения. Вы что с папой, мою кошку утопили, когда я уехал?

– Паско, я старая больная женщина! Зачем ты меня мучаешь?

Паскаль вернулся к себе. В ту ночь он слышал, как американка ходила в туалет, но на следующее утро девушка так и не вышла из своей комнаты. Паскаль занялся работой на пляже. Когда пришло время обеда, тетя Валерия сообщила ему, что американка спускалась вниз, выпила кофе, съела кусок торта и апельсин.

– Что она сказала? – спросил Паскаль.

– А мне почем знать? Кошмарный язык. Точно кто-то костью подавился.

Паскаль тихонько поднялся по ступеням и прислушался, но в комнате Ди Морей было тихо.

И он вернулся на пляж. Много ли песка унесло течением, определить было трудно. Юноша вскарабкался на уступ, которому предстояло стать теннисным кортом. Полуденное солнце скрывали тучи, отчего небо казалось плоским, как стекло на крышке стола. Паскаль взглянул на колышки, ограждающие строительную площадку, и ему стало стыдно. Даже если навалить из камней двухметровую стену вокруг корта, все равно бетон тут вряд ли удержится. И как укрепить часть, нависающую над обрывом? К тому же придется еще выпирающую скалу взрывать. Может, построить маленький корт? Интересно, правилами такое разрешается? Если ракетки тоже будут поменьше?

Паскаль уселся на уступе покурить и подумать. Внезапно у мыса Вернаццио показалась яхта Оренцио. Она двигалась по направлению к деревне. Вот яхта уже прошла Риомаджоре. Похоже, Оренцио вез двоих пассажиров. Неужели еще американцы едут? Нет, на такое Паскаль даже надеяться не смел. Наверное, они поедут дальше, в Портовенере или в Ла-Специю. И тут яхта сбавила ход и повернула в бухточку.

Паскаль запрыгал с камня на камень вниз к причалу, пробежал по узкой тропинке вдоль берега и остановился лишь тогда, когда понял, что Оренцио привез не туристов. Одного, здоровенного громилу, он никогда не видел. Вторым был Гвальфредо, владелец отелей на этом побережье и редкий гад. Оренцио пришвартовался, и пассажиры сошли на пирс.

Гвальфредо был лыс, щекаст, зубаст и усат. А здоровяка, кажется, просто вытесали из гранита. Оренцио остался на палубе, в глаза Паскалю он почему-то не смотрел.

Гвальфредо всплеснул руками и воскликнул:

– Выходит, правду говорят, что сын Карло Турси вырос, возмужал и вернулся в Мокрощелку!

Юноша мрачно кивнул:

– Добрый день, синьор Гвальфредо.

Раньше этот мерзавец в Порто-Верньону не приезжал, но Паскаль хорошо знал его биографию. Мать Гвальфредо спуталась с богатеньким банкиром из Милана, и, чтобы ее сынок с явными криминальными наклонностями не болтал лишнего, банкир купил ему долю в сети отелей в Портовенере, Чиавари и Монтероса-аль-Маре.

Гвальфредо осклабился:

– Так у тебя что, американка в бывшем борделе живет?

Паскаль кивнул:

– Да, у нас иногда останавливаются американские туристы.

Гвальфредо нахмурился. Огромные усы, казалось, пригибали его голову на бычьей шее к земле. Он оглянулся на Оренцио, но тот притворился, будто копается в моторе.

– Я уже сказал Оренцио: тут явная ошибка. Женщина наверняка ехала ко мне в Портовенере. А он утверждает, будто ей было надо именно… сюда.

– Да, – ответил Паскаль, – ей нравится, что у нас тихо.

Гвальфредо угрожающе шагнул вперед:

– Это тебе не крестьянин из Швейцарии! Американцам нужен комфорт, а уж тем более звездам кино. Ты его обеспечить не можешь. Я в этом бизнесе давно. И очень расстроюсь, если ты опозоришь наш курорт.

– Мы заботимся о ней.

– Значит, ты не будешь возражать, если я с ней поговорю и задам ей пару вопросов?

– К ней нельзя, – поспешно ответил Паскаль. – Она спит.

Гвальфредо оглянулся на Оренцио и снова, угрожающе, на Паскаля: