Текст книги "Натуралист на мушке"

Автор книги: Джеральд Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Среди многих удивительных аспектов жизни кораллового рифа, которые нам показал Марк, ни одна не была столь интригующей и непонятной, как половая жизнь синеголового губана. Если Фрейд считал, что половая жизнь среднего человека очень запутана, то он, несомненно, получил бы нервное расстройство, если бы ему предложили подвергнуть психоанализу эту рыбу. Начать с того, что ему пришлось бы серьезно задуматься над тем, как обращаться к своему пациенту – мистер или миссис Губан.

В юном возрасте синеголовые губаны вовсе не являются синеголовыми. Я вовсе не пытаюсь играть словами, а просто рассказываю все как есть. Они желтые и совсем не похожи на синеголовых губанов. Однако не надо отчаиваться. Когда они подрастают, их окраска подвергается поразительной перемене, и они становятся темно-синими с бледно-голубой головой. Затем самец занимает территорию на возвышенном участке кораллового рифа, защищает ее от всех пришельцев и поджидает дам. Он крупный, обаятельный и способен обслуживать до сотни самок в день – факт, в сравнении с которым все достижения легендарных любовников становятся бледными и незначительными. Самки, пораженные такой живостью, находят самца неотразимым и дюжинами посещают его коралловые апартаменты. Однако именно здесь и появляются сложности. Молодые самцы, слишком молодые для того, чтобы обзавестись собственной холостяцкой берлогой и защищать ее от соперников, болтаются возле территории взрослой рыбы, подкарауливая самок. Окружив самку, они заставляют ее резко всплывать вверх, выметывая икру, которую они тут же оплодотворяют, выбрасывая сперму. Естественно, такой процесс приносит мало удовлетворения, и его точность, конечно же, оставляет желать лучшего. В идеале молодой самец должен сам занимать и защищать территорию, чтобы иметь возможность приглашать к себе самок и оплодотворять их более эффективно. Так что его цель состоит в том, чтобы стать большим и сильным, сменить окраску и завести собственный пентхаус.

А как же складывается жизнь у самки губана? Очевидно, что количество икринок, которые она может отложить, и, соответственно, количество выведенных ею мальков ничтожно мало по сравнению с легионом икринок, которые может оплодотворить большой самец. Так что же она делает? Нам такое кажется невозможным, но для губанов это обычное дело. Она просто меняет пол – из желтой самки превращается в большого синего самца, достаточно сильного для того, чтобы захватить и защищать собственную территорию. Итак, она меняет пол и вскоре ежедневно спаривается с дюжинами других самок. Как мне кажется, это можно смело назвать полной и окончательной победой обитателей подводного мира в борьбе за равноправие женщин. В общем, любовь у губанов – это настоящее волшебство, но разобраться с ее тонкостями натуралисту-любителю поначалу очень непросто.

Мы сумели снять на пленку рыбку, защищающую свой садик, невероятную сексуальную активность синеголовых губанов и еще множество других вещей. Однажды Эластер так увлекся, что попытался руководить съемками под водой, забыв, что дыхательная трубка это не мегафон, из-за чего чуть не утонул. В целом можно сказать, что это были самые приятные и успешные съемки.

Нашей следующей остановкой должен был стать остров Барро-Колорадо, но, поскольку нам было известно, что съемочной группе потребуется некоторое время для решения организационных вопросов, мы с Ли решили задержаться на островах Сан-Блас еще на несколько дней, ведь редко где можно найти такой идиллический, неиспорченный уголок. Однако я чувствовал, что на мне лежит обязанность пойти к Исраилу, хозяину отеля, и заявить ему свой протест. Я редко вступаю в споры с управляющими отелей, но в данном случае у меня была серьезная причина. В конце концов, мы не возражали против песка на полу спальни и того, что нам приходилось самим перестилать свои постели, если удавалось найти простыни; мы не жаловались, когда в душе внезапно заканчивалась морская вода ввиду пресыщения труб креветками, и не возмущались из-за того, что унитаз (по причине отсутствия двух винтов) все время взбрыкивал, как необъезженная лошадь, грозя выбросить вас в море через тонкую бамбуковую перегородку. Нет, мы не обращали внимания на эти мелкие неудобства, учитывая очарование этого места. Причиной нашего недовольства была еда. Завтрак состоял из кофе, тостов, джема и овсяной каши – вполне удовлетворительно, – но оставались еще обед и ужин, которые и наполняли нас отчаянием. Поэтому, решив быть твердым, но справедливым, я отправился к Исраилу.

– Исраил, – сказал я, тепло улыбаясь, – я хочу с вами поговорить о нашем питании.

– А? – произнес Исраил. В разговоре с ним следовало проявлять осторожность, поскольку его знание и владение английским языком находились на зачаточном уровне, и поэтому всякое новое понятие могло сделать его речь такой же невразумительной, как у Эластера.

– Еда, – сказал я. – Завтрак очень хорош.

Он расцвел.

– Завтрак хорош, а?

– Очень хорош. Но мы живем здесь две недели, Исраил, вы понимаете? Две недели.

– Да, две недели, – кивнул он.

– А что мы едим каждый день на обед и ужин? – спросил я.

Он на мгновение задумался.

– Омар, – ответил он.

– Точно, – сказал я. – Омар, каждый день. Омар на обед, омар на ужин.

– Вы любите омар, – обиженно напомнил он.

– Я раньше любил омара, – поправил я его. – Теперь нам хочется что-нибудь еще.

– Вы хотите что-нибудь еще? – переспросил он, чтобы убедиться.

– Да, как насчет осьминога?

– Вы хотите осьминог?

– Да.

– Хорошо. Я дам вам осьминог, – сказал он, пожав плечами. И давал нам осьминога на ленч и ужин в течение последующих пяти дней.

В день нашего отъезда, когда мы сидели под пальмами, потягивали вино, неожиданно появился Исраил. Он обрушил на меня поток своего английского, произнося слова очень быстро, и при этом для обычно невозмутимого человека выглядел крайне взволнованным. Он все время показывал на только что причалившее каноэ с несколькими женщинами и детьми, яркими и красочными, словно груз орхидей, с которыми у него происходила оживленная перебранка. Сообразив, что не мы являемся причиной его гнева, я попросил его говорить помедленнее и в конечном итоге сумел уловить основную суть его рассказа.

Накануне вечером индеец с соседнего острова, до которого было примерно три четверти мили, приплыл сюда, чтобы отпраздновать какое-то событие. Он пил крепко и долго, но в конце концов, где-то около десяти часов вечера, неуверенно направился домой. На рассвете, когда он так и не появился, его жена одолжила каноэ и, посадив в него свою мать вместе с остальными членами семьи, отправилась на поиски мужа. Все, что им удалось обнаружить, это пустое каноэ, плавающее над рифами. Теперь они приплыли к отелю и заявили Исраилу, что именно он совершил убийство, поскольку продавал спиртное пропавшему мужчине, и на нем теперь лежит отаетственность за поиски трупа. Вполне понятно, Исраил хотел узнать, не поможем ли мы ему в этих поисках.

Большинство женщин от такой просьбы тут же упали бы в обморок – но только не моя жена.

– Как интересно! – воскликнула она. – Давай ему поможем. У нас ведь еще есть время, не так ли?

– Да, – ответил я, – будет очень мило в последний раз искупаться вместе с утопленником.

Когда мы уже собирались отплыть, прибывшая недавно постоялица вышла из отеля и приблизилась к нам. Это была роскошная, хорошо сложенная дама с блестящими черными волосами, блестящим коричневым те лом и большим количеством блестящих белых зубов. Запах ее крема для загара можно было почувствовать за целую милю, а золотая россыпь надетых на ней украшений издавала при ходьбе мелодичный перезвон. Было непонятно, что она делала на примитивных островах Сан-Блас. Куда более уместно она выглядела бы на Лазурном берегу или на пляжах Копакабаны. Ее белое бикини было таким миниатюрным, что она могла бы вообще его не надевать.

– Извините, пожалуйста, – произнесла она, одарив нас блеском всех своих зубов. – Вы едете купаться?

– Э… да, в некотором смысле, – ответил я.

– Вы не возражаете, если я поеду с вами? – кокетливо спросила она.

– Вовсе нет, – искренне ответил я, – но должен вас предупредить, мы отправляемся на поиски трупа.

– Ясно, – сказала она, склонив голову набок. – Так, значит, вы не против?

– Отнюдь, если не против вы, – галантно ответил я, и она вошла в лодку, звеня, как музыкальная шкатулка, и мы чуть не задохнулись от аромата «Chanel № 5» в сочетании с «Ambre Solaire».

Исраил направил лодку к незнакомой нам части рифа, где было найдено каноэ. Семья погибшего уже находилась там; курсируя вперед-назад, они с надеждой вглядывались в прозрачную как стекло толщу воды глубиной около десяти-двенадцати футов. Исраил сказал, что нам лучше разделиться – он обследует одну сторону рифа, а мы с Ли другую. Мисс Копакабана уже элегантно опустилась в море и теперь держалась за борт лодки, выглядя совершенно неуместно.

– Вы поможете Исраилу или поплывете с нами? – спросил я.

– Я поплыву с вами, – ответила она, одарив меня обжигающим взглядом.

Итак, мы отправились на поиски втроем. Через десять минут мы все встретились над лесом роговых кораллов. Ли ничего не нашла, я тоже. Загребая ногами воду, я повернулся к мисс Копакабана.

– А вы не видели его? – поинтересовался я.

– Не видела кого? – спросила она.

– Труп, – сказал я.

– Простите, что?

– Труп. Ну, мертвое тело.

– Мертвое тело? – взвизгнула она. – Какое мертвое тело?

– То, которое мы ищем, – сказал я с возрастающим раздражением. – Я ведь говорил вам.

– О, Madre de Dios! Мертвое тело? Здесь, на рифе?

– Да.

– И вы позволили мне плавать с мертвецами? – возмущенно воскликнула она. – Вы позволили мне плавать с разложившимися трупами?

– Но вы же сами захотели отправиться с нами, – заметил я.

– Мне пора, – сказала она.

Она преодолела дистанцию до лодки за рекордное время и перебралась через борт.

– Ну и хорошо, – философски заметила Ли. – Если бы мы нашли труп, с ней бы наверняка случилась истерика.

Пришло время возвращаться назад, чтобы успеть на самолет. Мы так и не нашли нашего утопленника. Мы оттолкнули от себя мисс Копакабана. Однако, размышляя об этом позднее, я пришел к выводу, что мы поступили глупо. В конце концов, что может быть лучшей приманкой для акул, чем труп упитанного индейца?

Итак, мы сели на наш крохотный самолет, и когда он полетел над множеством маленьких, лохматых от пальм островов, похожих на россыпь зеленых бусин, смутными очертаниями рифа, напоминающими странные водяные знаки под блестящей поверхностью моря, мы дали себе обещание, что когда-нибудь обязательно вернемся сюда, чтобы купаться и плавать в этом волшебном месте, а заодно попытаться расширить гастрономические познания Исраила.

СЕРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Наше путешествие на катере к острову Барро – Колорадо, лежащему в Панамском канале, продолжалось полчаса, и оно предоставило нам возможность составить первое впечатление о лесе, в котором мы собирались работать. Катер с пыхтением разрезал желтовато-коричневую воду, продвигаясь мимо плотной стены разноцветных деревьев. Лиственный шатер, переплетенный, как старинное вязанье, представлял собой расплывчатую массу из зеленых, красных и коричневых тонов; то здесь, то там перистые бледно-зеленые деревья возвышались над остальными, их серебристо-белые ветви были усеяны звездами алых и изумрудно-зеленых эпифитов, например переплетенных гроздьями пурпурно-розовых орхидей. В одном месте наш путь тяжело и неторопливо пересекла пара туканов, блестя на толнце огромными бананово-желтыми клювами, а когда катер прижался к берегу, чтобы обойти отмели, мы смогли увидеть похожих на пригоршню опалов колибри, порхающих среди крохотных цветков на деревьях. Небо имело глубокий темно-синий оттенок, и, хотя было еще только раннее утро, солнце пекло достаточно сильно для того, чтобы по спине под рубашкой начали стекать струйки пота. Нас обволакивал этот неповторимый густой и пряный аромат тропиков, где тонкое благоухание миллионов цветов, сотен тысяч грибов и фруктов, испарений от квадриллиона медленно гниющих листьев перемешиваются в одном котле вечно изменяющегося, вечно умирающего и вечно растущего леса.

Вскоре показался и остров. Холмы, словно равнобедренные треугольники, покрытые лесом до самых вершин; их отражения, неясные и дрожащие в коричневых водах, похожие на рисунок пастелью. Когда катер подошел к причалу, появилась большая, как ласточка, бабочка-морфина, похожая на кусочек ожившего неба; сделав над нами несколько легких пируэтов, она улетела прочь, чтобы осветить какой-нибудь темный уголок зеленой лесной чащи. Выгрузив наш багаж, мы оказались лицом перед фактом, что нам предстоит совершить почти одиночное восхождение на вершину по пролету бетонных ступеней, вызвавших к меня неприятные ассоциации с крутыми и изматывающими монументами ацтеков в Мексике, по которым мы с Ли карабкались несколько лет назад. Рядом с лестницей проходила монорельсовая дорога, где курсировал похожий на приплюснутый поезд вагончик. Мы побросали в него наши вещи и посмотрели на отдаленные домики, почти полностью скрытые деревьями.

– Ну ладно, – мрачно произнес я, – сегодня я поднимусь пешком, хотя бы для того, чтобы потом всем об этом рассказывать, но с завтрашнего дня – только Восточный экспресс.

Мне редко приходилось так сильно сожалеть о своем решении. Уже на нолпути я смертельно устал и насквозь промок от пота. К тому времени, когда я все же добрался до вершины, у меня осталось сил лишь на то, чтобы доплестись до стула и судорожно схватить кружку пива, которую предусмотрительно приготовила Пола. Нет нужды говорить, что, к моей большой досаде, Ли после совершенного восхождения выглядела безупречно и даже ничуть не запыхалась.

С тех пор как члены нашей группы прибыли на место, они тут же занялись поиском подходящих съемочных площадок и наилучших мест для работы с животными. Большинство обитающих на острове животных давно привыкли к тому, что группы озабоченных ученых постоянно шляются по лесу, поэтому еще одно вторжение вряд ли могло сильно повлиять на их поведение.

– У нас здесь отличный материал. Ну, когда я говорю «отличный», может быть в монтажной, но выглядит вполне сносно, да, особенно эти реву щие твари обезьяны, да, ревуны и огромное количество таких огромных деревьев, покрытых эпитетами, – докладывал Эластер.

– Эпитетами? – переспросил я, подумав, что, может быть, какой-то новый вид растения-паразита, о котором я не слышал, теперь произрастает на Барро-Колорадо.

– Да, – сказал Эластер, – ну знаешь, за все цепляются, как орхидеи.

– Может быть, ты имеешь в виду эпифиты? – спросил я.

– Ну да, я знал, что они называются примерно так, – произнес Эластер с легким апломбом. – И потом, там были еще эти звери с длинными э… носами, смешно так называются.

– Тапиры?

– Нет, длинные носы, свистят, очень забавные, – уточнил Эластер, удивляясь моим затруднениям после такого детального биологического описания.

– Трубкозубы?

– Нет, нет, они ходят по земле.

– Трубкозубы тоже ходят, – заметил я.

– Они называют их как-то вроде «кокас», – сказал Эластер.

Я глубоко задумался. Общение с Эластером всегда проходило непросто, но когда он не мог вспомнить какое-то название или использовал неверное, то начинаешь чувствовать себя так, словно пытаешься расшифровать «Свитки Мертвого моря» с помощью португальско-эскимосского словаря.

– Может быть, ты имел в виду коати? – спросил я, осененный внезапной догадкой.

– Точно, точно, – с триумфом произнес Эластер. – Длинный нос, свистит, лазает по деревьям.

Вскоре мы совершили нашу первую вылазку в глубь острова, чтобы осмотреть все выбранные Эластером съемочные площадки и попытаться хотя бы краем глаза увидеть некоторых из животных. Сколько бы вам ни приходилось посещать тропики, как мне кажется, вы все равно будете испытывать душевный трепет всякий раз, когда вновь ступаете в расплывчатый сумрак, царящий между стволами гигантских деревьев. После залитых ярким солнцем открытых пространств ваши глаза должны сначала привыкнуть к слабой освещенности. Первым делом вы ощущаете прохладу, но вскоре понимаете, что прохлада здесь весьма относительная, поскольку вы все равно продолжаете потеть. Следующее, что приводит вас в восторг, это необычайное разнообразие растений и деревьев вокруг. Всюду, куда ни бросишь взгляд, вы видите перед собой нового представителя растительного мира, и хотя буйство зелени представляет собой статичную картину, у вас создается впечатление непрерывного движения. Гигантские деревья высотой за сотню футов, опирающиеся на воздушные корни (похожие на контрфорсы средневековых соборов), связаны между собой сетью ползучих растений и лиан, из-за чего они напоминают гигантские мачты потерпевших кораблекрушение шхун с изорванными в клочья зелеными парусами, и кажется, что только плотно окутавший саван из лиан не позволяет им упасть.

В некоторых местах лесная подстилка казалась живым, шевелящимся зеленым ковром. Эта галлюцинация была вызвана ручейками муравьев-листорезов, спешащих обратно к гнездам со своей добычей – маленькими, размером с ноготь, треугольными кусочками зеленых листьев, переброшенных на спину. Выбранное муравьями дерево (которое они деловито обрабатывали) и их гнездо может разделять расстояние в несколько сотен футов, и зеленая колонна прокладывала себе путь по темной лесной подстилке, через упавшие бревна и под кустами, двигаясь равномерным потоком, который при более близком рассмотрении напоминал регату лилипутских корабликов, оснащенных зелеными парусами.

Углубившись в лес, мы услышали впереди себя низкий раскатистый рев, свидетельствующий о присутствии черных обезьян ревунов. Это весьма впечатляющий звук, представляющий собой нечто среднее между воем, ревом и хриплым бульканьем, и он, вибрируя, разносился по всему лесу, производя достаточно жуткое впечатление. Вскоре мы обнаружили их – маленькую семейную группу черных как смоль обезьян; одни беззаботно разгуливали по ветвям, другие грели спины в островках солнечного света, запихивая в рот листья и молодые побеги, третьи просто раскачивались на необычайно цепких хвостах, созерцая свой висячий сад. Заметив наше приближение, они сразу же насторожились, направив на нас подозрительные взгляды, а когда мы свернули с тропы в лес и оказались прямо под ними, обезьяны пришли в сильное возбуждение и, проявляя свою воинственность, начали забрасывать пришельцев ветками, листьями и другими, менее приятными снарядами.

– Ну это уже слишком, – сказал Эластер, когда большой кусок экскрементов прорезал листву всего в нескольких футах от его головы.

– Остынь, Эластер, – посоветовала ему Пола. – Они всего лишь делают то, что каждый мечтает сделать с режиссером.

Убедившись, что шквал веток и экскрементов не оказывает на противника должного воздействия, обезьяны заревели в один голос, пытаясь убедить нас в том, что это их территория. Это было все равно, что стоять в глубоком конце пустого плавательного бассейна и слушать хор Красной Армии, каждый исполнитель которого поет свою песню на монгольском.

– Мы определенно заставили их потерять самообладание, – сказала Пола, повысив голос, чтобы перекрыть поднявшуюся какофонию.

– Мы обязательно должны, вы знаете рев, да где-нибудь выше деревьев, – промолвил Эластер.

– Здесь есть вышка, – сказала Пола, осуществляя синхронный перевод. – Ученые говорили мне, что в лесу есть вышка, которую они обычно используют для изучения лесного купола.

– Именно так, – подтвердил Эластер.

– Ее высота около ста пятидесяти футов, – с энтузиазмом сообщила Пола.

– Я в восторге, – сказал я. – С удовольствием посмотрю на то, как Эластер будет на нее карабкаться.

– Ах, милый, я совсем забыла, что ты не переносишь высоты, – извинилась Пола. – Ну ничего. Мы отправим наверх съемочную группу, а вы с Ли сможете остаться на земле.

– Ты просто восхитительный продюсер, – сказал я.

Мы шли по лесу, осторожно переступая через колонны муравьев-листорезов. Их было так много, что казалось удивительным, почему в лесу еще остаются листья. На самом деле такой сбор листьев является своеобразной формой огородничества – муравьи переносят листья в свои обширные подземные дома (занимающие площадь до четверти акра), где листья перегнивают, превращаясь в мульчу, и на ней насекомые выращивают грибы, составляющие их основной рацион. Каким-то образом понимая, что если уничтожить все листья на деревьях, расположенных в непосредственной близости от их гнезда, то они сами умрут от голода, муравьи общипывают деревья очень аккуратно и собирают лишь небольшое количество листьев с каждого дерева.

На второй день мы наткнулись на просеку, проложенную в лесу одним из упавших гигантских деревьев. Проливные дожди подмыли корни дерева, которое росло на склоне, цепляясь корнями за тонкий почвенный слой, после чего порыв ураганного ветра вырвал дерево из земли с такой же легкостью, с какой дантист вырывает зуб. Этот пример наглядно демонстрировал непрочность и уязвимость тропического леса. Почвенный слой здесь настолько тонкий, что деревьям приходится отращивать гигантские воздушные корни, чтобы удерживаться в вертикальном положении. В действительности эти исполинские деревья сами себя кормят, поскольку опадающие с них листья быстро сгнивают, превращаясь в гумус, который и питает деревья. Этот процесс происходит так быстро, что успевает сформироваться лишь тонкий почвенный слой. Поэтому вырубка тропических лесов, которая происходит с ужасающей скоростью по всему миру, обнажает тон кий почвенный слой, способный продержаться лишь короткое время в качестве пашни или пастбища. Затем он исчезает, оставляя после себя бесплодную, пораженную эрозией землю. Однако естественное падение деревьев идет на пользу лесу. Когда гигант рушится на землю, он ломает и валит вместе с собой другие более мелкие деревья, растущие на пути его падения, пробивая брешь в густом лесном куполе. В нее проникают солнечные лучи, и кустарники, ползучие растения и молоденькие деревца, которые вели борьбу за выживание в лесном сумраке, устремляются вверх. Семена, дремавшие в почве долгие годы и терпеливо ожидавшие такого события, теперь пробуждаются и, дав ростки, начинают стремительно тянуться ввысь к голубому небу, прежде чем брешь закроют другие растения. Таким образом, смерть одного из лесных великанов становится сигналом к пробуждению новой жизни и дальнейшему росту вокруг его гигантских останков.

С участков склона, расположенных выше рухнувшего исполина, до нас доносились писк, треск и громкий шорох. Решив исследовать причину этих звуков, мы свернули с тропы и обнаружили группу паукообразных обезьян, развлекавших себя тем, что, спустившись на нижние ветви деревьев, они поедали какие-то розовые бутоны. Они названы очень удачно, так как со своими длинными, мохнатыми, темными конечностями и длинными хвостами (настолько цепкими, что обезьяны пользуются им как дополнительной рукой) эти животные и в самом деле похожи на необычных гигантских пауков, плетущих паутину среди ветвей. В отличие от ревунов, оказавших нам негостеприимный прием, паукообразные обезьяны, напротив, демонстрировали свое дружелюбие и, по-видимому, очарованные нами, раскачивались на своих удивительных хвостах все ближе и ближе, постепенно приближаясь к земле. Одна из них почувствовала особый интерес к Ли, которая только что начала есть апельсин, чтобы утолить жажду. Раскачиваясь на хвосте, обезьяна перепрыгивала с ветки на ветку, пока наконец не оказалась на расстоянии пятнадцати футов от Ли, после чего начала рассматривать ее с интересом антрополога, изучающего особенности питания аборигенов. Ли отломила от апельсина несколько долек и протянула их обезьяне; к нашему удивлению, без всяких колебаний обезьяна слетела вниз, схватила предложенное угощение и сунула его в рот. После этого вся их стая долго следовала за нами по деревьям, бросая на нас вожделеющие взгляды, и отстала лишь после того, когда стало совершенно очевидно, что апельсинов больше не будет.

Эластер договорился с одним из прикрепленных к станции охотников, чтобы тот прочесал лес в поисках животных, подходящих для наших съемок, и на следующее утро он явился к нам с первым экземпляром, одним из моих самых любимых животных – двупалым ленивцем. Это на редкость очаровательные создания с маленькой головой, пушистым телом, круглыми, немного выпученными золотистыми глазами и с доброй мечтательной улыбкой, не сходящей с их физиономий. Спокойные и медлительные ленивцы позволят вам повесить себя в любом месте, словно старое пальто, и лишь проведя полчаса в глубокой медитации, они переместятся футов на шесть, да и то крайне неторопливо. Ленивцы поистине фантастические существа. Поскольку они превосходно адаптировались к своей необычной, перевернутой жизни на вершинах деревьев, где большую часть времени висят спиной вниз, а также потому, что их рацион состоит из трудно перевариваемых листьев, внутренние органы ленивца сильно отличаются от внутренних органов всех остальных млекопитающих. Обмен веществ у этих животных такой же замедленный, как и их движения, неторопливый, как бюрократическая волокита. Например, они могут целую неделю не опорожнять мочевой пузырь.

Шерсть ленивца, конечно же, растет не так, как у других животных. У всех остальных млекопитающих шерсть имеет ворс, направленный от позвоночника к брюху, поэтому пробор, если так можно выразиться, находится на хребте. У ленивца ворс на животе уложен наискосок, а остальная шерсть растет в направлении к позвоночнику, и поэтому, когда ленивец висит спиной вниз, дождевая вода легко скатывается с его тела. Их шерсть имеет также весьма необычное адаптивное приспособление – тонкие слои клеток, расположенные по диагонали к волоскам шерсти и формирующие бороздки, в которых поселяются два вида сине-зеленых микроскопических водорослей. Они придают шерсти животного зеленоватый оттенок, помогающий оставаться незаметным среди листвы, и поэтому ленивца можно уподобить висячему саду.

Еще более любопытным является тот факт, что в шерсти ленивца селятся некоторые виды жуков и клещей, а также один весьма необычный вид бабочки-огневки. Известно около двенадцати тысяч видов этой бабочки, встречающейся по всему миру, и многие из них весьма необычны. Например, некоторые виды имеют в основании брюшка так называемый тимпанальный орган. Этот орган слуха способен воспринимать ультразвуковые импульсы летучих мышей (предназначенных для поимки жертвы), таким образом помогая бабочке ускользать от хищника. Некоторые гусеницы бабочек-огневок живут на водных растениях и во многих случаях становятся настоящими водными обитателями; у одного из видов гусениц даже развиваются жабры. У бабочед-огневки довольно любопытные взаимоотношения с ленивцем. Она откладывает свои яйца в шерсть ленивца, и когда из этих яиц выводятся личинки, они кормятся микроскопическими водорослями, населяющими бороздки волос, а возможно, и самой шерстью. Следовательно, кроме висячего сада, ленивец является еще и передвижным меховым отелем для всех этих насекомых.

Следующей кинозвездой, принесенной из леса, чтобы предстать перед камерами, оказалось маленькое удивительное существо, которое я не видел с тех пор, как приобрел такое в Гайане много лет назад. Это был карликовый муравьед, самый маленький из всех муравьедов; взрослое животное спокойно поместится на вашей ладони, оставив еще достаточно свободного места. Как и ленивец, это миниатюрное создание прекрасно приспособилось к древесному образу жизни. У него короткая, густая и шелковистая шерсть янтарно-коричневого цвета. Его цепкий хвост на конце голый, что позволяет животному крепче держаться за ветки. Он имеет короткую трубкообразную мордочку, чуть загнутую вниз, маленькие глазки и ушки, скрытые в густой шерсти. Конечности этого маленького зверька представляют собой особый интерес. Передние лапы имеют толстые розовые подушечки и вооружены тремя длинными, тонкими, острыми когтями; из них средний коготь самый большой. Когти могут складываться в специальные желобки на подушечках, словно лезвие перочинного ножа. На задней ноге (на пятке, если можно так выразиться) у него имеется мускулистый выступ в форме чашечки, позволяющий ступне более плотно прилегать к ветке. Пальцы задних ног заканчиваются острыми когтями с подушечками у основания, и все это, вместе с эффектом присоски, формирует удивительно надежный хватательный механизм, в котором когти даже не играют особой роли. В случае опасности карликовый муравьед обвивает хвост вокруг ветки, крепко упирается в дерево задними ногами (образуя треножник из двух ног и хвоста), поднимает над головой передние лапы и, когда противник оказывается в пределах досягаемости, делает выпад, нанося рубящий удар сверху вниз своими острыми как бритва передними когтями. В отличие от ленивца, имеющего тупые, похожие на колышки зубы без эмали, которые продолжают расти на протяжении всей его жизни, у муравьеда вообще нет зубов, а лишь длинный клейкий язык и сильные мускулистые стенки желудка, перетирающие древесных муравьев, которыми он питается.

Во время съемок наш герой продемонстрировал необычайную силу духа и вскоре настолько к нам привык, что в перерывах между дублями спокойно устраивался на указательном пальце Ли, обвив хвостом ее большой палец или запястье. Когда пришло время его отпустить, он с большой неохотой покинул руки Ли и еще долго сидел в кустах, с тоскою глядя на нас, прежде чем скрыться в лесу.

Хотя у нас уже были мили пленки, запечатлевшей то, как муравьи-листорезы, занимаясь своими делами, обрывают листья с деревьев, переносят листья к гнезду, убирают гнездо и образуют огромные мусорные кучи, нам приходилось расставаться с муравьями в тот момент, когда они исчезали под землей. Это не давало покоя Эластеру.

– Я хочу вы знаете я думаю ну, сады, – сказал он, склонив голову набок и медленно поворачиваясь на месте, что придавало ему сходство с благожелательным, улыбающимся трупом на виселице. – Грибные грядки, вы знаете под землей?

– Единственный способ до них добраться, милый, это выкопать наших друзей из-под земли, – практично заметила Пола.

– Да, – задумчиво произнес Эластер, перемещаясь, словно волчок, по муравьиному гнезду, которое по площади не уступало размерам небольшого танцевального зала.

– Это возможно? – спросил Роже. – Они не слишком глубоко?

– Ну, порою грибные грядки находятся достаточно близко к поверхности, – сказал я, – но муравьи вряд ли будут в восторге от вашей затеи.

– Пола, ты раздобудешь нам лопаты, а мы выкопаем их, а? – с энтузиазмом предложил Роже. – Выкопаем эти маленькие jardins des champignons, да?