Текст книги "Игра в обольщение"
Автор книги: Дженнифер Эшли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 10
Эйнсли почувствовала присутствие Кэмерона еще до того, как его большая рука в перчатке обхватила ручку зонтика. Она покосилась на него.
С каменного лица Кэмерона на нее смотрели сердитые глаза, и было понятно, что он не отпустит этот проклятый зонтик, а мог бы приподнять шляпу, вежливо поздороваться и предложить проводить.
– Я говорил, что дам тебе денег на эти письма.
– И вам здравствуйте, лорд Кэмерон, – холодно кивнула Эйнсли. – Я знаю, что вы говорили.
– Так какого черта ты делаешь в этом ювелирном магазине? У тебя нет денег на покупки. Значит, ты пыталась продать украшения, чтобы заплатить Филлиде, да?
И его взбесило это? «Заносчивый шотландец».
– Я не пыталась продать украшения, я приносила их на оценку. Для залога.
– Для залога? Для какого залога?
– За деньги, которые вы предлагали мне взаймы. – Эйнсли опять попыталась вернуть себе зонтик и удивилась, когда он ей уступил. – Я отдаю вам залог, а потом, когда моя подруга пришлет мне деньги, вы вернете мне украшения.
– Я никогда не говорил про залог, – прищурил потемневшие глаза Кэмерон. – Я заплачу Филлиде, и на этом все закончится. А твоим «залогом», если ты на этом настаиваешь, должен стать разговор со мной, только не про эти чертовы письма. Я до смерти устал от них.
– Я не могу принять от вас денежный подарок и при этом остаться леди, – заявила Эйнсли. – Это может быть только залог, деловая сделка, и то лишь потому, что я – друг семьи. Подруга Изабеллы.
– Ты слишком все усложняешь. Никто не будет знать, что я дал тебе денег.
– Миссис Чейз непременно узнает или догадается. И уж будьте уверены, она тут же доведет этот факт до всеобщего сведения.
Эйнсли повернулась и пошла дальше.
Кэмерон ускорил шаг, чтобы догнать ее. Черт, если бы кто-нибудь сказал ему, что однажды он будет бегать по улицам Эдинбурга, преследуя женщину, которая решила отгородиться от него зонтиком, он бы громко рассмеялся. Кэмерон Маккензи не преследует женщин с зонтиками или без.
– Ювелир сказал, что сережек и броши достаточно, чтобы отдать их в залог за пятьсот гиней, – сказала Эйнсли.
Кэмерон решил не говорить ей, что теперь Филлида хочет уже полторы тысячи гиней. Не посылать же Эйнсли домой за фамильным серебром.
– Это украшения твоей матери?
– Да. Это единственное, что у меня осталось от нее. Я всегда сожалела, что никогда ее не знала.
Печальные нотки в голосе Эйнсли тронули сердце Кэмерона. Его собственная мать представляла собой объятое ужасом существо, которому было велено держаться подальше от собственных детей. Она умерла, когда Кэму исполнилось восемнадцать лет, и он поступил в университет. Неудачно упала, как ему сказали.
Позже Харт рассказал Кэмерону правду. Отец убил их мать: избивая ее, он тряс женщину так сильно, что сломал ей шею. Харт узнал об этом по прошествии длительного времени. Единственным свидетелем случившегося был Йен, и отец отдал десятилетнего мальчика в приют еще до похорон, чтобы не умеющий лгать Йен не проговорился о произошедшем.
У Кэмерона ничего не осталось на память о матери – сразу после ее смерти отец очистил дом от всего, что принадлежало ей. То, с каким сожалением Эйнсли говорила о своей матери и о том, что совсем не знала ее, нашло отклик в сердце Кэмерона.
Эйнсли оборвала разговор, открыв дверь другого магазина, где им улыбнулась хорошо одетая продавщица. Эйнсли с удивлением посмотрела на Кэмерона, который шагнул в магазин следом за ней.
– Это салон портнихи, – пояснила она.
– Я знаю, что это такое. Полагаю, ты пришла сюда, чтобы пополнить свой гардероб, а не за свежеиспеченным хлебом. И опусти ты свой зонт, пока не проткнула им кого-нибудь.
Эйнсли отдала свой зонтик помощнице портнихи, но сердце ее слегка изменило свой ритм, когда Кэмерон вошел следом за ней в заднюю комнату салона.
– Ваша светлость, – встретила его доброжелательной улыбкой мадам Клер.
– О, Кэмерон! Отлично! – помахала ему рукой из своего удобного кресла Изабелла. – Именно тот, кто нам нужен.
Кэмерон с невозмутимым видом снял пальто, уселся в кресло и взял стакан портвейна, который принесла ему помощница портнихи.
– Вы чувствуете себя здесь очень комфортно, – заметила Эйнсли.
– Я хороший покупатель.
Это означало, что Кэмерон присылал сюда своих любовниц. Эйнсли бросила себе на колени один из модных журналов, открыла его и попыталась рассмотреть разноцветные платья, но не видела ни одной модели.
– Мы наряжаем Эйнсли, – пояснила Изабелла. – Я хочу, чтобы она была ослепительной.
Эйнсли замерла, у нее пересохло в горле, пока Изабелла показывала Кэмерону ткани, которые она выбрала, и рассказывала, для чего предназначалась каждая ткань. Кэмерон одобрил ее выбор. Казалось, он знал все о вставках, коротких рукавах и фишю [2]2
Кружевная косынка.
[Закрыть]. Эйнсли могла бы здесь и не присутствовать.
– Я хотел бы видеть ее в красном, – сказал Кэмерон.
– Только не с ее цветом кожи и волос, – не согласилась Изабелла. – Яркий красный цвет будет ее бледнить, и глаза потеряются.
– Зачем яркий красный? Темный. Очень темный. И бархат. Уютное зимнее платье.
– У его светлости тонкий вкус, – просияла мадам Клер. – У меня как раз есть то, что нужно.
Эйнсли следовало кричать, протестовать, просить их прекратить все это. Но она только наблюдала в каком-то полубессознательном состоянии, как мадам Клер вернулась с рулоном красного бархата, такого темного, что казалось, он отливает черным.
Кэмерон встал, взял у нее ткань и подошел к Эйнсли. Она вскочила на ноги, испугавшись, что он просто набросит ей ткань на голову, если она останется сидеть.
– Вот видишь? – обратился Кэмерон к Изабелле, приложив мягкие складки бархата к плечам Эйнсли.
– Да, просто замечательно, – хлопнула в ладоши Изабелла. – У тебя меткий глаз, Кэмерон. Она будет великолепно выглядеть в этом цвете.
Эйнсли не могла вымолвить ни слова. Сквозь бархат она чувствовала крепкие руки Кэмерона, вся сила которых превратилась теперь в нежную ласку.
Эйнсли поймала взгляд Бет из-за спины Кэмерона. Ее голубые глаза светились пониманием. Бет сама попала в ловушку неотразимого красавца Маккензи и прекрасно понимала, что Эйнсли оказалась в такой же ловушке.
На следующий день дождь так и не прекратился, и это означало, что гостей, приехавших в Килморган, предстоит развлекать в доме. Поэтому Изабелла организовала игру под названием «Охота на мусор». Вместе с Бет и Эйнсли она составила список предметов, которые следовало найти за ограниченное время, и раздала списки гостям. Те, кого игра не заинтересовала, отправились в главное крыло дома, чтобы сесть за карточные столы.
Дэниел посмеялся над довольно скучной игрой, предложенной Изабеллой, и увлек Эйнсли в бильярдную. Изабелла обрадовалась, что Дэниел не будет вертеться под ногами, и отпустила их обоих.
– Изабелла говорит, что ваши браться научили вас играть на бильярде, – обратился к Эйнсли Дэниел. – Что-то мне не верится: эта игра не для дам.
– Не верится? Тогда я тебя удивлю, мой мальчик. Готовься.
Эйнсли попросила Дэниела принести кии, красные и белые шары, а сама в это время нащупала в кармане письмо, которое принесла ей сегодня утром служанка Филлиды.
В письме говорилось:
«Роулиндсон, ближайший сосед Харта, устраивает завтра вечером костюмированный бал. Ждите меня в час ночи в оранжерее, там и состоится обмен. Но только вы, миссис Дуглас, а не лорд Кэмерон».
Эйнсли с раздражением перечитала письмо. Нет, ну к чему все эти сложности? Филлида могла бы прийти к ней в спальню и там решить вопрос.
Ладно, она встретится с Филлидой на костюмированном балу, хотя она даже не приглашена на этот проклятый бал и Изабелла ничего о нем не говорила. Но чуть позже этим утром Мораг передала ей приглашение, написанное от руки секретарем лорда Роулиндсона. Несомненно, это все устроила Филлида. Мораг даже приготовила костюм для Эйнсли.
Когда Дэниел разложил шары, в комнату вошел Йен Маккензи и закрыл за собой дверь. Йен никогда много не разговаривал с Эйнсли, но за время ее визитов к Изабелле он к ней привык и стал чувствовать себя в ее присутствии вполне спокойно. Он не искал ее общества, он просто принимал ее присутствие, как и остальных членов своей семьи.
Эйнсли отметила перемены, произошедшие с Йеном со времени ее приездов в предыдущие годы. Теперь он двигался намного увереннее, его постоянное волнение сменилось тихой настороженностью. Всякий раз, когда он держал на руках своего крошечного сына, его спокойствие становилось еще более ощутимым. Такой покой ощущаешь только в состоянии глубокого, непоколебимого счастья.
– Не участвуешь в «Охоте на мусор»? – поинтересовалась у него Эйнсли, нацелившись кием на белый шар.
– Нет. – Йен налил себе виски и прислонился к бильярдному столу.
– Он хочет сказать, что слишком быстро выиграет, – уточнил Дэниел. – По этой же причине он не любит играть в карты.
– Я помню все карты на столе, – добавил Йен.
– Тогда это благородно с твоей стороны, – сказала Эйнсли.
Но благородство, похоже, мало интересовало Иена, и Эйнсли вдруг поняла, что он не играет в карты, потому что карточные игры ему скучны. У него такой быстрый ум, что он решает проблемы еще до того, как другие поймут, что они существуют.
Кэмерон точно такой же, когда речь заходит о лошадях, подумала Эйнсли. Он знает, когда захромает лошадь и точную причину, почему это произошло. Она видела, как он останавливает тренировку и уводит лошадь, не слушая протестов конюхов, уверяющих, что ничего страшного не произошло, а ветеринарный врач потом подтверждает правоту Кэмерона.
– Целься сюда, – постучал по бильярдному столу Йен, указывая чуть правее нацеленного кия Эйнсли. – Красный шар упадет в эту лузу, а белый вернется сюда, – ткнул он пальцем.
– Эй, дядя Йен, подсказывать нечестно.
– Дамам всегда надо помогать, Дэнни, – едва заметно улыбнулся Йен.
Эйнсли неплохо знала азы бильярдной игры, чтобы понять, что Йен дал ей дельный совет. Она стукнула кием. Белый шар столкнулся с красным, направив его точно туда, куда указал Йен. Красный шар отскочил от стенки и упал в лузу, а белый шар мягко откатился назад к кию Эйнсли.
– Должен признать, неплохо для дамы, – ухмыльнулся Дэниел.
– Хочу, чтобы ты знал: в свое время я сильно досаждала своим братьям, – призналась Эйнсли. – После того как они стали проигрывать мне деньги, они пожалели, что научили меня всем этим играм.
– Браво. Что вы еще умеете?
– Стрелять из пистолета. – Эйнсли нацелила кий для другого удара. – И попадать в цель, имей в виду, играть в карты, и не только в такие женские игры, как вист. Я говорю про покер.
– Ой, я с удовольствием на это посмотрю. В гостиной как раз сейчас играют.
Эйнсли покачала головой. Йен, которого бильярд занимал больше, чем разговор, опять постучал по столу, указывая, куда должна целиться Эйнсли.
– Мне не хочется смущать Изабеллу, разорив ее гостей, – улыбнулась Эйнсли.
А не поучаствовать ли в карточной игре – авось повезет и она выиграет достаточно, чтобы расплатиться с Филлидой? Братья, Элиот и Стивен, научили ее играть хорошо, но всегда существует риск, что другие могут играть лучше. Многие гости Харта являются заядлыми картежниками, но только для вступления в игру требуется приличная сумма. По карточным столам перемещаются тысячи фунтов. Нет, она не могла рисковать.
Эйнсли ударила по шару. Этот шар стукнулся со вторым, который отскочил от бортика, где лежала рука Йена, и с глухим стуком упал в лузу.
– Жаль, что вы не играете на деньги, миссис Дуглас, – присвистнул Дэниел. – Вместе мы могли бы выиграть хороший куш.
– Конечно, Дэниел. Мы возьмем с тобой фургон и будем путешествовать по округе, размахивая флагом с надписью: «Дама и юноша демонстрируют высокий класс игры на бильярде. Вы будете поражены. Проверьте их умение и попытайте счастья».
– Цыганский фургон, – уточнил Дэниел. – Анджело станет показывать акробатические номера, а отец своих обученных лошадей. А вы будете стрелять точно в цель. Люди будут съезжаться за сотни миль, чтобы посмотреть на нас.
Эйнсли рассмеялась, но Йен не обратил на них никакого внимания. Когда Эйнсли, наконец, упустила свой удар, Дэниел вынул шары из луз и расставил их для себя. Йен отошел от стола и встал перед Эйнсли.
Взгляд золотистых глаз, который блуждал по ее лицу, прежде чем остановиться на ее левой щеке, был пристальным, как у всех Маккензи, даже если Йен не смотрел ей прямо в глаза.
Свое детство Йен провел в приюте для душевнобольных, но, хотя Эйнсли знала, что он никогда таковым не был, назвать его обыкновенным человеком язык не поворачивался. Его разум проявлялся самым удивительным образом, и у Эйнсли всегда было ощущение, что в нем живет какой-то загадочный человек, который понимает секреты людей, возможно, даже лучше, чем они сами понимают их.
– Жена Кэмерона ненавидела его, – без всяких предисловий сообщил Йен. – Она делала все, чтобы обидеть его. И от этого он стал резким и несчастным.
– Как это ужасно. – Эйнсли затаила дыхание.
– Да, – охотно подтвердил Дэниел, – моя мать была настоящей дрянью. И шлюхой.
Эйнсли следовало бы сделать выговор Дэниелу за то, что он так грубо отзывается о матери, особенно теперь, когда она умерла. «Боже мой, Дэниел, это не может быть правдой». Однако, судя по тому, что Эйнсли слышала о леди Элизабет, Дэниел, вероятно, говорит, чистую правду.
– Я ее никогда не знал, – продолжал мальчишка. – О ней мне только рассказывали. Раньше я дрался в школе, если кто-то мне говорил, что моя мать спала со всеми аристократами в Европе, но в общем, это была правда, поэтому я перестал драться.
Дэниел говорил спокойным, небрежным тоном, и у Эйнсли заныло сердце. Пусть у леди Элизабет была плохая репутация, но сердце разрывается, когда об этом так прямо говорит ее сын.
– Дэниел, мне очень жаль.
– Мать ненавидела отца, – пожал плечами Дэниел, – потому что он не хотел, чтобы она вела себя как уличная девка. Она-то думала, что сможет продолжать все как прежде, понимаете, только с деньгами отца. Плюс у нее была надежда, что она может стать герцогиней, если Харт откажется от титула. Отец пытался держать ее в руках, она злилась и даже пыталась убедить его, что я не его сын, но, как видите, я очень похож на Маккензи.
И с этим трудно было спорить, потому что даже взгляд у Дэниела был таким же острым, как у всех Маккензи.
– Но как она могла? – возмутилась Эйнсли. То, что мать могла использовать ребенка, как пешку в игре со своим мужем, вызвало у нее приступ тошноты. Глупая Элизабет. Ей принадлежала замечательная улыбка Кэмерона, теплый взгляд его темных золотистых глазах, его обжигающие поцелуи, и она ничего не сберегла.
– Я и говорю: она была настоящей дрянью.
Эйнсли не спросила, откуда Дэниелу известно все это.
Впрочем, зачем спрашивать? Ему рассказали. Прислуга, одноклассники, действующие из лучших побуждений друзья, знакомые, намерения которых носили не такой уж благой характер. Она представила страдания маленького мальчика, узнавшего, что его мать, которую он не помнит, вовсе не была тем ангелом, которым должна быть любая мать для своего ребенка. У Эйнсли осталось совсем немного воспоминаний о матери, но она могла представить свои ощущения, если бы ей без конца твердили, каким ужасным человеком она была.
– Хотела бы я сделать твоей матери внушительный выговор, – сказала Эйнсли. «Хорошая головомойка, вот что ей надо было», – мысленно добавила она.
– Тетя Изабелла с тетей Бет тоже так говорят, – засмеялся Дэниел. – И мои дяди. Но отец никогда никому не позволял встретиться с ней.
– Я никогда ее не знал, – вклинился Йен. – Когда она вышла замуж за Кэмерона, я был в приюте. Но я слышал, что она сделала с ним. – Йен, у которого, казалось, не было никаких эмоций, кроме любви к Бет, яростно сверкнул глазами.
– Дэниел! – прогремел с другого конца комнаты голос Кэмерона. – Выйди!
– Я просто рассказывал миссис Дуглас то, что ей необходимо знать, – с укором взглянул на отца Дэниел.
– Выйди, – повторил Кэмерон, указывая ему на дверь.
Дэниел обиженно вздохнул, поставил кий на подставку и, шаркая ногами, вышел из комнаты. Йен, ни слова не сказав, вышел за ним следом, прикрыв дверь и оставив Кэмерона и Эйнсли одних.
Глава 11
Кэмерон смотрел на Эйнсли, на ее раскрасневшиеся щеки, горящие праведным гневом глаза, и понимал, что хочет ее. Ему было наплевать, где это произойдет; на бильярдном столе, на стуле, стоявшем рядом, или на диванчике.
Ему хотелось поцеловать ее полуоткрытые от негодования губы, коснуться губами вздымавшейся от волнения груди, хотелось зарыться в женщину, которая с таким возмущением произнесла: «Хотела бы я сделать твоей матери внушительный выговор».
Он представлял, как Эйнсли прямо и открыто говорит леди Элизабет то, что она о ней думает. У Элизабет, богатой, избалованной дочери аристократа, сумасбродной и яркой, как тропическая птичка, не было бы ни единого шанса тягаться с Эйнсли. Эйнсли больше походит на воробышка: женщина, которую мало интересует собственное оперение.
Нет, она не воробышек. Это слишком скромно для такой, как Эйнсли. Эйнсли очень красивая, и эта красота сияет изнутри.
И Кэмерону хотелось познать эту красоту, каждую ее частицу.
– Я знаю, что это не мое дело, – сказала Эйнсли, ее голос действовал на Кэмерона как хорошее вино. – Мне следовало остановить Дэниела, как только он начал говорить, но должна сознаться в отвратительном любопытстве: мне хотелось узнать о твоей покойной жене. Если хоть что-то из сказанного Дэниелом правда, то мне жаль.
Ей жаль, вот что главное. Другие женщины делали вид, что Дэниел, возможно, придумывает все это, или чувствовали отвращение к Элизабет, к Кэмерону, к Дэниелу за эти небылицы. Но только не Эйнсли. Она сумела разглядеть правду.
У Кэмерона были причины не разводиться с Элизабет, и все они были связаны с Дэниелом. Во время беременности он не отходил от нее ни на шаг, потому что опасался, что она захочет избавиться от ребенка. Элизабет не один раз заявляла, что это не его ребенок, и он понимал: ее слова вполне могут оказаться правдой. У Элизабет было много любовников, постоянных и случайных. Но Кэмерон был готов рискнуть. Элизабет ошиблась, Дэниел оказался настоящим Маккензи.
Кэмерон понимал: как только Элизабет родит ребенка, от нее нужно избавляться. Но в то время он был молод и сентиментален и искренне верил, что, когда появится сын, о котором необходимо заботиться, она изменится; но этого не произошло; Элизабет погрузилась в меланхолию, приступы гнева усилились, она как будто не замечала своего ребенка.
У Кэмерона появилось странное чувство: Эйнсли поймет его, если он все ей объяснит. Но вместо этого он сказал:
– Я здесь не для того, чтобы говорить о своей жене.
– Очень хорошо, – разозлилась Эйнсли. – А о чем вы хотите говорить?
– Я хочу спросить, – голос Кэмерона стал мягче, когда он коснулся пуговицы на ее мрачном сером платье, – сколько пуговиц ты расстегнешь для меня сегодня?
Эйнсли судорожно вздохнула, поднявшаяся грудь уперлась в те самые пуговицы, которые Кэмерон хотел расстегнуть. У нее вспыхнули щеки, заблестели глаза, словом, она была прекрасна.
– Я думала, вы забыли о той игре, – выдавила она.
– Я никогда не забываю об игре. Но том, что мне должны.
Кэмерон придвинулся к ней еще ближе, вдыхая ее душистый запах. Современная мода диктует, чтобы юбки плотно облегали бедра и ноги, и Кэмерон воспользовался этим, встав к ней вплотную. Когда Эйнсли откроет свой лиф, у него будет возможность заглянуть в ложбинку между грудей.
– Так сколько пуговиц, миссис Дуглас? – повторил свой вопрос Кэмерон, опять коснувшись крошечной верхней пуговицы из оникса.
– Прошлый раз было десять. В этот раз, я думаю, только пять.
– Почему? – нахмурился Кэмерон.
– Потому что мы находимся в доме, где туда-сюда ходят люди. В нескольких списках для «Охоты на мусор» указаны бильярдные шары.
– Двадцать, – твердо сказал Кэмерон.
– Двадцать? – испуганно переспросила Эйнсли.
– Двадцать пуговиц приведут меня сюда. – Палец Кэмерона пробежался по лифу и спустился почти до ее талии. Он слышал, как под жестким корсетом колотится сердце Эйнсли.
– Здесь пуговицы расположены намного шире, чем на том платье.
– Меня не интересует, что придумала твоя портниха, меня интересует, сколько пуговиц я могу расстегнуть.
– Ладно, двенадцать. Это мое окончательное решение.
– Совсем не окончательное.
Бильярдный стол помешал Эйнсли отступить назад. «Стоит только поднять ее, – подумал Кэмерон, – и она окажется лежащей на столе. Они испортят сукно и разозлят экономку, но эту проклятую тряпку можно и заменить, ради того чтобы овладеть Эйнсли».
– Согласна на четырнадцать.
– Двадцать.
– Лорд Кэмерон, если кто-нибудь ворвется сюда, у меня не будет времени застегнуть все двадцать пуговиц.
– В таком случае мы запрем дверь.
– О Боже, нет! – округлила глаза Эйнсли. – Я устану объяснять потом, почему оказалась за закрытой дверью с печально известным лордом Кэмероном. Оставьте дверь открытой, и пусть все думают, что мы участвуем в игре и ищем мусор.
– Я сгораю от нетерпения, миссис Дуглас, – заманчиво улыбнулся Кэмерон. – Двадцать пуговиц.
– Пятнадцать.
– Согласен. – Легкая улыбка превратилась в триумфальную.
– Значит, пятнадцать, – вспыхнула Эйнсли. – Только быстрее.
– Повернись.
Она посмотрела на него своими поразительными серыми глазами. Догадывается ли она, сколько в ней чувственности? Если долго смотреть в эти глаза, человек лишится сна. Кэмерону не нравится, когда женщины в постели. Постель предназначена для сна. В одиночку. Так безопаснее для всех.
Эйнсли, прерывисто дыша, повернулась лицом к бильярдному столу. Теперь перед Кэмероном оказался турнюр, проволочный каркас, поддерживающий юбку сзади. Дурацкая мода. Того, кто придумал эти турнюры, явно не интересовали женщины.
Кэмерон встал от нее сбоку, коснувшись бедром ее бедра. В следующий раз, когда он окажется рядом с Эйнсли, турнюра не будет, поклялся он.
Он поцеловал ее в щеку и расстегнул первую пуговицу. Эйнсли стойко придерживалась правил игры, никакой дрожи, никакого отказа. Она приняла предложение, и будет придерживаться условий сделки. Красивая смелая женщина.
Она прикрыла глаза, когда Кэмерон расстегнул вторую пуговицу, потом третью. Тело ее обмякло. Он поцеловал уголок ее рта, и легкий стон, сорвавшийся с ее губ, заставил болезненно напрячься его плоть.
На восьмой пуговице Кэмерон целовал ее шею, ощущая солоноватый привкус вместе с легким запахом лимона. В один прекрасный день он сорвет с нее одежду и попробует на вкус каждый дюйм ее тела. А потом опустится на колени и будет долго пить ее влагу, пока, подчиняясь страстному желанию, она не подожмет пальцы ног, не запустит руки в его волосы и не издаст такие драгоценные стоны удовольствия.
Десятая пуговица, одиннадцатая, двенадцатая… Кэмерон прикоснулся к ее груди, теплой пьянящей плоти в корсете. В следующий раз корсет он тоже снимет.
– Тринадцать… – прошептал он. – Четырнадцать… – Кэмерон сунул одну руку в карман и пятнадцатую пуговицу расстегнул одной рукой. – Не двигайся.
Эйнсли стояла очень тихо, прикрыв глаза. Кэмерон вдохнул ее запах, касаясь губами шеи, а потом надел на нее ожерелье, которое достал из кармана, и защелкнул крошечную застежку.
Эйнсли распахнула глаза, в изумлении уставившись на нитку бриллиантов, лежавшую у нее на груди, потом подняла глаза на Кэмерона. Лиф ее платья заманчиво распахнут, грудь возвышается над корсетом, отделанным спереди небольшими декоративными бантиками.
– Что это?
– Я купил это в Эдинбурге, в том ювелирном магазине, когда ты уехала с Изабеллой и Бет, – стараясь говорить беззаботным тоном, пояснил Кэмерон.
Эйнсли с изумлением смотрела на него. Просто смотрела. Никакого приторного восторга, какой выражало большинство женщин, когда Кэм дарил им украшения, никаких хитрых взглядов, обещавших расплатиться сполна. Эйнсли Дуглас была ошарашена.
– Зачем? – тихо спросила она.
– Что значит – зачем? Я увидел это чертово ожерелье и подумал, что тебе оно понравится.
– Мне оно нравится. – Эйнсли потрогала украшение. – Очень красивое. Но… – На ее лице появилось сложное выражение: чувственности, одиночества и внезапной боли, что весьма удивило Кэмерона. – Я не могу его принять.
– Почему, черт возьми?
У Кэмерона был такой сердитый вид. И сердился он на нее. Тот, который вмешался в ее дела с Филлидой и участвовал вместе с ней в примерках у портнихи, тот, который хотел дать ей денег без всякого залога и купил украшение, как купил бы для своей любовницы, теперь смотрел на нее с сердитым видом.
– Потому что, мой дорогой Кэмерон, вам известно, как люди любят болтать. Мгновенно появится множество слухов о том, почему вы подарили мне это ожерелье.
– А почему кто-то должен знать, что я подарил его тебе?
– Потому что вы не очень осторожны, – сдерживая смех, пояснила Эйнсли.
– Плевать на осторожность! Это пустая трата времени.
– Вы так считаете? Это потому, что вы очень богаты, к тому же – мужчина. Вы можете многое себе позволить, а я должна быть добропорядочной женщиной и соблюдать правила.
«Хотя эти правила и раздражают», – добавила про себя Эйнсли.
– За выполнение трудной работы королева должна платить тебе намного больше, чем платит. Ты стоишь намного дороже, чем она думает.
– Вы мне льстите, – пожала плечами Эйнсли, – и поверьте, мне это нравится, но я должна проявлять осторожность. – Она вновь коснулась ожерелья. – Любой, кто узнает, что вы купили мне его, решит, что я ваша любовница. Филлида уже так и думает.
Кэмерон наклонился к ней и, поставив руки на край бильярдного стола, словно бы заключил ее в клетку.
– Тогда и вправду стань моей любовницей, Эйнсли.
Эйнсли задохнулась, почувствовав на своих губах его дыхание. Поцелуй был горячим, как клеймо.
– Я так много мог бы тебе дать, – прошептал Кэмерон. – Я хочу многое дать тебе. Разве это так плохо?
Плохо? Эйнсли уцепилась за края бильярдного стола, стараясь удержать равновесие. Нет, в том, чтобы стать любовницей такого мужчины, нет ничего плохого. Она будет лежать в его постели – или где он предпочтет, – пока он будет расстегивать ее платье и покрывать легкими поцелуями ее тело. Отдаться Кэмерону – сродни дикой пьянящей свободе, когда ты задыхаешься от счастья.
Это человек, который берет все, что хочет, его женщины трогательно благодарны за внимание и не возражают против украшений, которые прилагаются к этому. Но леди, с которыми обычно встречается Кэмерон, это – куртизанки, веселые вдовушки и те, репутация которых была испорчена задолго до того, как они встретились с ним. Им нечего терять, а Эйнсли есть что. «Но разве такое падение не было бы божественным?» – пронеслось у нее в голове.
Когда-то она уже поддалась на умелые прикосновения соблазнителя. Она балансировала тогда на грани полного краха, боясь признаться в своих грехах брату, который был для нее всем, и помнит недоумение, изумление, сострадание в его глазах, когда наконец собралась с духом и рассказала ему, и испуганный вздох его добродетельной жены Роны.
И тогда Патрик, вместо того чтобы вышвырнуть Эйнсли на улицу, что вполне мог бы сделать, стал действовать скрытно и быстро, чтобы спасти ее. Только вмешательство его и Роны и доброта Джона Дугласа не позволили обществу узнать о ее позоре. Патрик, Рона и Джон скрыли то, что она натворила, и она обязана этим людям всем.
– Милорд…
– Меня зовут Кэмерон.
– Кэмерон, – Эйнсли закрыла глаза и вздохнула для храбрости, – я хочу… я очень хочу стать твоей любовницей. Но не могу, – с трудом и с большим сожалением произнесла она.
– Но почему нет, черт возьми? Ты живешь как служанка и одеваешься как старуха. Мы поедем с тобой в Париж, если тебя волнует, что станут болтать люди в Лондоне. Ты сама будешь одеваться, как королева, вместо того чтобы прислуживать ей. Я обвешаю тебя украшениями, по сравнению с которыми это ожерелье – простая безделушка.
Эйнсли живо представила себя в атласных платьях, цвета которых для нее выбрали Изабелла с Кэмероном, шею украшают многочисленные бриллианты, в ушах сверкают рубины.
– А сапфиры там будут? – задумчиво спросила она. – Они прекрасно подошли бы к тем голубым платьям.
– Там будет все, что ты захочешь. – Улыбка Кэмерона вызвала у нее слабость в руках и ногах. – Каждый день – новые платья и украшения к ним. Отличный экипаж для прогулок, запряженный лучшими лошадями. Я знаю во Франции человека, который разводит изумительных упряжных лошадей. Ты сможешь выбрать тех, что тебе понравятся.
Ну конечно, он подарит Эйнсли лучших лошадей. Ведь лошади для него все равно что бриллианты для большинства женщин. Благородные, прекрасные, которых стоит поискать.
– В тебе есть страсть, Эйнсли Дуглас. Выпусти ее на волю, не бойся.
Ей так хочется этого. И она может это получить. Ее обнимают крепкие руки Кэмерона, его ярко выраженное мужское начало пробуждает в ней женщину. У нее никогда не было такого, как он, – сильного мужчины, который возбуждает ее, всего лишь прошептав ее имя.
– Пожалуйста, не соблазняй меня.
– А я хочу тебя соблазнить. Я хочу тебя изо всех сил, и плевать на скандал. Изабелла права – пора сбросить вдовий наряд и наслаждаться жизнью.
– Я не скандала боюсь, – вздохнула Эйнсли, чувствуя боль в груди. – Поверь, если бы я была одна на этом свете, я бы послала этот скандал к чертовой матери и делала так, как хочу. – Она давно поняла: для нее значение имеет не скандал, а люди, которые пострадают из-за этого скандала.
В глазах Кэмерона вспыхнула острая боль, старая обида, которая никак не покидала его.
– По крайней мере, скажи, что ты подумаешь об этом. Проведи со мной зиму в Париже. Обещай, что поедешь, Эйнсли.
Эйнсли закусила губу, чтобы не выпалить «Да!». Она могла принять то, что он предлагал, и наслаждаться каждой минутой, проведенной вместе. А потом он пойдет по жизни дальше, а она будет вспоминать это короткое счастливое время.
Кэмерон замер, истолковав ее молчание как отказ, и то, что она увидела в его глазах, взволновало Эйнсли. Одиночество, долгие годы одиночества, прикрытые искусственно созданным образом распутника. Репутация гуляки скрывала человека надломленного и оцепеневшего, человека, который жаждет физических удовольствий, потому что знает: больше он ничего от жизни не получит.
Подобное предложение от любого другого мужчины, возможно, рассердило бы и шокировало Эйнсли, но сейчас ее глаза мгновенно наполнились слезами, когда Кэмерон выпрямился и отодвинулся от нее.
– Застегни платье, – коротко сказал он. – Сюда могут прийти.
– Кэмерон, мне очень жаль, – застегивая пуговицы, произнесла она.
– Не о чем жалеть. Если не хочешь, значит, не хочешь.
Эйнсли поняла, что обидела его. Для нее это решение было связано только с одним: разбить опять сердце брата или нет, он же видел в ней женщину, которая не хочет быть с ним.
