Текст книги "Андрогин. Новая эра(СИ)"

Автор книги: Джексон Эм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Вы ничего не понимаете.

– Конечно. Вы понимаете все. Я не спорю.

В комнате воцарилась тишина.

– Вы все равно меня не переубедите.

– А я и не стремлюсь. Скоро вы сами убедитесь в том, что не правы.

– Никогда.

– Не зарекайтесь, Жанночка. Не существовало бы нас, вам было бы некуда убежать, не так ли? И вообще, радуйтесь, что ваши родители позаботились о таких достойных условиях вашего пребывания. По-другому вы бы запели в местной государственной больнице.

Жанна хмыкнула.

Врач покачал головой и добавил:

– А что вы скажете, если здоровый мужик в два раза больше вас, который обычно выглядит очень дружелюбно, в один момент превратится перед вами в чудовище? Если при вас он станет буйным без всяких на то причин? По крайней мере, понятным нам с вами. Какие-то нарушения в психике спровоцируют его, и он начнет обладать недюжинной силой, как в моменты аффекта и во время экстремальных ситуаций люди, которые перепрыгивают заборы, переворачивают машины. Он может нанести вред не только себе, но и всем, кто будет находиться вокруг него. Что вы предложите? Уничтожить всех таких особей? Или продолжать спокойно наблюдать, как он крушит все вокруг? Нет, вы не правы, и в скором времени это осознаете. Психиатрия достаточно гуманна. Бывают такие случаи, когда она просто необходима. Вы мало сталкивались с этим, я могу вас понять. Все ваше субъективное мнение построено на базе фильмов, в которых культивируют насилие и прямо-таки делают всех врачей, санитаров и медсестер жуткими монстрами.

Чего только стоит "Пролетая над гнездом кукушки". Но не обвиняйте этих людей. Они ведь тоже не железные. Да и в государственных лечебницах часто платят так мало, что в санитары, допустим, подаются бывшие зеки, озлобленные на жизнь, а медсестры и так сводят еле-еле концы с концами. Откуда же там взяться гуманности? Да и в Советском Союзе психиатрией пользовались часто не по назначению, а в политических целях. Вот и обросла наша медицина кучей мифов да легенд. Но если использовать ее с умом и по назначению, то все будет как надо. Только вы, Жанна, поймите: если вы в состоянии себя контролировать. Хотя бы, – поднял руку Иннокентий, – то для многих пациентов можно считать за счастье нахождение здесь.

– Так что вы собираетесь со мной делать? "Лечить"? – язвительно, с вызовом и с ударением на последнем слове спросила Жанна.

– Вы вполне вменяемы, мисс. Своим взглядом я вижу, что у вас имеются в наличии только затяжная глубокая депрессия и, возможно, деперсонализация и дереализация, но они являются последствием ваших панических атак, возникших, несомненно, на фоне ВСД. Знаете, что отличает человека с ВСД и дереализацией от того, кто нуждается в психиатрическом лечении?

Жанна вопросительно подняла на него глаза.

– А ведь когда мы чего-то ждем, не важно, будь то плохое или хорошее, оно ведь обязательно произойдет.

На этом странном моменте их первая встреча закончилась, и Жанна вернулась к себе в палату.

Прошло две недели. Больница жила своим режимом, а Оксана все молчала. Жанну постепенно стала одолевать скука. Родители не навещали ее, и она не понимала причины этого. На ближайшей встрече с ее лечащим врачом девушка твердо намерилась поинтересоваться у него насчет причин этого. Может быть, это он попросил их не приходить, чтобы ее не тревожить, а, может быть, это было их собственное решение. Жанна не могла остановить свои мысли об этом. Они съедали ее и не давали сосредоточиться ни на чем другом.

Дни протекали вяло и неинтересно. К больничному распорядку девушка уже привыкла.

Начиная с семи утра под гул медсестер и больных, начинался прием лекарств, затем все подтягивались на завтрак часам к восьми. С девяти начинались терапевтические лечебные процедуры, иногда сменяющиеся трудотерапией на улице, на которую ни Жанну, ни Оксану не водили. Вообще, за пребывание в больнице Жанна еще на улицу не выходила. В первую очередь, по своему собственному желанию. Так что до обеда она не присоединялась к тем больным, которых выводили на прогулку. После обеда больница превращалась в царство морфея: всех отправляли на тихий час. Почти никогда Жанна не могла заснуть в это время, подслушивая каждый вздох Оксаны и наблюдая за ее движениями: та чаще всего лежала к ней спиной, возможно, она не хотела встречаться с ней глазами, думалось Жанне, а, быть может, не хотела, чтобы она видела ее лицо.

После дневного отбоя некоторые снова шли на прогулку, затем все ужинали, и с семи вечера наступало время культурной терапии и личных дел. Перед отбоем, который должен был в десять, Жанне приносили лекарства, и тушили свет. Когда она выходила в коридор, чтобы посмотреть, спят ли остальные, она видела, что во многих палатах свет все равно продолжает гореть. Но им с Оксаной было абсолютно все равно, есть он или нет.

Это не играло никакой роли.

И так день за днем. Жанне хотелось лезть на стены. Никакой арт-терапией, как другие больные, заниматься она не хотела: у нее не было желания ни рисовать, ничего. Была возможность поплавать в больничном бассейне, но она, как и ее "сокамерница", ей не пользовались.

– Вы вообще разговариваете? С вами можно пообщаться? – не выдержав, спросила она у Оксаны.

Ее соседка кивнула. И, к удивлению Жанны, наконец заговорила. Ее голос скрипел и сопел так, словно она не разговаривала уже века. Судя по ее выражению лица, она и сама была в шоке от того, что решилась что-то произнести.

Когда-то я посмотрела в зеркало и не узнала себя. Я не понимала, кто смотрит оттуда на меня. Неужели это я? Этого просто не может быть! Теперь понятно, почему он мне изменяет, – тихо затараторила женщина, избегая встречи взглядами.

Жанна яростно качала головой из стороны в сторону. Она хотела убедить Оксану в том, что это не так, но та не обращала на нее внимания, все глубже запуская свои ногти в кожу, таким образом, раня себя и будто возвращая к жизни.

Жанна ужаснулась, когда обратила на это внимание: на руках ее подруги уже накопилось огромное количество порезов. Ей стало страшно и противно на это смотреть. Ее просто передернуло от отвращения. Она старалась смотреть куда угодно, лишь бы не встретиться взглядом с этими изуродованными раздраженными кусками кожи.

Наверняка, все, что она пережила, оказалось слишком тяжелым для нее, чтобы она могла нести это по жизни, раз она оказалась здесь.

Оксана же продолжала свой рассказ.

– Я сидела дома с этой сделанной прической, превосходным макияжем и вкуснейшей едой, приготовленной на ужин. Я ждала его. И так, вечер за вечером он обещал, но не приходил. Передо мной были тарелки, полные этих ненавистных мною яств, я не могла их видеть. Поковыряв что-то вилкой, я оставляла ее лежать, небрежно кинутой на тарелку. Я сидела, опираясь на кухонный стол, и подперев голову рукой в этой ужасной серой домашней одежде, этом ненавистном мною свитере. Как сейчас помню, я любила носить дома старые джинсы и поношенный обтягивающий серый свитер. Ничего лишнего. Я впиралась взглядом в этот стол, кусала губы и перебирала в голове все варианты, где он может быть сейчас. Потом я выбрасывала это все. Нет, бывали, конечно же, и вечера, когда он приходил. Но тогда это все было еще хуже.

– Что именно? Почему? – в ужасе спросила Жанна.

– Ему все не нравилось. Он упрекал меня. Искал пыль дома. Он всегда запрещал мне нанять уборщицу. А все по дому сделать я не успевала. Хоть и трудилась целыми днями. Ему не нравилась моя еда. Он психовал. Бросал меня о пол, а сам потом уезжал в рестораны. Или к ним. Не знаю, – растерянно покачала головой Оксана.

– И почему ты тогда продолжала жить там? Продолжала готовить? – Жанна просто выдавливала из себя слова. Она понимала, что задает уже нелогичные на данный момент вопросы. Но не задать их она просто не могла.

Оксана пропустила этот вопрос. Она сделала вид, что не слышит. А быть может, и правда не слышала, потому что это не было для нее важно. Часто, когда человек зациклен на чем-то или на ком-то, он не замечает абсолютно ничего, что не касается этой ситуации.

Жанна хотела высказать Оксане все, что думала. Все, что накопилось у нее в душе. Она хотела снова спросить у нее, чего она не ушла, чего не стала жить своей жизнью, не нашла работу, чего безропотно слушала нападения мужа и не менялась. Не нашла себе друзей, не завела любовника в конце концов, чтобы снова почувствовать себя женщиной. Этих вопросов у женщины накопилась уйма.

Но, увидев отсутствующий взгляд подруги, она поняла, что это не более чем бесполезно. Она поняла, что главное, наверное, в первую очередь, полюбить себя. А потом тебя и другие полюбят. Уважать себя, и другие станут тебя уважать. Беречь себя, свое сердце и знать себе цену. И тогда окружающие тоже будут в курсе, чего ты стоишь.

Оксана не унималась. Она так погрузилась в воспоминания, что просто не могла остановиться.

– В последнее время, когда он лежал рядом, казалось, в спальне мне было мало места. Вернее, его не было вообще. На кровати особенно. Он выдавливал меня оттуда своим взглядом, своими колкими замечаниями.

Он лежал на подушке, до пояса прикрытый нашим покрывалом, и, облокотившись головой наполовину на кофейное быльце кровати, сверлил меня своими карими глазами, этим насмешливым взглядом. Он унижал меня, говорил, какая я ужасная, что у меня совсем нет своего мнения, что без него я ничто, что мой красный халат в белый цветочек – это прошлый век, и он его бесит. Что все во мне его раздражает. Что спит он со мной лишь из жалости. Я все терпела. Я слушала его. Я не понимала, за что он меня ненавидит. Когда я не выдерживала и уходила, он бежал за мной, продолжая меня оскорблять, уже применяя физическую силу. Затем плевался и либо шел спать, либо уходил из дома вовсе. Куда, я не знаю. Когда он оставался, я еще долго сидела на кухне, боясь зайти к нему, чтобы это все не продлилось. Затем я на цыпочках быстро и неслышно заходила в спальню и украдкой ложилась на край кровати, пытаясь сделать все без звука, чтобы его не разбудить. Вставала я всегда раньше мужа. Его уже ждал завтрак и одежда.

Он так же ненавистно продолжал сверлить меня взглядом и по утрам, выражая полное отвращение ко мне и к моей судьбе, показывая, что я камень на его шее. Мне было неприятно видеть это, а ему было неприятно в моем обществе. Я со временем стала ненавидеть сама себя. Мне стало мерзко даже прикасаться к себе. Не знаю, как он прикасался ко мне. Секс ведь у нас был. Иногда. Но был. И он даже не был тогда пьян. Как я могла стать тем, чем я стала? Я все мечтала порой ночами, в одиночестве, что он включит свет, и все изменится. Но мечты для того и существуют, чтобы ими оставаться.

– Нет, – завертела головой из стороны в сторону Жанна. – Мечты существуют, чтобы их воплощать в жизнь, чтобы дать возможность чуду случиться в твоей жизни. Как зовут твоего мужа?

– Я не скажу тебе. Я этого не хочу. У меня больше нет старой жизни. Она сгорела. Она отказалась от меня. Вышвырнула, как мусор. Я не назову тебе его имя. Я буду говорить просто Он.

– Хорошо, – согласилась Жанна, но затем быстро поменяла свое решение, затараторив. – А почему нет? Чего ты мне не скажешь? Ты боишься его? Или он для тебя, как Бог? Чего ты так хочешь его выделить? Чего ты боишься сказать мне его имя?

Оксана снова отстраненно отвела глаза. Через несколько минут она повернула и всю голову, тем самым показывая, что этот разговор она продолжать не хочет. Затем она легла на кровать, поджала под себя ноги и отвернулась к стенке, полностью выйдя из этой дискуссии.

Такие моменты бывали у нее часто, и Жанна решила больше ее пока сегодня не беспокоить. Захочет снова поговорить – сама напросится. Оставалось только ждать. Жаль, что Оксана была единственной, с кем Жанне хотелось здесь общаться. Не оставалось ничего другого, как просто вторить действиям Оксаны и попытаться и самой забыться на своей кровати.

После просьбы от Жанны к Иннокентию по поводу прихода ее родителей, мать не замедлила появиться на следующий же день. Несмотря на то, что девушка ее так ждала, когда Леся, наконец, пришла, сама не понимая почему, Жанна стала изображать из себя овощ. Напоминания о уже "прошлой" для нее жизни дома с отчимом и матерью снова нахлынули на нее, стирая покой, который она по крупицам восстанавливала за последнее время в больнице. Да, она забыла здесь про свои атаки, все стало постепенно налаживаться. Они встретились с матерью в своеобразной гостиной. Леся смотрела на Жанну так, словно та минуту назад восстала из мертвых. Она не могла скрыть ужас, который пронизывал все ее тело. И лишь, как рыба, открывала рот, глотая воздух и судорожно поправляя волосы.

Жанна отвернулась в левую сторону, начав рассматривать весь интерьер этой большой комнаты. Она обращала внимание на малейшие детали. Видеть мать сейчас она не хотела, все ее желание встречи испарилось вмиг, как только она увидела взгляд Олеси. Так и просидели они молча, все время встречи. Когда мать подала голос и предложила Жанне выйти на улицу, вывести ее на прогулку, та лишь покачала головой. Время их встречи тянулось очень медленно. Но все же все заканчивается, вот и она прошла. Из гостевой комнаты Леся вылетела как ошпаренная. Она ни о чем не хотела ни думать, ни разговаривать. Судя по тому, как выглядела ее дочь, она могла сделать лишь один вывод: в лечебнице ей стало еще хуже.

После встречи Олеси с дочерью, по ее возвращении домой, когда Виктор вошел в комнату, он не узнал свою жену. Она постарела на десяток лет. В ее неподвижном взгляде не было ни капли жизни. Только беспомощность и полнейшее отчаяние. Она сидела на корточках возле своей старой морщинистой матери, которая утешала ее: одна рука придерживала Лесю за плечо, а другая была положена на ее кисть, которую Леся небрежно кинула на спинку дивана, где сидела ее мать.

Она еще даже не разделась, успела снять только обувь. Тяжело было сказать, когда она вернулась домой. Может быть, пять минут назад, а может, час. Виктор стоял в дверях, не в силах пошевелиться. Он боялся нарушить этот момент. Он лишь стоял и смотрел на жену в ее вельветовом пальто, накинутом на черную водолазку; на ее любимые золотые часы, которые он ей подарил. Он смотрел на нее и не узнавал прошлую Лесю. Как же круто изменилась их жизнь за последнее время. То, что он может очутиться в таком аду, он и в самом страшном сне не мог себе этого представить. Он не стал задавать жене лишних вопросов. Он прекрасно понимал, откуда она вернулась. Ему даже не хотелось спрашивать как там Жанна. Состояние его жены говорило само за себя. Ему было жаль ее, ее мать, себя, Жанну. Но он был бессилен. Ему так хотелось изменений, чем-то помочь, что-то изменить. От бессилия и злости он ударил кулаком о стену, разбив костяшки до крови, и тихо покинул квартиру. Вернулся он уже глубоким вечером. Старенькая маленькая бабушка Жанны суетилась на кухне. Он отправился в комнату к жене.

Дверь была закрыта. Он на секунду застыл перед ней. Что-то останавливало его. Затем, сделав над собой усилие, он повернул ручку и толкнул дверь вперед. В комнате горел тусклый свет лампы над зеркалом. Жена сидела на стуле перед комодом и смотрела в это зеркало такими глазами, что Виктор просто испугался. Он не знал, сколько времени пробыла она в этом положении. Ее лицо было восковым. Распущенные волосы падали волнами на плечи. На ней была ее домашняя серая, немного великоватая на нее пижама, напоминающая больничную одежду. Она сидела в оцепенении и, не отводя взгляда, смотрела прямо перед собой. Ее глаза были выпучены и просто застыли в зеркале. Он подошел к ней сзади и положил руки на плечи.

– Мы все выдержим. Все поменяется. Представь, что это сон. Просто страшный сон, и мы все скоро проснемся.

Леся не двигалась. Ни одна мышца на ее лице, ни одна жилочка не дернулась. Она продолжала сидеть, как музейный экспонат, просто уставившись в зеркало. Виктор почувствовал прожигающее его руки пламя, исходящее от ее плеч. Он убрал их.

– Мы уже никогда не проснемся, – сухо кинула она.

После этой фразы она встала и молча ушла в ванну. Леся долго не возвращалась оттуда. Вода все текла и текла. Мать Леси уже легла спать, приготовив ужин, но никого на него не пригласив. Создавалось такое впечатление, что и готовила она не для них, а так, по привычке, для себя, для своего успокоения. Виктор молча сидел на их с Лесей кровати. Теперь оцепенение, в котором была его жена, как вирус, перекинулось на него. Он выдохнул и закрыл лицо руками.

– Да сколько можно? – подумал он про себя, посмотрев на часы и прикинув, как долго его жена уже в ванной. Он пошел и начал стучать. Ответа не последовало.

– Ладно. Ей надо побыть одной, – проговорил он про себя, и уже было отошел от двери, как сердце его сковала тревога, она нарастала и нарастала, он был будто в предвкушении какого-то несчастья, его нервы сдали, и он, как бешеный, снова кинулся к двери и стал колотить в нее. Не выдержав, он выбил дверь.

Из его груди вылетел тихий крик, который затем перешел в вопль. На вопль прилетела маленькая старушка. Он хотел не впускать ее, чтобы она не видела всего. Но не смог не то что сдвинуться с места. Более того, он не смог бы в тот момент пошевелить ни одним пальцем. Ванна была полна крови. Старушка подскочила к своей дочери. И, не растерявшись, стала щупать пульс. Затем быстро побежала звонить в скорую. Она обратилась к Виктору:

– Что ты стоишь? Быстрее, вытащи ее, нужно наложить жгуты на руки.

Виктор лишь кивал. Он не мог сдвинуться с места. Так же, как не мог издать ни звука.

Он находился в прострации. Перед ним пролетали картинки с их "молодости", если это можно было так назвать. С молодости их любви. Почему-то перед ним повис медовый месяц. Как будто не было перед ним сейчас его жены, истекающей кровью в ванной.

Прямо перед глазами стояла лишь одна картинка: его жена на одиноком берегу моря. Вокруг не было ни души. Лишь песок, и изредка зелень подальше от берега. Их два полотенца, лежащие на песке рядом: синее и зеленое. Ее красные босоножки, небрежно кинутые рядом с полотенцем и ее плетеная кофейная, наполовину пустая сумочка, скомканная за ее спиной. Она сидела вполоборота, вытянув стройные слабые ноги, лишенные мышц, только с торчащими костями, и смотрела на него, выглядывая и ожидая его прихода. Он лишь побежал за шампанским для того, чтобы отметить их брак еще раз. Грустный взгляд тусклых глаз и в кои-то веки появившаяся улыбка на ставшем жестким от жизненных невзгод лице, следили за ним.

Он ускорял ходьбу, пытаясь быстрее приблизиться к своей любимой женщине, своей жизни, своему бесцветному сокровищу в коричневом закрытом купальнике, с худенькими плечиками и поднятыми очками волосиками впереди. Такой он свою жену запомнил навсегда.

Этот взгляд, устремленный вдаль. В ожидании не чуда, а его. Ведь он и был ее чудом в этой жизни. Она ждала его всегда. А он ее.

Леся очнулась уже в больнице. Виктор сидел возле нее. Она едва смогла разжать засохшие шубы. Он быстро поднес ей воды ко рту. Она отпила, немного закашлявшись. Затем, даже не взглянув на него, тихо промолвила:

– Зачем вы спасли меня? Я хотела умереть.

Он проглотил ком, который будто застрял в горле.

– Ты должна жить. Ради нее. Мы все, что у нее есть на этой земле. Как же ты это не понимаешь? – взвыл Виктор. – Я думал, я всегда знал, что ты сильная женщина. Чего ты сейчас сдаешься?

Леся смотрела невидящим взглядом перед собой. Его лицо стало более морщинистым. Волосы еще больше поседели за последнее время. Не в силах больше видеть все это, Виктор попятился из палаты.

Выйдя в коридор, он прислонился к холодной больничной стене и спустился на пол. Как могли они дойти до такого? Почему вся их семья переехала в больницы? Он хотел закрыть глаза, моргнуть и снова вернуться в такое счастливое время. Ему еще что-то не нравилось! Да там же было все прекрасно. Почему именно они? За что именно их должно было все это настигнуть? Раз за разом Виктор задавал себе все новые однотипные вопросы и не мог найти на них ответа. Теперь ему не хотелось возвращаться домой? Там его никто не ждал. Любимая жена и приемная дочь оказались узниками больниц. Одна старуха, мать Леси, ждала его дома. На работе у него все не ладилось. Конечно, если его голова была забита совсем другим, как он мог сосредоточиться на каких-то делах. В итоге Виктор стал чрезвычайно раздражительным. Срывался на подчиненных. Все накалилось до предела. Но самым страшным было то, что выхода из всего этого он не видел.

"Как в могиле", – проговорил он про себя.

– А ты, Жанна? Почему ты здесь? Ты тоже не нужна никому там, за этими стенами?! – со странным взглядом указала Оксана за окно. – У тебя была семья, дети? Ты любила?

Жанна замерла. Она так желала слышать правду от своей "сокамерницы" и все ожидала ее слов, а когда пришел ее черед говорить, слов так и не нашлось. Оказывается, это не так-то просто, поведать правду о себе. Вытянуть из сокровенных уголков своей души те тайны и умозаключения, которые до этого времени были доступны тебе одному.

– Я? – беззвучно спросила Жанна, и сама не узнала своего голоса.

– Ты, – так же тихо ответила Оксана и для пущей уверенности еще и закивала головой.

–А тебе действительно интересно? – спросила Жанна скорее в попытке оттянуть момент своего рассказа.

– Угу, – снова закивала Оксана, покалывая себя ногтями.

– Почему, почему тебе их не срезают? – скривившись и передернувшись, пискнула Жанна.

– Ногти? Нет, нет, не дам, – испугалась женщина, – они дают мне ощущение, что я еще жива. Пока я чувствую боль, я здесь, – и Оксана снова жадно уколола себя раскрошившимся обрубком отросшего ногтя.

По Жанне прокатилась новая волна отвращения. Но невзирая на все эти ощущения и пытаясь их отогнать, она рассказала Оксане про Эрика. Та послушно выслушала ее рассказ и ответила ей:

– Твое место не здесь, а рядом с ним.

– А кто я для него? Он меня даже не помнит, наверное.

– Зато ты знаешь о нем все.

– Я знаю его будущее, вернее его предназначение. Душа же его, помыслы и прошлое для меня закрыты.

– И что ты думаешь выиграть, находясь здесь? Ты же просто прячешься. Ты не хочешь борьбы. Тебе гораздо легче заключить себя в четыре стены, оградиться от людей и погрузиться в свое одиночество. А вдруг ты нужна этому своему Эрику?

– Не знаю, Оксана, не знаю. Только время покажет. Пока я не готова к чему-либо.

– Я тебя понимаю, – поникшим голосом сказала Оксана.

– Я рассказала тебе, как мы встретились с Эриком. А как ты встретила своего? – не выдержав, спросила Жанна.

– Сейчас это уже не важно. Помню только, что еще, когда мы только познакомились, он сразу же сказал мне: прошу тебя больше ни с кем не общаться из мужчин, кроме меня. И я в свою очередь обещаю тебе то же самое. И я не собственник. Это так, для спокойствия.

Брови Жанны полезли вверх. Ее возмущению просто не было предела. Она была вне себя.

– А тебя не смутили такие его фразы? Это ведь были даже не намеки. Это были полные аргументы того, что он латентный тиран или деспот.

Оксана развела руками.

– Мне казалось, он боится меня потерять, выступает за верность и просто искренний прямой человек, который говорит то, что думает.

– Дура, – сорвалось с языка Жанны.

Она с минуту наедались, что это одной ей показалось, что она сказала это вслух.

Но все-таки это было не так.

– Да, дура. Не все такие, как ты, Жанна. Мы были обе несчастны по-своему. Ты не впускала в свою жизнь ни одного мужчину, будучи писаной красавицей. Я же впустила лишь одного, и он меня потопил. Он просто меня не любил. Теперь я больше никому не доверяю. Я не смогу открыться больше никогда. Понимаешь? А чего ты не впускала их? Ты чего-то боялась? А, Жанна? – вопросительно посмотрела на нее Оксана.

Та лишь покачала головой в ответ.

– Нет. Я просто не могла найти свое, очень долго не могла.

– А сейчас нашла?

– Думаю, да. Я пока не готова об этом говорить.

Оксана кивнула и снова, как и всегда, отвернулась от подруги, подогнув под себя ноги, и уставилась в стену. Жанне всегда было интересно: она действительно спит или прикидывается? Открыты ли у нее глаза, смотрит ли она в эту голую стену? Оксана всегда лежала без движений. Это было странным. Жанне казалось, что она себя контролирует. Специально не хочет двигаться. Даже если все конечности ее начинают становиться парализованными.

Зачем она это делала? Зачем так насиловала себя? Жанне было невдомек. Но ей всегда было свойственно наказывать себя. Хотя наказывать, по большому счету, в принципе, было не за что. Она представляла Оксану в момент знакомства с этим ужасным Им прекрасной молоденькой талантливой девушкой с открытым миру сердцем и распростертыми руками для любви. Чистой, безупречной, наивной, мягкой, душевной и готовой отдать все во имя святой любви.

Чем этот деспот покорил ее? Может быть, тем, что пленил ее волю? Да, Оксана права. Все женщины разные. Такой вариант развития событий отнюдь не подходил Жанне. Она была личностью с правом на свое мнение. Оксана же потеряла себя в этих отношениях. Они убили в ней много того, что было в той молоденькой девочке до знакомства с этим гнусным тираном. Причем Жанна была уверена, что со многими другими женщинами он никогда бы не смог поступить так, как с этой своей бедной женой. Это ему еще посчастливилось, можно было даже утверждать и так. Ведь он, по большому счету, нашел в Оксане то, что искал.

Если Жанне Он всегда представлялся каким-то гнусным типом средних лет, явно старше Оксаны, каким же удивлением было для нее в один из дней понять, что он был одногодкой ее подруги. Эта информация проскользнула в их разговоре.

– Как сейчас помню, – вздохнула Оксана, и возвела взгляд к потолку. – В тот день на мне была замечательная зеленая легкая кофточка с коротким рукавом, щедро так покрытая красными и оранжевыми цветами. Знаешь, как будто я на полянке. На руке у меня были золотые часы. Не настоящие, конечно же, какая-то бижутерия, но как они смотрелись, гармонировали с любимыми золотыми маленькими сережечками с бирюзовыми камешками. В то время я еще красилась. Только недавно сделала короткую стрижку в парикмахерской. Я тогда была блондинкой. Еще даже темные корни не успевали проступить. Идеальная форма бровей, натуральный макияж.

Мое несчастье выделял только взгляд, полный тоски. Миллион морщин, которые уже неизвестно откуда успели появиться на моем лице. Еще тогда у меня залегли темные круги под глазами так, что казалось, кроме этого места, этих несчастных, потерявших все на свете глаз и этих мешков, на моем лице не существовало ничего. Как же меня еще раздражала складка на переносице. Складки на лбу! – Оксана стала царапать и свое лицо. – Я возненавидела себя! – закричала она и яростно стала биться на кровати в конвульсиях. – Как я дожилась до такой жизни? Что со мной произошло? Где моя молодость? Где моя красота? Как я могла их потерять? В тот день я вышла на улицу после этого. Мне было плохо. Я зашла в аптеку на безлюдной улице, надеясь, что там не будет никого. И что я увидела? Очередь. Семь человек. В душной аптеке, хотя чем они могли бы мне помочь? Какие лекарства собралась я у них просить? – Оксана развела руками в растерянности. – Я и сама не знала. Я тогда уже потеряла любой контроль над реальностью. Мне казалось, что все идет, как надо. Я была как во сне. Я развернулась и вышла из аптеки. Я упала прямо там, на крыльце.

Я разбила себе лицо, выбила зубы, потому что между ними при падении не было ничего. Затем просто встала и, обливаясь кровью, пошла по улицам. Я не чувствовала боли. Меня окружали люди. Они трепали меня. Одни с ужасом убегали, другие пытались меня растормошить, помочь, что-то сказать. Они мне надоели. Я хотела их растолкать и убежать. Уйти оттуда. Потом я упала на асфальт и начала смеяться. Я думала, что они от меня отстанут. Но их наоборот становилось все больше. Кровь была везде. Я еще никогда не видела такой лужи крови. На своей одежде. Под собой. Приехала "Скорая". Меня отвезли куда-то. В самой "Скорой" не было ни дефибриллятора, ничего, чтобы мне помочь, как-то откачать. Как сейчас помню слова этих, в приемном или травм пункте, не знаю, где. Они предложили везти меня на другую улицу. Знаешь куда? В морг. Они прямо при мне сказали, что еще немного, и я окочурюсь. Что я просто наркоманка и уже дохожу. И что они не собирались принимать меня у работников скорой помощи. Как ни крути, меня оставили в этом приемном покое. У меня не было в тот момент родственников, которым я могла позвонить. За годы жизни, полной лишений с мужем, я лишилась почти всех друзей. Они, как крысы, разбежались по углам. Я хотела позвонить мужу, но все, что я могла делать – лишь шипеть. Я была уже в таком состоянии аффекта, что до сих пор не чувствовала боли. Я все хотела посмотреть на себя в зеркало, но меня почему-то к нему не пускали. Затем я набрала телефон старой подруги. В принципе, до этого я набирала много телефонов, но именно этот ответил. Медсестры сказали ей где я. И, к моему удивлению, она приехала.

Она позвонила моему мужу. Знаешь, что он сказал, когда ему объяснили, что со мной и что я, возможно, умираю? Он ответил, что он занят и у него совещание. Что он на работе. Может, он и вправду был на работе. А может, и нет. Или он был в обществе другой. Я не знаю. Он был занят. Он был занят для меня. В принципе, как и всегда. А как он ухаживал. Раньше, когда мы только познакомились. И как же люди могут так меняться, получив, наконец, желаемое? Короче, у этой подруги еще оставались чувства ко мне. Она и отвезла меня в частную клинику и оплатила лечение. Мне не давали зеркало. Боялись, что я покончу с собой, как только увижу свое отражение. Я ничего не могла есть. Еду просовывали в узкую щелку между губ. Я ела только печенье. Только оно туда четко и пролазило. Он не пришел ни разу. Я думаю, он просто был занят. Ему было не до меня. Но он же мог привезти детей, хотя бы рассказать им? Значит, они тоже были заняты, – отрешенно и крайне спокойно добавила Оксана, – когда мне наконец стало лучше, подруга отвезла меня домой. Там уже была она. На моей кухне. В моем коридоре. Наверное, и в моей спальне.

Жанна не понимала, то ли Оксана действительно не понимает, что она говорит, не придает этому значения, то ли она уже столько раз морально это пережила, что страдания в ней уже выдохлись, исчерпали себя.

– Знаешь, я ведь не любила его, – неестественным голосом добавила она. – Когда-то, когда я была еще очень молода, у меня был шикарный поклонник из Аргентины. Такой весь как с обложки журнала. Ему было тридцать три года. Он меня любил. И предлагал переехать к нему. Он мог даже забрать нас. Меня и девочек. Представляешь! Когда-то я встретила его. Я рассказала ему, как нам тяжело, и он даже не обиделся на то, что я замужем. Он хотел меня спасти. А я, я просто оказалась слишком трусливой и слабой. Я отказалась от изменений то ли от страха, то ли потому, что мне просто было жалко его. А теперь две мои дочки живут с этой, с ней. Да, я понимаю, что могу быть для них угрозой.