Текст книги "Женевьева неумершая"

Автор книги: Джек Йовил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

14

Демон Потайных Ходов слышал, как прошлой ночью Детлеф и Женевьева говорили о нем. Поппа Фриц вспоминал о временах, когда он еще не начал меняться.

О временах, когда он был Бруно Малвоизином.

Тот драматург, каким он некогда был, казался теперь кем-то чужим, ролью, которую он исполнял в своем человечьем обличье.

В проходе за репетиционным залом, откуда он мог наблюдать за работой труппы, он распростер свои самые крупные щупальца во всю их длину. Обычно он кутался в плащ и высоко поднимал центр тяжести, воображая, будто ниже груди у него живот и две человеческие ноги. Сегодня он позволил себе развалиться в естественной позе: шесть щупалец, раскинувшихся, подобно плавающим листьям кувшинки, ком остальных его наружных органов и крепкие пластины клюва, защищенные кожистым покрывалом его тела.

От Малвоизина осталось слишком мало.

В репетиционной Детлеф давал указания актерам труппы. Этим утром их у него было немного, его мысли, скорее, занимал водоворот событий вокруг пьесы, чем то, что относилось непосредственно к игре.

Демона Потайных Ходов озадачивала Ева.

Его протеже, как обычно, сидела в сторонке, Рейнхард с нерешительным видом топтался здесь же, пытаясь оказывать преувеличенные знаки внимания Иллоне. Ева была спокойна и владела собой, не то что прошлой ночью. Казалось, будто она никогда не видела его истинного облика. А может, нашла в себе силы принять то, что увидела? Как бы то ни было, этим утром ее не интересовал монстр, с которым она встретилась вчера.

Несколько девушек-статисток щебетали об убийстве возле театра. Демон Потайных Ходов ничего об этом не знал, разве только то, что со временем в этом все равно обвинят его.

В бытность Малвоизином он писал о зле, о том, каким притягательным оно может быть, каким заманчивым может показаться его путь. Когда он начал меняться, то думал, что стал жертвой, поддавшись соблазнам Салли, как Диого Бризак из «Совращения Слаанеши» стал жертвой своих собственных тайных демонов. Потом, уже отойдя от человеческого образа мышления, он начал понимать, что, когда его облик изменился, зла в нем стало не больше, чем прежде.

В определенном смысле эта мутация сделала его свободным. Наверно, Тзинч решил таким образом позабавиться за его счет, чтобы он смог полностью осознать свою человеческую природу лишь тогда, когда его человеческий облик растворился в студенистой кальмарообразной плоти. И все же он понимал, что у других варп-камень уродовал душу не меньше, чем тело.

Глядя на Женевьеву, которая, в свою очередь, как-то особенно внимательно наблюдала за Детлефом, Демон Потайных Ходов гадал, уж не угодил ли осколок варп-камня и в его протеже.

Ева Савиньен изменилась и продолжала меняться.

Он позволил актерам прерваться на обед и сказал, что они могут не возвращаться до вечернего представления. «Странная история доктора Зикхилла и мистера Хайды» теперь уже зажила сама по себе, и Детлеф почти готов был, если чего-нибудь опять не случится, оставить спектакль в покое. Долго живущие спектакли развиваются сами по себе, находя способы оставаться живыми. Он был даже благодарен Еве Савиньен, нежданно блистательная игра которой вынуждала всех членов труппы тоже совершенствоваться самым неожиданным образом.

Иллона, например, предложила попробоваться в роли трагических героинь, поскольку она вступила в возраст императрицы Магритты или жены Оттокара.

Женевьеву он отыскал в комнатке Поппы Фрица, среди развернутых карт, прижатых по углам книгами и всякими мелкими безделушками. Вместе с привратником и Гуглиэльмо они пытались разобраться в схемах туннелей под театром.

– Итак, – говорила она, – все согласны? Это ловко устроенный ложный ход, чтобы его отыскали враги беглецов.

Оба пожилых человека кивнули.

– Он слишком явно помечен, – сказал Гуглиэльмо. – Очевидно, он устроен таким образом, чтобы воспользовавшийся им безнадежно заблудился. Может, даже чтобы завести врагов в ловушки.

– О чем это вы тут шепчетесь, конспираторы? – поинтересовался Детлеф. – Готовите заговор в поддержку революционной борьбы принца Клозовски?

– Я собираюсь попробовать найти его, – ответила Женевьева.

На ней была одежда, которой Детлеф не видел уже многие годы. В Альтдорфе она обычно ходила в неброских, но элегантных нарядах: белые шелка и украшенные вышивкой катайские платья. Теперь она надела кожаную охотничью куртку и сапоги, плотные узкие матерчатые штаны и мужскую рубаху. Она выглядела как переодевшаяся своим братом-близнецом Виолетта из пьесы Таррадаша «Восьмая ночь».

– Его?

– Малвоизина.

– Демона Потайных Ходов, – объяснил Поппа Фриц. В сумраке старик и сам был похож на мятый пергамент.

– Жени, зачем?

– Я думаю, он страдает.

– Весь мир страдает.

– Целому миру я помочь ничем не могу.

– А чем ты можешь помочь этому существу, даже если это Бруно Малвоизин?

– Поговорить с ним, узнать, может, ему что-нибудь нужно. Я думаю, он не меньше Евы был напуган случившимся.

Поппа Фриц скатал фальшивую карту и засунул ее в тубус, кашляя от вылетевшей из него пыли.

– Он стал одним из измененных, Жени. Его разум, должно быть, угас. Он может быть опасен.

– Как был опасен Варгр, Детлеф?

Варгр Бреугель был у Детлефа помощником и вторым режиссером. Карлик, родившийся от нормальных родителей, он был рядом с актером-драматургом-режиссером с самого начала его карьеры. В конце концов, оказалось, что он – одно из измененных созданий Хаоса, и он предпочел покончить с собой, чем позволить глупцу пытать себя.

– Как ты был опасен?

Детлеф родился с шестью пальцами на одной из ног. Его папаша-торговец излечил сынишку от этого дефекта еще в младенчестве при помощи мясницкого ножа.

– Как опасна я?

Она широко ощерила рот с острыми зубами, выпустила когти и спрятала снова.

– Ты не хуже меня знаешь, что порой варп-камень превращает человека в монстра лишь снаружи.

– Прекрасно, но возьми с собой несколько наших охранников.

Женевьева рассмеялась и смяла подсвечник, превратив его в комок рваного металла.

– Мне бы только пришлось присматривать за ними, Детлеф.

– Это твоя жизнь, Жени, – устало сказал он. – Делай с ней, что хочешь.

– Конечно. Поппа Фриц, я войду здесь, – она легонько хлопнула по карте, – из партера. Надо вскрыть эту древнюю потайную дверь.

– Жени. – Он положил руку ей на плечо. Порой сущее дитя, она была одновременно древней.

Она быстро поцеловала его.

– Я буду осторожна, – сказала она.

Рейнхард Жесснер знал, что ведет себя как дурак, но ничего не мог с собой поделать. Он понимал, что заставляет страдать Иллону и их близнецов, Эржбет и Руди тоже. В конце концов, больше всех страдал он сам.

Но Ева – это нечто особенное.

Она растеклась по его крови, словно змеиный яд, который уже не высосешь просто так из раны. С самой премьеры «Доктора Зикхилла и мистера Хайды» отрава расползалась по его венам. Он понял это еще на вечеринке после спектакля. Оба они все это время готовы были сделать первый шаг. Сделала его она, но это с легкостью мог быть и он.

Он чувствовал, что физически слабеет вдали от нее, не может думать ни о чем и ни о ком другом. А когда он был с ней, приходила другая боль, гложущее чувство вины, отвращение к себе, осознание собственной глупости.

Чем сильнее он любил Еву, тем тверже был уверен, что девушка его бросит. Он ничего больше не мог дать ей. Он – всего лишь камень, чтобы перейти ручей, и камень, наполовину погруженный в поток. Впереди ее ждут более крупные, более надежные камни. Ева продолжит свой путь по ним.

Они умудрялись урвать несколько часов после полудня, улизнув из театра, чтобы заняться любовью в жаркой темноте за занавесками ее мансарды. Ей всегда удавалось опередить и измучить его, и она засыпала безмятежным сном, в то время как он, обессилевший, лежал, прижавшись к ней, на узкой кровати, а в голове его теснилось множество мыслей, и на душе было неспокойно.

Такое случалось с ним не впервые, но на этот раз все было гораздо хуже. Прежде Иллона знала, но могла с этим мириться. Другие девушки не задерживались, не могли завладеть им надолго.

Ему даже порой казалось, что Иллона поощряет его измены и что после них их отношения становятся куда лучше, чем до. Театральные браки были делом непростым и обычно обреченным на неудачу. Маленькие развлечения давали им силу продолжать жить вместе.

Теперь Иллона была все время в слезах. Дома близнецы вечно воевали и чего-то требовали. Он проводил там как можно меньше времени, предпочитая быть с Евой или в гимнастическом зале на Храмовой улице, занимаясь фехтованием или поднимая тяжести.

Ева заворочалась рядом с ним, и одеяло соскользнуло с ее лица. Через суровую ткань занавесок внутрь просеивался дневной свет, и Рейнхард взглянул на девушку.

И застыл, словно от ледяного поцелуя.

Ева во сне выглядела странно, как будто поверх ее лица застыл слой тонкого стекла. Рейнхард словно уловил странные блики на его поверхности.

Он дотронулся до ее щеки, твердой, как у статуи.

Там, где кожи коснулись кончики его пальцев, она менялась, становилась податливой, теплой. Глаза Евы открылись, и она с неожиданной силой перехватила его запястье.

Сейчас он по-настоящему боялся ее.

Ева села, отодвинув его к оштукатуренной стене, прижалась к нему теплым телом. Лицо ее было лишено всякого выражения.

– Рейнхард, – сказала она, – ты должен кое-что для меня сделать…

15

Лабиринт здесь выглядел по-другому. В то время как проходы за гримерными были тесными, эти оказались едва ли не просторными, подземными аналогами главных улиц. Сюда из наземного мира занесло самые странные вещи. Один коридор был выложен задниками из разных постановок, пригнанными вплотную друг к другу, так что горный пейзаж сменялся диким Драклендским лесом, дальше шли оштукатуренные стены крепости с нарисованными кровавыми пятнами, за ними вздыбленный штормом морской пейзаж на пружинах, чтобы можно было раскачивать позади бутафорского корабля, потом усеянные трупами Пустоши Хаоса. Женевьева пыталась вспомнить, какие пьесы шли с каждым из этих задников.

Она чувствовала, что добыча рядом. Слегка ощущался запах 7-й ложи, а ее обоняние было лучше, чем у настоящих людей. На некоторых из рисованных декораций остались засохшие пятна слизи, показывающие, что Демон Потайных Ходов пользовался этой дорогой. Она раздумывала, не позвать ли его, или же это заставит Малвоизина забиться в убежище еще глубже.

Проведя, так или иначе, значительную часть своих лет взаперти, она могла представить себе, что за жизнь вел здесь Демон Потайных Ходов. Чего она представить не могла, так это чтобы он искал общения с другими формами жизни. Люди едва терпели ее и с неизменной неприязнью относились к тем из ее сородичей, кто умел менять облик. Нельзя сказать, чтобы их осторожность была необоснованной, но в то же время это было и не вполне справедливо.

Проход под углом пошел вниз и закончился занавешенным помещением. Она поискала потайную дверь и нашла ее, замаскированную под крышку большой бочки.

Изначально в туннеле для людей имелась лестница, но ее по большей части разломали, заменив целым множеством выступов, при виде которых Женевьева начала предполагать, как должен выглядеть Малвоизин. Здесь очень сильно пахло, из глубин тянуло ароматами тухлой рыбы и соленой воды.

Пока что она оставила туннель в покое, вернув крышку бочки на прежнее место. Сегодня она собиралась осмотреть только верхние уровни. Она подозревала, что Малвоизин может болтаться где-то возле поверхности. Она отыскала множество его смотровых глазков и позабавилась видом личных комнат, в которые они позволяли заглянуть.

Демон Потайных Ходов явно заглушал боль одиночества, интересуясь жизнью труппы Театра памяти Варгра Бреугеля.

Она гадала, как много моментов из ее личной жизни стали ему известны. Через глазок, в который можно было подсматривать, стоя на бочке, она сумела заглянуть на склад, где среди запылившихся стоек с париками и жестянок с пудрой она однажды интимно пила кровь Детлефа.

Красная жажда одолела ее во время вечеринки, и она утащила своего возлюбленного в этот позабытый уголок театра, полным ртом прикусывая его тело, нежно прокалывая напрягшуюся кожу, жадно насыщаясь до тех пор, пока он опасно не ослабел. На его теле появилось полдюжины новых ран. Следили ли за ее сладострастным обжорством глаза, бывшие некогда человеческими?

Вернувшись к последнему пересечению горизонтальных ходов, она обследовала новое ответвление. Где-то рядом послышались звуки, будто кто-то торопливо уползал прочь, и она кинулась в ту сторону, ее ночное видение позволяло ей не налетать на стены. Она не окликала его. Впереди быстро двигалось что-то большое.

Звуки удалялись, и она последовала за ними, завернув за угол. Здесь воздух был неподвижен, и она предположила, что это замкнутое пространство. Она уперлась в стену и остановилась. Теперь она больше ничего не слышала. Оглядываясь, она поняла, что ее одурачили. Малвоизина не зря называли Демоном Потайных Ходов. Каким-то образом он проскочил сквозь стены, потолок или пол и ускользнул от нее.

Однако она хитра. И у нее есть время.

Анимус позволил Еве отвести себя в театр, с Рейнхардом на поводке, словно тот был свиньей, которую ведут за медное кольцо в носу. От Евы Анимус узнал, что просто уничтожить Детлефа и Женевьеву для его цели недостаточно. Прежде чем они умрут, их надо разлучить, надо, чтобы узы, сковавшие их воедино в крепости Дракенфелс, распались. Тогда они умрут, зная, что от их победы не осталось ничего. Анимус был благодарен за это новое знание, поняв наконец, что не был готов исполнить приказание повелителя, пока не воссоединился со своей теперешней хозяйкой. Великий Чародей, должно быть, предвидел это, когда создавал Анимуса, сознавая, что его творение не будет завершенным, пока не станет отчасти человеком.

Он собирал вокруг себя нужные инструменты. Ева, конечно, это ключ, но и другие – Рейнхард, Иллона, Демон Потайных Ходов, даже сами Детлеф и Женевьева – должны будут сыграть свою роль. Для Евы Анимус был точно как Детлеф, придумавший спектакль и потом руководящий труппой на всех его этапах. Анимус был даже польщен таким сравнением. Созданный как холодный интеллект, он не питал злобы к вампирше и комедианту. Он просто знал, что его задача – уничтожить их. От Евы он научился весьма ценить заслуги Детлефа Зирка как театрального деятеля.

Ева оставила Рейнхарда в гимнастическом зале на Храмовой улице, где он обычно упражнялся после полудня. Она знала, что, когда понадобится, он придет. У хозяйки была собственная цель, отличная от цели Анимуса.

На какое-то время их устремления тесно переплелись. В случае же конфликта каждый был уверен, что он победит другого.

Анимус позволил Еве продолжать думать, что ситуацию контролирует она.

Перед театром волновались три не смешивающиеся друг с другом толпы. Самую большую, составляла буйная очередь в кассу из желающих приобрести билеты на «Странную историю доктора Зикхилла и мистера Хайды». В ней, выискивая жертвы, сновали несколько всем известных спекулянтов, заламывающих немыслимые цены за настоящие билеты и просивших несколько более разумные суммы за плохие подделки, которые никогда не прошли бы через контроль билетеров Гуглиэльмо Пентангели. Конкуренцию жаждущим стать зрителями составляла шеренга размахивающих плакатами демонстрантов, по большей части хорошо одетых матрон и тощих юнцов в поношенных одеждах, протестующих против спектакля.

Один из плакатов представлял собой красочно изображенного Детлефа в роли Хайды, в виде гиганта, попирающего тела убитых горожан Альтдорфа. С момента смерти прежнего хозяина Анимуса протесты возросли четырехкратно.

По мере приближения Евы активизировалась третья толпа. К этим она уже начала привыкать. Здесь были ливрейные лакеи с цветами, подарками и официальными приглашениями и хорошо одетые молодые люди, страстно жаждущие вручить свои послания лично. Помимо романтических признаний Еву Савиньен ежедневно донимали профессиональными предложениями из всех уголков Империи и даже из Бретонии и Кислева. Не могло быть сомнений: молодая актриса стала любимицей Альтдорфа.

Благосклонно принимая цветы, приглашения и письма, Ева прошла сквозь толпу, вежливо отстраняя наиболее назойливых поклонников. Проскользнув через главный вход, она немедленно сгрузила свою добычу на руки Поппе Фрицу, зашатавшемуся под ее тяжестью. С письмами она разберется позже.

– Тебе пора начинать отсылать цветы в Приют Шаллии, – сказал чей-то голос.

Это была Иллона. Ева обернулась, плотно сжав губы, досадуя на эту возникшую в ее мозгу помеху. Ей не хотелось, чтобы ее отвлекали сейчас.

– Именно так я поступала в прошлом веке, когда была на твоем месте. Цветы вытесняют тебя из гримерной, и от них никакой пользы. По крайней мере, часть их можно отослать пациентам госпиталя.

– Хорошая мысль, – согласилась Ева. – Спасибо, Иллона.

– Нам надо поговорить, Ева, – сказала старшая женщина.

– Не теперь.

Иллона жестко, пронизывающе смотрела на Еву. Как будто знала что-то, видела что-то. Анимус понимал, что это невозможно. Пока невозможно.

– Берегись, Ева. Ты выбрала опасный путь. Со множеством шквалов и мелей, скал и водоворотов.

Ева пожала плечами. Это было так утомительно. Иллона удерживала ее взглядом, между ними словно натянулась прочная цепь.

– Знаешь, мне ведь тоже когда-то было столько, сколько тебе.

– Естественно. Как большинству людей.

– А тебе однажды будет столько, сколько мне сейчас.

– Если богам будет угодно, да.

– Это верно. Если богам будет угодно.

Цепь между ними разорвалась, и Ева слегка поклонилась.

– Это все очень поучительно, – произнесла она. – Но прошу меня простить…

Она оставила Иллону в фойе и отправилась искать Детлефа. Анимус ощутил, что его цель близка.

16

Вампирша вторглась в его мир. Демон Потайных Ходов еще не понял, как он к этому относится. Он так долго был одинок. Одинок, не считая Евы. А теперь она для него потеряна.

Из-под потолка, где можно было уцепиться за вырезанные им в стене опоры, он искоса наблюдал за Женевьевой, осторожно пробирающейся по главному проходу.

Демон Потайных Ходов знал, что Женевьева Дьедонне была актрисой. Один раз. Он восхищался ее мужеством и осторожностью. В лабиринте имелись свои опасности, но она мастерски избегала их.

Она привыкла рыскать по коридорам во мраке. Рано или поздно ее вспыхивающие красным светом глаза отыщут его.

Сердце его застучало под защитным покровом тьмы.

Когда-то Бруно Малвоизин любил актрису Салли Спаак. Нет, не актрису, а куртизанку, которой сцена нужна была для пущей респектабельности. Она радовалась своей популярности, когда толпы собирались скорее поглазеть на нее, чем увидеть спектакль. Салли была возлюбленной принца Николя, младшего брата тогдашнего Императора. Судьба театра зависела от чувств покровителя к своей даме, сменявших друг друга, как приливы и отливы.

Женевьева напоминала Демону Потайных Ходов давно умершую искусительницу. Ева тоже, хотя Салли никогда не была столь талантлива, как последняя протеже Малвоизина.

Когда Салли и императорский братец ссорились, против театра принимались законы, а у дверей вставали на страже алебардщики. А когда ей удавалось угодить Николю, подарки и милости так и сыпались на всю труппу.

Салли покорила Бруно Малвоизина, как покорила многих других. Она наслаждалась страхом, воцарявшимся всякий раз, как она меняла одного фаворита на другого. Это была не самая лучшая идея – спать с подругой Николя из Дома Вильгельма Второго. Принц открыто дрался на дуэлях и отправил на тот свет нескольких поклонников Салли, и Малвоизин понимал, что тот, кто выиграет дуэль у принца Николя, тоже долго не проживет.

Женевьева посмотрела вверх, и Демон Потайных Ходов поглубже укрылся в облако созданного им мрака. Она, похоже, не увидела его. Он не мог бы сказать, разочарован ли, хотел бы он быть найденным или нет.

За прекрасным личиком Салли таилась страшная порочность. И Малвоизин заразился от нее. Подобно Женевьеве – даже подобно Еве, – она была не вполне человеком. Принц Николь, в конце концов, покончил с собой, после того как его заманили участвовать в богохульственном ритуале объявленного вне закона культа Тзинча, а Салли толпа изгнала из города. К тому времени Малвоизин уже пробирался исключительно по окольным улочкам, кутаясь в плотный плащ в тщетной попытке скрыть все более и более заметные изменения в себе. Ночами он исписывал горы бумаги, слова лились из него, он будто знал, что за оставшиеся недели должен выплеснуть из себя все, что было рассчитано на целую жизнь. В тот день, когда от его разбухшей головы отвалился нос, он ушел под землю.

Покачивая головой, Женевьева двинулась дальше по проходу. В конце концов, она разгадает все тайны лабиринта. И тогда Демону Потайных Ходов придется что-то решать.

Салли верила в варп-камень, как пристрастившийся к дурман-траве человек верит в свое зелье. За бешеные деньги она добывала всякие ужасные компоненты и подмешивала в пищу и себе, и своим любовникам. Малвоизин был не единственным, кто изменился. На принце, когда его нашли повесившимся на мосту Трех Колоколов, тоже обнаружили знаки.

Однако Малвоизин был единственным, кто выжил.

Салли тайно веровала в Тзинча, ей доставляло наслаждение сеять вокруг себя порчу. Она была избранным орудием бога Хаоса, и она расправилась с Бруно. В «Совращении Слаанеши» он осмелился показать на сцене то, что никогда не предназначалось для человеческой публики. Его прегрешение было замечено Тьмой и привело в действие силы, от которых не было спасения.

Когда Женевьева прошла мимо, Демон Потайных Ходов позволил себе спуститься с потолка и устроился на мощенном плитами полу. Он дотянулся щупальцами до двух поворачивающихся камней в стене – разнесенных достаточно далеко один от другого, чтобы ни один нормальный человек не сумел достать оба сразу, – и беззвучно проскользнул в появившуюся в полу щель.

Он преодолел несколько этажей и погрузился в утешительную прохладу черных вод под театром.

Детлеф сидел один на сцене, в кресле доктора Зикхилла. Среди реторт и котлов стоял на подставке фонарь, но все остальное обширное пространство тонуло во тьме. Он уставился в пустую темноту, в уме представляя точные размеры зала. Смутно он видел бархат дорогих кресел. Может, он на этом островке света один в целом здании, один во всей вселенной.

Все еще опустошенный после вчерашней ночи, он не был уверен, хватит ли у него сил на сегодняшний спектакль. Но они всегда находились в самый последний момент. По крайней мере, так было до сих пор. Следы укусов на шее зудели, и он подумал, уж не попала ли в них инфекция. Может, им с Женевьевой стоило бы некоторое время держаться подальше друг от друга.

Их последняя совместная ночь после премьеры оказалась более кровавой, чем обычно. Красная жажда обуревала его подругу. Не раз на протяжении этих лет он страшился того, что не переживет их любви. Ни человек, ни вампир не в силах сохранять самоконтроль в пылу страсти. В этом-то, считал он, и состоит самый смысл страсти. Если Женевьева поранит его слишком сильно, то, как он предполагал, может почувствовать себя обязанной дать ему напиться своей крови, чтобы он, став ее темным сыном, обманул смерть и сам стал вампиром.

Такая перспектива, о которой они оба знали, но никогда не обсуждали ее, волновала и пугала Детлефа. Вампирские супружеские пары славились дурной репутацией даже в среде вампиров.

Театр в это полуденное время заснул, в нем не было ни актеров, ни публики. Подобно Женевьеве, Театр Варгра Бреугеля по-настоящему оживал лишь с приходом ночи.

Женевьева сделалась вампиром едва ли не ребенком, еще до того, как сформировалась ее личность; Детлеф, если до этого дойдет, будет в момент превращения вполне зрелым человеком.

«Вампиры не могут иметь детей, – сказала ему как-то его возлюбленная, – не могут обычным путем. И мы не пишем пьес». Это была правда: Детлеф не мог припомнить ни одного случая, чтобы кто-нибудь из нежити внес существенный вклад в искусство – или во что бы то ни было другое, за исключением массовых кровопролитий. Жить, может быть, вечно – заманчивая и интригующая перспектива, но холод, которым от нее веяло, пугал его.

Холод, который мог породить Каттарину.

Вампирские пары были худшим злом, с каждым проходящим столетием они становились более зависимыми друг от друга, более высокомерными по отношению к остальному миру, более бесчувственными, более жестокими. Каждый из них становился единственной реальной вещью в мире партнера. Женевьева говорила, что в конечном счете они превращались в единое существо о двух телах, – в обезумевшего алчущего зверя, которого надо останавливать серебром и боярышниковыми кольями.

Чья-то рука коснулась его шеи и скользнула по горлу, легко, словно котенок лапкой. Сердце его замерло, Детлеф решил, что это Демон Потайных Ходов, рассерженный вторжением Женевьевы в свое логово, явился наложить на него смертоносные щупальца.

Детлеф обернулся и в свете фонаря увидел лицо Евы, похожий на маску овал, расслабленный, затертый и лишенный выражения, как барельеф на долго бывшей в обращении монете.

Ее прикосновение показалось ему странным – ни теплым, ни холодным.

Ева улыбнулась, и лицо ее ожило. В конце концов, она была на сцене. Детлеф пытался угадать, какую роль она играет.

Поднимая руку – и его голову вместе с ней, – она заставила его встать. Ева была достаточно высокой, чтобы смотреть ему в глаза. Достаточно высокой – как Иллона и многие другие, и в отличие от Женевьевы, – тобы играть с ним любовные сцены, которые хорошо смотрелись бы из самой дальней ложи театра. Он ожидал поцелуя, но ожидание затягивалось.

Женевьева карабкалась наверх по странному хитросплетению лестниц и трапов, которые, как она понимала, должны находиться в толще стены Театра Варгра Бреугеля. Сложная система балок и брусьев поддерживала тончайшую каменную оболочку. По ее расчетам, она должна была вылезти на поверхность где-нибудь в районе крыши, между огромными комической и трагической масками, вырезанными из камня на фронтоне.

Может быть, смеющийся и плачущий рты или глаза и служили входами.

Она добралась до потайной двери, покрытой толстым слоем подсохшей слизи, свидетельства того, что ходом часто пользовались. Едва она коснулась люка, ее озарила одна из нечастых вспышек предчувствия. Вместе с темным поцелуем Шанданьяк передал ей частицу дара провидения. Сейчас она знала, что, если откроет эту дверь, тайна будет разгадана, но разгадка ей не понравится. Ее рука замерла на крышке люка, и она сознавала, что, если оставит дверь закрытой, ее жизнь будет продолжаться так же, как и прежде. Если откроет, все изменится. Снова.

Она стиснула пальцы в кулак и прижала к груди. В замкнутом пространстве ее дыхание казалось до странного громким. В отличие от Истинно Мертвых вампиров, она продолжала дышать. Это делало ее почти человеком. И ее любопытство, ее потребность знать – тоже.

Открывая крышку и протискиваясь в люк, она мельком подумала, что, возможно, была бы счастливее, если бы ее темный отец убил ее, прежде чем сделать вампиром. Тогда она была бы совершенно отделена от живых. Была бы свободна от проблем, которые терзают ее сердце.

Запах 7-й ложи ощущался здесь сильнее, чем где-либо во всем лабиринте. И не удивительно, ибо это и была 7-я ложа.

За занавесями ложи виднелся свет. Должно быть, внизу на сцене. Она потянулась, разминая занемевшие руки и ноги. Потом раздвинула занавеси.

На сцене Детлеф репетировал с Евой.

Это, должно быть, была финальная сцена третьего действия, в которой Нита обращается к Зикхиллу за помощью, не зная, что этот добрый человек, предложивший ей свою защиту, на самом деле ее ужасный мучитель. Бедная девушка пытается уговорить Зикхилла дать ей денег, трогательно заигрывая с ним, но он, возбудившись, превращается в Хайду, швыряет ее на диван в кабинете Зикхилла, предоставляя публике домысливать дальнейшее и в высшей степени непристойное продолжение в перерыве между действиями.

Глядя, как они целуются, Женевьева ждала превращения. Оно произошло, но не так, как она предполагала.