355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джек Керуак » Море – мой брат. Одинокий странник (сборник) » Текст книги (страница 1)
Море – мой брат. Одинокий странник (сборник)
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 19:23

Текст книги "Море – мой брат. Одинокий странник (сборник)"


Автор книги: Джек Керуак



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Джек Керуак
Море – мой брат. Одинокий странник

Jack Kerouac

THE SEA IS MY BROTHER

Copyright © John Sampas, The Estate of Stella Kerouac, 2011

All rights reserved

Jack Kerouac

LONESOME TRAVELER

Copyright © © Jack Kerouac, 1960

All rights reserved

© З. Мамедьяров, Е. Фоменко, перевод, 2015

© М. Немцов, перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

© Серийное оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство АЗБУКА®

Море – мой брат
Потерянный роман

Глава первая
Разбитая бутылка

Молодой человек с сигаретой в зуах, засунув руки в карманы брюк, спустился с низкого кирпичного крыльца из вестибюля гостиницы на Верхнем Бродвее и странным манером неторопливо зашаркал к Риверсайд-драйв.

Стояли сумерки. Теплые июльские улицы, окутанные душной дымкой, затенявшей остроконечные очертания Бродвея, кишели толпами праздношатающихся, разноцветными фруктовыми ларьками, такси, автобусами, сияющими автомобилями, кошерными лавками, киноафишами, всеми бесчисленными явлениями, что составляют искрящийся дух летнего карнавала на оживленных улицах Нью-Йорка.

Молодой человек, неброско одетый в белую рубашку без галстука, потертую габардиновую зеленую куртку, черные брюки и мокасины, остановился напротив фруктового ларька и обвел взглядом товар. В худой руке он держал оставшиеся деньги – два четвертака, дайм и пятак. Он купил яблоко и двинулся дальше, в задумчивости чавкая. Все свои деньги он спустил за две недели; да когда же он научится благоразумию? Восемь сотен долларов за пятнадцать дней – как? где? и почему?

Выбросив огрызок и по-прежнему чувствуя, что необходимо успокоить разум какой-нибудь […] канителью, он зашел в табачный магазин и купил сигару. Не зажигал ее, пока не сел на скамейку над Гудзоном.

У реки было прохладно. Позади Нью-Йорк вздыхал и пульсировал, деятельно гудел, словно Манхэттен – расстроенная струна, которую щипала рука некоего нахального и беспокойного демона. Молодой человек обернулся, и его темные любопытные глаза скользнули по высоким крышам города, затем по гавани, где мощной дугой изгибалась вереница островных огней – перепутанные бусы душных капель летнего тумана.

Сигара его горчила, как он и хотел; в зубах она была полна и обильна. На реке он едва различал корпуса торговых судов на якоре. Незримый катерок – видны лишь огни – скользил по извилистой траектории мимо темных фрахтовщиков и танкеров. Со спокойным удивлением молодой человек наклонился вперед, наблюдая за плавающими точками света, что с текучей грацией медленно двигались вниз по реке, его почти болезненную любознательность очаровывало то, что иному показалось бы обыкновенным делом.

Этот молодой человек, однако, не был обычен. Внешности довольно заурядной: рост немного выше среднего, худощавый, с узким лицом, на котором примечательными были выдающийся подбородок и мускулы верхней губы, выразительный рот, легко, но четко очерченный от уголков губ к тонкому носу, и пара спокойных доброжелательных глаз. Однако держался он странно. За ним водилась привычка высоко задирать голову, и все, что попадало в его поле зрения, подвергалось внимательному осмотру сверху вниз с отстраненной гримасой, полной высокомерного и непроницаемого любопытства.

В такой же манере, якобы умиротворенно, он курил сигару и наблюдал за гуляющими по Риверсайд-драйв. Но он был на мели и знал это; к завтрашнему дню у него не будет ни гроша. С тенью улыбки, которую он обозначил, приподняв уголок рта, он постарался вспомнить, как спустил свои восемьсот долларов.

Он знал, что минувшая ночь стоила ему последних полутора сотен. Две недели он пил и в итоге протрезвел в дешевой гарлемской гостинице; оттуда, вспомнил он, поехал на такси в ресторанчик на Ленокс-авеню, где подавали одни лишь тощие ребрышки. Там он и встретил прелестную цветную девчонку из Лиги молодых коммунистов. Он помнил, что они взяли такси до Гринич-Виллидж, где она хотела посмотреть некий фильм… «Гражданина Кейна»[1]1
  «Гражданин Кейн» (Citizen Kane, 1941) – драма американского режиссера Орсона Уэллса с ним же в главной роли; одна из ключевых лент в истории кинематографа. – Здесь и далее прим. редактора. За поддержку спасибо Сергею Максименко.


[Закрыть]
, что ли? И потом, в баре на Макдугал-стрит, он потерял ее след, встретив шестерых матросов, оставшихся без бабла; они были с эсминца, что стоял в сухом доке. Потом он припоминал, как они вместе ехали на такси, и пели всевозможные песни, и вышли у «Конюшен Келли»[2]2
  «Конюшни Келли» (Kelly’s Stables) – изначально джазовый клуб, в 1915 г. открытый в Чикаго американским джазовым музыкантом и руководителем оркестра Бертом Келли; чикагский клуб пользовался большим успехом, и после его закрытия в 1930 г. он был воссоздан в Нью-Йорке, где с 1940 г. располагался на 52-й улице.


[Закрыть]
на 52-й улице, и заглянули внутрь послушать Роя Элдриджа и Билли Холлидей[3]3
  Дэвид Рой Элдридж (1911–1989) – американский джазовый трубач-виртуоз, один из предвестников бибопа. Билли Холлидей (Элеанора Фейган, 1915–1959) – американская джазовая певица, одна из крупнейших фигур в истории джаза.


[Закрыть]
. Один матрос, здоровый темноволосый старшина-фельдшер, все говорил о трубе Роя Элдриджа и почему тот на десять лет опережает любого другого джазового музыканта, за исключением разве что тех двоих, которые джемовали по понедельникам «У Минтона»[4]4
  «У Минтона» (Minton’s Playhouse, с 1938) – джазовый клуб на Западной 118-й улице в Гарлеме, открытый джазовым тенор-саксофонистом Генри Минтоном; известен, в частности, тем, что в описываемый период, вопреки правилам профсоюза музыкантов, давал им возможность регулярно джемовать, что сыграло ключевую роль в развитии бибопа.


[Закрыть]
в Гарлеме, какой-то там Лестер и Билл Уэбстер[5]5
  Лестер Уиллис Янг (1909–1959) и Бенджамин Фрэнсис Уэбстер (1909–1973) – крупнейшие американские тенор-саксофонисты эпохи свинга.


[Закрыть]
; и какой Рой Элдридж выдающийся ум с неисчерпаемыми музыкальными идеями. Затем они все поехали в клуб «Аист»[6]6
  Клуб «Аист» (Stork Club, 1929–1965) – ночной клуб, основанный бывшим бутлегером Шерманом Биллингзли; с 1934 г. располагался возле Пятой авеню, на Восточной 53-й улице.


[Закрыть]
, куда другой матрос всегда хотел попасть, но так перепились, что их не впустили, поэтому они отправились на дешевые танцульки, где молодой человек купил рулон билетов на всю компанию. Оттуда они двинулись в Ист-Сайд, где мадам продала им три кварты скотча, но, когда они были совсем готовенькие, отказала им в ночлеге и выпнула прочь. Их все равно уже воротило и от заведения, и от девочек, а потому все поехали на западную окраину в гостиницу на Бродвее, где молодой человек заплатил за многокомнатный номер, они прикончили скотч и повалились в кресла, на пол и на кровати. На следующий день он проснулся далеко за полдень и обнаружил трех матросов – те развалились среди нагромождения пустых бутылок, бескозырок, стаканов, ботинок и шмотья. Еще трое где-то блуждали – может, искали бромо-зельтцер или томатный сок.

Затем он медленно оделся, не спеша приняв душ, и ушел прочь, оставив ключ у портье и попросив хозяина гостиницы не беспокоить почивающих приятелей.

Итак, он сидел без денег – осталось пятьдесят центов. Прошлая ночь обошлась в 150 долларов или около того: такси, выпивка, гостиничные счета, женщины, плата за вход в дансинг; хорошие времена на этот раз закончились. Он улыбнулся, вспомнив, как было весело, когда он проснулся несколькими часами ранее на полу между матросом и пустой бутылкой и один его мокасин был на левой ноге, а другой – на полу в ванной.

Отшвырнув сигарный окурок, он поднялся и двинулся через улицу. Затем медленно зашагал по Бродвею прочь от центра, спокойно и с любопытством разглядывая обувные магазинчики, радиомастерские, аптеки, газетные киоски и тускло освещенные книжные лавки.

Возле фруктового ларька он остановился; у его ног жалостливым плачем мяукал маленький котик, и розовый бутон его рта раскрывался сердечком. Молодой человек наклонился и поднял котика. Милый котенок, серый-полосатый, с необыкновенно пушистым для такого малыша хвостом.

– Привет, Тигр, – поздоровался он, ладонью обхватив кошачью мордочку. – Ты где живешь, а?

Котенок в ответ мяукнул, его хрупкое тельце заурчало в руке молодого человека, словно чувствительный инструмент. Юноша указательным пальцем погладил крошечную голову. Тонкую скорлупу этого черепа можно раздавить в руке. Молодой человек прижался носом к кошачьему ротику, и котенок играючи его укусил.

– Ха-ха! Тигренок! – улыбнулся молодой человек.

Владелец фруктового ларька перекладывал товар на прилавке.

– Это ваш кот? – спросил молодой человек, подойдя вместе с котенком.

Лавочник повернул смуглое лицо:

– Да, моей жены.

– Он был на тротуаре, – сказал молодой незнакомец. – Улица не место для котят, его могут сбить.

Лавочник улыбнулся:

– Вы правы; должно быть, из дома убежал. – И он крикнул поверх фруктового ларька: – Белла!

К окну тотчас подошла женщина, высунула голову:

– А?

– Тут твой кот. Едва не потерялся, – крикнул лавочник.

– Пум-пум, – проворковала женщина, заметив котенка на руках у молодого человека. – Принеси его, Чарли; он поранится на улице.

Лавочник улыбнулся и забрал котенка у незнакомца. Слабые коготки неохотно перебрались в новые руки.

– Спасибо! – крикнула женщина сверху.

Молодой человек помахал.

– Женщины, сами понимаете, – поверился ему продавец фруктов, – любят котят… Вообще любят беспомощных. А вот мужиков им жестоких подавай.

Молодой незнакомец скупо улыбнулся.

– Я прав? – засмеялся лавочник, хлопнув его по спине. А потом, ухмыляясь, унес котенка в свой магазин.

– Возможно, – пробормотал молодой человек себе под нос. – Мне-то откуда знать?

Он прошагал еще пять кварталов от центра, практически бесцельно, пока не добрался до кафе-бара возле кампуса Колумбийского универа. Зашел сквозь вращающиеся двери и занял свободный стул у барной стойки.

В комнате толпились пьяницы, сумрак лихорадило от дыма, музыки, голосов и общего беспокойства, знакомого завсегдатаям баров в летние вечера. Молодой человек уже было решил уйти, но тут заметил холодный стакан пива, который бармен только что поставил перед другим клиентом. И он заказал себе стакан. Юноша обменивается взглядами с девушкой по имени Полли, которая сидит в кабинке с друзьями.

Они, как уже было сказано, смотрели друг на друга несколько секунд; затем с непринужденной фамильярностью молодой человек заговорил с Полли:

– А ты куда идешь?

– Куда я иду? – засмеялась Полли. – Я никуда не иду.

Но, засмеявшись над необычным вопросом незнакомца, она поневоле заинтересовалась его мгновенным собственничеством: на секунду он показался ей старым другом, забытым много лет назад, – и вот он наткнулся на нее и возобновил их близость, будто время не имело для него значения. Но она совершенно точно никогда его не встречала. Итак, она уставилась на него в некотором изумлении и подождала его следующего шага.

Он ничего не сделал; просто отвернулся к своему пиву и задумчиво глотнул. Полли, сбитая с толку его нелогичным поведением, несколько минут сидела и наблюдала. Очевидно, ему достаточно было спросить, куда идет она. Кем он себя возомнил?.. вот уж его это не касается. Но почему же он обратился к ней так, словно всегда знал ее и всегда ею обладал?

Раздраженно хмурясь, Полли вылезла из кабинки и подошла к молодому незнакомцу. На вопросы своих друзей, закричавших ей вслед, она не ответила; вместо этого с детским любопытством обратилась к молодому человеку.

– Ты кто? – спросила она.

– Уэсли.

– Какой Уэсли?

– Уэсли Мартин.

– Я тебя знаю?

– Вроде нет, – невозмутимо ответил он.

– Тогда, – начала Полли, – почему ты?.. почему?.. как ты?..

– Как я – что? – Уэсли Мартин улыбнулся, изогнув уголок рта.

– Ох черт! – закричала Полли, раздраженно топнув ногой. – Ты кто?

Уэсли сохранил тень улыбки:

– Я сказал тебе, кто я.

– Я не об этом! Слушай, почему ты спросил, куда я иду? Вот я о чем.

– Ну?

– Ой, да господи боже, что за несносный тип – я задаю тебе вопрос, а не ты мне! – Полли уже кричала прямо ему в лицо; это позабавило Уэсли, и теперь он смотрел на нее во все глаза, открыв рот, замерев в ликовании, безрадостном и притом восхищенном чрезвычайно. Казалось, он вот-вот разразится хохотом, но он так и не захохотал; только смотрел на нее в шаловливом изумлении.

Когда Полли уже готова была обидеться на столь нелестное его поведение, Уэсли тепло пожал ей локоть и вновь отвернулся к своему пиву.

– Откуда ты? – не отступала Полли.

– Вермонт, – пробормотал Уэсли, сосредоточенно наблюдая за манипуляциями бармена у пивного крана.

– Что делаешь в Нью-Йорке?

– Бичую, – был его ответ.

– Что это значит? – по-детски заинтересовалась Полли.

– Как тебя зовут? – спросил Уэсли, проигнорировав ее вопрос.

– Полли Андерсон.

– Полли Андерсон – Красотка Полли[7]7
  Уэсли вспоминает американскую народную балладу «Красотка Полли» (Pretty Polly) об ужасной судьбе девушки, которую убил и закопал в горах ее возлюбленный.


[Закрыть]
, – добавил Уэсли.

– Ничего себе подкат! – ухмыльнулась девушка.

– Что это значит? – улыбнулся Уэсли.

– Не ерунди… вы все корчите из себя такую невинность, прямо жалко смотреть, – прокомментировала Полли. – Хочешь сказать, в Вермонте не подкатывают? Не ври, я там бывала.

Уэсли не нашел что сказать; он обшарил карманы и достал последний четвертак.

– Хочешь пива? – предложил он Полли.

– Конечно – давай за мой столик; подходи, повеселись с нами.

Уэсли купил пиво и понес его к кабинке, где Полли всех рассадила по-новому. Когда они устроились рядом, Полли представила своего нового друга коротко:

– Уэс.

– Чем занимаешься, парень? – спросил мужчина, которого называли Эверхартом, он сидел в углу, лукаво взирая сквозь очки в роговой оправе.

Уэсли глянул на вопрошающего и пожал плечами. Его молчание очаровало Эверхарта; еще несколько минут, когда компания уже вернулась к непринужденному веселью, Эверхарт изучал незнакомца; раз, когда Уэсли взглянул на Эверхарта и заметил, что тот пожирает его глазами через причудливые очки, их глаза вступили в поединок – спокойный и невозмутимый взгляд Уэсли и ищущий, вызывающий взгляд Эверхарта, взгляд нахального скептика.

Ночь тянулась себе дальше, и девушки, но особенно Джордж Дэй, чрезвычайно раздухарились. Джордж, чья чудаковатость что-то выдумала, теперь смеялся, болезненно кривясь; он пытался донести до слушателей предмет своей радости, но едва доходил до смешной части истории, которая так его развеселила, и готов был поделиться юмором с остальными, его внезапно сотрясал смех. И это было заразительно: девушки хохотали, Эверхарт посмеивался, а Полли, склонив голову на плечо Уэсли, никак не могла перестать хихикать.

Уэсли, в свою очередь, находил затруднения Джорджа такими же занятными, какой прежде показалась ему нетерпеливость Полли, и смотрел на рассказчика, открыв рот, в удивлении широко распахнув глаза, и изумленная гримаса была комична сама по себе, как и все, что ее обладатель желал разглядеть.

Уэсли не был особо пьян: он успел поглотить пять стаканов пива и, с тех пор как подсел к компании в кабинке, пять стаканчиков чистого джина, за который охотно предложил заплатить Эверхарт. Но атмосфера бара, густой дым, запах всевозможного крепкого спиртного и пива, гвалт и постоянный громкий бит из патефона-автомата затуманили рассудок юноши, медленным, бессмысленным, экзотическим ритмом вогнав его в приглушенную покорность. Этого хватило, чтобы Уэсли фактически опьянел; обычно он мог выпить куда больше. Понемногу в конечностях стало покалывать, а голова то и дело раскачивалась из стороны в сторону. Голова Полли потяжелела на его плече. Уэсли, по своему пьяному или, во всяком случае, почти пьяному обыкновению, хранил теперь молчание – упрямое, как и невозмутимость, его сопровождавшая. Итак, пока Эверхарт говорил, Уэсли слушал, но предпочел делать это в полном неотзывчивом безмолвии.

Эверхарт, теперь довольно опьяневший, только и мог, что говорить; и он говорил, хотя публика его, казалось, больше тщилась сохранять нелепую серьезность пьяниц. Никто не слушал, кроме разве что Уэсли с его окольной манерой; одна девица заснула.

– Что я говорю им, когда они интересуются, чем хочу заниматься по жизни я? – нараспев спросил Эверхарт, обращаясь ко всем с чрезвычайной искренностью. – Я говорю им только, чего делать не буду; что до остального, я не знаю, а потому не говорю.

Эверхарт поспешно осушил стакан и продолжил:

– Мое знание жизни исключительно негативно: я знаю, что неправильно, но не знаю, что хорошо… не поймите меня превратно, парни и девушки… Я не говорю, что хорошего нет. Понимаете, хорошее для меня означает совершенство…

– Заткнись, Эверхарт, – пьяно вставил Джордж.

– …а зло или несправедливость означают несовершенство. Мой мир несовершенен, в нем нет совершенства и, таким образом, нет настоящего добра. И я меряю вещи в свете их несовершенства, или неправильности; на этом основании я могу сказать, что не хорошо, но отказываюсь рассуждать о том, что, предположительно, хорошо…

Полли громко зевнула; Уэсли поджег новую сигарету.

– Я не счастливый человек, – сознался Эверхарт, – но я знаю, что делаю. Я знаю, что знаю о Джоне Донне и барде с берегов Эйвона; я умею объяснить студентам, о чем там речь. Я даже рискну сказать, что полностью понимаю Шекспира, – он, как и я, сознавал несовершенство острее, чем обычно подозревается. Мы согласны по поводу Отелло, который, если бы не природная доверчивость и наивность, нашел бы в Яго безобидную и мелкую злобу термита, слабую, беспомощную и равно неуместную. А Ромео с его капризным нетерпением! А Гамлет! Несовершенство, несовершенство! Тут нет хорошего, нет оснований для добра и нет оснований для морали…

– Хватит скрипеть мне в ухо! – прервал его Джордж. – Я тебе не тупой студент.

– Ля-ля! – добавила одна девушка.

– Да! – воскликнул Эверхарт. – «Высокие упования по ничтожному поводу»! Шекспир сказал это в «Бесплотных усилиях любви» [sic][8]8
  Имеется в виду ранняя комедия Уильяма Шекспира «Бесплодные усилия любви» (Love’s Labour’s Lost, 1590-е), которую Керуак здесь называет Loves Labours Lost; цитата из нее приведена в пер. М. Кузьмина.


[Закрыть]
. Да! Вот оно! Ничтожный повод и люди со своими высокими упованиями… но, парни и девушки, не могу жаловаться: у меня хорошая должность в универе, как мы его называем, и счастливо живу с престарелым отцом и импульсивным младшим братом в удобной квартире; я ем регулярно, хорошо сплю, пью достаточно пива, читаю книги и посещаю культурные мероприятия во множестве, и я знаю кое-каких женщин…

– Да ну! – крикнул Джордж, склонив голову, дабы поспать во время монолога.

– Но это все не по делу, – рассудил Эверхарт. – Революция пролетариата – вот и все, что существует сегодня, а если не она, то нечто родственное ей – социализм, международный антифашизм. Протест всегда был с нами, но сейчас мы видим его в действии. Мир этой войны начертает свои письмена фейерверками… есть два определения послевоенного мира: хороший мир и благоразумный мир. Благоразумный мир, как мы все знаем, есть мир делового человека, но тот, конечно, хочет, чтобы благоразумный мир основывался на американских традициях, – он же деловой человек, он в деле! Вот что упускают радикалы: они забывают, что деловой человек зависит от бизнеса, как радикалы зависят от частной поддержки… разлучите их – и два класса исчезнут как класс. Деловой человек тоже хочет существовать – но, естественно, он склонен существовать за чужой счет, так что радикалы не полностью слепы. Хотел бы я знать: если радикалы не одобряют экономику либерализма, или политику невмешательства, или частное предпринимательство…

– Или что угодно! – добавил Джордж.

– Да… если так, что же радикалы одобряют? Много чего, конечно: я уважаю их постижение несправедливости, но не вижу добра, которое они воображают; идеальные государства, как в случае с молодыми и эксцентричными радикалами. Однако старые радикалы, с их тихими беседами о стране, где человек может делать свою работу и получать от этого выгоду; где он может жить в совместной безопасности вместо соревновательной истерии, – эти старые радикалы несколько проницательнее, и все же я сомневаюсь, знают ли они, что хорошо: они только знают, что плохо, как я. Их мечты прекрасны, но недостаточны, неправдоподобны и, более всего, мимо цели… Почему так? – сам себя спросил Эверхарт. – Это так, потому что прогрессивное движение не учитывает дух: это строго материалистичное движение, оно ограниченно. Это правда, мир экономического равенства и общего ликования может воспитать величие духа – возрождение культуры, Ренессанс, – но в основном это материалистическая, близорукая доктрина. Она не настолько мудра, как полагают марксисты. Я выбираю духовные движения для духа! Но, парни и достойные дамы, кто отвергнет социализм? Кто встанет и назовет социализм злом, когда в самых далеких уголках сознания каждый понимает, что социализм этически верен? Однако Добро ли это? Нет! Это, скажем так, лишь неприятие не-Добра… и пока он не докажет обратное в мясорубке времени, я не приму его пылко, я только буду ему симпатизировать. Я должен продолжать искать…

– Продолжать искать! – воскликнул Джордж, драматично взмахнув рукой.

– И в процессе я буду свободен: если же процесс откажет мне в свободе, я брошу поиски. Я буду свободен в любое время, любой ценой: дух расцветает только в свободе.

– Время не стоит на месте! – устало заметила Полли.

– Знаете что? – спросил Эверхарт.

– Знаю! – заявил Джордж.

– Социалисты будут бороться за свободу, победят и построят мир – в этой войне или в следующей – и умрут, прожив жизнь во имя неотъемлемых прав человека. А затем, когда путь уже будет вымощен, придут гуманисты, и эти гуманисты – великие ученые, мыслители, предержители знания, учителя, лидеры… во времена не-войны заложат основы будущего мира без-войны. Гуманисты будут работать и вымостят дорогу для последнего и поразительного племени людей, что придет на землю в ту эпоху, за которую мир веками истекал кровью, в эпоху всеобщей гармонии и культуры. Этому последнему, поразительному и неминуемому человеческому племени будет нечем заняться, кроме как развивать культуру, бездельничать в творческом раздумье, есть, заниматься любовью, путешествовать, общаться, спать, мечтать и мочиться в пластиковые туалеты. Короче говоря, Великие Романтики развернутся в полную силу, они будут вольны исполнить все назначение человечества, и не о чем будет сожалеть, кроме как о том, что англичанин по-прежнему предпочитает Шекспира, когда весь мир читает Эверхарта!

Джордж выглянул из-под стола, куда залез в поисках потерянного дайма:

– Почему, Билл, почему ты не говорил мне, что собираешься стать писателем?

Билл Эверхарт небрежно отмахнулся:

– После всего этого ты считаешь, из меня не получится блестящий писатель?

Джордж скривился:

– Лучше учительствуй. Я думаю, из тебя получится вонючий писатель. Более того, Эверхарт, ты безнадежный педагог, университетский зануда и назойливый одиозный пандант [sic].

– Короче, Билл, – добавила Полли с холодной улыбкой, – ты вошь.

– И к тому же трепло, – сказал Джордж. – Недовольная безделушка на полке времени, – он с заметным удовольствием шмыгнул носом, – и в каждой бочке затычка.

Полли снова захихикала, изогнула длинную белую шею, обнажив тонкую цепочку от крестика. Уэсли нежно воззрился на нее, ладонью обхватил ее загривок, развернул ее лицо к себе и поцеловал удивленные раскрытые губы. Они оказались чуткими и откровенно страстными. Полли засмеялась, ткнулась лицом в его лацкан, и ее густая темная стрижка мягкой подушкой легла под его склоненную щеку.

– Дэй, я по-прежнему думаю, что ты скотина, – упрекнул Эверхарт.

– Да божмой, кончайте уже бредить! Я устала. Пойдем! – Это сказала Ив, девушка, которая спала. Она повернулась к своей соседке, зевая: – Ты не устала, Джинджер?

Джинджер почти весь вечер хранила скучающее молчание, разве что время от времени целовалась со своим спутником, Эверхартом, а теперь утвердительно зевнула.

– Ну уж нетушки! Мы сегодня собирались ужасно напиться, – возразила Полли с плеча Уэсли. – Мы еще даже не пили!

– Ну, прихватим бутылку… Я хочу уйти, мы здесь уже давно торчим, – сказала Ив, доставая зеркальце из сумочки… – Ох ты ж, я выгляжу как черт знает что!

– Ты, парень, сегодня помалкивал, – сказала Джинджер, дразняще улыбаясь Уэсли. Она была вознаграждена тонкой изогнутой улыбкой.

– Какой очаровашка! – восхищенно воскликнула Полли.

Уэсли шутливо замахнулся, будто хотел ее ударить.

– А теперь ты куда хочешь? – спросил Джордж у Ив.

– Ой, давайте двинемся. Можно завести пластинки и потанцевать. Кроме того, мне утром надо постирать пару шелковых тряпок.

– Я думала, ты их выстирала днем! – сказала Джинджер.

– Села читать журнал «Тру стори» и совсем о них забыла.

– Тупица!

– Давайте веселиться! – предложил Эверхарт, хлопнув по столу. – Я хочу напиться до посинения.

– Ты и так пьян, Коротышка, – сказала Джинджер. – Ив, а мне шелковые чулки не постираешь, раз уж тебе все равно стирать… мне они нужны к завтрашнему вечеру.

– Постираю, если завтра заберешь мой тостер в «Мэйсиз».

– Ой, завтра днем я позирую, с двух до четырех, – возразила Джинджер, всем телом развернувшись к собеседнице. Обе размышляли, а Джордж Дэй тем временем зевал.

– Но ты можешь забрать его потом! – воскликнула Ив.

Джинджер на минутку задумалась.

– Это всего в пяти кварталах от твоего дома, – вставила Полли, заинтересовавшись происходящим в ее мире.

– Но мне еще надо сделать завивку, Полли, – в некотором отчаянии уточнила Джинджер.

– Все равно успеешь.

– Конечно! – добавила Полли.

Джинджер попала в ловушку и понимала это; настойчивая женская логика победила ее так же безоговорочно, как сама она, бывало, подлавливала других.

– Ладно, я думаю, у меня получится, – неохотно подытожила она. Ив и Полли удовлетворенно откинулись на спинки кресел.

Уэсли, который смотрел и слушал, пока еще двое мужчин пребывали в мечтательности, тоже удовлетворенно откинулся в кресле. Он смотрел на Полли и думал о ней: она, по его мнению, вела себя необычайно хорошо весь вечер, но теперь-то себя выдала. Полли – женщина! Впрочем, когда он сжал ее руку, Полли губами коснулась его подбородка, тихонько сказала «Цап!», ущипнула его за нос, и он решил, что у женщин все-таки есть свои достоинства.

– Куда и когда мы идем? – спросил Джордж.

– Ко мне, – сказала Ив, длинными блестящими пальцами подбирая сумочку. – Кто-нибудь, возьмите бутылку.

– Я возьму, – пробормотал Эверхарт. – Боже, я возьму даже две.

– Пойдемте! – вскричала Полли.

На прохладной ночной улице она повисла на руке Уэсли и изобразила пару танцевальных па, а Эверхарт перешел Бродвей и направился в винную лавку. Остальные болтали и смеялись; все признавались друг другу, до чего нетрезвы, кроме Уэсли, который неопределенно пожимал плечами; все хохотали.

По дороге к Ив и Джинджер все они были очень веселы и шагали по улочке, все шестеро в ряд, а Эверхарт пел Марсельезу. В переулке Дэй остановил всю компанию и поднял бутылку за их здоровье. Все присоединились, Уэсли сделал глоток, в котором уместилось, должно быть, с полпинты виски.

– Ты из Теннесси? – протянула Джинджер, пока остальные хихикали в изумлении.

– Черт побери, женщина, нет! – с глуповатой усмешкой ответил Уэсли.

Они хрипло смеялись и продолжали свой путь по улице. После этого Уэсли помнил только три вещи: что он еще дважды от души хлебнул из бутылки; что был ночью в Нью-Йорке, так как они гуляли по глубокому каньону между высокими, безумно нависшими зданиями с карнизами, а над все этим, там, в вышине, им кивали звезды, равнодушные, хладнокровные и безжалостно трезвые; и наконец, когда они поднимались по ступенькам в квартиру, он обнаружил, что держит пустую бутылку, поэтому развернулся и швырнул ее на пустынную улицу, а когда стекло разбилось вдребезги и девушки завизжали, хотел сказать, что именно так относится ко всем их разговорам этого вечера.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю