Текст книги "Поместья Корифона. Серый принц"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Эльво Глиссам стоял и смотрел на подрагивающее косолапое тело у своих ног. Щупики кистей, чувствительностью не уступавшие человеческим пальцам, судорожно сжались в кулаки с выпущенными на всю длину крепкими когтями. Глиссам рассмотрел поближе бронзовую щетину, торчащую на затылке – некоторые специалисты заявляли, что эти пучки служили органами телепатической связи. Еще один прыжок – и мохнатое существо разорвало бы ему глотку. Повернувшись к Джемазу, Глиссам сказал упавшим голосом: «Мы были на волосок от смерти... Эрджины часто устраивают такие засады?»

Джемаз сухо кивнул: «Коварные, безжалостные твари. Никогда не понимал, как их удалось приручить».

«Может быть, Ютер Мэддок узнал эту тайну? Какая смехотворная нелепость оказалась настолько неудобной, что ее потребовалось срочно похоронить вместе с ним?»

«Не знаю. Но я намерен в этом разобраться».

Кельсе приподнял бровь: «Каким образом?»

«Как только мы доберемся до Рассветной усадьбы, нужно вернуться по воздуху к месту крушения, чтобы извлечь из машины Ютера маршрутный процессор. Кристалл памяти позволит узнать, где побывал твой отец перед возвращением в Алуан».

Вечерело. Перед заходом солнца путники устроили привал среди остроконечных песчаниковых скал, напоминавших клыки исполинских чудовищ. Южная граница Рассветного поместья была уже не дальше, чем в пяти километрах к северу. Джерд Джемаз выследил, подстрелил и ощипал пятикилограммовую дрофу – одичавшего потомка домашней птицы, когда-то завезенной на Корифон с уже забытых звезд. Шайна и Эльво Глиссам собрали хворост и разожгли костер, после чего все четверо принялись поджаривать кусочки птицы, насаженные на прутья.

«Завтра у нас будет свежая вода, – сказал Джемаз. – Насколько я помню, в южной части Рассветного поместья не меньше трех непересыхающих ручьев».

«До Южного стойбища километров пятнадцать, – кивнул Кельсе. – Там ветряная мельница и несколько складов, обычно пустых. Радио, к сожалению, там нет».

«А где остановились ао?»

«Они-то могут быть где угодно, но, по-моему, в последнее время двигались на север. Ничего не поделаешь. Придется топать еще добрые девяносто километров».

«Как твоя нога?»

«Лучше не спрашивай. Как-нибудь дотяну».

Эльво Глиссам откинулся на спину и смотрел на звезды. Он думал, что жизнь его была относительно проста по сравнению с полным забот существованием помещика... Шайна! Что у нее в голове? То она проникается сочувствием к просвещенным передовым идеям, то кажется наивной простушкой, то предается эмоциям и фантазиям, недоступным его пониманию. Храбрая, добрая, веселая девушка, что и говорить! Легко и приятно представить себя в ее компании – до конца дней... В Рассветной усадьбе? Эльво Глиссам чувствовал щемящую неуверенность. Согласится ли она жить где-нибудь еще? Тоже непонятно... Глиссаму захотелось каким-нибудь образом помочь ее брату. Пожалуй, утром следовало потихоньку переложить часть поклажи из рюкзака Кельсе в его собственный...

Утром Эльво Глиссам так и сделал, хотя его проделка не осталась незамеченной. Кельсе протестовал, но Глиссам твердо заявил, что руководствуется исключительно здравым смыслом, и что такое перераспределение нагрузки, позволяющее двигаться быстрее, – в интересах каждого присутствующего.

Джемаз поддержал его: «Кельсе, Глиссам прав. Легче нести твой рюкзак, чем тебя самого».

Кельсе замолчал. Все четверо отправились в дорогу и уже через час достигли основания Южного обрыва. Поднявшись на полтораста метров по узкому пересохшему водостоку, они с трудом преодолели крошащуюся под ногами крутую осыпь – еще метров тридцать – и в конце концов взобрались на край эскарпа. Остановившись, чтобы перевести дух, они смотрели сверху на необъятный Вольный Алуан, сливавшийся с небом в дымке южного горизонта. Впереди, на севере, засушливая равнина переходила в радующую глаз широкую долину, поросшую редкими светло-зелеными камедарами, золотистым драконовым глазом, изящно сплетающимися двойными спиралями черновато-зелеными гадрунами, небольшими рощами оранжевой вандалии. В полутора километрах к северу блестело, отражая солнечные лучи, мелкое озерцо.

«Рассветное поместье! – воскликнула Шайна. – Мы дома!»

«До усадьбы еще девяносто километров», – напомнил Кельсе.

Джерд Джемаз обернулся к панораме Вольных земель: «Худшее позади. Теперь будет легче».

Целый день они с молчаливым упорством шагали по южной равнине. Еще день ушел на бесконечные подъемы и спуски по Турмалиновым холмам. Кельсе едва поспевал за спутниками дергающейся, подпрыгивающей походкой, подтаскивая начинавшую волочиться искусственную ногу. Жарким утром третьего дня им пришлось попотеть, пробираясь по заболоченной северной окраине Подсолнечного озера. К полудню путники выбрались из зарослей неподатливой шершавой лозы на сухую каменистую почву и устроили привал. Кельсе смотрел на север: «Еще больше двадцати километров... Вместе мы сегодня не дойдем. Будет лучше, если вы поспешите к усадьбе и пришлете за мной машину».

«Удачная мысль! – отозвалась Шайна. – Я подожду с тобой».

Джерд Джемаз не разделял их оптимизма: «Это была бы очень замечательная мысль – если бы за нами никто не следил». Он указал на небо: «За последние два дня я уже трижды замечал в облаках спиранью».

Все четверо подняли лица к небу.

«Ничего не вижу», – поделилась наблюдением Шайна.

«Он прячется в кучевых облаках».

«Что ему нужно? Если мы ему так не нравимся, почему он не пытается нас обстрелять?»

«По-видимому, разбойник еще надеется захватить нас живьем. Может быть, не всех – только кого-то из нас. В таком случае, если мы разделимся, его шансы на успех резко возрастут. Не исключено, что еще одна шайка хунгов уже скачет наперерез, чтобы не допустить нашего возвращения в усадьбу».

Шайна огорчилась: «Они осмелятся показаться так далеко от Вольных земель? Ао этого не потерпят – их перебьют».

«Пилот спираньи следит за передвижениями ао. Он предупредит хунгов».

Эльво Глиссам нервно облизал губы: «Было бы обидно попасть в плен после всех наших злоключений. Кроме того, я хочу жить».

Кельсе с трудом поднялся на ноги: «Пора идти».

Через двадцать минут Джерд Джемаз снова занялся осмотром окрестностей. Взглянув на северо-запад, он застыл, опустил бинокль и указал вдаль: «Ульдры. Два десятка, не меньше».

Напрягая усталые глаза, Шайна пыталась что-нибудь разглядеть в пыльном розовом мареве. Опять перестрелка, опять прольется кровь! А здесь не осталось никакого укрытия, кроме низкорослого кустарника и редких рощ вандалии. Значит, нет практически никаких шансов отразить нападение. В каких-нибудь двадцати километрах от Рассветной усадьбы! Так близко – и так далеко.

Эльво Глиссам пришел к тому же выводу. Лицо его сморщилось и посерело, он издал короткий гортанный звук, напоминавший начало стона.

Джерд Джемаз пристально рассматривал всадников в бинокль: «Они верхом на криптидах».

Шайна, на мгновение задержавшая дыхание, резко выдохнула: «Ао!»

Не опуская бинокль, Джемаз кивнул: «Похоже на то. Белые повязки, белые султаны. Это ао».

Шайна дышала тяжело и часто, всхлипывая от облегчения. Глиссам спросил – тихо, напряженно: «Они не опасны?»

«Нет», – коротко отозвался Кельсе.

Всадники приближались – за ними далеко тянулись медленно опускающиеся клубы пыли. Тем временем, Джерд Джемаз поднял бинокль к небу: «Ага! Вот он!» Джемаз указал на едва заметное пятнышко в облаках. Пятнышко, неторопливо дрейфовавшее в западном направлении, мало-помалу набрало скорость и исчезло.

Криптиды[14]14
  Криптиды: низкорослые потомки земных лошадей с удлиненным торсом и ворсистыми подушками вместо копыт. Вольные воины-ульдры презирают криптид – с их точки зрения они годятся только для виттолей, извращенцев и женщин.


[Закрыть] бежали легкой трусцой, почти бесшумно переступая по щебню. Как того требовал обычай, кочевники объехали четырех путников по кругу и остановились. Очень пожилой человек, чуть покороче и пошире в плечах, чем большинство его соплеменников, спешился и подошел поближе. Шайна побежала навстречу и взяла его за руку: «Кургеч! Я вернулась в Рассветную усадьбу!»

Кургеч прикоснулся пальцами к ее волосам – жестом не столь почтительным, сколько напоминавшим отеческую ласку: «Рады тебя видеть, барышня».

Кельсе шагнул вперед: «Ютер Мэдцок убит. Спиранья сбила его машину над Драмальфо».

Серое лицо Кургеча, не натиравшегося лазурным маслом, не отразило никаких чувств. Шайна догадалась, что старый ао давно знал о происшедшем. Она спросила: «Кургеч, кто убил моего отца?»

«Эту истину еще не дано постигнуть».

Сильно хромая, Кельсе подошел почти вплотную и хрипло произнес: «Добудь эту истину, Кургеч. Когда постигнешь, поделись с мной».

Кургеч ответил медленным кивком, не обещавшим ничего определенного, повернулся и подал знак четырем соплеменникам. Те спешились и подвели под уздцы своих криптид. Джерд Джемаз почти поднял Кельсе, помогая ему залезть в седло. Шайна посоветовала Глиссаму: «Просто сидите и держитесь – погонять не нужно».

Она тоже вскочила в седло. Ее примеру последовал Джерд Джемаз. Уступившие своих криптид ао устроились на багажных седлах за спинами других кочевников. Караван направился к Рассветной усадьбе.

Через два часа они обогнули Ржавый Перст и выехали на Южную Саванну. Шайна увидела родной дом и чуть не заплакала – она слишком устала, чтобы сдерживать эмоции. Обернувшись, она заметила, что на глаза ее брата тоже навернулись слезы, хотя теперь лицо его, вытянувшееся от боли и посеревшее от загара и пыли, чем-то отчетливо напоминало лицо ехавшего рядом кочевника. Мрачноватая физиономия Джерда Джемаза тоже потемнела, но, как всегда, не позволяла догадаться, о чем он задумался. Эльво Глиссам, слишком вежливый для того, чтобы откровенно демонстрировать облегчение, ехал в сосредоточенном молчании. Шайна украдкой наблюдала за ним. Горожанин явно заслужил одобрение Кельсе, да и Джерд Джемаз не проявлял к нему былой неприязни. Когда он вернется из Уайи в Оланж, ему будет о чем вспомнить!

А впереди – Рассветная усадьба, безмятежная среди высоких зеленых камедаров и торжественных галактических дубов, омываемая журчащими струйками Чип-Чапа: картина, достойная тихого восхищения, драгоценное видение воскреснувшей памяти! Шайна расплакалась.

Глава 5

Двести лет Рассветную усадьбу строили и перестраивали, расширяли, ремонтировали и переделывали – каждый наследный помещик вносил десятки изменений и улучшений, стремясь запечатлеть свою индивидуальность в родовом гнезде. Разумеется, теперь усадьба не отличалась каким-либо определенным стилем и с разных точек зрения выглядела по-разному. Над ее центральной частью господствовала крутая высокая крыша с дюжиной остроконечных мансардных окон и странной маленькой верандой – скорее наблюдательной площадкой – над Коростельным прудом, увенчанная посередине, вдоль конька, вереницей больших чугунных трилистников, призванных отпугивать злых духов. С обеих сторон к центральному корпусу примыкали двухэтажные флигели хаотичной планировки, с обширными верандами на каждом уровне; их опоясывали заросшие вьющейся арабеллой сводчатые галереи на тонких сдвоенных колоннах. Каркасом постройки служили мощные стволы гадрунов из леса по берегам озера Фей, наружной обшивкой – потемневшие от времени доски зеленого камедара, надежностью не уступающего смолистой древесине гадруна. Внутренние лестницы, балюстрады, полы, фасонные планки и обшивка стен радовали глаз приглушенно-контрастными сочетаниями железного дерева, жемчужной сачули, вербанны и полированного сцинтаррийского тика. Люстры, мебель и ковры приходилось, конечно, импортировать – но только не из Оланжа (где, по мнению помещиков, производились вещи безвкусные и недолговечные), а откуда-то из далеких Древних миров.

В средоточии Рассветной усадьбы находилась парадная столовая, где семья праздновала важные события, развлекала гостей и ужинала в атмосфере, хорошо запомнившейся Шайне своей напыщенной церемонностью. К ужину каждый одевался с особой тщательностью, на столах расставляли дорогой фарфор, серебряные приборы и хрустальные бокалы. Беседа ограничивалась благородными и возвышенными предметами, а какие-либо неблагопристойности были совершенно исключены. В детстве эти ритуальные вечерние пиршества казались Шайне мучительно скучными и долгими, причем она никогда не понимала, почему Кексику не позволяли есть в парадной столовой, где его причуды и проказы, несомненно, помогли бы развеять обстановку. Но Кексика в столовую не пускали: он ужинал один на кухне.

Когда Шайне исполнилось одиннадцать лет, ее мать утонула, катаясь на лодке по озеру Теней. С тех пор ужины в парадной столовой стали не только помпезными, но и положительно мрачными. Кроме того, в характере Ютера Мэддока появились резкость и необъяснимая (по меньшей мере для Шайны) склонность к приступам раздражения, нередко вызывавшим у Шайны возмущение и бунтовские выходки. Конечно, Шайна не могла не любить отца – она вообще не умела не любить в той или иной степени все, что ее привычно окружало. Тем не менее, она решила, что отцу не мешало бы научиться ладить с людьми и не подвергать ульдр – особенно беднягу Кексика – унизительному обращению.

В те годы Ютер Мэддок отличался впечатляющей внешностью: стройный и высокий, с густой копной седых волос, классически правильными чертами лица и прозрачными серыми глазами, он одевался и причесывался с элегантной простотой. Ютер не был общителен и уклонялся от новых знакомств. Погруженный в молчаливые думы, подчиняющийся внезапным порывам, одновременно скованный и беспокойный, чуждый всякого легкомыслия, даже неспособный к легкомыслию – таким его помнила Шайна. Редкие вспышки отцовского гнева, холодного и сдержанного, угасали без заметных последствий. Он никогда не наказывал ни Шайну, ни Кельсе – не считая той кульминационной вечерней размолвки, когда он отправил Шайну учиться в дорогостоящий лицей на Танквиль (если это решение можно было назвать наказанием). «По сути дела, – думала Шайна, – я вела себя как самонадеянная дура, негодница и воображуля... И все же... все же...»

Кельсе и Джерд Джемаз улетели на юг на отцовской аэробарже, чтобы спасти то, что осталось от «Апекса» и «Стюрдеванта». Вместе с ними отправились оба двоюродных брата Джемаза и пара наемных рабочих-ао с поместной фермы. На палубе баржи установили мощное автоматическое орудие, способное отразить налет спираньи. Эльво Глиссама не приглашали присоединиться к этой экспедиции, а он, со своей стороны, не напрашивался – его гораздо больше привлекала возможность хорошо выспаться и позавтракать наедине с Шайной в тени камедаров. При этом он не преминул, однако, вежливо предупредить молодую хозяйку поместья: «Пожалуйста, обо мне не беспокойтесь – вы не обязаны меня развлекать. Я прекрасно понимаю, что у вас на уме сотни забот».

Шайна усмехнулась: «О чем тут беспокоиться? Вы уже развлеклись на славу. Вам не терпелось взглянуть на диких эрджинов – я обещала вам их показать и сдержала слово. Забот у меня, конечно, сверх головы, но я не собираюсь ими заниматься по меньшей мере еще несколько дней. Если вообще буду ими заниматься. Откровенно говоря, меня вполне устраивает перспектива побездельничать еще добрую пару месяцев».

«Вспоминая последние дни, не могу поверить, что все это мне не приснилось, – помрачнел Эльво Глиссам. – Действительность превзошла всякое воображение».

«Своего рода способ узнать друг друга получше, – подняла бровь Шайна. – В пятидневном походе с бивуаками на открытом воздухе невозможно избежать некоторой близости».

«Несомненно. С вами и с Кельсе я, можно сказать, познакомился. Джерд Джемаз – другое дело. Загадочный субъект».

«Поверьте мне, я тоже его не понимаю, хотя знаю с детства».

«Могу поклясться, что ему нравится убивать кочевников! – выпалил Глиссам. – И тем не менее... осуждать или даже обсуждать его мотивы было бы некрасиво. Он доставил нас в усадьбу целыми и невредимыми, как вы и предсказывали».

«Джерд не кровожаден, – возразила Шайна. – Просто он не считает хунгов людьми, особенно в тех случаях, когда они ведут себя, как звери».

«Удивительно! – задумчиво произнес Эльво Глиссам. – Необходимость убивать вызывает у меня какую-то беспомощную растерянность».

«Вы проявили себя наилучшим образом, – заявила Шайна. – Теперь и Кельсе, и Джерд вас уважают. Я тоже. Так что не занимайтесь самобичеванием и не ищите в себе недостатки, которых нет».

«О, я не склонен к самокопанию, поверьте мне. Просто мне не кажется, что я чем-нибудь отличился».

«Вы не жаловались. Делали все, что требовалось, и не перекладывали обязанности на других. Не падали духом. А это само по себе похвально».

Эльво Глиссам ответил беззаботным жестом: «Неважно. Что было, то прошло. Я снова в своей тарелке, и мои похвальные инстинкты могут вернуться в потайные закоулки, где они прятались столько лет».

Шайна смотрела вдаль, на Южную Саванну: «Так вам у нас на самом деле нравится?»

«Конечно».

«И вы не скучаете?»

«Только не с вами!» – пламенный взор Глиссама невозможно было истолковать двояко.

Шайна рассеянно улыбнулась, не сводя глаз с горизонта: «С тех пор, как утонула моя мать, в Рассветной усадьбе стало тихо. А раньше здесь каждую неделю устраивали шумные вечеринки. У нас всегда было вдоволь гостей, знакомых и незнакомых – одни приезжали из окрестных поместий, другие из Оланжа, попадались даже инопланетяне. Каждые два-три месяца ао устраивали кару. Мы то и дело куда-нибудь ездили: то в охотничий домик на Озерах-Близнецах, то на Снежноцветную дачу в утесах Суанисета... Каждый день был радостным и возбужденным – пока не умерла мама. Не подумайте, что мы тут живем, как отшельники».

«А потом?»

«Потом отец... сказать, что он «замкнулся в себе», значило бы употребить слишком сильное выражение. А я улетела на Танквиль, и последние пять лет в Рассветной усадьбе почти ничего не происходило. По словам Кельсе, ближайшим другом отца стал Кургеч!»

«И теперь?»

«Я хотела бы, чтобы в Рассветном поместье снова стало весело».

«Да. Это было бы замечательно. Только...» – Эльво Глиссам замялся.

«Только – что?»

«Боюсь, что дни роскошных помещичьих забав сочтены».

Шайна поморщилась: «Гнетущая мысль!»

Кельсе и Джерд Джемаз вернулись в Рассветную усадьбу, буксируя на приставных подъемниках останки «Апекса» и «Стюрдеванта». В кузове аэробаржи стоял гроб из матового белого стекла с телом Ютера Мэддока; кроме того, Кельсе привез записную книжку отца, найденную в потайном отделении «Стюрдеванта».

Через два дня состоялись похороны: Ютера опустили в землю на лесном семейном кладбище в двух шагах от озера Фей, за ручьем Чип-Чап. Воздать последние почести Ютеру приехали больше двухсот друзей семьи, родственников, соседей и работников с окрестных ферм.

Как зачарованный, Эльво Глиссам наблюдал за людьми, поразительно отличавшимися от него привычками и манерами. Мужчины, по его мнению, были прозаичны и скучноваты, а женщинам чего-то не хватало – чего именно, он затруднялся объяснить. Легкомыслия? Шаловливости? Притворства? Даже Шайна казалась более непосредственной, чем это подобало столичной девушке: в общении не оставалось места для легкой иронии, флирта и прочих изощренных игр, развлекавших городскую элиту. Приспособление к условиям окружающей среды, не более того? Наверняка Глиссам знал только одно: Шайна безудержно влекла его, как некий волшебно-притягательный стихийный процесс, как разлетающийся мириадами алмазов морской прибой на восходе солнца, как усеянное звездами таинственное небо полуночи.

Он познакомился с десятками людей – двоюродных братьев и сестер, теток, зятьев и шуринов с родителями, сыновьями и дочерьми. Никто ему не запомнился. Никто не проявлял внешних признаков скорби, никто даже не гневался на убийцу. Преобладали, скорее, мрачноватое упрямство и сдержанная решимость, по мнению Глиссама не сулившие никаких уступок раскрепостителям.

Эльво невольно прислушался к беседе Кельсе Мэддока и Лайло Стенбарена из поместья Дорадо. Говорил Кельсе: «Ни о какой случайности не может быть и речи. Кто-то заранее рассчитал оба нападения, подговорил и предупредил хунгов – разбойник, хорошо осведомленный о нашем возвращении и о том, где и когда отец собирался нас встретить».

«Не связано ли это каким-то образом с «забавной шуткой», о которой Ютер обещал рассказать в письме?»

«Кто знает? Модуль автопилота в «Стюрдеванте» не поврежден. Мы проследим весь его маршрут. Может быть, отцовская шутка не пропадет даром. Хорошо смеется тот, кто смеется последним».

Кельсе заметил Глиссама и вежливо представил его пожилому соседу, заметив напоследок: «К сожалению, домине Глиссам не скрывает своих симпатий к раскрепостителям».

Стенбарен расхохотался: «Сорок лет тому назад шумело и волновалось общество «За восстановление справедливости в Уайе». Десять лет спустя, если мне не изменяет память, прохода не было от агитаторов из «Лиги борьбы с расхитителями туземного наследия». Потом пришлось усмирять экстремистов из «Апофеоза возмездия». А нынче воду мутит «Союз раскрепощения». Поистине, свято место пусто не бывает!»

«Если подобные организации возникают снова и снова, значит, существует нерешенная проблема, вызывающая постоянное беспокойство, – возразил Глиссам. – Порядочность, недопущение грабежа и насилия, справедливость, возвращение незаконно присвоенного имущества – концепции, известные испокон веков и присущие любому человеческому обществу, их невозможно игнорировать».

«Концепции нас не беспокоят, – пожал плечами домине Стенбарен, – мы исходим из практических соображений. В той мере, в какой ваш интерес к этим концепциям носит чисто теоретический характер, беспокойтесь на здоровье, воля ваша».

Наутро после похорон из-за облаков внезапно, как пикирующая хищная птица, спустилась сверкающая голубая воздушная яхта «Гермес» с хромированными накладками и залихватской полутораметровой антенной. Пилот пренебрег общей посадочной площадкой и приземлился прямо на прогулочную террасу перед входом в Рассветную усадьбу.

Выглянув из окна библиотеки, Шайна заметила роскошный экипаж, загородивший заботливо приглаженную гравийную дорожку, и подумала, что Кельсе это не понравится – тем более, что за штурвалом яхты оказался Джорджол, хорошо осведомленный о местных обычаях.

Джорджол спрыгнул на землю и некоторое время стоял, разглядывая Рассветную усадьбу, как приценивающийся покупатель. На нем были замшевый разрезной килт, сандалии из сыромятной кожи с кварцевым шаром на большом пальце правой ноги и праздничный «разгульный парик» головореза из племени гарганчей – хитроумное сооружение из серебряных спиц, туго переплетенных выбеленными волосами Джорджола, торчащими во все стороны жесткими подстриженными кисточками. Лицо его блестело свежим лазурным маслом, ярко-голубая кожа соперничала с эмалью «Гермеса».

Шайна покачала головой с шутливым неодобрением – Кексик снова устроил из себя спектакль всем на посмешище – и вышла ему навстречу на тенистую площадку аркады перед главным входом. Джорджол шагнул вперед, взял ее за руки, наклонился, поцеловал ее в лоб: «Я узнал о смерти твоего отца и решил, что должен лично выразить соболезнования».

«Спасибо, Джорджол. Но похороны были вчера».

«Знаю. Вчера ты была занята, принимая невероятно скучных обывателей. Я не хотел, чтобы кто-нибудь помешал мне сказать то, что я должен сказать».

Шайна терпеливо рассмеялась: «Что ж, теперь тебе никто не мешает».

Настороженно прищурившись, Джорджол вскинул голову: «В том, что касается твоего отца, невозможно не испытывать сожаление. Ютер был человек сильный, достойный уважения – хотя, как тебе известно, его взгляды были прямо противоположны моим».

Шайна кивнула: «Жаль! Я так и не успела с ним поговорить. Ты знаешь, он погиб за день до нашего возвращения – я надеялась, что он стал мягче, доступнее...»

«Мягче? Доступнее? Разумнее, справедливее? Кто, Ютер Мэддок? Ха! – Джорджол снова вызывающе вскинул точеное лицо. – Вряд ли. Думаю, что и Кельсе никогда не изменится. Ни на йоту. Кстати, где Кельсе?»

«В конторе, проверяет счета».

Джорджол смерил глазами причудливый, чуть обветшалый фасад Рассветной усадьбы: «Старый добрый дом, просторный и уютный. Тебе повезло. Не каждому выпадает родиться и вырасти в таком доме».

«Не каждому, это правда».

«А я вознамерился положить конец вашей приятной, удобной жизни».

«Ну что ты, Джорджол, не притворяйся. В какие бы наряды ты не рядился, в глубине души ты всегда останешься Кексиком».

Джорджол усмехнулся: «Должен признаться, я прилетел не только для того, чтобы выражать соболезнования. Точнее говоря, вовсе не для этого. Хотел тебя увидеть, прикоснуться к тебе».

Он шагнул вперед. Шайна отпрянула: «Не следует поддаваться мимолетным побуждениям».

«А! Но мои побуждения не мимолетны! Я знаю, чего хочу. Я все решил, все продумал – и ты хорошо понимаешь, как я к тебе привязан».

«Ты был ко мне привязан, Джорджол. С тех пор прошло пять лет, – возразила Шайна. – Пойду, скажу Кельсе, что ты приехал. Уверена, что у него к тебе будет много вопросов».

Джорджол порывисто преградил ей путь, взял ее за руку: «Нет. Пусть Кельсе возится с пыльными бумажками. Я приехал к тебе. Давай пройдемся вдоль ручья, побудем наедине».

Шайна опустила глаза на державшую ее узкую синюю руку с длинными заостренными пальцами и черными ногтями: «Скоро обед, Джорджол. Может быть, после обеда. Ты останешься у нас?»

«Был бы очень рад пообедать в твоем обществе».

«Пойду найду Кельсе. А вот и Эльво Глиссам – вы встречались у тетки Вальтрины. Я вернусь через пару минут».

Шайна поспешила в контору. Кельсе, хмуро глядевший на калькулятор, поднял голову.

«Прилетел Джорджол».

Кельсе сухо кивнул: «Что ему нужно?»

«Он вежливо посочувствовал по поводу гибели отца. Я пригласила его к обеду».

Из окна конторы можно было видеть Джорджола и Глиссама, прогуливавшихся по лужайке под зонтичными деревьями. Кельсе крякнул и поднялся на ноги: «Мне нужно с ним поговорить. Распорядись, чтобы обед подали на восточной террасе».

«Кельсе, не спеши! Зачем обижать Джорджола? Он заслуживает того, чтобы с ним обращались так же, как с любым другим гостем. Сегодня жарковато – всем будет приятнее обедать в прохладной столовой».

Кельсе ответил сдержанно, но твердо: «Уже двести лет ни один ульдра не заходил в парадную столовую. Сделать исключение – даже для Джорджола – значило бы нарушить древнюю традицию. Я не могу себе это позволить».

«Это скверная, оскорбительная традиция, ее незачем соблюдать! Даже если у отца были расовые предрассудки, мы с тобой не расисты. Мы можем расстаться с предубеждениями».

«У меня нет предубеждений, я рассматриваю каждого человека индивидуально, каково бы ни было его происхождение. Именно поэтому я прекрасно понимаю, что Джорджол вовсе не случайно выбрал сегодняшний день для того, чтобы навязать нам свою волю. Не получится».

«Я тебя не понимаю! – в отчаянии воскликнула Шайна. – Мы знаем Кексика с тех пор, как пешком под стол ходили. Он спас тебе жизнь, рискуя своей головой. И только потому, что у него синяя кожа, он не может с нами пообедать так же, как любой скотовод или приезжий с далекой планеты? Смехотворно, невероятно!»

Подняв брови, Кельсе смерил сестру глазами с головы до ног: «Меня удивляет твое непонимание происходящего. Рассветная усадьба принадлежит нам не потому, что кочевники позволяют нам здесь жить, а только потому, что мы достаточно сильны, чтобы защитить свою собственность».

Шайна с отвращением отвернулась: «Ты слишком много времени проводишь с Джемазом. Он – шовинист почище отца».

«Шайна, сестричка моя, твоя доброта граничит с наивностью. Неужели ты не видишь, какая опасность нам угрожает?»

Шайна взяла себя в руки: «Я вижу одно: Джорджола – Серого Принца – принимают с почестями в лучших домах Оланжа. Не странно ли, что в доме, где он вырос, ему отказывают в соблюдении элементарных приличий?»

«Столичным рантье, приглашающим Джорджола для развлечения, не грозит уничтожение, – терпеливо возразил Кельсе. – Отвлеченные принципы – своего рода валюта влияния, имеющая хождение среди тех, кто уже не считает обычных денег, будь то богатые наследники или бессребреники-прихлебатели. А мы – горстка пришлых на просторах дикого Алуана. Нам не простят ни малейшей слабости, любая уступка приведет к катастрофе».

«И на основании этого отвлеченного рассуждения ты отказываешь Джорджолу в цивилизованном обращении?»

«Цивилизованное обращение должно быть взаимным! Джорджол отказывает нам в таком обращении. Он явился в наряде синего разбойника из Вольных земель. Если бы он оделся по-человечески и не вонял лазурным маслом... Короче говоря, если бы Джорджол приехал к нам, как один из нас, я бы его принял, как своего. Но он подчеркнуто пренебрег этой возможностью. Он выставляет напоказ головной убор гарганча, похваляющегося кровавым набегом, обнажился до пояса, как подобает кочевнику, но не помещику, и при этом разъезжает в роскошной машине, купленной на пожертвования раскрепостителей – другими словами, бросает мне вызов. Я отвечаю на вызов. Если Джорджол желает пользоваться привилегиями пришлых, если он хочет обедать в нашей парадной столовой, пусть одевается и ведет себя так, как это принято в нашем доме, уважая наши обычаи, а не навязывая свои. Вот и все».

Шайна не нашла слов и снова отвернулась. Кельсе проговорил ей в спину: «Поговори с Кургечем. Спроси, что он обо всем этом думает. Кстати, его тоже неплохо было бы пригласить к обеду».

«Ну вот еще! Лучшего способа нанести Джорджолу смертельное оскорбление ты не придумал?»

Кельсе отозвался горьким, диковатым смешком: «А ты хочешь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы? Одного ульдру нельзя приглашать потому, что это обидит другого?»

«Ты не считаешься с самомнением Джорджола, с его представлением о себе».

«Я не разделяю его представление о себе и не вижу, почему я обязан к нему приспосабливаться. Болезненное самолюбие – порок, а не достоинство. Кроме того, я его не приглашал. Он явился самовольно, и приспосабливаться придется ему, а не нам».

Шайна раздраженно выпорхнула из конторы и вернулась к гостям, беседовавшим под аркадой у входа. «Кельсе по уши увяз в бухгалтерии, – заявила она Джорджолу. – Он очень извиняется и обязательно встретится с тобой за обедом. Тем временем мы могли бы прогуляться к реке, все вместе».

Лицо Джорджола подернулось гримасой: «Разумеется, как тебе угодно. Рад возможности посетить памятные места, где прошло мое образцовое безоблачное детство».

Втроем они прошлись вверх по течению реки к озеру Теней, где Ютер Мэддок соорудил пристань с навесом для трех парусных глиссеров. Эльво Глиссам оставался самим собой; настроение Джорджола менялось каждую минуту. То он нес беззаботную чепуху, обаятельностью не уступая Глиссаму, то начинал меланхолично вздыхать, обозревая пейзажи, знакомые с детства, то набрасывался на Глиссама, с яростной настойчивостью отстаивая то или иное несущественное утверждение. Шайна с удивлением наблюдала, не совсем понимая, какие страсти боролись под его высоким узким лбом. Ей не хотелось оставаться наедине с Джорджолом – без сомнения, он проявил бы несдержанную пылкость.