Текст книги "Зов странствий. Лурулу (ЛП)"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

«Сообщить можно, – согласился капитан. – Сомневаюсь, однако, что здешний агент удивится. Циркачам вообще нельзя доверять. Ну что, пойдем дальше? В лавке на углу, кажется, продают какие-то интересные ткани».

Винго постарался успокоиться: «Хорошо. Кстати, нам не помешали бы новые скатерти – эти замысловатые орнаменты всем понравятся».

Третий нежелательный инцидент не заставил себя ждать.

Перед прилавком были вывешены несколько отрезов ткани – якобы для того, чтобы продемонстрировать их узорчатую раскраску. Когда Винго наклонился, чтобы рассмотреть и пощупать ткань, его сумка, висевшая на наплечном кожаном ремешке, оказалась над краем прилавка. Полотна ткани перед прилавком слегка разошлись в стороны. В прорези появились ножницы, осторожно сомкнувшиеся на ремешке, державшем сумку стюарда. Стоявший чуть в стороне капитан Малуф заметил происходящее. Схватив руку с ножницами, он с силой потянул ее на себя и выдернул ножницы: из-под прилавка вывалилась старуха с огромным носом, спутанными седыми волосами и костлявыми конечностями. Кряхтя и стеная, она попыталась отползти на четвереньках. Малуф огрел ее бамбуковой тростью по заднице, после чего добавил еще пару ударов для острастки. Взобравшись на ноги, старуха разразилась многоэтажной руганью и стала наступать на Малуфа. Капитан удерживал ее на безопасном расстоянии концом трости; раздраженная невозможностью расцарапать ему лицо, старуха стала плеваться, а ее проклятия приобрели самый несдержанный характер. Малуф сказал спутникам: «Я нахожу здешнюю манеру выражаться неприличной. Пора возвращаться на корабль».

«Не могу с вами не согласиться, – с отвращением отозвался Винго. – Я потерял всякий интерес к этой ткани. В любом случае, материал никуда не годится».

Малуф обратился к старухе: «Мадам, вам следовало бы постыдиться! Вы промышляете позорным ремеслом и употребляете непечатные выражения. В наказание я позволю себе конфисковать ваши ножницы».

«Нет! Не смей! Это мои лучшие ножницы, фирмы «Глитцер»!»

«Вам следовало подумать об этом прежде, чем вы попытались ограбить беднягу Винго. В следующий раз будете знать!» Малуф повернулся к спутникам: «Пойдем?»

Астронавты направились по проходу к воротам космического вокзала. Старуха хромала за ними, подпрыгивая и выкрикивая оскорбления в адрес Малуфа и всех его предков. Притворяясь, что поправляет плащ, Винго сфотографировал несколько «настроений» – впоследствии эти изображения производили большое впечатление на всех, кто их видел. В конце концов капитан сжалился и положил ножницы на землю. Старуха рванулась вперед и схватила их, взорвавшись последним каскадом ужасных ругательств, задрала юбку и показала уходящим астронавтам зад, после чего заковыляла восвояси, торжествующе потрясая ножницами.

«Гнетущее зрелище, – скорбно заметил Винго. – Больно смотреть на то, как готовы унижаться человеческие существа».

Они дошли до ворот без дальнейших приключений. Молодой агент МСБР приветствовал их вопросом: «Как вам понравился рынок?»

«Здесь много любопытного, но не все пришлось нам по вкусу», – ответил капитан.

«Мы решили закусить на помосте под навесом посреди рынка, – сообщил Шватцендейл. – Пиво у них выдохлось, «жареный улов» – позавчерашний, а женщина, обслуживающая посетителей, вела себя грубо и пыталась нас обсчитать. Не могу рекомендовать это заведение».

«Обязательно учту ваши замечания, – отозвался агент. – Значит, вы больше не пойдете на рынок?»

«Не в этот раз, – сказал капитан Малуф. – Утром мы вылетаем в Шоло».

«Хм! Позвольте кое-что вам посоветовать – разумеется, неофициально. Темные дела творятся в Шоло! Никуда не ходите в одиночку. Держите оружие наготове. Стреляйте первыми и сразу, а вопросы – если вообще потребуются какие-нибудь вопросы – задавайте не в то же время и не в том же месте, а как можно дальше оттуда и по прошествии длительного времени. Даже если вы будете принимать все возможные меры предосторожности, в Шоло с вас могут спустить шкуру в самом буквальном смысле».

2

Наутро «Гликка» воспарила над Нежно-Ныряльском и заскользила по воздуху на запад над пустошами, солончаками, горными хребтами и засушливой степью. Острые скальные обнажения и вулканические останцы торчали подобно гигантским заброшенным монументам, отбрасывая мрачные черные тени в косых лучах оранжевого солнца. Степь тянулась на сотни километров, пока не наткнулась наконец на эскарп Пантона, названный в незапамятные времена в честь разведчика-заявителя Жюля Пантона, первооткрывателя Терца. Гигантский обрыв вздымался на восемьсот метров над степью, а поселок Шоло, вместе со своим космопортом, приютился в его основании.

Эскарп разделял территории двух враждующих племен: мелули населяли плоскогорье, начинавшееся за утесами, а шуйи кочевали внизу по степи. Несмотря на сходство культур и обычаев, внешне эти народы отличались настолько, что один вид представителя другой расы вызывал у них сильнейшее отвращение.

Малуф как-то раз уже доставлял груз в Шоло. «Шуйи и мелули! Их не перепутаешь, – говорил Мирону капитан. – Шуйи – бледные люди, с кожей оттенка старой слоновой кости и рыжевато-коричневыми волосами. У них заостренные уши – их дети часто похожи на маленьких чертенят и могут даже показаться забавными, если не поворачиваться к ним спиной. Мелули – тощее, угловатое племя с хищными лицами цвета сырой глины; они передвигаются нервными толчками, как марионетки в руках неумелого кукольника. Шуйи относительно цивилизованы – если в данном случае этот термин вообще применим. В их таверну, рядом с космопортом в Шоло, можно даже зайти, не подвергаясь особой опасности – соблюдая осторожность, конечно. И шуйи, и мелули экспортируют кипы дубленой человеческой кожи. Они заявляют, что вынуждены этим заниматься, потому что им больше нечего экспортировать».

«Интересная, но мрачная планета! – заметил Мирон. – И чьими же шкурами они торгуют?»

«Их устраивает кожа любого человека, независимо от того, дорожит ли он своей шкурой. Шуйи и мелули охотятся друг на друга, а также совершают набеги на пещерных каннибалов племени юче. Любой труп считается полезной добычей, если он еще не подгнил. Инопланетяне нередко приносят здесь пользу – особенно ценятся тела светлокожих блондинов». Капитан Малуф многозначительно взглянул на гладкие светлые волосы Мирона, но воздержался от дальнейших замечаний.

Мирон недоуменно спросил: «И мы подрядились везти отсюда партию человеческих кож?»

Капитан пожал плечами: «Почему нет? Дубленую кожу отправляют в Какс на Бленкинсопе – а мы все равно туда летим. Если мы не возьмем этот груз, его подберет следующее судно».

Мирону пришлось согласиться с убедительностью такого аргумента. «А что делают с этими кожами в Каксе?» – поинтересовался он.

«Обшивку мебели и стен, гобелены, драпировки. Встречаются коллекционные изделия редкостной красоты. Художники используют кожи в своих композициях. Я видел на аукционе одно такое произведение, оно называлось «Детская игра». Большая деревянная панель, расписанная маслом, изображала сад. На панель были наклеены шкурки восьми детей в таких позах, словно они играли в чехарду и кружились хороводом. У них были плоские, как картонные маски, лица с губами, искривленными смехом, а пустые глазницы смотрели прямо на меня. За эту картину заплатили сумасшедшие деньги. Но какое нам дело! Мы астронавты, а не искусствоведы. У «Гликки» не случится несварение желудка от того, чтó лежит у нее в трюме».

Эскарп Пантона пересекал ландшафт от горизонта до горизонта. «Гликка» спускалась на площадку космопорта Шоло, почти в тени головокружительных отвесных утесов. Сверху поселок Шоло не производил большого впечатления. Здесь находились примитивный литейный цех, несколько замызганных лавок, дубильня с отстойником, контора экспедитора, склад и таверна «Ода к радости» – все эти сооружения окружали прямоугольную центральную площадь. По степи беспорядочно рассеялись скопления хижин с огородиками, засаженными бобовыми кустами, бадейником и шкиркевицей.

После приземления капитан Малуф собрал команду и пассажиров в главном салоне. «Я здесь уже бывал однажды, – напомнил он. – Тогда, много лет тому назад, Шоло был странным и опасным местом. Не думаю, что с тех пор здесь что-нибудь изменилось к лучшему. Если вы покинете корабль, дорожите своей шкурой не меньше, чем ею дорожит каждый встречный шуйя! Никуда не ходите в одиночку. Если зайдете в таверну «Ода к радости», следите за тем, чтó там подают. Избегайте лавочников – они в любом случае не предлагают ничего, что могло бы вам пригодиться. Здесь нет проституток – их присутствие было бы излишним, так как шуйям неизвестно целомудрие. Но не поддавайтесь эмоциональным порывам! Если вы засвидетельствуете почтение местной остроухой красавице, она отдаст должное вашим достоинствам, но не достоинствам галантного джентльмена, а достоинствам ходячей шкуры той или иной стоимости».

«Невероятно! – с отвращением воскликнул Детер Калаш. – Здесь нас ничто не привлекает. Предлагаю немедленно вылететь в Коро-Коро».

«Придется подождать, – возразил Мирон. – Доставленный товар еще не выгрузили».

«Кроме того, – заметил Винго, – местные жители поистине интересны – хотя бы потому, что руководствуются в повседневном быту тем, что можно было бы назвать «деформированной системой ценностей». Я не прочь хотя бы мельком взглянуть на них».

«Как вам будет угодно! – отрезал Калаш. – Но помните! Если вас убьют, если вас ошкурят, или если вам нанесут какой-либо иной ущерб таким образом, что от этого пострадает качество корабельных блюд, мы потребуем от капитана Малуфа возвращения существенной суммы!»

«Хорошо сказано! – подхватил Шватцендейл. – Причем любая такая сумма, подлежащая возврату, будет вычтена из жалованья Винго!»

«Вам бы все шутки шутить! – обиделся стюард. – Здешние племена подчиняются таинственным правилам, заменяющим нравственные установки. Было бы любопытно узнать, поддаются ли эти правила формулировке, которая сделала бы их более понятными для нас».

«Несомненно, – кивнул Малуф. – Но, прошу тебя, не занимайся исследованиями! Примерно десять лет тому назад группа этнологов прибыла в Шоло в сопровождении студентов-аспирантов, руководствуясь именно такими намерениями. У них было самое современное оборудование, и они досконально разбирались в сравнительной этнографии. Нескольких исследователей съели юче, а остальные пожертвовали свои шкуры шуйям».

Винго сокрушенно качал головой: «Грустная история. И все же, на мой взгляд, возмущаться по этому поводу бессмысленно. Иногда мне кажется, что добродетель и порок – нечто вроде летучих мышей, шарахающихся в темном погребе человеческого подсознания. Они не поддаются определению, устраивающему всех и каждого».

«Молодец, Винго! – похвалил повара Малуф. – Невозможно отрицать, что у тебя хорошо подвешен язык».

«Если Винго запечатлеет несколько «настроений», – неожиданно поддержал стюарда Шватцендейл, – хотя бы только в таверне «Ода к радости», может быть, ему удастся в какой-то мере уловить внутреннюю сущность этих шкурников, и какая-та часть окружающей их таинственной завесы приподнимется».

«Надеюсь! – скромно опустил голубые глаза Винго. – Это нелегкая задача, но я сделаю все, что смогу».

3

В космопорте Шоло формальностей не было. Мирон проследил за разгрузкой, а капитан Малуф и Шватцендейл посетили контору местного экспедитора и договорились о подписании счетов-фактур, об упаковке в ящики ожидавших отправки товаров и о доставке означенных товаров на борт «Гликки» не позднее следующего дня.

Вернувшись на корабль, Шватцендейл поднял лебедкой из трюма и опустил на землю автолет, после чего подозвал Мирона: «У тебя есть лучемет?»

«Нет».

«Пора тебя вооружить».

Покопавшись в шкафчике салона, обычно закрытом на замок, механик вынул короткий черный лучевой пистолет и вручил его Мирону: «Это детрактор девятой модели в варианте «Голубая метка» – полезная штука. Один из пассажиров забыл его у нас на корабле. Ты знаешь, как им пользоваться?»

«Конечно».

«Значит, он твой».

«Спасибо. Кого я должен застрелить?»

«Еще не знаю. Может быть, никого. Мы полетим в Мель, на край плоскогорья. Поговорим с гетманом племени – и с кем-нибудь еще, если появится такая возможность. Держи лучемет на виду – все время! Рекламируй его, похваляйся им, привлекай к нему внимание! Если какой-нибудь мелули позволит себе хотя бы фыркнуть или шмыгнуть носом – прожги ему дыру во лбу. Они уважают такое отношение к делу».

В салон зашел Винго: «Вы говорите о шуйях?»

«Что шуйи, что мелули – один черт. Они убивают людей, как мух, но сами страшно боятся умереть – для них смерть означает, что им придется вечно бродить по ночной степи в освежеванном виде. Когда они смотрят в дуло лучемета, они становятся кроткими, как певчие птички».

Винго задумался: «Странно! Похоже на то, что в Шоло запугивание насилием – важнейшее условие социального договора». Заметив лучемет в руке Мирона, стюард с удивлением повернулся к Шватцендейлу: «Куда вы собрались?»

«Слетаем в Мель, на край плоскогорья. Может быть, у них есть груз, ожидающий отправления».

Винго с неприязнью смотрел на оружие: «У Мирона еще нет достаточного опыта. Может быть, ему не следует поручать такие вещи, пока он не покроется звездным загаром, если можно так выразиться».

Шватцендейл наклонил голову набок и смерил Мирона критическим взглядом: «Думаю, наш суперкарго не такой уж невинный агнец, каким ты себе его представляешь».

«Тебе надо было стать политиком и толкать речи с трибуны, – с отвращением сказал Винго. – Я полечу с вами и буду сидеть за турелью раптора с пальцем на спусковой кнопке. Две или три предупредительные очереди поджарят им нижнее белье и заставят вести себя прилично».

«Удачная мысль!» – согласился механик. Шватцендейл вскочил на ноги – весь перекошенный, несимметричный, и в то же время безукоризненно сложенный и слаженный: «Вы готовы? Пошли!»

Все трое забрались в автолет; набирая высоту вдоль отвесных утесов, машина взлетела над краем обрыва. За эскарпом на запад, до смутно различимой в оранжевой дымке горизонта гряды пологих холмов, простиралось пустынное каменистое плоскогорье. Примерно в полутора километрах от обрыва, на лишенной всякой растительности проплешине мелкого щебня, окружавшей небольшой темный пруд, расположился поселок Мель.

Автолет приблизился к поселку, повернул и сделал круг на высоте ста метров. Мель производил еще более унылое впечатление, чем Шоло. Ветхие хижины беспорядочно сгрудились у пруда; одинокая дорога вела мимо нескольких лавок к рынку; поодаль виднелись два строения покрупнее, из потемневших бревен и плавленого камня – дубильня и склад с примыкающей к нему конторой экспедитора. Никакой таверны или гостиницы здесь, по всей видимости, не было. Еще дальше, где плоскогорье было покрыто редкой порослью чего-то вроде бурой осоки, паслось немногочисленное стадо скота.

Автолет продолжал кружить над поселком, пока из хижин не высыпали люди, встревоженные редким появлением летательного аппарата. Шватцендейл опустил машину на площадку примерно в пятидесяти метрах от склада. Механик и Мирон спрыгнули на землю с лучеметами наготове, а Винго остался у закрепленной на носу турели раптора. Для того, чтобы придать себе как можно более мрачный и угрожающий вид, стюард натянул на лоб черный капюшон, наполовину скрывавший его розовую физиономию.

Прошло пять минут. Из дубильни вышел человек; не подходя близко, он громко спросил: «Что вы тут делаете? Это Мель, я – здешний гетман!»

Шватцендейл сделал пару шагов навстречу: «Мы – астронавты с грузового судна «Гликка». Есть у вас какой-нибудь груз, ожидающий отправления?»

Гетман прокричал: «Уберите оружие! Я еще не готов расстаться со своей шкурой!»

«Не беспокойтесь, – ответил Шватцендейл, указывая на турель лучевой пушки. – Если бы мы хотели на вас напасть, мы могли бы расстрелять поселок с воздуха. Но кому пригодились бы после этого обгоревшие лоскутья ваших шкур?»

Гетман-мелули медленно подошел ближе – человек средних лет с жесткими черными волосами, выступавшими над ушами подобно надкрыльям жука, с выдающимся клювообразным носом, прищуренными глазами-щелками и бронзовой кожей, отливающей зеленоватым блеском. Он носил черный кожаный сарафан и черные штаны, заправленные в сапоги. Мирон заметил, что внимание гетмана с каким-то задумчивым восторгом сосредоточилось не на механике и не на стюарде, а на его собственной персоне – можно было подумать, что гетман влюбился в Мирона с первого взгляда.

Винго не преминул заметить то же самое и усмехнулся: «Не зазнавайся! Ему не терпится содрать с тебя золотистый скальп. По его просвещенному мнению, твоя шкура стала бы исключительно ценным приобретением».

«Вполне может быть, – отозвался Мирон. – Мне она еще дороже».

Винго передал Мирону большой белый платок: «Повяжи этим голову, чтобы они не таращились на тебя с таким вожделением».

«Я чувствую себя, как голая девственница на аукционе работорговца», – проворчал Мирон, обматывая голову платком.

К тому времени Шватцендейл и гетман уже стояли метрах в десяти друг от друга. Механик спросил: «Так есть у вас какой-нибудь груз?»

Гетман обернулся и кого-то позвал. Вышел человек постарше гетмана, с еще более величественным горбатым носом – этот не проявлял никаких признаков страха при виде лучеметов. Гетман сказал: «Вот агент экспортной конторы, говорите с ним».

«Хорошо, что вы прилетели, – сообщил агент. – У меня есть две партии товара, по пятьдесят штук каждая, они готовы к укладке в ящики. Завтра вы можете их забрать».

«Это нас вполне устроит, но я обязан осмотреть товар и подсчитать шкуры, потому что мелули знамениты небрежным отношением к арифметике, а в недостаче обвинят перевозчика».

«Как хотите! – откликнулся агент. – Считайте, сколько хотите. Склад у вас за спиной».

«Хорошо! – сказал Шватцендейл. – Мы навестим склад. Гетман должен стоять здесь и ждать, пока мы не вернемся. Если кто-нибудь решит, что настало время содрать пару первосортных шкур, Винго сперва убьет гетмана, после чего мы разрушим Мель и не оставим в живых ни одного мелули. Вы усмехаетесь? Вы мне не верите? Ладно, мои слова очень просто подтвердить – больше никто смеяться не будет. Винго, будь так добр, продемонстрируй серьезность наших намерений – на мой взгляд, вон та хижина с провалившейся крышей в любом случае никому не нужна и только портит пейзаж».

Винго нажал на красную кнопку в основании турели; хижина в сотне метров от автолета взорвалась раскаленными осколками камня.

И гетман, и агент-экспортер потрясенно отшатнулись. Гетман не потерял присутствия духа, однако, и пожаловался на то, что теперь шкура древней старухи, прозябавшей в разрушенной хижине, уж точно ни на что не сгодится: «Из-за вас добро пропадает даром!»

Сокрушенный Винго хотел было извиниться, но Шватцендейл поспешно прервал его, обратившись к гетману: «Как вы можете видеть, мы – убийцы! Нужны какие-нибудь еще пояснения? Мы убиваем каждого, кто нас раздражает, без малейших угрызений совести!»

Гетман недоуменно развел руками «Грызений чего? Вы про что? Говорите по-человечески, если хотите, чтобы вас понимали!»

«Неважно. Соблюдайте мои условия – или мы улетим и оставим ваши прожженные шкуры гнить на плоскогорье! Попрактиковаться в стрельбе с воздуха по движущимся целям никогда не помешает».

Наконец, судя по всему, было достигнуто какое-то соглашение. Гетман продолжал стоять под прицелом раптора, что заставляло его нервно переминаться с ноги на ногу и поводить плечами. Никто из мелули не подходил к складу, где они могли бы окружить астронавтов и напасть на них. Мирон и Шватцендейл, с лучеметами наготове, последовали за агентом к складу. У входа к ним присоединился кожевник – тощий человечек неопределенного возраста, с более спокойными и вежливыми манерами, чем у гетмана или агента. Кожевник с усталой улыбкой заверил Шватцендейла в том, что на складе никому не угрожает опасность, и что здесь никого нет, кроме него и его помощника. Он с готовностью согласился с необходимостью проверки товара – в прошлом не раз наблюдались ошибки, допущенные при учете и в декларациях качества шкур. «Но только не под моим руководством! – заявил кожевник. – Проще делать все, как полагается».

«Тем не менее, мне поручили произвести подсчет», – настаивал Шватцендейл.

«И вы хорошо разбираетесь в качестве первосортных кож?»

«Нет, не разбираюсь. Но если возникнет проблема, мы вернемся, и обман обойдется вам гораздо дороже честности».

«Разумный подход, – согласился кожевник. – Тогда пойдемте, подсчитаем шкуры. На складе вас никто не тронет, никто не готовит вам западню – насколько мне известно». Он вопросительно взглянул на агента-экспортера: «Кто-нибудь что-нибудь задумал?»

«Что тут можно задумать? Эти инопланетяне – хладнокровные убийцы».

«Рады слышать, что заслужили ваше одобрение, – отозвался Шватцендейл. – Следует заметить также, что мы пугливы – если нас что-нибудь потревожит, мы начнем палить в кого попало. Все, что движется, станет мишенью, и всем, кто окажется в радиусе действия лучеметов, придется веки вечные бродить по ночам в освежеванном виде».

«Довольно кровожадной болтовни! – прорычал агент. – Мы пришли считать шкуры, а не гладить вас по головке».

«У нас есть все основания нервничать, – возразил Шватцендейл. – И лучше всего будет, если вы будете нервничать не меньше нашего».

Кожевник нетерпеливо вмешался: «Действительно, хватит болтать! Пойдемте, подсчитаем шкуры». Он провел посетителей в склад – кожевник зашел туда первый, за ним последовал агент, а Мирон и Шватцендейл завершали процессию.

Косые лучи оранжевого солнца проникали в просторный полутемный склад через несколько горизонтальных окон-прорезей под крышей, озаряя разнообразными оттенками коричневого бревенчатые стены, столбы, дощатый пол, столы и кучи наваленных шкур. В дальних углах темно-бурые тени становились угольно-черными. Шкуры тоже пестрели оттенками – от темных, напоминавших побуревшую слоновую кость, до табачно-коричневого и умбры. Пахло дубильными химикатами, клейкой смолой, камфорой и чем-то еще, не поддающимся определению, но вызывавшим у Мирона тошноту.

Мирон внимательно смотрел по сторонам. В глубине помещения не по летам морщинистый юноша со впалыми щеками и хищным горбатым носом скоблил кожу, растянутую на столе. Кожевник резко произнес пару слов, и помощник молча отступил в тень.

Мирон занял позицию у входа, не опуская лучемет. Агент-экспортер прислонился к куче кож, всем своим видом изображая ленивое безразличие. Быстро осмотревшись, Шватцендейл сосредоточил внимание на кожевнике: «Так чтó же мы будем считать?»

«Вот товар, готовый к экспорту, – кожевник подошел к широкому длинному столу, заваленному грудой дубленых шкур. – Мы можем уложить их в ящики и приготовить к отправке завтра, к полудню». Он принялся переворачивать кожи, демонстрируя их Шватцендейлу: «Как видите, это шкуры высшего качества, с надлежащим «загаром», выдержанные. Почти в каждой небольшое отверстие, оставленное копьем – но это уж как водится».

Мирон наблюдал за происходящим, как завороженный. Под руками кожевника шкуры казались гибкими, как бархат. Уплощенные искусной обработкой лица почти потеряли индивидуальность, с одинаковым настороженным удивлением глядя на мир черными круглыми глазницами. «Мне посчастливилось заниматься интересным делом, – заметил кожевник. – Время от времени меня одолевают поистине отвлеченные размышления. Что остается от человека в дубленой шкуре? Чувствуют ли что-нибудь эти шкуры? Теплятся ли в них, все еще, надежды и мечты? Нередко они вызывают жутковатое ощущение, словно о чем-то беззвучно говорят».

«И к какому заключению вы пришли?»

«Тайна остается тайной, и чем больше о ней думаешь, тем таинственнее она становится», – пожал плечами дубильщик.

«Любопытный взгляд на вещи, – кивнул Шватцендейл. – Что касается меня, я стараюсь не забивать себе голову призрачными идеями. Достаточно того, что происходит в этом мире, здесь и сейчас. Все остальное – туман и небылицы».

«Ваш подход отличается преимуществом простоты, – вежливо ответил кожевник. – Пожалуй, в конечном счете это самое мудрое отношение к таинствам бытия – развивая теории, мы неизбежно запутываемся в лабиринте возможностей, каждая из которых в чем-то привлекательна или убедительна».

Шватцендейл рассмеялся: «Я не позволяю себе развивать теории даже в такой степени! Я праздную конкретность реальности! Если у меня что-нибудь чешется, я чешусь, а не размышляю об этом. Если мне предложили пирог с бараниной и луком, я его ем. Если мне встретилась красивая женщина, я стараюсь ей понравиться».

«Это позволяет вам избегать бесчисленных неудовлетворенных желаний, – сказал кожевник. – Вы не теряете времени на стремление к недостижимым целям. Хотел бы я придерживаться такого мировоззрения! Увы! Мои влечения уводят меня в страну фантазий и миражей, где возможно все чудесное и прекрасное! Иногда я мечтаю о том, что когда-нибудь из-под моих рук выйдет дюжина безукоризненных кож, идеально соответствующих всем требованиям, предъявляемым по каждой из двенадцати стилистических категорий! А иногда я тоскую по вещам, которые можно назвать только невыразимыми». Продолжая переворачивать шкуры одну за другой, кожевник задержался: «Ага! Извольте заметить – перед вами настоящая редкость!»

На взгляд Мирона, редкая шкура отличалась особенной бледностью. Кожевник пояснил: «У нас побывал инопланетянин!»

«Турист, а не астронавт, я надеюсь?» – поинтересовался Шватцендейл.

«Да, турист – причем с исключительно необычной кожей. Взгляните на татуировку! Роскошная, не правда ли? Например, здесь, на животе – красные и зеленые завитки, а на ягодицах – прекрасный цветочный орнамент! Шкуры такого качестве редки, за нее я выставлю особый счет – она обойдется недешево».

«Очень интересно! – похвалил Шватцендейл. – Очевидно, что вы – мастер своего дела».

Кожевник тоскливо усмехнулся: «Настоящие мастера работают в других местах. Вы – разборчивый человек; я покажу вам истинный шедевр». С полки из-под стола он достал большой альбом с вкладными листами: «Смотрите!» Раскрыв альбом, он нашел фотографию, явно вырезанную из какого-то модного журнала. Надпись под фотографией гласила:

«Ректор Фабиан Маис принимает гостей в изящной гостиной своей усадьбы в Тасса-Лоле. Он демонстрирует чудесный новый экспонат из своей коллекции: шедевр под наименованием «Прохождение сильванов», созданный художником Федоре Колюччо из экзотических материалов».

На фотографии элегантный джентльмен стоял у панели четырехметровой ширины и метра два с половиной в высоту, изображавшей процессию искаженных человеческих фигур, выходящих из леса. Группа замерла в движении, чтобы вечно смотреть в гостиную пустыми глазницами. Первым шел мужчина, за ним – женщина, выглядывающая у него из-за плеча, за ней полускрытый в сумраке ребенок, а еще дальше – лишь намеки на другие силуэты.

Рядом с фотографией была наклеена вырезка из журнальной статьи:

«Исключительно впечатляющее использование уникальных средств выражения! Ректор Маис находит эту работу внушающей безмятежный покой, передающей «ощущение»… – на этом слове ректор останавливается, затрудняясь найти точное определение. «Ощущение вечности» – говорит он наконец».

Кожевник открыл другую страницу альбома, изображавшую интерьер большой роскошной спальни. По обеим сторонам кровати висели затейливо обрамленные человеческие шкуры, торжественно устремившие взоры пустых глазниц на кровать. Надпись под фотографией гласила:

«Нам позволили мельком взглянуть на убранство знаменитой спальни во дворце Баббинч-хаус в Баллиморе; наше внимание немедленно привлекли настенные панели, которые лорд Шиобан насмешливо называет своими «memento mori»».

«Замечательные вещи!» – пробормотал кожевник и открыл другую страницу: «А это из журнала «Престиж архитектора». Еще одна композиция Федоре Колюччо, под названием «Любовники». Колюччо нарисовал английский парк со скамьей на заднем плане и расположил пару шкур так, как если бы они сидели на скамье, взявшись за руки в неопытно-страстном порыве. И, как всегда, их глазницы смотрят на нас, словно говоря: «Смотрите! Наша любовь – навеки!»». Повернувшись к Шватцендейлу, тощий мелули спросил: «Как по-вашему?»

«Очаровательно! – уверенно заявил механик. – И в высшей степени изобретательно!»

Стоявший у выхода Мирон встал на цыпочки и вытянул шею, пытаясь рассмотреть фотографию издали. К нему прикоснулись чьи-то пальцы. Мирон испуганно отшатнулся – рядом появился, как из-под земли, приложивший палец к губам морщинистый юноша, помощник дубильщика. Юноша прошептал: «Пойдем, я тебе что-то покажу! Гораздо лучше фотографий. Красота, да и только! Пойдем!»

Мирон уставился на него в замешательстве: «Что ты имеешь в виду? Какая такая «красота»?»

«Пойдем! Пусть они торгуются, продают, покупают! Отойдем в сторонку – это здесь, в тени».

«Я должен оставаться у входа, – возразил Мирон. – Я на посту».

«Пойдем! – шептал паренек. – Они рассматривают картинки и ничего не заметят». Он потянул Мирона за локоть: «Пойдем, сюда!»

Шватцендейл краем глаза следил за происходящим. Подскочив, он с разбега ударил юношу кулаком в висок – так сильно, что тот упал. Что-то со звоном прокатилось по полу. Шватцендейл воскликнул: «Змееныш! Сегодня тебе повезло! Если бы я не был в хорошем настроении, у тебя во лбу уже дымилась бы здоровая дыра!» Нагнувшись, механик схватил с дощатого пола блестящий предмет и показал его Мирону: «Шкуросъемный нож. Возьми на память».

Паренек тут же взмолился: «Отдайте нож! Он дорогой – у меня нет ничего лучше!»

Кожевник и агент-экспедитор напряженно застыли. Наконец кожевник нарушил молчание: «О чем тут еще говорить? Завтра я набью кожами два дощатых контейнера, готовых к отгрузке. И дело с концом».

Шватцендейл жестом пригласил кожевника и агента: «Выходите первыми».

Морщинистый юноша поднялся на ноги и залился всхлипывающим воем: «Мой нож! Мой драгоценный нож! Где я возьму еще такой? Отдайте, он мой, мой!»

Мирон и Шватцендейл ухом не повели. Отступив подальше в тень, помощник кожевника злобно кричал: «Ублюдки, набитые сливками с киселем! Жирные свиньи-туристы! Бегите к своей кормушке! Еще две секунды – и я освежевал бы проклятого сквонка, а теперь у меня даже ножа не осталось!»

Мирон и механик вернулись к автолету. На обратном пути в Шоло Мирон спросил: «Что такое сквонк?»

Шватцендейл задумался и через некоторое время ответил: «Насколько я помню, это какая-то безволосая белая крыса».

~