Текст книги "Меж трех времен"

Пер. – О.Битов, Т.Кухта. М., « Армада » , 1997.

OCR & spellcheck by HarryFan, 25 February 2002

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Прежде всего выражаю благодарность двум Сьюзен, помогавшим мне в работе над этой книгой. Сьюзен Ла Роза из Нью-Йорка нашла для меня все фотографии, в каких я нуждался, и еще такие, нужды в которых я и не осознавал, пока она не показала их мне. Сьюзен Фергюсон вела аналогичные поиски в калифорнийских архивах.

Эта книга – продолжение, а если угодно, вторая серия романа под названием «Меж двух времен». В том романе молодого художника Саймона Морли приглашают стать участником секретного Проекта, который субсидирует правительство и который реализуется в старом складском здании на Манхэттене. Цель Проекта – проверить на практике теорию отставного профессора физики Гарвардского университета Е.Е.Данцигера. Профессор верит, что прошлое не исчезло, что оно по-прежнему существует и при определенных условиях его, вероятно, можно сделать явью.

Сай Морли оказывается одним из тех немногих кандидатов в путешественники по времени, кому удается добиться успеха. Морли попадает в 1880-е годы, возвращается в настоящее для доклада руководителям Проекта и вновь отправляется в 1880-е, чтобы жениться на Джулии, девушке того времени, и остаться с ней навсегда.

Но не тут-то было. Эта книга о том, как Сай решает вновь посетить настоящее – просто из любопытства, выяснить, что там еще случилось, – и чем это путешествие для него обернулось.

Историки утверждают: годы с 1910-го

по 1915-й были самыми радостными из всех

пережитых этой страной.

Аллен Черчилл

ПРОЛОГ

Сидящий на торце длинного стола человек с опрятной черной бородой, чуть тронутой сединой, поднял глаза на стенные часы: три минуты восьмого.

– Ладно, – обратился он к дюжине мужчин и женщин, которые собрались за столом. – Пожалуй, пора...

И тем не менее он да и все остальные еще раз взглянули на открытую дверь за спиной председателя. Никто не появился, и шагов по деревянному полу вестибюля тоже не было слышно. Председатель вновь обратил свое внимание к собравшимся; он был здесь самым старшим по возрасту, ему перевалило за сорок – элегантные, моложавые сорок, и к тому же он, единственный из всех, имел профессорское звание.

– Одри, хотите, начнем с вас?

– Разумеется...

На столе рядом с Одри лежала сумочка и отдельно – большой плотный конверт. Одри сняла зажим, сунула руку в конверт, и из конверта показалась газета, сложенная вчетверо. Видна была лишь часть заголовка: «...ю-йоркский курьер», и кое-кто не сдержал улыбки – настолько это было нарочито. Все присутствующие были одеты самым обычным образом и держались естественно, всем было от двадцати пяти до сорока. Совещание проходило в скромной библиотеке химического факультета – полки ломятся от книг, стены увешаны обрамленными, хоть и выцветшими фотографиями лабораторий былых времен. Сентябрьский вечер, но еще рано и светло, а здесь, в Дареме, тепло держится и осенью. Кто-то открыл все три сводчатых окна, и было слышно, как в парке институтского городка ссорятся птицы.

– У меня до сих пор всего четыре поставщика информации, – сообщила Одри. Ее рука с гладким обручальным кольцом лежала на столе, едва касаясь слова «курьер» на заголовке. – Это даже агентурной сетью не назовешь. Один из привлеченных к работе – мой зять, и, честно говоря, я не верила, что он способен найти что-нибудь путное. А он нашел. Его приятель – владелец целого этажа над магазинчиком в Бруклине. Приятель нанял кого-то, чтоб содрали изношенный линолеум на кухне, и вот под линолеумом... – Она запнулась: из вестибюля донеслись быстрые гулкие шаги, все повернулись к двери, но человек торопливо прошел мимо, удостоив их лишь мимолетным взглядом. – Под линолеумом пол оказался застелен слоем газет толщиной в полдюйма. Наверно, чтоб покрытие слегка пружинило. Ясное дело, приятель не удержался и бегло проглядел часть газет, посмотрел тогдашние комиксы – ну, вы сами понимаете. Я ему завидую. Газеты же были по-настоящему старыми, пролежали там не одно десятилетие. А эту газету он сохранил...

Она наконец извлекла газету из конверта полностью и передала ее соседу. Тот развернул страницу, положил на стол, и все остальные, чтобы лучше видеть, подались вперед. Полный заголовок гласил: «Нью-йоркский курьер».

Человек, развернувший газету, принялся было читать:

– «Президент требует равноправия в торго...»

– Да не обращайте внимания на текст, вглядитесь в дату!

– Вторник, 22 февраля 1916 года.

Одри выдержала паузу, потом слегка раздраженно и разочарованно пояснила:

– Неужели не поняли? В шестнадцатом году газеты «Нью-йоркский курьер» не существовало. Она закрылась – я проверяла – 9 июня 1909 года.

– Ох ты! – прошептала одна из женщин.

Кто-то сказал:

– Похоже, это настоящая удача. Ну-ка, покажите...

Ему передали газету. Председатель спросил:

– Стало быть, Одри, все дело в дате?

– Вот именно.

– Ну что ж, действительно удачная находка. Запишите все обстоятельства подробно, хорошо? По всей форме – у нас теперь новые бланки, мы вроде как начали действовать организованно. Газету можно сохранить?

– Безусловно.

Одри зарделась от удовольствия и, пытаясь скрыть это, принялась играть с зажимом от конверта. Слово взяла женщина лет тридцати. У нее были прямые темные волосы.

– Дик, мне придется уйти пораньше. Я оставила ребенка с нянькой, а она не может сидеть с ним допоздна. Можно, я выступлю следующей?

– Пожалуйста, слушаем вас.

Женщина дотронулась до картонной папки, лежащей на столе, и начала:

– Я получила это от тетки, живущей в Ньютоне, штат Канзас. В местной библиотеке есть небольшой музей истории города, туда сдают старые фотографии, вырезки и так далее. Одну из фотографий тетка решила скопировать для меня. – Женщина выудила из папки большой черно-белый глянцевый отпечаток. – Снято в 1947 году. – Она показала на дату, проставленную в нижнем углу. – Главная улица городка, какой она была тогда. Виден кинотеатр и афиша у входа. Чуть позже я передам снимок по рукам, а пока, с вашего разрешения, прочту вслух. – Она подняла лежавшие на столе очки, надела их и склонилась над фотографией. – Тут сказано: «Кларк Гейбл и Мэри Астор в картине «Суд дьявола», мультфильмы, хроника дня».

Она откинулась на спинку стула, сорвала очки, подтолкнула снимок к соседу и сказала:

– Я проверяла по всем источникам, какие нашлись здесь, по спискам старых картин. Летом в Нью-Йорке провела еще более тщательную проверку в главной библиотеке. Такая картина нигде не значится. Я написала на студию, потом, не получив ответа, позвонила туда по телефону. В конце концов меня соединили с человеком, который пообещал навести справки и перезвонить. Как ни странно, он сдержал обещание и действительно позвонил через несколько дней. Очень обходительный человек, с приятным голосом. И он сообщил, что о такой картине им ничего не известно. Ну и... короче, предлагаю снимок вашему вниманию.

Она обвела всех взглядом. Председатель произнес:

– Интересно. Но надо придерживаться строго научных методов. Списки старых картин могут быть неполными. Или вы позвонили не на ту студию, или ваш собеседник, невзирая на свою обходительность, на самом деле не очень-то и искал. Старые фильмы, если не завоевали большой популярности, легко забываются, а то и теряются.

– Фильмы с участием Кларка Гейбла? Да вы что!

– Знаю, что он звезда, но, – председатель упрямо повел плечом, – материал должен быть безукоризненным. Может, все сводится к перемене названия. Сперва картину выпустили как «Суд дьявола», потом поменяли название на другое. С киношниками это случается...

– Ну хорошо. – Женщина потянулась через стол за снимком, и ей вернули его. – Так или иначе, я собиралась продолжить проверку, но мне хотелось показать снимок на сегодняшней встрече, чтобы вы не думали, что я все лето просто бездельничала...

– Никто так не думает. Продолжайте копать, попробуйте довести это дело до конца. Стив, а у вас есть что-нибудь?

– Есть. Эту кашу я расхлебывал все лето. – Стиву было лет двадцать пять, но пышные светлые волосы у него на макушке уже начали редеть. – Пришлось написать миллион писем. – Он постучал костяшками пальцев по стопке лежащих перед ним бумаг. – Прочесть их вам или лучше пересказать?

– Для начала перескажите. А к следующему заседанию снимите ксерокопии. Сможете?

– Конечно. На след меня навел Бен Бендикс. Помните Бена? Он был моим студентом. Парапсихолог, как и я сам.

– Как же, я помню Бена, – отозвался кто-то.

– Он женился, живет теперь в Калифорнии, в Стоктоне. Он-то и познакомил меня с семьей Вайс – семья состоит из отца, матери и двух дочерей. Одна из них замужем, другая после развода вернулась к родителям. И вот эта, разведенная, помнит еще одну сестру. Вроде бы помнит.

– Стив, – покачал головой председатель, – слышать не хочу ни о каких «вроде бы». Опять маленькая загадка памяти?

– Боюсь, что так.

– Ну и что дальше?

– Она говорит, что третью сестру звали Наоми. Или Натали – она не уверена. Девочка была на год моложе ее. Говорит, что помнит, как они играли вместе, когда ей самой было лет двенадцать.

– И добавляет, что помнит смутно, как если бы пыталась восстановить увиденное во сне?

– Именно. Один из подобных случаев. Вспоминаются пустяки: как вместе ходили в школу, как собирались на ужин всей семьей, всякое такое. И вы догадываетесь об остальном: никто другой в семье третьей дочери не помнит, не было там третьей дочери. Разведенная дошла до того, что проверяла архивные записи о рождениях, и в конце концов семья настояла, чтоб она выбросила из головы всю блажь и прекратила разговоры на эту тему. – Стив дотронулся до бумаг и вздохнул. – Здесь у меня три письма, и довольно длинных, от памятливой дочери – пишет, что она помнит, а что не очень. И по одному письму от других членов семьи. Они не слишком хотели писать, но от меня не так легко отвязаться...

– Увы, Стив, по-моему, придется пройти мимо этого случая. Извините.

– Ничего страшного.

– Семейные воспоминания, к тому же смутные – что прикажете с ними делать? Впрочем, спасибо за усердие.

Из вестибюля донеслись быстрые шаги, и в комнату буквально ворвались двое мужчин. Младший из них был долговязым и тощим – жердь, на которую повесили мятый белый костюм. Он начал говорить, похоже, еще за дверью:

– Виноват, виноват! Опоздали, опоздали! Но вы не пожалеете...

Он горделиво показал кивком на своего спутника. Они подошли к председателю, который поднялся с места. Второму новоприбывшему было на вид лет сорок пять – худощавое лицо, синяя нейлоновая ветровка поверх чистенькой белой безрукавки. Он сказал:

– Это моя вина. Застрял на работе, задержался с ужином...

Тут только младший догадался представить спутника:

– Лоуренс Браунстейн.

Тот внес поправку:

– Просто Ларри...

– Ларри, – подхватил младший, – специально приехал к нам из Дрексела.

Те, кто был поближе к председателю, вставали или тянулись через стол, чтобы пожать Браунстейну руку; сидевшие на дальнем конце стола ограничивались улыбками и приветственными жестами. Гость не мог не понравиться: он держался прекрасно, казалось, ему приятно очутиться здесь, в ученой компании. Он облысел, но еще не полностью – ото лба к макушке бежала одинокая жидкая прядь каштановых волос. Кто-то поднялся, чтобы освободить ему стул в центре стола, и тогда председатель высказался по существу:

– Ларри, многие из нас слышали вашу историю от Карла, – кивок в сторону человека, который привел Браунстейна, – и мне известно, что у вас теперь есть что добавить к ней. Однако сегодня здесь есть и те, кто не в курсе дела, так что, если не возражаете, расскажите нам все еще раз. С самого начала.

– Хорошо, расскажу. И если кому-то из вас, ребята, захочется посмеяться надо мной, валяйте. Я не обижусь, мне не привыкать.

– Смеяться мы не станем, – заверил председатель.

– Ну что ж... – Браунстейн распахнул ветровку, устроился поудобнее и положил руки ладонями на стол. Он как будто ничуть не волновался. – В общем-то и рассказывать особо нечего, просто я помню второй президентский срок Джона Кеннеди. – Все притихли; кое-кто подался вперед, чтобы лучше видеть рассказчика. – Хотя, по правде говоря, помню без подробностей. На выборы я хожу. Иногда. Но на политику и политиков большого внимания не обращаю. И никогда не обращал. Что толку, если все они – да вы сами знаете не хуже меня... Но помню, как он пришел к власти снова. Видел, хоть и не полностью, трансляцию съезда демократической партии в Атланте. Слушал его предвыборные речи. Не все, конечно. Да это и не играет роли, сами понимаете...

Один из мужчин перебил его:

– А кто был соперником Кеннеди на выборах шестьдесят четвертого года?

– Можете себе представить – Дирксен! Помню, как комментаторы высмеивали его, помню, как Кронкайт [популярный в США в 60-70-е годы телекомментатор] объявил, что республиканцы остановились на Дирксене лишь потому, что у того нет ни малейших шансов, Кеннеди гораздо сильнее. Разумеется, комментаторы оказались правы. Кеннеди выиграл в сорока девяти штатах и был близок к победе в пятидесятом – в Иллинойсе или где-то там еще. Вот, пожалуй, и все. Дирксен признал свое поражение меньше чем через час после завершения выборов в Калифорнии. Помню еще, видел по телевидению, что творилось в штабе Кеннеди, в вашингтонском отеле «Мейфлауэр»: Кеннеди улыбается у микрофонов, все орут, потом он поднимает руки и благодарит американский народ, ну и... Да вы прекрасно знаете всю эту музыку... С ним была жена и, кажется, мать. Братьев не помню – ни Бобби, ни Эдварда.

На минуту воцарилось молчание, затем тот же самый человек, что перебил его, осведомился:

– Понимаю, что вы отвечали на подобный вопрос много раз, и все же... Вы помните одновременно и о том, что...

– Что у Кеннеди не было второго президентского срока? Помню, конечно. Карл спросил меня об этом прежде всего, и, разумеется, я помню, как и все мы, что Кеннеди убили. В Далласе. В шестьдесят третьем? Да, в шестьдесят третьем. А вскоре застрелили и Освальда. – Он виновато пожал плечами. – Ясно, это звучит полной бессмыслицей, но у меня параллельные воспоминания, и что тут еще можно сказать?

– Вы помните, где вы были в день убийства?

– Нет.

Председатель счел за благо вмешаться:

– С двойными воспоминаниями все ясно. Но сегодня у вас появилось что-то новенькое?

– Точно. Дня через два после того, как мы потолковали с Карлом, я припомнил кое-что еще, только не сразу взялся за поиски. У себя в Дрекселе я заведую транспортным отделом большого универмага, нам приходится отправлять кучу всякого барахла, а значит, работать сверхурочно. И все-таки в минувшее воскресенье я собрался с духом, вытащил верхний ящик комода и вытряхнул содержимое на кровать. – Он улыбнулся всем присутствующим, словно приглашая их присоединиться к своему веселью. – Этот ящик – объект каждодневных шуток среди моих домашних, и каждый считает своим долгом пройтись по этому поводу. Я сваливаю туда хлам, который забил этот ящик доверху – так, что он уже почти не открывается. Чего там только нет: корешки от билетов в кино, чеки из магазинов, гарантийные талоны на вещи, которые много лет как сломались или износились. Фотографии, вырезанные из журналов, часы, которые больше нипочем не заведешь, исцарапанные линзы от старых очков. В ящике валяется групповая фотография, сделанная в день окончания средней школы. Хвост енота, который я привязывал к радиатору машины, когда учился в колледже. Шнурки от ботинок, карандаши и перья, которые давным-давно не пишут, пустые спичечные коробки, обмылки из разных мотелей, негодные батарейки. Назовите любую ненужную вещь, и она там найдется.

– Ну так вот, – продолжал Браунстейн, чуть переведя дух, – вывалил я весь этот мусор на кровать, а потом начал помаленьку перекладывать его обратно в ящик. Бумажку за бумажкой, вещицу за вещицей, пока не отыскал вот это...

Он разжал руку, и все привстали, чтобы лучше видеть. На ладони Браунстейна лежал плоский кружок размером чуть больше монеты в полдоллара. Кружок был белым – то ли пластик, то ли покрытый эмалью металл. И на нем синие портреты двух мужчин лицом друг к другу: слева, с поворотом в три четверти, – уверенно улыбающийся Джон Кеннеди, справа, строго в профиль, – серьезный, почти насупленный Эстес Кефовер. Над портретами – на красном фоне полукругом, белыми буквами: «Первый срок удался». Такими же буквами внизу, но на голубом фоне: «Заслуживает второго». И прямо под портретами и ленточкой – фамилии: «Кеннеди – Кефовер, 64» [в действительности сенатор Э.Кефовер умер вскоре после убийства Кеннеди, в том же 1963 году].

– Значок избирательной кампании, – тихо констатировал кто-то.

Кто-то не удержался от восклицания:

– Будь я проклят!..

И кто-то еще не совладал с любопытством:

– Можно посмотреть поближе?..

С согласия Браунстейна значок начал путешествие вокруг стола.

После этого решено было выпить кофе, как повелось на факультете, его сварили в колбе и процедили через воронку с фильтровальной бумагой. Прихлебывая из пластиковых чашек, одни стояли или бродили по комнате, другие присели на край стола. Значок с портретами все переходил из рук в руки, его недоверчиво подносили к глазам, ощупывали выпуклое клеймо изготовителей на обороте...

– Ладно, – изрек наконец председатель, – подведем черту. Поставьте чашки на стол, если угодно. – Выждав, пока все снова уселись, он добавил более деловым тоном: – Мистеру Браунстейну пора в путь, до дома ему неблизко. Пока он не уехал, можете задать еще несколько вопросов.

– С вашего разрешения, – подала голос Одри. – Мистер Браунстейн, а вам не доводилось встречать других, у кого сохранились... так сказать... сходные воспоминания?

Гость, который теперь стоял рядом с председателем, кивнул:

– Да, однажды довелось. В доме моего брата. Он бейсболист, я пошел на матч посмотреть на его игру. С ним в одной команде был парень родом из Чикаго. Брат заставил меня пересказать этому парню мою историю, и тот отозвался: мол, я уже слышал что-то подобное. У себя в Чикаго.

Молодой лысеющий блондин по имени Стив подхватил:

– Ну и что, у того, другого, все совпало? Я имею в виду – про Кефовера, Дирксена и про съезд в Атланте?

Браунстейн покачал головой.

– Я спрашивал его об этом, только он ответил – нет. То ли он не знает, то ли не помнит. А может, он просто меня разыгрывал, знаете ли. Мол, что тут особенного, я и не такое слышал. Только мне кажется, что это был не розыгрыш. Думаю, парень говорил правду.

Гостя поблагодарили, и он удалился. Карл ушел вместе с ним. Избирательный значок, подаренный Браунстейном, остался лежать на столе, и до самого конца заседания кто-нибудь время от времени брал его в руки и вновь и вновь разглядывал.

– Ну что ж, – заявил председатель, – пора предоставить слово Тэдди Леманну, но, – он улыбнулся молодой женщине в армейской форме с нашивками лейтенанта, – вы ведь у нас новенькая?

– Да, если вы меня примете.

– Мы принимаем всех, кому интересно. Вы учились здесь?

– Я-то нет, а вот мой муж учился. Правда, мы развелись, но он успел заинтересовать и меня. И мой интерес не погас по сей день.

– Прекрасно. Уверен, что тот, кто привел вас сегодня, успел проинструктировать вас хотя бы вкратце. Кстати, кто это был – вы, Фрэнк?

– Как вы догадались? – удивился Фрэнк.

– Считайте, что меня озарило. – Несколько человек подавили улыбки, а председатель опять повернулся к женщине-лейтенанту: – Давайте проверим, не упустил ли ваш инструктор чего-нибудь. Вам понятно, чем мы тут занимаемся? Пока что мы ищем и фиксируем определенного рода инциденты. Документируем их в меру наших возможностей. Мы не знаем, что они означают. Может, и вовсе ничего. Разумеется, у каждого из нас есть своя гипотеза, но ясно только: подчас один и тот же отрезок времени существует как бы в двух версиях. Или существовал, а затем одна из версий победила другую. По крайней мере, так это выглядит, хотя в действительности вполне возможно, что все совершенно не так...

Мы пока даже близко не подошли к тому, чтобы сформулировать какую-нибудь определенную теорию, мы только прослеживаем эти инциденты всякий раз, едва услышим о них. Строгих организационных принципов у нас нет. И мы не высовываемся. Действуем, стараясь не привлекать к себе внимания, чтобы нас, чего доброго, не сочли помешанными. У каждого из нас есть небольшая агентурная сеть из родственников, друзей и знакомых – привлекаем всякого, кто узнал, услышал или каким-то иным образом натолкнулся на инцидент из тех, какие мы собираем. Так что обзаводитесь своей агентурой, если вы этого еще не сделали. Сами разберетесь, кого можно привлекать, а кого не стоит, – вот, пожалуй, и все, что я могу вам посоветовать. И даже тем, кого привлекаете, объясняйте как можно меньше. Делайте вид, что действуете в одиночку – маленькое хобби, ничего особенного. Потому что, имейте в виду, – председатель выдержал паузу, чтобы предупреждение прозвучало внушительней, – официально мы не имеем к факультету парапсихологии ни малейшего отношения. Официально там о нас и не слышали. Мы просто группа частных лиц, у которых довольно странное хобби. Мы даже не позволяем себе встречаться в стенах своего факультета, и раз ваш бывший муж учился у нас, вы без труда поймете почему. За сорок лет существования наш факультет наслушался вздора, – председатель зло прищурился, – от ученых мужей, занятых в других, рес-пек-та-бельных областях, которые не признают никаких фактов, никаких доказательств, хуже того, не желают признавать даже тогда, когда факты, как собаки, вцепляются им в задницу. – Он улыбнулся женщине-лейтенанту и самому себе. – Прошу прощения, если я чуть-чуть рассердился, это скоро пройдет. В общем, мы работаем строго неофициально и негласно, как только можем. Согласны? Готовы принести священную клятву на крови? (Лейтенант вернула ему улыбку.) Тогда добро пожаловать в наш ковчег. Тэд, насколько я понимаю, вы ради нас предприняли летом серьезное путешествие? Кажется, в Аризону?

– Я так или иначе уже забрался в Калифорнию. Проводил там отпуск – в Лос-Анджелесе, можете себе представить! – Тэд, один из лучших исследователей в группе, мог бы считаться красавцем, если бы не обкорнал почти под корень свои каштановые кудри и не носил очки в тонюсенькой железной оправе, круглые, как монеты. На вид ему было лет тридцать, из нагрудного кармана рубашки торчал калькулятор. – В общем, потратил пару дней, вылетел в Финикс, взял напрокат машину и добрался до местечка, где поселился интересный для нас субъект.

– Понятно. Расскажите о нем поподробнее.

– Моя мать впервые услышала о нем много лет назад от одной своей приятельницы-сверстницы. Обе они жили тогда в Нью-Йорке. Я позвонил этой женщине и выяснил имя этого человека – мама его не помнила. В свое время он был юристом, известным юристом, партнером в большой адвокатской фирме, и его прекрасно помнят до сих пор. Теперь он, правда, удалился от дел, но найти его оказалось несложно. Я позвонил ему, и мы договорились как-нибудь летом встретиться. Вот и встретились...

Тэд опустил руку, поднял на стол черный потертый кожаный портфель с выцветшей эмблемой Стэнфордского университета, вытащил оттуда серенький, с хромовыми накладками диктофончик и нажал на кнопку. На панели вспыхнула янтарная бусинка. Тэд продолжал:

– Я записал его рассказ, так что можете услышать все из первоисточника. Представьте себе – мы сидим у бассейна, погода приятная, чудное аризонское утро, день обещает быть жарким, но очень сухим. Вокруг там и сям кактусы, одни растут естественным образом, другие в горшках. Мы на теневой стороне дома, такого ослепительно белого, что больно глазам.

Хозяин уже стар, но энергичен – нетрудно представить себе, что он был чертовски ловким адвокатом. Умное лицо. Не то чтоб и впрямь похож на Барри Голдуотера – тот ведь тоже из Аризоны, но думаю, дело не только в этом, – в общем, если бы вам сказали, что они двоюродные братья, вы бы поверили. Волосы почти не поредели – белоснежные волосы, а по щекам короткие бакенбарды, тоже белые. Одет в дорогие бежевые полотняные брюки, темно-синюю рубашку. Зовут Бертрам О.Буш. Он растянулся в шезлонге, я сижу на стуле с прямой спинкой – так легче управляться с записью. Диктофон – между нами на стеклянном столике, и там же две большие чашки кофе. Уютное местечко, и всего-то милях в двадцати с чем-то от Финикса. Когда Буш ушел в отставку, он был женат, теперь овдовел и живет один. Есть взрослые дети, но у них свои семьи. Двое сыновей обосновались неподалеку от Финикса, третий в Калифорнии. Он их вроде бы довольно часто видит. Да, я ведь не упомянул, что он состоятельный человек. Это несомненно так, усадьба у него превосходная.

Мы быстро покончили со вступительной болтовней, он разрешил мне записывать, и вот что я вам привез. Запись ясная, четкая – я разбираюсь в таких вещах...

Он нажал на другую кнопку, и через секунду-две послышался его же голос, но уже из динамика:

«Итак, мистер Буш, расскажите нам все, что вам захочется. Хотя вам, наверно, наскучило повторять одно и то же бессчетное число раз...»

«Не спорю, в свое время действительно наскучило, только прошли годы с тех пор, как я рассказывал об этом в последний раз... – Голос был глубокий, хорошо поставленный, вовсе не старый. – Конечно, в школе, когда я заговаривал об этом, меня высмеивали – мальчишки не упустят повода поулюлюкать, так уж они устроены. Ну а я, пожалуй, не имел ничего против, платил им той же монетой, и зачастую щедрее, чем они мне. В колледже было, в общем, то же самое. В большинстве своем люди считали, что я все это просто выдумал, но, по крайней мере, приходили к выводу, что я не дурак, не лишен воображения и умею развлечь компанию. Притом всякий раз находился кто-нибудь, кто слушал серьезно, на кого мой рассказ производил впечатление. И если таким слушателем выступала девушка, случалось, ее внимание переключалось на меня самого, и боюсь, что я порой использовал свою историю в личных целях. Впрочем, мне нисколько не стыдно. Однако когда я стал практикующим юристом в Нью-Йорке, а особенно когда понял, что у меня есть шансы в один прекрасный день сделаться партнером фирмы, где я служил, – так потом и случилось, – я отказался от этой привычки. Теперь она могла навредить мне – кто доверится адвокату со странностями? Я прекратил делиться воспоминаниями с кем попало, разве что изредка пересказывал их кому-нибудь, кто безоговорочно заслуживал доверия. Сегодня это, разумеется, уже не играет роли. Я полностью удалился от дел. Старость не радость...»

«Ну уж извините...»

«Давайте без лицемерия! Если посмеете хотя бы произнести какой-нибудь натужный термин вроде «лица старшего возраста», я докажу, что вполне способен еще сбросить вас в бассейн. Головой вперед. И держать вас там, пока не захлебнетесь. Тем не менее я старик. Родился как раз на стыке веков, так что запомнить, сколько мне лет, для меня несложно...

Но ближе к делу. Мальчишкой я жил в Нью-Йорке на Мэдисон-авеню. У нас был собственный четырехэтажный особняк – его давно снесли. Нас было пятеро: отец, мать, две сестры и я. И пес по кличке Фидо. Ну и еще несколько человек прислуги. Отец был преуспевающим брокером, специалистом по морскому страхованию, и мы были очень обеспеченной семьей. Каждое утро все вместе мы собирались в столовой к завтраку – так пожелал отец. И вот однажды весенним утром – до сих пор помню, что дело было в среду, – отец спросил меня, не хочу ли я сегодня пропустить занятия в школе. Мне было двенадцать, и я дал ему понять, что в общем-то хочу, – но что стряслось? Ну, ответил он, прибывает корабль, лайнер, и мне, быть может, будет интересно понаблюдать за этим событием из окон его конторы. Ему же было прекрасно известно, что я был помешан на океанских лайнерах точно так же, как мои внуки и правнуки нынче помешаны на самолетах. Хотя, если подумать хорошенько, сравнение неточно. Они, нынешние, воспринимают все походя, поразить их почти невозможно. Да они и знают больше, чем я в мои двадцать лет. Знают и такое, что мне и сейчас невдомек.

А я в те годы любил большие лайнеры пылкой любовью. Думал о них, читал о них, рассматривал их изображения и сам рисовал их. И отдал бы все, что угодно, лишь бы оказаться на борту. Что и произошло через пять-шесть лет – мы всей семьей отправились в Европу на «Левиафане». Так после войны переименовали немецкий лайнер «Фатерланд». Вы это, надо полагать, знаете и без меня...»

«Это общеизвестно».

Старик рассмеялся.

«С тех пор я плавал на «Мавритании», и не один раз. На прежней «Мавритании», я имею в виду. И на «Нормандии», на «Лорентике», на «Иль де Франс», благослови его Господь. И многократно – на «Куин Мэри». Удивительный корабль была эта «Мэри», один из великих. Могла сравниться даже с «Мавританией», и мне вовсе не нравится, что сегодня она, на привязи и без машин, стоит где-то в Южной Калифорнии, к которой никогда не имела и не имеет никакого отношения. Но надо благодарить судьбу хотя бы за то, что она сохранилась. Ведь кроме нее, ни один другой лайнер не дожил до наших дней. Все попали в металлолом сразу же, как только перестали приносить прибыль. А если бы мы их сохранили и поставили, скажем, в Саутгемптоне? Начиная с «Кайзера Вильгельма» и дальше, слева направо, вплоть до «Мэри». Было бы замечательно, не правда ли? А когда-нибудь к ним добавился бы и самый новый, последний лайнер «Куин Элизабет II». Счастлив заметить, что «Куин Элиз» верна давним традициям. Да, она современна, так и должно быть. Но она достойная наследница тех, прежних... Если вы еще не плавали на ней, мой мальчик, обязательно это сделайте...»

«Никогда не мог себе этого позволить, слишком дорого».

«Тогда пролезьте на нее зайцем. Потому что когда ее не станет, когда «Куин Элиз» разденут до скелета и порежут на куски, чтобы выжать из нее остатки прибыли, атлантическим лайнерам придет конец. Новым лайнерам уже не бывать. Никогда. «Куин Элиз» – ваш последний шанс познать одно из величайших удовольствий, какие даны человеку. Удовольствие выше секса, хотя вы еще молодой человек и способны совместить то и другое. Да не в сравнениях суть: могу вас заверить, что пересечь океан подобным образом – незабываемое впечатление. Обязательно прокатитесь на «Куин Элиз», пока вас не лишили такой возможности. Я настаиваю. На чем я остановился?..»

«Вы рассказывали о своем отце».

«Да, вот именно. Он, конечно, не сомневался, каков окажется мой ответ, но заявил еще, что ему, мол, известна владеющая мной тяга к знаниям, так что, если я предпочту школу, он не обидится. Отец любил поддразнивать нас, а мы привыкли к его подковыркам. Мне они, признаться, даже нравились.