Текст книги "Корни сознания. История, наука и опыт высвобождения скрытых возможностей психики"

Автор книги: Джеффри Мишлав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Гипноз определяется как экспериментальное исследование сновидной стороны человеческой личности. Необыкновенные явления, наблюдаемые во время гипноза, приписываются способностям сублиминального Я, привлекаемого таким состоянием. Сублиминальное Я появляется, чтобы насладиться властью над телом, – большей, чем у супралиминального Я. Кроме того, Майерс указывает на общность гипноза и таких явлений, как исцеление верой, использование магических заклинаний и т. п. Он придает особое значение экспериментальным работам по телепатическому гипнотическому внушению на расстоянии, а также телепатии, ясновидению и предвидению, наблюдаемым у загипнотизированного субъекта.

От гипноза мы переходим к зрительным и слуховым галлюцинациям, названным исследователями психических явлений сенсорным автоматизмом. Когда звук, цвет и т. д. ассоциируются у нас с образами, порождаемыми другими чувствами, отличными от слуха, зрения и т. д., процесс этот разворачивается в мозгу и называется поэтому энтэнцефалическим. Стадии, ведущие от восприятий такого типа к обычному видению, включают энтоптические восприятия, возникающие в результате раздражения зрительного нерва и глаза, а также остаточные образы, которые образуются на сетчатке. Стадии, более глубокие по отношению к энтэнцефалическим картинам, включают образы памяти, сны, образы воображения и галлюцинации. Майерс приводит ряд случаев, когда галлюцинации несли информацию, подтверждавшуюся впоследствии. Другие галлюцинации приносят людям ряд очевидных, преимуществ и никоим образом не ассоциируются с болезнью. Одним из случаев использования галлюцинаторных способностей человеческого ума является гадание с помощью «магического кристалла». Своеобразными галлюцинациями являются и рассматривавшиеся выше призраки живых и мертвых.

От сенсорного автоматизма мы переходим к моторному автоматизму – автоматическому письму и «говорению на языках». Источник большинства этих феноменов может быть приписан сублиминальному уму, пребывающему в границах мозга самого сенситива. Некоторые случаи, однако, заставляют нас предполагать вмешательство телепатии и возможную связь с духами умерших. Таковыми являются, например, случаи автоматического письма, воспроизводящего почерк покойного. Одержимость другой личностью, не имеющей ничего общего с сублиминальным Я, может рассматриваться как следующая степень этого процесса. Впрочем, случаи одержимости духом весьма трудноотличимы от случаев с обычной параллельной личноcтью. Личная идентичность такого духа может быть установлена лишь путем тщательного изучения его памяти и характера.

Исходя из рассмотренной непрерывности опыта и доказывал Мейерс способность сублиминального Я действовать независимо от мозга, а также от времени и пространства, в котором живет супралиминальное Я. Подобно тому как сублиминальное Я способно управлять физиологическими функциями организма, что особо отчетливо проявляется в опытах с гипнозом, – оно способно прилагать силу и к физическим объектам, производя феномены левитации, материализации, стуков и т. п.

В 1897, а затем в 1909 году Уильям Джеймс опубликовал две обзорные статьи, посвященные психическим исследованиям. Этими статьями мы и завершим исторический раздел «Корней Сознания».

Уильям Джеймс
ЧЕГО ДОСТИГЛИ ПСИХИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Один мой знакомый ученый заметил как-то, что всякий «неклассифицированный остаток» предполагает широкое поле для новых открытий. В любой науке вокруг проверенных и упорядоченных фактов клубятся, подобно некоему облаку пыли, необычные наблюдения событий незначительных, непостоянных и редких, событий, игнорировать которые оказывается гораздо легче, чем принимать во внимание. Идеалом всякой науки является полная и завершенная система истины. Очарование большинства наук в том и состоит, что они, казалось бы, именно такой формой и обладают. Отсюда создается впечатление, что в каждой из наших «логий» уже есть полочка для классификации любого явления, возможного в охватываемой ею области; и что раз уж такая последовательная и слаженная схема была однажды осознана и принята, то другой схемы просто нельзя себе представить. Признание каких-либо альтернатив, как полных, так и частичных, становится невозможным. Явления, не поддающиеся классификации в данной системе, обретают статус парадоксальных нелепостей и, следовательно, принуждены рассматриваться как не соответствующие действительности. Когда же они вопреки всему наблюдаются, то об этом сообщают как-то между прочим и весьма туманно; они вторгаются в нашу жизнь подобно чудесам, подобно диковинкам, не имеющим ничего общего с вещами серьезными – и все лучшее, что есть в научном сознании человека, отвергает их. Лишь прирожденные гении позволяют себе заниматься этими из ряда вон выходящими исключениями, не успокаиваясь до тех пор, пока не возвратят отбившихся овец к стаду. Все наши Галилеи, Галь-вани, Пуркинье и Дарвины были озадачены и привлечены именно такими малозначительными вещами. Всякий человек, сознательно и последовательно обратившийся к «неправильным» явлениям, обновляет и оживляет свою науку. И нередко в формулах обновленной науки гораздо сильнее звучит голос исключений, а не того, что почиталось правилом.

Пожалуй, ни один из неклассифицированных остатков не одаривался большим радушием и презрением со стороны научных кругов, чем масса явлений, в целом называемых мистическими. Физиология не желает иметь с ними ничего общего. Ортодоксальная психология поворачивается к ним спиной. Медицина отметает их или же, непременно в анекдотическом ключе, определяет некоторые из них как «эффекты воображения» – то есть формулировкой, которая в данной связи является попросту отпиской. И тем не менее явления эти существуют на протяжении всей истории человечества. К какой эпохе ни обратиться – мы обнаружим указанные явления под именем прорицаний, вдохновений, одержимости бесами, видений, трансов, экстазов, телесных исцелений, наведения порчи и таинственных сил, дающим отдельным индивидам власть над другими людьми и окружающими их вещами. Мы полагаем, что «медиумизм» зародился в Рочестере, штат Нью-Йорк, а «животный магнетизм» обязан своим возникновением Месмеру; однако едва лишь перелистав страницы официальной истории, частных мемуаров, юридических документов, народных преданий и т. д. и т. п., вы обнаружите, что во все времена об этих вещах говорили не меньше, чем сейчас. Мы, высокообразованные господа, для которых не существует ценностей иных, нежели ценности космополитической культуры, нередко сталкиваемся с некоторыми издавна выходящими журналами и весьма плодовитыми авторами, нашими земляками, чьи имена не услышишь в нашем кругу, но чей круг читателей насчитывает подчас до четверти миллиона человек. Мы всегда испытываем легкий шок, обнаруживая для себя эту массу человеческих существ, которые не просто живут, игнорируя нас и наших богов, но еще к тому же и читают, пишут, размышляют – нисколько не принимая в расчет наши каноны и наши авторитеты. Далее, публика не менее многочисленная сохраняет и передает из поколения в поколение традиции и практику оккультизма; академическая наука, однако, интересуется этими верованиями и мнениями не более, чем вы, уважаемый читатель, интересуетесь читателями журналов для бойскаутов. Ни одному типу мышления не дано усмотреть всю полноту истины. Нечто ускользает даже от лучших из нас – и не случайно, а систематически – ибо все мы не без изъяна. Научно-академическое мышление и мышление женственно-мистическое избегают друг друга не только в том, что касается отношения к фактам, но и в том, что касается конкретных фактов. Факты существуют лишь для тех, кто испытывает по отношению к ним ментальную симпатию. После того как факты установлены окончательно, критический и академический ум оказывается по своей природе наиболее подходящим для их интерпретации и обсуждения, ибо перейти от мистики к научным рассуждениям для него все равно, что перейти от безумия к здравомыслию; но, с другой стороны, если история человечества что-то и обнаруживает, так это чрезвычайную медлительность, с которой обычный критический и академический ум признает существование фактов, представляющихся дикими, нигде не прописанными или же угрожающими благополучию принятой системы. Где бы ни решался спор между мистиками и учеными, – в психологии, физиологии, медицине, – мистики обычно оказываются правы в том, что касается фактов, ученые же выигрывают в части теории. Классическим тому примером может служить «животный магнетизм», факты которого академическая медицинская наука всего мира упорно отрицала как сплошное надувательство – до тех пор, пока для них не была найдена немистическая теория «гипнотического внушения»; и тогда явление сразу же было признано настолько распространенным, что для пресечения использования его лицами, не имеющими медицинского образования, пришлось принимать специальное уголовное законодательство. Подобным же образом стигматы, мгновенные исцеления, одержимость бесами и вдохновения свыше, которые еще вчера определялись в кулуарах науки как «суеверия», сегодня как ни в чем не бывало и даже, пожалуй, с несколько излишней жадностью, наблюдаются, описываются и т. д. – под новой вывеской «случаев истероэпилепсии».

Философствование (как правило, самодовольное) в духе мистицизма может быть просто невыносимо, однако даже при этом оно в большинстве случаев описывает определенные формы феноменального опыта. К такому заключению автор этих строк был вынужден прийти за несколько последних лет; в данное время он полагает, что лучший способ помочь философии состоит в том, чтобы, обратившись к фактам, столь милым сердцу каждого мистика, рассмотреть их с научно-академической точки зрения. К подобному же выводу, похоже, приходят отдельные научно настроенные умы во всех странах мира, и это является добрым знаком. Одним из путей объединения усилий науки и оккультизма оказалось возникшее в Англии и Америке Общество психических исследований; полагая, что оно призвано сыграть не последнюю роль в становлении человеческого знания, я рад предоставить вниманию читателей краткий отчет о деятельности Общества. Если верить газетам и салонным сплетням, то объединяет членов этого Общества их идиотическая доверчивость и размягчение мозгов, а его динамическим началом является своеобразное «чудопомешательство». Однако более близкое знакомство с ведущими членами Общества выявляет несостоятельность подобных представлений. Председатель Общества профессор Генри Сайджвик благодаря своему несгибаемому критицизму известен как один из самых скептических умов Англии… В числе наиболее активных сотрудников «Записок Общества…» стоят такие люди, как видный английский физик профессор Лодж и видный французский психолог профессор Рише; продолжив список членов Общества, мы встретим много имен, всемирно известных своими научными достижениями. И если бы меня попросили указать научный журнал, в котором бдительность и неусыпное внимание по отношению к возможным источникам заблуждения было бы представлено особенно ярко, я думаю, что мне, пожалуй, пришлось бы указать на «Записки Общества психических исследований». Обычный поток статей, скажем, психологической тематики в других профессиональных изданиях характеризуется, как правило, значительно более низким уровнем критического сознания. Строгие критерии доказуемости, предъявляемые к заявлениям некоторых «медиумов», послужили даже причиной тому, что несколько лет назад от Общества отошел ряд спиритов. Стэнтон Мозес и А.Р.Уэллс, как и многие другие, полагали, что если во всех случаях выдвигать столь завышенные требования, то у любых опытов, основанных на чисто зрительной оценке, вообще отсутствуют какие-либо шансы быть признанными…

ОПИ проделало огромную работу в качестве своеобразного бюро погоды по сбору сведений о таких атмосферных явлениях, как призраки. Нельзя сказать, чтобы в экспериментальном отношении это предприятие вполне оправдало надежды своих основателей. Однако даже если бы здесь не проводилось никакой экспериментальной работы вообще и если бы ОПИ было не более, чем бюро погоды по бесхитростной ловле спорадических привидений и т. п., я все же был бы склонен считать такую его функцию в научном организме необходимой. Если бы кто-либо из моих читателей, подталкиваемый мыслью о том, что так много дыма без огня не бывает, обратился бы в своих поисках к существующей литературе о сверхъестественном, то он понял бы, о чем я хочу сказать. Эта литература огромна, однако в доказательном отношении она не имеет никакой практической ценности. Конечно, здесь приводится достаточное количество фактов; но описание их столь ненадежно и несовершенно, что в большинстве случаев вызывает стремление не засорять ими свой ум.

С другой стороны, в «Записках» ОПИ преобладает противоположная тенденция. Не просто количество, но качество информации, – вот что в первую очередь принимается во внимание. В каждом отдельном случае, по возможности, лично опрашиваются свидетели и выявляются сопутствующие факты; таким образом, каждый рассказ получает свой коэффициент достоверности, определяющий весомость содержащихся в нем свидетельств. Мне не известно ни одной систематической попытки взвесить достоверность сверхъестественного, помимо той, что содержится в «Записках». Это придает им исключительную ценность; и я совершенно уверен, что в дальнейшем, по мере расширения тематики, «Записки» постепенно будут вытеснять остальные источники информации о явлениях, традиционно называемых оккультными. Молодые антропологи и психологи, которые вскоре придут нам на смену, почувствуют, сколь постыдным для науки является тот факт, что огромная масса человеческого опыта брошена ею на произвол судьбы между смутной традицией и легковерием, с одной стороны, и непримиримым догматическим отрицанием – с другой, – при полном отсутствии кого-либо, способного к компетентному изучению предмета со всей строгостью и терпимостью. Если Общество просуществует достаточно долго для того, чтобы публика привыкла к нему настолько, что докладывала бы его сотрудникам о всяком привидении, доме или личности, окруженной необъяснимыми шумами или другими аномальными физическими проявлениями, как о чем-то само собой разумеющемся, то мы, несомненно, получим в конце концов достаточное количество фактов и для теоретических разработок. Следовательно, первоочередная задача Общества состоит в том, чтобы, работая непрерывно, четко выполнять свою функцию регистрации, не смущаясь отсутствием на первых порах обобщающих материалов. Все наши научные общества начинали свою деятельность не менее скромным образом…

А теперь подошло время для краткого обзора содержания этих «Записок». Первые два года были заняты, в основном, опытами по передаче мысли на расстоянии. Большинство ранних опытов проводились с дочерьми священника Крири: Бэльфор, Стюарт, Баррет, Майерс и Гарни засвидетельствовали, что девочки обладают необъяснимой способностью угадывать имена и названия предметов, задуманных другими людьми. Когда двумя годами позже Сайджвик и Гарни проводили опыты с теми же девочками, они заметили, как последние подавали друг другу знаки. Однако условия большинства ранее поставленных опытов исключали такую возможность, и вполне вероятно, что обман сам собой привился к первоначально подлинному феномену. Все же Гарни счел уместным предоставить читательскому скептицизму все серии опытов. Многие из критиков ОПИ, похоже, знакомы только с этой его работой. Существует, однако, более тридцати отчетов о подобных опытах с другими испытуемыми, причем в трех случаях опыты проводились в широком масштабе на протяжении двух лет…

По общему мнению участников этих последних опытов в них были исключены любые возможные источники сознательного или непроизвольного обмана, а высокий процент правильного воспроизведения испытуемыми слов, рисунков и ощущений, которые являются продуктами сознания другого человека, не может быть объяснен случайностью. Свидетели происшедшего настолько утвердились в подлинности явления, что понятие «телепатии» стало свободно появляться в статьях «Записок», а в книге Гарни о призраках оно уже рассматривалось как vera causa (истинная причина), на которой могли строиться дополнительные гипотезы. Однако никакого рядового читателя нельзя порицать за то, что для принятия столь революционной веры он требует свидетельств и доказательств более веских, чем те, которые были представлены до сих пор. Конечно, каждый день могут появиться новые свежие эксперименты по отгадыванию картинок. Следует заметить, однако, что даже при отсутствии таковых существующие данные усиливаются, так сказать, с флангов, – любыми наблюдениями, подтверждающими возможность иных родственных явлений, таких, например, как телепатическое внушение, ясновидение или так называемый «медиумический тест». Признание более широкого рода явлений естественно распространяется и на более узкие их виды.

Далее следует упомянуть статьи Гарни по гипнотизму. Некоторые из них посвящены не столько выявлению новых фактов, сколько анализу старых. Однако, оставив в стороне работы такого типа, мы обнаружим, что в чисто экспериментальной области Гарни сообщает о ряде случаев наблюдения следующего феномена: испытуемый просовывает руки под экраном, скрывающим от него оператора, а ум его при этом отвлекается разговором с третьим лицом. Между тем оператор молча указывает пальцем на один из пальцев испытуемого, на что избранный палец отвечает заданной реакцией – утратой болевой чувствительности либо способности сгибаться. Толкование механизма этого явления, которому я сам был свидетелем, довольно затруднительно; однако аутентичность его не вызывает сомнений.

Следующее наблюдение, сделанное Гарни, по всей вероятности, подтверждает возможность непосредственного влияния ума оператора на ум испытуемого. В соответствии с молчаливым согласием или отказом оператора загипнотизированный субъект оказывается в состоянии или не в состоянии отвечать на вопросы, задаваемые третьим лицом. Во всех случаях экспериментальные условия исключали возможность обмана, сговора и т. п. Однако наиболее значительным вкладом Гарни в наше знание о гипнотизме была серия опытов по автоматическому письму с испытуемыми, получавшими постгипнотическое внушение. Субъекту, пребывающему в состоянии транса говорилось, например, что через шесть минут по пробуждении он помешает кочергой угли в камине. Оказавшись в бодрствующем состоянии он ничего не помнил о данном ему приказании, однако как только рука его была помещена на планшетку для автоматического письма, она тотчас написала предложение: «П., через шесть минут вы помешаете угли в камине». По всей вероятности, разнообразные эксперименты такого рода доказывают, что под внешним сознанием существует подчиненное внушению гипнотическое сознание, способное выражать себя посредством непроизвольного движения руки…

Следующей достойной внимания темой «Заметок» было обсуждение физических феноменов медиумизма (писание на грифельных досках, перемещение мебели и т. д.), проведенное миссис Сайджвик, Ходжсоном и «г-ном Дэйви». Эта работа поставила под сомнение ценность всех представленных к тому времени отчетов о медиумических явлениях такого порядка. «Г-н Дэйви», благодаря ловкости рук, на высшем уровне воспроизводил феномен с грифельными досками, а Ходжсон, присутствовавший на его сеансах в качестве доверенного лица, просматривал затем письменные отчеты остальных участников.

Никто из них так и не смог рассмотреть то, что происходило перед ними в действительности. Статья Дэйви и Ходжсона стала, пожалуй, наиболее серьезным документом из числа показаний, дискредитирующих достоверность показаний свидетелей-очевидцев. Другой значительной работой, основанной на личном наблюдении, является отчет Ходжсона, рассматривающий притязания мадам Блаватской по части физического медиумизма. Этот отчет представляет собой удар, от которого ее репутация уже не оправится.

Одним из наиболее важных вкладов в экспериментальную часть «Записок» является статья мисс Икс «Кристальное видение». Пристально вглядываясь в кристалл или какую-нибудь другую слабо люминисцирующую поверхность, многие люди впадают в состояние некоего оцепенения и имеют видения. Мисс Икс обладает подобной чувствительностью в повышенной степени и, кроме того, является необычайно разумным критиком. Она сообщает о многих видениях, которые могут быть определены, по всей вероятности, как ясновидение, а также о таких видениях, которые прекрасно заполняют пустующее место в нашем знании о подсознательных ментальных процессах. Например, глядя как-то утром перед завтраком в кристалл, она прочла в нем набранное печатным шрифтом сообщение о смерти одной своей знакомой – дату и другие подобающие такому случаю подробности. Пораженная этим, она обратилась за подтверждением к предыдущему номеру «Тайме» и действительно обнаружила там текст соответствующего содержания. На той же странице «Тайме» были и другие сообщения, которые она прочла за день перед этим и содержание которых запомнила; единственно возможное объяснение происшедшему, очевидно, заключается в том, что она, так сказать, бессознательно обратила внимание на раздел некрологов, вследствие чего последний отложился в особом уголке ее памяти и всплыл оттуда в виде зрительной галлюцинации, когда работа с «магическим кристаллом» вызвала своеобразное изменение сознания.

Переходя от статей, основанных на личных наблюдениях автора, к статьям, основанным на сообщениях других лиц, можно упомянуть ряд историй о привидениях и т. п., отобранных миссис Сайджвик и проанализированных Майерсом и Подмором. С точки зрения эмоционального воздействия они представляют собой, по моему мнению, лучшие образцы литературы о призраках. Что касается выводов, то миссис Сайджвик решительно отказывается связывать себя какими-либо заявлениями, в то время как Майерс и Подмор занимают противоположные позиции. Подобные истории, считает Майерс, могут быть основаны на объективных событиях, причиной которых является то, что умершие продолжают существовать…

Реакция человека на информацию из вторых рук всегда определяется его личным опытом. Большинство из тех, кто хоть однажды со всей якобы несомненностью наблюдал какое-то «сверхъестественное явление», начинают терять бдительность в оценке достоверности слухов и показаний других очевидцев, более или менее широко распахивая врата своего ума для сверхъестественного вообще. Для ума, совершившего подобное «сальто-мортале», кропотливая работа по выяснению «степени достоверности» незначительных происшествий, которыми заполнены отчеты Общества, кажется невыносимо скучной. И это воистину так; трудно отыскать литературный жанр более бестолковый, чем сообщения о призраках. Выставляемые на всеобщее обозрение сами по себе как голые факты, они кажутся настолько лишенными каких-либо перспектив и значения, настолько идиотичными, что даже в случае их несомненной истинности возникает искушение не включать их в общую картину мира. Всякий другой тип фактов пребывает в какой-то связи и соотношении с остальной природой. Эти же бессвязны и несоотносимы.

Следовательно, отвращение, вызываемое во многих честных научных душах одними лишь словами «психические исследования» и «исследователь психических феноменов», является не только естественным, но и в некотором смысле похвальным. Человек, который сам не способен отыскать в себе орбиту для этих ментальных метеоров, единственно может предположить, что Гарни, Майерс и проч. побуждаются к подобного рода занятиям простодушным изумлением, вызванным у них столь большим количеством бессвязных чудес. И каких чудес! Таким образом, наука находит утешение в своем обычном «быть того не может»; а большинство псевдокритиков «Записок» сражаются с описываемыми феноменами при помощи простого предположения (презумпции), согласно которому все эти отчеты по той или иной причине должны быть ошибочными – ибо как только естественный порядок подвергается подлинно научному рассмотрению, он всякий раз оказывается противоположным нашим прежним представлениям. Но чем чаще человек пытается использовать это предположение для дискредитации рассматриваемых им фактов, тем менее убедительным оно становится; и таким образом, человек со временем может исчерпать все свои «предположительные привилегии» – даже если он, подобно нашим противникам телепатии, опирается на столь прочные аргументы, как великий вывод психологии о том, что любое знание приходит к нам через посредство глаз, ушей и других органов чувств. С другой стороны, не следует забывать, что хотя сообщения о противоположных фактах, повторяясь, подрывают силу соответствующего предположения, факты эти вовсе не обязательно должны быть строго доказаны. Упорные слухи о том, что у какого-то человека, скажем, с головой не все в порядке, – даже если все они туманны и в отдельности явно недостаточны для того, чтобы служить доказательствами заболевания, – наверняка ослабляют предположение в его психическом здравии. Причем этот их эффект значительно усиливается, если они действуют, по словам Гарни, не цепочкой, но пакетом – то есть из различных независимых друг от друга источников. В настоящее время свидетельства о телепатии, будь они слабыми или сильными, как раз и составляют пакет, а не цепочку. Ни одно из сообщений не использует для своего доказательства содержание других подобных сообщений. Но взятые в целом эти сообщения обладают какой-то общей последовательностью; их безумности, так сказать, присущ метод. Каждое из них повышает предположительную ценность остальных, понимая тем самым предположительную силу ортодоксальной веры, согласно которой в наше сознание ничего, помимо обычного чувственного опыта, проникнуть не может.

Однако что касается истины, то было бы весьма печально, если бы все так и окончилось одними предположениями и контрпредположениями, без решающей вспышки молнии факта, разгоняющей тьму неопределенности. И, по правде говоря, рассуждая здесь о предположительно-ослабляемой ценности тех или иных материалов, я чисто произвольно принял точку зрения так называемого «строго научного» неверия. Моя собственная точка зрения отлична. Для меня молния уже сверкнула, не просто «предположительно ослабив» ортодоксальную веру, но решительно выявив ее несостоятельность. Употребив язык профессиональной логики, скажем, что истинность общего утверждения может быть опровергнута частным примером. Если вы желаете опровергнуть закон, гласящий, что все вороны черные, то вам не нужно доказывать его неприменимость к воронам вообще; вполне достаточно доказать существование одной белой вороны. Моей белой вороной является миссис Пайпер. Я не могу не признать, что во время трансов этого медиума проявляется знание, которого она никогда не обретала при помощи обычного использования глаз, ушей и сообразительности в бодрствующем состоянии. Каков источник этого знания, я не знаю, более того, я не вижу впереди даже слабых проблесков возможного объяснения; но я не вижу также возможности уклониться от признания факта такого знания. И поэтому, обращаясь к остальным свидетельствам – привидениям и всему прочему, – я уже не могу выдерживать по отношению к ним низменно отрицательную предубежденность «строго научного» мышления с его презумпцией относительно того, каким должен быть истинный строй Вселенной. Я чувствую, что несмотря на хрупкость и фрагментарность, сообща эти свидетельства могут представлять собой значительный вес. Строго научный ум может с превеликой легкостью перегнуть палку. Наука – это, прежде всего, определенный беспристрастный метод. Полагать же, будто наука представляет собой скрепленную личной верой и принятую навеки систему определенных результатов, означает искажать сам дух ее, низводить ее до уровня сектантства.[23]23
  Уильям Джеймс. «Чего достигли психические исследования». – В кн.: «Уильям Джеймс о психических исследованиях» под ред. Гарднера Мерфи и Роберта О.Болла. Лондон: Чэтс и Виндус, 1961.


[Закрыть]

* * *

За последние двадцать пять лет я перевернул целый пласт литературы по психическим исследованиям и познакомился с многочисленными «исследованиями». Кроме того, я провел много часов (хотя и значительно меньше, чем следовало бы), наблюдая (или пытаясь наблюдать) феномены. В теоретическом отношении, однако, я не продвинулся ни на шаг; и, признаться, временами я едва не склонялся к тому, чтобы поверить, что Творец изначально помыслил оставить эту часть природы сбивающей с толку, возжигающей наше любопытство, – равно как наши упования, так и подозрения, – вследствие чего хотя существование привидений, ясновидцев, стуков и сообщений, исходящих от духов, не может быть полностью проигнорировано, не может оно быть также и полностью подтверждено.

Да, специфика ситуации как раз в том и состоит, что в случае большинства наблюдений имеется так много источников возможного обмана, что все эти наблюдения вполне могут оказаться никуда не годными; и все же в преобладающем большинстве случаев мы не можем привести никаких более веских критических аргументов, помимо расплывчатого заявления о принципиальной возможности ошибки. Наука, тем не менее, требует для своих построений не только голых возможностей; так что подлинно научный искатель – я не имею в виду невежественного «ученого» – вряд ли удовлетворится существующим положением вещей. Трудно поверить, однако, что Творец действительно наделил мир такой массой необъяснимых явлений лишь затем, чтобы насмеяться над нашими научными стремлениями; я глубоко убежден, что мы, исследователи психических феноменов, были попросту слишком поспешны в своих надеждах и что прогресса в наших начинаниях следует ожидать не через двадцать пять лет, но через пятьдесят, а то и через сто…

Вскоре после выхода в свет «Происхождения видов» Дарвина я работал в Гарварде с замечательным человеком, анатомом Джеффри Ваймэном. Он был обращенным, правда, отчасти колеблющимся, дарвинистом; но однажды он сделал замечание, хорошо приложимое и к рассматриваемой мною здесь теме. «Когда теория предлагается снова и снова, – сказал он, – всякий раз восставая из пепла после того, как ортодоксальная критика похоронила ее, причем всякий раз бороться с ней оказывается все труднее, – можете быть уверены, что в этой теории содержится истина». И Оуэна, и Ламарка, и Чамберса разгромили и закопали, – но вот появился Дарвин, несущий все ту же самую ересь, разве что в более приемлемых выражениях. Сколько раз «наука» громила философию духов, сколько раз хоронила телепатию, привидения и т. п., определяя все это как «достаточно распространенный обман чувств»? И тем не менее никогда еще подобные вещи не предлагались нам в столь широком объеме, в столь правдоподобной форме и с такими хорошими рекомендациями. Вполне похоже, что волна поднимается, невзирая ни на какие уловки научной ортодоксии. Трудно не предположить, что настоящая ситуация представляет собой нечто большее, чем просто новую главу истории человеческого легковерия. Возможно, мы подошли к границам нового царства естественных явлений.